Журавли

При свете керосиновой лампы, в подвале разрушенного авиационной бомбой дома, двое бойцов трескали немецкую тушёнку, консервированную ветчину и какие-то фрукты в банке. То ли персик, то ли А-НА-НАС. Вкууусные! Всё это было трофейное, забранное у противника в тяжёлом бою. Ребята - молодой курносый ефрейтор двадцати лет отроду и опытный скуластый старший сержант с первой сединой на висках годиков на десять старше (Палыч ещё с финнами воевал), были пограничниками. Теми самыми, что первыми встретили врага 22 июня 1941 года…

- Драники! Я вот больше всего люблю мамины драники! – с набитым ртом произнёс Лёшка Панкратов. – И чтобы со сметаной!

- Это картофельные оладьи что ли? – отправил в рот ложку с неизвестным фруктом старший сержант (они ж гады на банке то по-своему пишут, по-немецки).

- Они самые! Такие чтобы с поджаристой корочкой, а внутри мягкие, чтобы во рту таяли.

- А я блинчики очень уважаю с малиновым вареньем! – вздохнул Павел Иваныч Щёкин вспомнив свою деревеньку на берегу Тобола. – У нас этой малины тьма. Пара минут от деревни, поднимаешься на пригорок и… объедайся от пуза.

- Блинчики — это хорошо! – подтвердил Лёшка и глянув в пустую банку с волшебными консервированными фруктами и не увидев там больше ни кусочка просто залпом выпил сладкий сок. – А ты какие блинчики любишь? Я солёные!

- А я вкусные, - рассмеялся Щёкин куском хлеба собирая остатки тушёнки со стенок банки.

Да, ребята были пограничниками, хоть давно уже и не носили свои фуражки. Не потому что разгильдяи, а потому что воевали уже месяц и попадали в такие переделки где голову надо было беречь. Форменные головные уборы же, заботливо завёрнутые в чистую тряпицу, лежали на дне солдатских вещмешков.

- Так поспали, покушали, а теперь оружие чистить и готовится к выходу! Немец-то небось уже копытом бьёт, по городу расползся, а значит нас ждёт работа, - довольно крякнул старший сержант и смахнув с импровизированного стола из деревянного ящика остатки трапезы, потянулся за стоящим у стены оружием. – Никаких осечек, неисправностей быть не должно…

Застава Панкратова и Щёкина сражалась три дня. Отбивала атаку за атакой пока окончательно не была разрушена бомбардировками и миномётным огнём. Оставляя за спиной сотни трупов убитых немцев и тела погибших товарищей шестеро пограничников покинули свои позиции и начали играть с немцами в прятки. Смертельные прятки. Вермахт пёр вперёд и остановить его было невозможно. Пока. Но крепкие, хорошо подготовленные и отлично вооружённые бойцы НКВД совершали диверсии внутри тылов противника и днём, и ночью. Не давая ему расслабиться, спать спокойно. Первым геройски погиб лейтенант Красников, потом пулемётная пуля сразила весельчака Мамаева, при переправе через реку снайпер убил Галлиулина (эх, какие сказки он им по вечерам у костра рассказывал), а в недавней ночной атаке застрелили молчуна Пешкова. Все были отличными ребятами. Настоящими коммунистами и воинами каких поискать. Сколько немцев они уничтожили никто не считал, но уж точно не менее роты, а то и поболее. Сколько техники взорвали тоже. После дюжины единиц считать просто перестали. В какие переделки пограничники только не попадали. Расскажешь, не поверят.

Почистив и собрав ППШ Щёкин нежно погладил автомат по прикладу.

- Классная машинка. Всё не могу нарадоваться. Куда лучше немецкого хлипкого МР-40. Им даже по куполу не звездануть. Мне бы такой в финскую…

- Да уж, - согласно кивнул Лёшка, ударом ладони ловко защёлкивая крышку ствольной коробки. – Спасибо Лаврентию Павловичу за такой подарок. Говорят, только нам погранцам такие дали. В армии их пока нет.

- Может и нет. С нас ведь и спрос особый, - согласился старший сержант, набивая диски тяжёлыми патронами.

- Мне сегодня сон странный приснился, - сказал Лёшка. – Будто стою я в поле, а надо мной в небе летят журавли. И знаешь их так много-много. Огромная стая. И кричат… курлык-курлык.

- Чего ж тут странного? – на мгновение замер Щёкин. – Сон как сон.

- Просто бабушка меня Журавушкой называла. И когда в армию уходил так и сказала: «Никакой он не Лёшка! Он Журавушка! Поэтому не плачьте, знаю, домой вернётся!». Мне тогда так стыдно при ребятах стало. А сейчас вспоминаю и в груди тепло-тепло.

Щёкин по-отечески улыбнувшись потрепал ефрейтора по плечу. Мальчишка ещё совсем.

- Просто журавли всегда в гнездо возвращаются. Что бы не стряслось. Домой, то есть. Бабуля твоя молодец. Не переживай, обнимешь ещё, поцелуешь старуху. Ты же уральский, немец туда точно не дойдёт, - пальцы старшего сержанта ловко вкручивали запал в гранату.

- Ну да, я из Свердловска, - кивнул Лёшка тоже принявшись набивать патронами диски от автомата.

Наверху что-то громыхнуло, и на головы, и за шиворот немедленно посыпалась земля. Пограничники на время замолчали, пытаясь представить что там творится наверху.

- Наверное, на всякий случай гранаты в подвалы кидают, предположил Лёшка. – К нам то не бросят. Дом в куски, мы чтобы сюда забраться всё на коленках обползали.

Щёкин согласно кивнул, но мысленно решил поторопиться. На всякий случай.

Оружия и боеприпасов у них было с лихвой. Это да. Два ППШ и восемь полных барабанных магазинов к автоматам (оружие погибших товарищей не брали, но патроны и диски забирали), два МР-40 и забитые магазинами подсумки к ним, лейтенантский Наган, ТТ, два трофейных «Вальтера», вражеская снайперская винтовка и патроны россыпью, двенадцать «лимонок», восемь немецких гранат, три мины. Имелся у каждого конечно и нож. Как же без него. Тяжело, но пограничники привыкли. У каждого ещё был стальной панцирь СН-40А. Именно эта штуковина неоднократно спасала им жизнь. Панцири были исцарапаны, помяты пулями, но дело своё делали.

Закончив с оружием, Панкратов и Щёкин начали одеваться. Ничего не забыли, даже стальные каски на головы надели. Лёшкина оказалась повреждена пулей так заменили ей каской Красникова (не зря Палыч её таскал, запас карман не тянет).

Сверху снова что-то громыхнуло, керосинка мигнула и чуть не погасла. Воины опять замерли как по команде подняв голову к потолку.

- Куда гранаты-то девать? – засуетился Лёшка вспомнив последний уличный бой (тогда их чуть не загнали в тупик и положение спасли именно гранаты осколками посёкшие пехоту). – Надо чтобы всегда были под рукой.

- Возьмём чехол от сапёрной лопатки. Приладим его к поясу и набьём гранатами, - предложил находчивый Щёкин.

- А как мы его приделаем-то? – развёл руками Лёшка.

- Придумаем что-нибудь, - улыбнулся старший товарищ, – Вспомни нашего политрука Еремеева. Что он называл главным оружием пограничника?

- Острый глаз?

- Го-ло-ву! Голову, Лешка.

Они дружно рассмеялись и деловита продолжили собираться. Когда всё было готово решили присесть на дорожку. Понятно, что не в гости собрались, а пробиваться через заполненный немцами, брошенный жителями город, но это уже стало их традицией позволявшей выбираться из любой передряги. Когда смерть постоянно идёт по твоему следу, буквально сидит на твоих плечах, в такие вещи волей-неволей начинаешь верить.

- Знаешь Палыч, я чувствую будто ребята всё ещё с нами, - нарушил молчание Лёшка за эти недели превратившийся из салаги в стойкого, опытного бойца. – Нож, Мамаева, каска Красильникова, автомат Галлиулина, у моего то приклад осколком снесло, плащ палатка лейтенанта…

- Так всё верно, - подмигнул ефрейтору Щёкин поправляя на груди стальной панцирь. - Так и есть, ребята с нами. Мне отец говорил, что воины погибшие в бою своим завсегда помогают. Становятся ангелами, а ангелы божьи воины.

- Верующий?

- Я то? Да нет! Я же коммунист! А вот батя мой был сильно верующий. Священник.

- Ааа! – глупо улыбнулся Лёшка.

- Что акаешь? – упустил на нос каску ефрейтору Щёкин. – Батя мой в Первую мировую ротой командовал и два «георгия» имел.

Наверху раздался шум двигателей и оба пограничника снова превратились в слух.

Большим пальцем правой руки старший сержант смахнул капельку пота над верхней губой.

- Ты главное помни Лёшка, нам сейчас нужно всё время…

- … двигаться, - закончил за старшего товарища Панкратов. – Не стоять на месте. Движение — это жизнь. Помню-помню слова лейтенанта.

- Молоток.

Звук моторов удалился, и погасив керосиновую лампу пограничники начали подъём наверх. Лёшка первым устремился к тёмному проходу, больше напоминавшему нору. В последний момент, Щёкин схватил его за руку:

- А ты коммунист?

- Нет, Палыч. Не успел. Комсомолец я.

Серые глаза старшего сержанта блеснули в темноте:

- Вот выберемся и станешь коммунистом. Я тебя рекомендую. Договорились?

- Договорились, - расцвёл в улыбке Лёшка, лицом совсем превратившись в мальчишку.

- Только запомни, - настаивал Щёкин. - Я должен тебя рекомендовать. Обязательно я!

Каждый в этот момент почему-то вспомнил своё. Щёкин – наплевавший на бомбардировки, стоявший прямо словно солдат по стойке смирно пограничный столб на границе и махавшую ему вслед на руках супруги пухлой ручкой дочку. Лёшка бледную бабушку в чёрном берете из-под которого выбивались седые волосы, горячие слёзы матери и новую удочку в прихожей которую он так и не опробовал.

- Только ты, Палыч. Конечно только ты. Пошли?

- Пошли, - обогнал ефрейтора старший сержант (он всегда шёл впереди). - Эх, не завидую я сегодня немцам…

Под подошвами сапог пограничников хрустели кусочки кирпичей, потрескивала нападавшая с потолка штукатурка и шуршала зола, насыпавшаяся в подвал сверху, уже после того как сгорел дом.

В августе 1944 года лейтенант Панкратов был принят в коммунисты.