Жизнь и удивительные приключения благородного господина Дженки Лошонци-Сиэля из славного города Альбарк

Благородный господин Дженки Лошонци-Сиэль смачно харкнул в дорожную грязь.

Отровенно говоря, благородный господин Дженки Лошонци-Сиэль был не то, чтобы очень благороден. По отцу он происходил из торговой семьи Лошонци, одной из трёх, что в соответствии с древней привилегией поставляли строевой и корабельный лес из Полнолунной Долины на нужды славного города Альбарка. Мать же его принадлежала к безусловно благородному (пусть и временно обнищавшему) роду Сиэль, чей патриарх прозорливо догадался пополнить семейную казну за счёт так удачно оказавшейся в тягости незамужней младшей дочери своего третьего сына. Таким образом, условно благородный господин Дженки Лошонци-Сиэль - патриарх всё столь же прозорливо догадался настоять на том, чтобы фамилия благородного рода стояла в именовании правнука второй, отчего в юности оного внука среди отпрысков неоспоримо благородных семейств Альбарка регулярно называли бастардом - хоть и все получил полагающиеся будущим людям чести уроки и наставления, но оказался совершенно лишним листом на семейном древе рода Сиэль, как только неблагодарная чернь Полнолунной Долины сожгла дотла поместье Лошонци вместе со всеми его обитателями.

Впрочем, достославный барон Шимуло Сиэль, о чьей прозорливости читатель уже мог составить правильное представление, как уже упоминалось, был человеком безукоризненно благородным. Быстро переустроив семейное счастье овдовевшей матушки Дженки Лошонци-Сиэля, сохранявшую семейную фамилию даже в законном браке, он не стал следовать примеру некоторых иных баронов или же графов, в чьём именовании людьми чести многие видели умаление самих концепций чести и благородства. Перед тем как указать правнуку на дверь замка (называть тот проход воротами значило бы несколько погрешить против истины) барон Сиэль приказал выдать юнцу некоторое количество валявшихся в забытых чуланах вещей, что должны были скрасить дальнейшую судьбу юного Дженки. Старый панцирь, наручи, набедренные щитки и прочие части вовсе не ржавого доспеха, большой меч из тех, что на севере называли боевыми, деревянный щит и небольшой кошель серебра позволили благородному господину Дженки Лошонци-Сиэлю не только успешно покинуть Альбарк до заката, как напутствовал его прадед в присутствии трёх замковых стражей, но и спустя три дня добраться целым и невредимым до городка Пантари.

Здесь благородному господину Дженки Лошонци-Сиэлю предстояло определиться с направлением дальнейшего жизненного пути. Не в последнюю очередь потому, что деньги у благородного господина закончились, а ночевать в дождливую погоду на улице означало серьёзно уменьшить шансы на то, что вышеуказанный дальнейший жизненный путь окажется хоть сколь-либо долгим.

Очевидной проблемой было то, что подлые лавочники и трактирщики (оба) отвратительно-дождливого городка Пантари по какой-то причине не доверяли людям благородного происхождения - как минимум в том, что касалось продажи чего-либо в долг. И пусть даже внешний вид и манеры господина Лошонци-Сиэля не позволяли подлому люду сомневаться в его происхождении вслух, сомнения относительно его платёжеспособности в ближашем будущем в словах собеседников звучали вполне ясно.

Впрочем, вероятно именно в силу несомненности того, что благородный господин Дженки Лошонци-Сиэль явно относился к людям чести, владелец «Пантарийского гуся» счёл допустимым подсказать, как благородный путешествующий рыцарь может без умаления чести выйти из столь затруднительного положения. В конце концов, что может быть благороднее, чем сразить опасное чудище, угрожающее мирному населению маленького тихого городка? За голову которого, стати, магистрат готов выплатить целых шесть полновесных золотых цехинов - правда, только в серебряной монете. Дюжину цехинов, за которые господин благородный рыцарь сможет поселиться в «Пантарийском гусе» аж на целых два месяца, да притом есть жареный окорок и пить молодое вино каждый день!

Благородный господин Дженки Лошонци-Сиэль смачно харкнул в дорожную грязь.

Полдюжины цехинов были хорошими деньгами. Не то, чтобы в планах Дженки значилась двухмесячная остановка в мерзостном Пантари, но мысли об окороке и вине никак не хотели покидать голову. Даже если отложить пять цехинов на покупку обученного коня с простой сбруей и седлом, оставшееся серебро вполне можно потратить на пару дней отдыха с вином, женщиной и мясом, а не долбанные сухари с жиром. Или нет, не окорок, а тонкий горский хьёр с солёным жареным беконом и сыром...

При мысли о жареном беконе и тонком жирном хьёре у благородного господина Дженки Лошонци-Сиэля началось такое слюноотделение, что ему пришлось в третий раз харкать в дорожную грязь.

Вот только в свои шестнадцать лет Дженки, хоть и происхождение имел благородное, и владел куртуазной речью не хуже иного герцога, но имел о жизни представление вполне подходящее его нынешнему виду, доспеху и оружию. Десяток рож местных добрых горожан - мирных рыбаков, явно не чурающихся ни контрабанды, ни пиратского ремесла, а то и чего похуже - наводили на мысль и о том, что опасное чудище, чьё логово находилось где-то в прибрежных скалах в четырёх лигах к востоку, вряд ли так сходу убоится начищенного доспеха, острого меча и благородного герба на старом деревянном щите. Выдать нормальный стальной щит прадед пожмотился, и Дженки не проклинал его только потому, что понимал - тому ничего не стоило просто тихо удавить ненужного члена семьи во сне. Или отравить. Или подстроить несчастный случай. Или... в общем поступить не так, как старикашка поступил, а так, как обычно поступали старикашки его положения и возможностей в славном городе Альбарке.

С другой стороны, как ни крути, а военному делу и бою всяким оружием Дженки учился почти десять лет. А то и дюжину, если считать с тот дня, как дядя Адао Сиэль-Эйтор поймал четырёхлетнего мальчишку, увлечённо рубившего палкой розовые кусты тогда ещё живой баронессы Ферны Сиэль. С того дня Дженки если и махал деревяшками, то только на заднем дворе замка, получая удары хлыстом каждый раз, когда по мнению благородного господина Адао племянник что-то делал неправильно, чересчур поспешно или слишком медленно. После спешного бегства из Альбарка Дженки стал весьма благодарен дяде за то упорство, с которым он вбивал в племянника любовь и уважение к науке благородного боя. А также боя подлого, низкого и некуртуазного, за что он был благодарен дяде вдвойне.

Ведь, в отличие от уроков изящной словесности и достойных манер, сейчас приблизить Дженки Лошонци-Сиэля к сытной трапезе, жаркой женщине и мягкой сухой постели могло исключительно владение мечом.

В последний раз плюнув на дорогу, господин Лошонци-Сиэль решительно спустился к причалу и направился вдоль берега на восток.

* * *

Несколько часов спустя благородный господин Дженки Лошонци-Сиэль добрался до утёса, под которым - со стороны берега - вроде как располагалось логово чудовища.

Вопреки постоянно и прилюдно озвучиваемому мнению ныне покойной баронессы Ферны Сиэль, юный Дженки не был тупоголовым кретином и безмозглым идиотом. Прежде чем выходить против чудовища, рыцарю (будущему и - вероятно; впрочем этими деталями незачем утомлять податные сословия) настоятельно рекомендуется все о таковом разузнать. Где обитает, чем питается, чего боится, с какой скоростью обычно преследует отступающего рыцаря - ну и прочие всякие подробности, которые могут положительно повлиять на выживание доблестного рыцаря при встрече с оным.

Подробности, добытые в магистрате - бесплатно, ибо кошелёк благородного господина Дженки Лошонци-Сиэля был пуст, как магистратская казна перед началом герцогской ревизии - были немногочисленны. Волк, крупный, по явным свидетельствам - людоед, живёт в пещере на берегу, до которой добраться можно либо на лодке вплавь, при отливе, либо как-нибудь спуститься с нависающего утёса высотой в десять ярдов - там перед пещерой небольшая полоска пологого берега, с обеих сторон упирающаяся в скалу но сверху её, увы, не видно. По ночам чудовище по воде оплывает скалу и выбирается на берег, где и творит всяческие непотребства и человекоубийства. А ещё овце- и свиноубийства, но это и втрое не так страшно. За осень уже восемь человек волк насмерть загрыз, включая конного, троим вот удалось отбиться, пусть и покусаны были страшно. Нет, не оборотень, нападает вне зависимости от того, новолуние сейчас, полнолуние или вот как нынче, на убыль луна идёт.

Оплатить лодку, пусть даже удалось бы убедить владельца, что риска ему рядом с господином Лошонци-Сиэлем никакого нет, означенному господину было просто нечем, так что отправляться в путь пришлось пешком. Четыре лиги по прямой, в доспехе и с заплечным мешком - пусть даже тот доспех ни в какое сравнение не шёл с рыцарскими латами - показались господину Лошонци-Сиэлю сущим адом, так что забравшись на утёс он счёл для себя возможным как следует отдышаться и отдохнуть, сняв доспех.

Естественно, предварительно убедившись, что искомый волк не решил в преддверие недобрососедского визита покинуть свою пещеру и залечь на почти рыцаря в засаду.

К полудню распогодилось, так что, пребывая в хорошем настроении, господин Лошонци-Сиэль как следует закрепив имевшуюся у него крепкую верёвку на весьма прочном скальном выступе, осторожно приблизился к краю утёса и заглянул вниз. Внизу виднелась упомянутая магистратским писарем полоска песка и гальки, а в полутора ярдах выше темнел вход в пещеру.

Что оказалось самым неприятным, так это то, что нижнюю половину спуска пришлось бы преодолевать исключительно по верёвке, поскольку верхняя часть утёса со стороны моря заметно нависала над его основанием.

Вариант спускаться в доспехе пришлось отмести. Скалолазом господин Лошонци-Сиэль себя отнюдь не считал, а перспектива сверзиться на песок и камни прямо с утёса казалась вполне реальной, но не в полной мере отвечала жизненным планам наверняка почти что рыцаря (возможно). С другой стороны, нагрудник и всё остальное действительно не шли ни в какое сравнение с рыцарскими латами, что среди прочего всего также означало, что благородный господин Лошонци-Сиэль вполне сможет самостоятельно в них облачиться сразу после спуска, а уже потом идти вызывать чудовище на смертный бой. Тем более что днём, как указывали все опрошенные магистратом свидетели, волк спит, а на охоту выходит исключительно ночью.

Ведь это просто волк, хоть и попробовавший людского мяса, а значит создание смертное и не особо опасное для рыцаря (почти что, наверное).

Тем не менее, для успеха плана шуметь следовало как можно меньше. Тщательно обернув части доспеха одеялом, господин Лошонци-Сиэль привязал его - и заплечный мешок - к концу верёвки и осторожно спустил вниз. Груз лёг на песок не звякнув, а свободного хода было вполне достаточно, чтобы доспех и всё остальное не возило по земле, пока господин Лошонци-Сиэль будет спускаться сам. Столь же бесшумно спустившись, будущий рыцарь (наверняка!), не сводя глаз с пещеры, первым делом достал из свёртка свой верный меч, тихо обнажил его и, положив под руку, начал доставать доспех.

Дженки Лошонци-Сиэль уже разложил на песке все части доспеха, когда услышал утробный рык. Негромкий, предупреждающий. Он поднял голову - поворачиваться спиной к месту появления врага было бы верхом идиотизма даже для простолюдина - и замер.

Так уж вышло, что Дженки был знаком с описаниями разных водящихся в мире тварей, с которыми случалось встречаться благородным рыцарям. И знакомство его было более глубоким, чем можно было бы ожидать от малозначительного отпрыска боковой линии баронского рода.

Долбанное чудовище оказалось фаркашем, хрен знает зачем припёршимся на побережье. Проклятым волком размером с благородного рыцаря. Точнее, двумя фаркашами, медленно обходившими отступающего к воде Дженки с разных сторон.

В отличие от обычных волков, фаркаши абсолютно не боялись людей и не стеснялись охотится на двуногою дичь, если поблизости не было более лёгкой добычи. В детстве Дженки слышал от взрослых рассказы про фаркашей, изредка спускавшихся с гор на обжитые земли. Счёт человеческим жертвам шёл на десятки каждый год, пусть даже в основном умирали деревенские дети и старики. Но это происходило на севере, в заснеженных лесах Риволя и Аверуана, а не на вечно дождливом зимнем побережье Манакорского залива!

Фаркаши, которым почему-то никто так и не объяснил, что им положено обитать в трёх сотнях лиг севернее, выжидали удобного момента для атаки.

Дженки понял, что дальше отступать бессмысленно. Поворачиваться спиной к изменённым нечестивым колдовством тварям было самоубийством, те явно могли бегать быстрее человека. Неодоспешенного человека! Доспех, как и щит, лежали вот, совсем рядом, в каких-то двадцати ярдах - вот только между снаряжением и хозяином сейчас стояли готовые сорваться в прыжке хищные и явно голодные твари. А каждый шаг назад, спиной, мог привести к тому, что под ногой окажется, например, скользкий камень - и через несколько секунд на горле или руке упавшего человека сомкнутся острые зубы весьма мощных челюстей.

Рыцарь прыгнул первым. Перехватив меч обеими руками, он со всей возможной силой обрушил длинный клинок на фаркаша, заходившего с правого боку. Рык зверя мгновенно сменился воем, переходящим в визг. Совсем некстати в голову пришла мысль, что охотится с боевым мечом это моветон, попрание традиций Высокого Искусства Охоты. Следующей мыслью было то, что и схватить щит для защиты от волчьих зубов будет не меньшим попранием Благородной Науки пешего боя...

От боли в левой руке Дженки чуть было не потерял сознание. Второй фаркаш вцепился в человека с такой силой, что тому показалось, что чудовище перекусило даже кость - то, что это не так он смутно осознавал по тому, что тварь поволочила его по песку и камням, а значит конечность всё ещё составляла с остальным телом единое целое. Смутно соображая, что происходит, Дженки каким-то образом вытащил кинжал и принялся колоть зверя куда попало. Потом тварь то ли выпустила руку, то ли окончательно её откусила - этого человек уже не понял. Он потерял сознание.

* * *

Воздух вокруг был медовым - прозрачным, жёлтым и тягучим. Выписывающий над головой Дженки восьмёрки змей с петушиной головой зачем то вёл богословский диспут с весьма упитанным монахом. Или это монах его вёл? И кто насыпал песку в глаза? Вот же гадский папа...

Аргументы, которые монах приводил в доказательство своей позиции того, что предательство доверившегося по сути своей есть такое же клятвопреступление, что и предательство ближнего родственника, были весьма убедительны. Рыцарь даже захотел поддержать служителя церкви аплодисментами, но почему-то не смог. Хотелось спать, а ещё пить и промыть глаза, а ещё повернуться и забить торчащие гвозди в потолке. И отодвинуть жаровню, а то левый бок того и гляди поджарится, как рука...

Дженки понял, что бредит. Не было ни потолка с гвоздями, ни жаровни, ни теологического спора. Понял как-то вдруг, несмотря на то, что петухоголовый змей продолжал парить в медовом воздухе, а монах по-прежнему витийствовал - разве что теперь его речь стала неразборчивой. Затем пришла боль в руке, выше локтя - тупая, пульсирующая и раздражающая - а вслед за ней и воспоминания о произошедшем.

Судя по всему, тварь затащила Дженки в пещеру, где у них было логово, и там бросила. Сам фаркаш, лежащий чуть поодаль был мёртв - насколько рыцарь смог рассмотреть, он сумел перерезать твари глотку и зверь то ли истёк, то ли захлебнулся собственной кровью. Но человек оставался неподвижным, несмотря на боль в мёрзнущей руке и естественное для благородного рыцаря стремление добраться до опытного хирурга. Полная луна, чей отражённый от спокойного моря свет хорошо освещал провонявшую мокрой шерстью и тухлым мясом пещеру, позволила заметить в глубине какое-то шевеление.

Боль мешала сосредоточиться, мешала думать чётко и ясно. А ещё, как вдруг сообразил Дженки, наверняка мешает думать кровопотеря. Рыцарь спустился со скалы пополудни, а сейчас уже ночь - даже странно, что за это время он не истёк кровью. Всё же прав был дядя Адао, учивший, что регулярные кровопускания для будущего рыцаря весьма и весьма полезны, коль скоро проводятся не на войне и не перед турниром - так сердце и мышцы приучаются работать даже тогда, когда крови в теле остаётся мало. «Спасибо, добрый дядя, если останусь жив, отпишу тебе с благодарностью!» - подумал Дженки и решил, наконец, подняться.

Всю левую сторону прострелило резкой болью, заставившей заорать и чуть не уронившей Дженки обратно на камни. Но он удержался и через пару минут, когда темнота в глазах прошла и вернулась возможность думать, присмотрелся к шевелящемуся углу. Затем Дженки обратил внимание на левую руку и понял, что её нужно срочно перевязать - пропитанный кровью подсохший рукав остановил кровотечение, но стоило рыцарю повернуть руку, как рана вновь запульсировала болью.

Дженки дополз до кинжала, благо тот валялся недалеко, вспорол рукав и, кое-как разрезав рубашку на кривые полосы, как умел, замотал плечо. Наверное, получилось не очень, ткань сразу снова намокла, но вскоре кровь вроде как остановилась. Одной срочной проблемой у рыцаря стало меньше.

Рыцарь! Дженки расхохотался от этой мысли. Смех вышел хриплым и скорее истеричным, нежели весёлым. Без доспеха, без гербового щита, без меча. Даже без дублета! В грязных порванных штанах, драных сапогах и окровавленной рубашке без одного рукава. Разве что кинжал остался с не самыми нищебродскими ножнами.

Дженки поднялся на ноги. Его слегка пошатывало, но он сумел дойти до того угла, где перед широкой щелью шевелилась пара щенят, похоже ещё даже слепых. Два будущих фаркаша. Вроде как за таких можно неплохие деньги выручить, среди герцогов и маркизов всегда есть любители пощекотать во дворцовых зверинцах нервы себе и другим. Да и господа чародеи тоже любят всяких изменённых тварей. Дюжина цехинов - это магистрат Пантари обещал за одно мёртвое чудовище, а за пару живых детёнышей фаркаша можно и вдесятеро больше выручить.

Человек взглянул на зарезанных щенков и печально вздохнул, сожалея о несбыточном богатстве. Даже если проигнорировать недвусмысленное пожелание барона Сиэля больше не видеть правнука в Альбарке - пожелание, поступиться которым Шимуло Сиэля не заставили бы и двести цехинов (вот если бы речь шла о десяти тысячах...) - перед на данный момент слабо напоминающего рыцаря, а потому сомнительно благородным господином Дженки Лошонци-Сиэлем стоял намного более существенный вопрос.

Как подняться на десять ярдов по верёвке с единственной двигающейся рукой?

* * *

В какой-то степени Дженки повезло. Время отлива ещё не наступило, так что с притопленного берега, где он спустился со скалы, море ещё не успело унести ни доспех, ни меч, ни щит. Удалось найти даже заплечный мешок, пусть тот и промок насквозь. Соответственно, насквозь промокли и толстое походное одеяло, и притороченные сбоку факелы, и даже жирные сухари, что были плотно завёрнуты в кожу. Про мел и размякший брусок серого мыла, которыми (вместе с кремнем и огнивом) завершался пусть и короткий, но полный перечень имущества благородного господина Дженки Лошонци-Сиэля и говорить было нечего.

Пропала верёвка, по которой Дженки спустился к пещере фаркашей. В том, в чьих загребущих руках она оказалась, сомнений не было - труп одного из добрых миролюбивых горожан Пантари лежал чуть в стороне от второго фаркаша. То есть первого, если считать по жертвам, павшим от руки Дженки. Похоже, тот самый, удачный первый удар не убил зверя, а сломал тому хребет. Тварь осталась лежать снаружи. А когда добрые горожане решили спуститься за ценным имуществом так уместно погибшего рыцаря - дождалась, когда мимо неё пройдёт самый смелый и вцепилась тому в голень. Хорошо так вцепилась, солидный шмат мяса вырвала. Тот даже перетянуть ногу поясной верёвкой не успел. Или не сообразил, хотя это уж вряд ли - судя по разбойной роже сей добропорядочный рыбак не раз брал на абордаж какой-нибудь торговый неф, а значит имел представление о различных ранениях и их опасности.

На самого фаркаша тоже распространилось везение Дженки - с перебитым хребтом он не смог подняться с берега, когда пришла вода. К сожалению, на этом везение и закончилось - у рыбака-разбойника при себе не оказалось ни целебных мазей, ни лечебных зелий, ни даже талисманов, что сами собой заживляют раны. Дженки даже обиделся на него за такое пренебрежение традициями рыцарской традиции. Ведь общеизвестно, что стоит совершающему подвиг благородному рыцарю оказаться в затруднительном положении - а единолично сразив двух фаркашей мечом и кинжалом, причём будучи без доспеха, благородный рыцарь Дженки Лошонци-Сиэль совершил если и не подвиг, то в любом случае деяние, вполне достойное упоминания в куртуазной беседе - как рядом тут же оказывается если не добросердечный священник или монах из целительского братства и не собрат-рыцарь, готовый всемерно вспомоществовать, причём абсолютно бескорыстно, в силу принесённого обета взаимопомощи, то как минимум готовая позвать на помощь юная девица благородных кровей.

Или хотя бы чудесное средство, коим рыцарь излечит свои раны, раз уж суждено ему исполнять свой гейс в гордом благородном одиночестве!

Дженки ещё раз посмотрел на берег - точнее туда, где берег появится после отлива. Там не было никакого вынесенного волнами сундука с эликсирами. Не было и волшебной лианы, что поднимет его вверх, к идущей по скале тропинке. Дьяволы и Преисподняя, там не было лаже самой завалящей лодчонки, которая могла бы случайно отвязаться от пантарийской пристани!

От всей души плюнув в море, Дженки вернулся в пещеру. По крайней мере, там было не так сыро, а значит, можно было попробовать поспать.

* * *

Заснуть у Дженки не получилось. Во-первых было холодно, а во-вторых никуда не делась ноющая боль в порванном плече, что почему-то лишь усиливалась, стоило рыцарю прилечь.

Зато удалось зажечь факел. Провощённая тряпица хоть и пропустила немного воды, но щедро напитанная дёгтем щепа всё же загорелась. Тепла огонь давал немного, но горел долго и Дженки ухитрился просушить рубашку, штаны и носки, а вторым факелом - сапоги, пусть те в итоге и остались немного влажными.

Более-менее согревшись, Дженки съел несколько походных сухарей - голода он не чувствовал, но точно знал, что потерявшему много крови нужен животный жир. Озноб хоть и не полностью оставил его, но руки трястись всё же перестали. Ещё доктора рекомендовали в подобных случаях есть сушёные фрукты, но с ними в логове фаркашей были определённые трудности. Как и с любыми лечебными средствами - разве что те окажутся спрятанными в той самой щели, у которой лежали щенки.

Рыцарь задумался. Спать всё равно не получалось, так почему бы и не заглянуть в этот вроде как проход? Вдруг именно там, в полном соответствии с традициями высокой литературы, его и ждёт чудесное исцеление? Тем более, что при свете факела Дженки заметил явно специально нацарапанный на камне символ в виде дважды перечёркнутого круга - а в том, что его изобразили фаркаши в приступе художественного озарения, Дженки терзали смутные сомнения.

Он сел на пол и потряс головой. В глазах снова ненадолго потемнело, но неуместная эйфория ушла, как и желание шутить. Вполне возможно, что здесь Дженки и суждено было закончить свою короткую жизнь, в этой самой пещере - залезть на скалу в нынешнем состоянии он не мог, равно как и преодолеть вплавь три сотни ярдов до более полого берега, откуда можно было бы по суше дойти до города. В Пантари, очевидно, его сочли мёртвым, а желающих самостоятельно разобраться с чудовищем - после смерти спустившегося рыбака вряд ли кто-то думает, что тварь мертва - среди горожан не было. Даже если произойдёт чудо и рана не загноится, а в пещере найдётся источник пресной воды - оставшийся целым бурдюк всё же не бездонен - сухарей в мешке было дней на десять, не больше.

Дженки поднялся и осторожно полез в щель - без доспеха, который рыцарь всё равно не рискнул надеть, он протискивался без особого труда.

Несмотря на некоторые обоснованные опасения - такие как застрять в проходе, получить по голове упавшим камнем, наступить на ядовитую змею, встретить крайне недовольного барона Шимуло Сиэля и тому подобные - Дженки успешно преодолел все испытания и вылез в более-менее широкий проход. Правая стена поросла мхом, на котором медленно собирались капли просачивающейся из трещины сверху воды. Немного повеселев оттого, что смерть от жажды откладывается, Дженки сорвал часть мха мечом и замер. Изначально не замеченный, подо мхом скрывался проход наверх.

Вытесанные в скале ступеньки.

Рыцарь замер, опёршись спиной о стену. Мысли закрутились в голове как бешенные, отчего та снова разболелась. Ступени наверх. Сделанные явно человеком. Ведущие - наверняка - туда, куда он и стремился, к тропинке и дальше, к дороге на Пантари. Посланный благородному рыцарю самим Провидением выход из затруднительного положения.

Вот только благородный рыцарь сейчас снова был без доспеха. И вообще не в состоянии принять - точнее выдержать - бой.

Даже против крестьянина с дрекольем.

По праву рождения и по воспитанию Дженки Лошонци-Сиэль был человеком чести и благородной крови. Но дураком он не был, даже в свои юные года, и детство провёл не в загородном палаццо, а на улицах - пусть и чистых и каждую ночь хорошо освещённых - славного города Альбарка.

То, что пантарийские моряки становятся то рыбаками, то пиратами исключительно в зависимости от количества мачт и размера экипажа проходящего мимо них корабля Дженки знал. Это было настолько очевидно, что усомниться в том мог лишь житель северных провинций, доселе не приближавшийся к морю ближе чем на сотню лиг. В том, что пантарийцы знают все бухточки, гроты и пещеры побережья на пять лиг в обе стороны от города, Дженки тоже не сомневался. Как и в том, что опытный контрабандист - а пират отличается от контрабандиста разве что тем, что у второго на лодке сразу есть груз, который не стоит показывать портовой таможне - точно знает, кто готов выкупить пару живых колдовских тварей.

Ведь горожанам - хотя здесь он допускал, что не каждому - известен этот самый проход к пещере, где почему-то завелась пара фаркашей. Которых никогда не видели так далеко от Аверуанского кряжа. Городская стража не так придирчива и внимательна, как портовая таможня, и ввезти спящих тварей в крестьянской телеге наверняка много проще, чем прятать их на небольшом нефе.

А потом твари просыпаются раньше времени. Или клетку ломают. Или какой-то дурак их выпускает намеренно. А может и не дурак вовсе, а конкурент. Или наследник. Так что хрен кто теперь в пещеру сунется, в узком проходе нормальной загонной охоты не устроить - тем более, что скала над берегом нависает неудобно, из лука или арбалета не прицелиться, не подстрелить выбравшуюся из пещеры тварь с безопасного утёса. И попробуй объяви во всеуслышание, что в двадцати лигах от Альбарка фаркаш завёлся. Среди дознавателей герцога дураков и нелюбопытных мало, хоть один да задумается, откуда подобная тварь на побережье образовалась. Там, глядишь, и герцог тоже заинтересуется. Они, герцоги да маркизы, люди такие, обычных развлечений им мало - дай только над какой-нибудь загадкой голову поломать. Это здесь чиновник городского магистрата большой человек, а герцогу что магистратский синдик, что последний городской пройдоха - всё едино.

Дженки Лошонци-Сиэль осклабился, представляя ужасные кары, которые герцогский двор обрушит на треклятый городишко. Потому что если бы фаркаши предназначались самому герцогу, то его дознаватели уже давно оказались бы в Пантари.

И забыть не получится, так? Твари жрать хотят, тем более что самка понесла. Каждый день хотят. Скотины на побережье немного, да и та по зиме в хлевах да сараях. Ловко магистрат придумал - объявить о волке-людоеде. Плохо, конечно, но ведь случается такое. Бывает. Обычная злобная зверюга. Прибьёт её какой бродячий рыцарь или наёмник - вот и чудненько! Честь и хвала, и даже денег могут дать, чтобы честно всё казалось. А что денег обещано много - так ведь людоед, весь честной люд от него страдает! Честной люд страдает - крестьяне урожай не собирают, в город не везут, пошлины и налоги падают. Тут магистрат ни в чём не заподозрить, свой подлый интерес блюдёт. А если вдруг рыцарь окажется слишком много знающим про изменённых тварей, как Дженки - так вот ведь какая незадача случится, помрёт человек. Или от ран, что волк-людоед на нём оставил, или на радостной пирушке кость не в то горло попадёт. Или в колодец спьяну навернётся. Всякое бывает, сами знаете.

Если бы в магистрате знали, что обе твари уже мертвы - Дженки был бы сейчас ещё мертвее, как пить дать. Хотя, если подумать... Они не знают - а, значит, вряд ли кто-то находится на лестнице, куда фаркаши могли бы пройти.

Чуть отставив руку с мечом, Дженки медленно, подобно полумифическому чудовищу oberkriegschneck, что повергало конных рыцарей лишь своим видом, ибо само по себе догнать не могло никого, поднялся по ступеням. Те, к удивлению рыцаря, упирались не в дверь ли решётку, чего было вполне логично ожидать, но в небольшую пещерку, посреди которой торчал рычаг высотой в половину ярда. В углу рыцарь заметил оброненный кем-то старый кошель.

«Был бы рычаг - а дурак, что нажмёт на него, найдётся всегда!» - подумал Дженки, усаживаясь на пол.

В кошельке было всего пара потёртых талеров, два помятых серебряных гроша и ещё штук двадцать грошей, но уже медных. Вполне хватит на три дня нормальной жизни. С окороком, вином и женщиной...

Где-то на этой мысли Дженки Лошонци-Сиэль и заснул.