Жизнь как бой

Чукаловка

На Второй Тверской-Ямской улице, неподалеку от его школы Тада поджидала компания. Он не помнил точно, как его звали - того смазливого старшеклассника, из-за которого была эта «стрелка», помнил только кликуху. Один из этой банды вытянул вперед руку с растопыренными пальцами, и пошел на Тада со словами:

- Иди сюда, я сказал!

Он хотел взять Тада за физиономию своей пятерней и толкнуть что есть силы. Этим - все могло и ограничится. А если заартачишься, то остальные присоединятся и запинают, компенсируя собственные душевные комплексы, душевную ущербность. Подростки склонны к крайностям, порой непомерная гордость порождает такое же унижение, и все оттого, что они так мало знают о себе самих, и об окружающих.

Не дожидаясь, когда грязная пятерня коснется его лица, Тад через эту вытянутую руку, махнул и – бац бестолкового по морде. В боксе этот удар называется кросс. Тад уже был без пяти минут перворазрядник по боксу. Нападавшие этого не знали, просто видели, что новенький - грамотно дерется. Но рассчитывали, что впятером-то с ним справятся.

Важак по кличке Бык - шлепнулся на землю. Перешагнув через него, Тад бросился на других. Один из мальчишек пытался его стукнуть, но слабый кулак вяло прошел над быстро ушудшей вниз головой. Тад пригнулся, и тут же сделал два резких удара по корпусу, которые попали в цель. Второй из пацанов, вслед за Быком, согнулся пополам и опустился на колени со сбитым дыханьем, ловя перекошенным ртом воздух.

Двое других предпочли отбежать на безопасное расстояние, и оттуда стали грозить и материться. Еще один, видно тоже из их компании, растерявшись остался стоять на месте, засунув руки в карманы, в уголке его рта дымилась папироса:

- Да я вообще не с ними, – хлопая глазами, сказал он на всякий случай Таду.

- Да? – переспросил Тад недоверчиво, - ну иди тогда отсюда.

Вся эта свалка началась из-за парня, старавшегося верховодить в их классе, которому Тад дал по роже, чтобы не «наезжал», чтил права других. Классу это понравилось. Тад видел, что от издевательств того балбеса все натерпелись, но побаивались ответить из-за того, что он водил знакомства со шпаной. Сам же этот ублюдок драться не лез, только пригрозил:

- Ну, смотри же…

Таду от них ничего не было нужно. Он просто хотел как-то закончить восьмой класс. Но в этой школе среди старшеклассников сколотилось из парней несколько групп, которым нравилось задираться к таким одиночкам, как Тад, к новеньким, да и просто к тем, кто помягче характером, кто не мог себя защитить.

Но сегодня они нарвались на боксера.

В Москве было две кузницы советского бокса — «Трудовые резервы» и «Крылья Советов». Вот «Крылышки», более чем на двенадцать лет, и стали родным домом Тадеуша Касьянова. В «Крыльях» в середине пятидесятых годов прошлого ХХ века было четыре тренера по боксу: Михаил Паногьевич Ли, Михаил Соломонович Иткин и Виктор Михайлович Тренин, над всеми возвышался и руководил четвертый, Виктор Иванович Огуренков, величайший тренер, которого знал и уважал весь боксерский мир. Осознавать все это Тад стал много позже, когда уже начал показывать результаты, а сначала им занялся дядя Миша.

Возле него крутилось много таких пацанов, как Тад и то, что впоследствии Тад стал «технарем», а не «нокаутером», в этом основная заслуга дяди Миши.

«Челночок, игра ног, левой, левой, правой» — учил он, и не только начинающие, но и выступавшие боксеры выполняли задание беспрекословно. В группе с Тадом занимались Володя Грачев (сам впоследствии известный тренер), Юра Карпенко, Володя Певзнер. Была в секции, в зале какая-то особая атмосфера мужественности, какой-то особый запах мешков, перчаток и здорового пота, которая сначала немного пугала Тада, но потом - затягивала все больше и больше.

Он старался придти в зал на полчасика пораньше и посмотреть на тренировку мастеров. С немым восторгом наблюдал, как работает на ринге многократный чемпион СССР Борис Степанов и восходящая звезда, будущий олимпийский чемпион Олег Григорьев.

Поскольку Тад рос среди женщин, то комплексов у него хватало, он страшно смущался, когда кто-нибудь из старших товарищей обращался к нему с каким-нибудь вопросом или просьбой, не знал, что ответить и как поступить…

Родился Тадеуш в Замоскворечье, одном из сонных, патриархальных уголков Москвы. Но его первые детские воспоминания, как пишет в своей книге «Еще не вечер» И. И. Оруженосцев, начинаются с военной поры: вой сирен и бомбоубежища, заклеенные стекла и понемногу доходивший до него голод. Вся большая семья Чистяковых, кроме деда Ивана и бабушки Антонины, была эвакуирована на Урал. Их эшелон на выходе из Москвы разбомбило. Мама своих детей: Тада и его сестру - чуть не потеряла, нашла уже в детском доме на Урале, куда их эвакуировали. Сначала в Уфу, потом в Белорецк, еще на 400 километров дальше.

Тад смутно помнил детский дом, куда попал, постоянный холод в комнатах и почему-то темень, но, как объясняли взрослые: «Так нужно, маскировка!»

Затемстали жить у староверов, Людмиле, маме Тада и ее двум сестрам: Вере и Ларисе, была выделена комната. Здесь в эвакуации жить было сытнее, но порядок в доме поддерживался строгий, и сестрам москвичкам постоянно давали понять, что они здесь гости, и гости нежеланные.

Но жизнь есть жизнь, и Люда, работая и обзаводясь новыми знакомыми, решала какие-то местные проблемы. Глава приютившей их семьи — Кузьмич, мирился с пребыванием московских, ну, а его жена Матрена и сестра ее, баба Оля, были хоть и строгие, но сердобольные женщины, и когда не было дома «самого», то нет-нет, подкармливали иногородних.

Город Белорецк в то время был просто большим рабочим поселком, родители «пахали» от зари и до зари, а многонациональная детвора - гоготала на улицах, убегая в лес, начинавшийся прямо на окраине городка, купалась в реке Белой.

Тад рос чернявым крепким мальчишкой. Он был так похож на местных, что как-то раз один башкирский «аксакал», проходя мимо, заговорил с ним на своем языке. Увидев, что Тад не понимает, присел, посадил его на одно колено, вытащил из-за пазухи лепешку, разломил пополам, дал мальцу. После этого на Тада меньше нападали, меньше бранили и дрались с ним.

В Белорецке дислоцировались две польские дивизии, иной раз офицеры заходили в дом, и теперь уже сестры подкармливали их. У молодых москвичек был повод относиться к полякам почти по-родственному, но об этом ниже…

Поляки грустили о своей далекой родине, и сестры как могли, успокаивали их, добротой и лаской вселяли уверенность в мятущиеся души.

Всем было плохо, беда объединяет людей. Поляки, уходя на фронт, обещали за доброту вызвать русских женщин после войны в свободную Польшу, отпраздновать победу. Но... благими намерениями устлана дорога в ад, а война жестокое занятие, какой бы справедливой она не была, то ли были убиты, то ли забыли, толи еще что, но ни одной весточки из «Речи Посполитой» в Россию не прилетело…

Война потихоньку откатывалась на Запад. Мать Тада, съездив в командировку в Москву, решила перетаскивать семью обратно в родной город, тем более что на Урал стал подкрадываться голод.

Вернувшись из эвакуации в Москву, вся семья собралась в доме №36 по Стремянному переулку в квартире №6. Сейчас на этом месте стоит новый вестибюль Института имени Плеханова. Тетка Вера, немного пожив с мужем, вернувшимся с войны, у Чистяковых, переехала на станцию Лось в Подмосковье.

Весь дом, где родился и жил Тадеуш, когда-то занимала семья священника, но НКВДешникам показалось, что служитель культа слишком хорошо живет и его, как это водилось в те годы, переселили куда-то на север, а квартиру - предложили деду Ивану. Но в воспитании деда сказался «синдром нищеты», побоялся Иван Иваныч взять всю квартиру священника, вдруг вернется, а за две комнаты как-нибудь можно и отговориться.

Так что среднюю комнату заняла какая-то жуткая воровская семья во главе с бабкой Хаей. За печкой на кухне на девяти метрах поселилась еще одна семья Любчиковых. Как они там одиннадцать человек умещались, известно было только им самим. Глава семейства, похожий на бурундука, тащил все в дом бочками и мешками. Запасы стояли и воняли в кухне, вызывая междоусобицы.

Своего отца Тад практически не знал. Не видел никогда, и потому никакой тяги к отцу у него не было. Мать, Людмила, вышедшая замуж вторично, сказала, что он погиб за несколько дней до конца войны, будучи полковником МГБ. Так ли оно было на самом деле, или мама чего-то скрывала, мальчик никогда не интересовался.

В семье воевали все. Только дед работал на железной дороге главным кондуктором, у него была, как тогда говорили, «бронь», освобождение от воинской службы, и, к тому же, он уже был старый, за шестьдесят. Бабушка была, прежде всего, домохозяйкой. Но бывало, что она еще подрабатывала. Одно время в домоуправлении, в Щипковском переулке напротив больницы им. Семашко, домуправом. Тад к ней ходил туда помогать. Она заведовала бумагами, владела печатями. Народ к ней приходил узнавать что к чему. Бабка происходила из мелкопоместных дворян, была не просто грамотная, а владела несколькими языками: французским, польским который был для нее как родной. У народа она была на хорошем счету, как женщина сердобольная и отзывчивая.

Ее дочь, мать Тада, перед войной работавшая заведующей сберкассой, а вернувшись из эвакуации после войны в Москву стала старшим инспектором в Министерстве финансов. Она была хорошо знакома с творческой интеллигенцией тех лет.

Люди, родившиеся незадолго до Октябрьской революции или вскоре после нее в начале двадцатых, поколение родителей Тада – это говоря обобщенно, «беспризорники и тимуровцы». Сначала - яростные комсомольцы тридцатых, затем солдаты, принявшие на себя всю тяжесть Великой Отечественной.

Воспитанные в безбожии, они делали своей религией все что угодно. Богом же их стал товарищ Сталина. Потом это назвали «культом личности», выражение затерлось, стало штампом, и из него выветрился сокральный смысл слова «культ». Дошло до того, что люди сделали чем-то вроде религии сам атеизм.

У них были какие-то интуитивные способности, научное любопытство. Писатели, артисты из этого поколения частенько признавались: мне это приснилось. Так их и вело по жизни от озарения к озарению.

Иногда они казались беспомощны, но, если было нужно - умели вытащить себя словно за волосы из болота. И они обладали силой освободиться от духовных влияний прошлого, им досталась судьбой внутренняя борьба ради преодоления вульгарного материализма, поиски более высокого духовного состояния.

У людей этого поколения был большой творческий потенциал в искусстве, музыке, литературе. Они, сами полные энтузиазма, и вдохновляли других. Из множества разных стилей они синтезировали нечто новое. Работая, созидая, люди тогда не думали о похвалах. Пусть при жизни их работа не находила достойной оценки, признание наступило много позже.

Впрочем, некоторым повезло, и они были оценены должным образом при жизни. Особенно это касается людей искусства. Ведь они обладали ярким, живым воображением. У многих из них проявилась любовь к мелодии, цвету, к модным тенденциям, к драматургии. Это поколение оказало огромное влияние на кино и других виды искусства. Достаточно вспомнить такие имена как Ингмар Бергман, Александр Галич, Михаил Глузский, Александр Солженицын, Джером Селенджер, Федерико Филини. Да и Мерилин Монро можно отнести к этому же поколению.

Что же касается простых зрителей, то у подавляющего большинства людей этой возрастной группы были фантастические, наивные, детские представления об артистах, кумирах. Это сейчас у слова «кумир» появился иронический оттенок. Тогда его совсем не было. Желание «сотворять кумиров» может приводить к разочарованиям. То же самое в любви. С годами розовое представления о семейной жизни не выдерживают столкновения с реальностью. Именно у людей этого поколения началось пристрастие к успокоительным средствам. Впрочем, на просторах нашей необъятной родины в основном было не до этого.

У нас строили водохранилища и каналы: Волго-Донский, Беломоро-Балтийский, Амударьинский. В производстве продуктов питания произошли революционные изменения, переворот в сельской промышленности, появились химические удобрения, средства борьбы с сельскохозяйственными вредителями. Появился своего рода революционный консерватизм, бывает и такое. Нетерпимость.

Это были люди с сильно развитым чувством дома и Родины, с обостренной чувствительностью. Они были глубоко привязаны к семье. Держались за то, что хорошо знали. Они-то как раз были недоверчивы к другим культурам, это уже пугало. Поэтому расовые и национальные предкбеждения среди них - дело довольно обычное. Конечно, теоретически существовала установка, что "все люди братья". И это не подвергалось сомнению открыто и официально. Но большинство - предпочитало как-то держаться от «братьев» на расстоянии.

Это поколение суровых людей, особенно это касалось мужчин. Им тоже хотелось любви и понимания, но говорить об этом им было трудно. Такое получили они воспитания, такими они выросли и сформировались. У них, безусловно была потребность в единомышленниках, и они испытываете чувство родственной близости не только к членам семьи, но и старым друзьям. Но как-то показывать это они не умели.

Тогда распространились массовые движения и всякого рода группы, объединенных общностью интересов, они-то поддерживали, может быть, некую подсознательную потребность в общении и поддержке. У них часто недоставало убежденности и смелости думать и действовать независимо и рационально. К сожалению, люди этой возрастной группы легко подвергались влиянию не всегда разумного общественного мнения.

Люди того не столь уж далекого поколения, на самом деле, были и эмоциональны, и мягкосердечны. Они жертвовали многим, чтобы помочь своим детям или членам семьи, тогда как люди, принадлежащие к другим поколениям порой, не проявляют желания отдавать. Мягкость и забота о благосостоянии других могла подтолкнуть людей того поколения на пожертвования голодающим, на заботу о беспризорных, на помощь нуждающимся. У них были заботливые сердца и щедрые руки. Однако, многое из того, что они делали для людей, с которыми сталкивала их жизнь, не ценилось или даже оставалось незамеченным, так как делалось это с суровой маской на лице...

В семье с родителями жила младшая мамина сестра Лариса, а брат Олег быстро женился и переехал к жене. Стало чуть попросторнее. На тридцати шести квадратных метрах в Стремянном переулке дом 36, квартира 6 осталось жить шестеро. Естественно люди «мозолили глаза» друг другу, уставали, от этого вспыхивали маленькие конфликты, ведь людям свойственно желание уединится, остаться наедине с собой.

После войны буханка хлеба стоила на черном рынке 800 рублей. Бабушка шила из тряпок какие-то фартуки, продавала на рынке, чтобы хоть что-нибудь на стол принести. Жили бедно, тяжело. Купить, надеть на себя какую-нибудь обновку – это был праздник. Но бедность – хороший опыт для способных учеников.

Жизнь хоть и была тяжелая, но строгая по духу, по иерархии. Старших дети должны были уважать. Любой незнакомый взрослый мог на улице дать пацану подзатыльник «за шалость», если считал, что тот неправильно себя ведет, и мать шалуна - говорила за это спасибо.

Тад рано был приучен помогать взрослым, и когда, убираясь, мыл кухню и туалет, то иной раз через его голову летали и втыкались в дверь уборной ножи и вилки. Соседская семья любила покачать права. Скандалы и драки были в этой квартире явлениями частыми и закономерными.