Гиноцид

ГИНОЦИД

(ДЕНЬ МАТЕРИ)

Полиция нагрянула в село Ясные Пни в праздничный день, про который никто не помнил. У молодых по деревням как-то не приживался праздник этот. Непонятно было, что с ним делать. Еще по весне-то жечь с песнями чучело Клары Цеткиной все дружно ходили, а с этим Днем Матери не разберешь, как праздновать. Однако ж вышло постановление отмечать день на государственном уровне, как есть он напоминание о главном женском предназначении. Мероприятия надо было какие-то проводить. А в Ясных Пнях какие мероприятия? В общем, совсем забыл староста Кузьма Елпидифорович про праздник.

А тут принесло комиссию, а по- простому – эскадрон смерти. А с ними судья-председательша. Нарочно, небось, ради праздника бабу прислали. Такие, сказывают, хуже мужиков бывают.

Сельский староста с нескрываемой опаской смотрел на фургоны, в которых, как в казармах на колесном ходу, разместились горбоносые загорелые люди в камуфляже, равно как на навороченный джип судьихи.

Побитая «газелька» полицейской управы смотрелась подле них бледно, зато вылез из нее Петр Терентьич Тетеркин, главный тутошний инспектор, а по нынешнему -- полицмейстер.

Кузьма не знал , кого бояться больше – то ли этих нехристей из эскадрона, то ли бабу-судью. Она вообще-то с виду была молодая, лицо гладкое, без морщин, и вроде при фигуре, хотя и худовата, как все городские. А может, это из-за того так казалось, что пальто кожаное ее в нужных местах обтягивало, как будто законы про одежду не нее писаны. В общем, словно бы и справная бабенка, как глянет на тебя, так словно босой ногой на жабу наступил. Или на гадюку.

Тетеркина опасаться вроде особо не с чего, уж с ним-то сколько вместе было пито- едено . Мужичонка он был виду самого простецкого, пухлощекий, плешивый, а форма, которую для полицейский проектировал лично именитый модельер Зайка Славин, смотрелась на нем по-клоунски, не иначе. Но как раз оттого, чтовыпито вместе было немало, Кузьма знал, на что полицай был способен, и со счетов его не сбрасывал.

Остановились машины у большого кирпичного здания, которое по старой памяти кликали правлением – еще с тех пор, когда здесь был колхоз, а Ясные Пни – Красными ( потом историческое название вернули, конечно). Кузьма успел предупредить, чтоб бабы успели туда подтащить, чего надобно. Хотя основное угощенье предполагалось дома. Конечно, только для начальства. Эскадронцам полевая кухня полагается, да они и сами себя не обидят. А начальство - это, кроме судьихи и Тетеркина, эскадронный командир. Его-то первым полицай и представил:

--Это стало быть, Муса Усманович Джураев, командир наш боевой. А это, брат, ея честь Евдокия Ксаверьевна Гущина, она у нас председатель выездной сессии.

Тетеркин в юности успел-таки поучиться в школе какого-то актива, до того, как грянули реформы образования, и разные умные слова еще помнил.

Прошли в правление. Там как раз Дуська, старостиной жены кума, стол накрыла, а Васька, сынок ейный, показал гостям с дороги, где умыться ( воду из колодца натаскали).

На столе была закуска да графинчик – не с водой. Видел Кузьма по личикам гостей, что от нехороших дел не отвертеться, но без стопки кто же дело начинает, хотя бы и нехорошее? Пока не размочишь, не пойдет. Джураев, на что уж нехристь, отказываться не стал, с понятием оказался. А судьиха махнула, не поморщившись.

--Плохо живешь, Елпидифорыч, -- сказал Тетеркин. – Совсем запустил хозяйство. Бескультурье у тебя полное. Никаких мероприятий к празднику ( вот прицепился, поганец). Ладно, хоть флаги государственные вывесили .

Флаги, по правде сказать, к какому-то другому-то празднику вешали, а убрать забыли.

—Медпункт, я вижу, проезжаючи, заколоченный стоит. Школу вы после пожара не отстроили…

--Школу у нас отец Нектарий замещает, у него малые чему надо учатся. А медпункт… чего медпункт? Доктор, сам знаешь, с пьяных глаз да с расценок на лекарства удавился, а фершалица в лес утекла…

Тут Кузьма сообразил, что ляпнул неподобающее, и прикусил язык. Но было поздно.

--Об этом речь и пойдет, -- Тетеркин ухмыльнулся, гад такой. – Поступил на вас сигнал…--О том, что село Ясные Пни поддерживает связь с преступной группой лиц, подлежащих утилизации, -- отбарабанила судьиха как по писаному.

--Укрываете старух, -- Мусса Джураев посмотрел на старосту в упор.

--Да ты что! – Кузьма привычно рванул на груди рубаху. –Да ни в жизнь! Сами проверьте! Сейчас все подушные списки представлю!

--А и проверим. Только ты Елпидифорыч, бумажки нам не тычь Что я , не знаю, что за ересь нам бывает накалякана? Да как… «как слышеццо, так и пищеццо» - передразнил он главное правило современной орфографии.--Нетушки, по домам пройдем, верно, Муса Усманович?

Насмешливый тон Тетеркина был напускным. Он понимал, что выездная сессия будет не такой легкой, как хотелось бы. Вот придираются вечно к районной милиции, а не хотят взять в толк, в каких условиях приходится работать в глубинке. Городских-то прищучить – раз плюнуть. Там с полпинка найдется, к чему придраться. Электроприборы прошлогодние не обменял на новые, энергию зазря расходуешь? Отвечай по всей строгости! А жадничаешь, воду-свет-газ расходуешь по капле – стало быть, вводишь поставщиков в убыток, будут они с тобой разбираться насчет упущенной выгоды. Или вот баба твоя православный дресс-код не соблюдает, коленками из-под юбки сверкает, простоволосая ходит – знаешь, что за это бывает? А там клубочек разматываться и пойдет, и приведет куда надо и к кому надо.

А с деревенских что взять? Газа тут сроду не было, воду из колодцев черпают, ну разве что электричество есть, так они, суки, приноровились при лучине жить, и поди упущенную выгоду с них стребуй – традиция. А дресс-код… господи боже мой, там такое по нашим холодам понамотано, только что и увидишь что платок сверху, да сапоги резиновые из- под подола. Ни один церковный цензор слова против не скажет. Ну, мы, конечно, найдем, чем их прижать, но потрудиться придется.

Прихвативши с миски пласт сала и краюху хлеба, полицмейстер поднялся из-за стола.

--Пошли, что ли. Самолично пройду и проведу. Только ты ,МусаУсманович, скажи своим орлам, чтоб до поры до времени не озоровали. А ты, сударыня, отдохни пока, нечего понапрасну ноги бить. Кого найдем – все равно сюда приволокем. Мужики-то в селе есть? – уточнил он.

--Сам знаешь, -- хмуро ответил староста. – Кто покрепче – всех на трубу забрали.

Тетеркин кивнул. Это была правда – по деревням мужиков, кто помоложе и потрезвее, скопом сгоняли обслуживать трубу. Бабы, смех сказать – сами на трубу просились, так ведь не берут их. Еще бы – не зря кто на трубе работает, кормильцами кличут, там хоть с грехом пополам, но платят. А кормилец и добытчик в семье должен быть мужчина, то естественный порядок вещей, ныне и в законе закрепленный. Опять же, если все из деревень сбегут, землю пахать кто будет? В городах--то последнее мало кого волнует, там весь провиант из-за границы привозной, а нам того провианта где взять?

И староста, полицмейстер и командир эскадрона отправились с проверкой по домам. Тетеркин подбадривал себя, бубня : «это летом они по лесам ховаться могли, а сейчас как подморозило – в землянке не отсидишься»…

Остальные молчали. У старосты были свои соображения, а эскадронному – без разницы.

В первой четверти века государство столкнулось с неразрешимым вроде парадоксом. С одной стороны, категорически падала рождаемость. Еще пара десятилетий – и некому будет обсуживать нефте- и газопроводы, служившие главным, если не единственным источником внешнего дохода. Государство, не имея представления о биологических причинах проблемы, пыталось решить ее неэффективными методами, вроде материальной стимуляции рождаемости и запрета на аборты. Это, разумеется, не помогало. С другой стороны, страна явно была перенаселена. Но большую часть населения составляли пенсионеры – и число их продолжало расти.

Тут на помощь, как обычно, пришла наука.

Британские ученые неопровержимо доказали, что женщины старше пятидесяти лет, не способные к воспроизводству, не нужны человечеству. Поскольку главной и единственной обязанностью женщины является материнство. Раньше эта проблема не возникала, потому что и женщин подобных почти не было, разве что в таких слоях общества, что способны принять их на иждивение. Она возникла лишь в ХХ веке, с распространением контрацептивов и общим увеличением продолжительности жизни. Таким образом, вышедшие из фертильного возраста женщины превратились в тяжелейший балласт, тянущий современную цивилизацию ко дну.

Как водится, возникшую на Западе теорию расширили, углубили и приспособили к практическому применению в родных палестинах. Разумеется, не сразу. Ясным выводам и практическим мерам предшествовало широкая дискуссия в СМИ. Перед общественностью выступали психологи, социологи, искусствоведы,священнослужители. Журналисты разъясняли, что человек женского пола старше 30 лет не нужен, так как не удовлетворяет эстетическим потребностям. Ну и конечно же, экономисты легко и непринужденно подсчитали, что кормить такое количество пенсионеров страна не в состоянии, а рабочие места им обеспечить невозможно, их и молодым –то не хватает.

Тут последовали различные обращения религиозных и общественныхорганизаций, а также отдельных граждан, а затем референдум, благодаря которому широкие народные массы смогли выразить свое волеизъявление. Во избежание злопыханий насчет того, что готовитсядискриминационный акт, об утилизациипо гендерному признаку речь не шла. Но оказалось, что после принятия закона об обязательной шестидесятичасовой рабочей неделе, мужчин предпенсионного возраста в стране почти не осталось. Ну не доживали они до пенсии, спекались, а бабам проклятущим хоть бы хны.

Надобно сказать, что именно женщины в большинстве своем с дорогой душой поддержали принятие нового закона. Кому-то хотелось избавиться от злобных свекрух, заедающих молодую жизнь, кому-то осточертели рожи в телевизоре, что обосновались там с прошлого тысячелетия. Короче, широкие массы приняли идею, а сформулирована она была так «пребывание в обществе граждан, неспособных к репродукции, нецелесообразно». Мужик-то, он и в 70 лет настрогать детишек способен, верно?

Что именно делают с утилизированными, никто в точности не знал. Но мы ж не звери, не фашисты какие! И мораторий на смертную казнь никто не отменял и не собирался. Просто есть, говорят, такие работы, на которых горбатиться надо, а платить за них как бы не положено. Вот, например, монастырские земли обрабатывать кому-то надо? (Угодья эти, секвестированные еще вXVIII веке, были возвращены под громкое пение со всех экранов древнего хита «Екатерина, ты была не права!» - по странному совпадению, песня здесь была более уместна, чем повод, по которому авторы хита ее сотворили, то есть продажа Аляски).

Утилизировали, кстати, не всех. Можно был доказать, что твой материальный статус таков, что на пенсию ты не претендуешь, и обществу обузой не станешь. И заплатить соответственный налог, совсем немалый. Но у поп-див и авторесс дамских романов нашлось, чем откупиться, так что те, кто надеялись на ребрендинг рож в телевизоре, промахнулись.

Для прочих единственной возможностью избежать утилизации был духовный подвиг. Но подвижническая доля не всем дается, там отбор еще тот, в подвижницы тоже нужны те, кто помоложе да покрепче. Остальные – извольте освободить место, Работы и квартир и для полноценных граждан, способных к воспроизводству, не хватает.

В общем, государство-таки решило проблему материально эффективным путем коррекции социума, о котором столько твердили светлые умы. Но произошла некоторая закавыка. Не все зловредные бабки захотели добровольно подвергнуться утилизации. Поначалу в открытые драки с полицией вступали – на этим только смеялись, ну чего эти старые клячи против крепких мужиков сделают? Ничего. Бабки, хоть из ума выжили, тоже это смекнули, истали уходить в бега. В городах их быстро отлавливали, а вот тех, кто в леса уходил , найти было трудно, да и не шибко искали. И как искать? В России до сих пор лесов пол-страны, недоглядели прежние власти, не вырубили, а теперь вроде как и некому вырубать. И к чему искать? Зимы долгие, жрать об это время нечего, сами передохнут, от лишних забот избавят.

Ох, недооценили на местах всю злостность этих непродуктивных. Они как-то и прежде умели выживать, изворачивались, так что и в голоде-холоде протянули. И ладно б только это – если б они просто в землянках отсиживались, носу из леса не казали, оставили бы их в покое. Может быть. Так ведь нет – стали собираться встаи и нападать – то правление сельское подожгут, то полицейский участок. Терроризм самый натуральный, а за это в наше время прощения нет. Бросили против них полицию, а толку чуть. Вяло боролась полиция с террористками, а по -старорежимному, с партизанками, без огонька. Вот тогда-то и понадобились утилизационные комиссии. Потому что смертной казни у нас нет и не предвидится, но сопротивление правоохранительным органам карается на месте. Это наш полицейский, особенно деревенский, в таком деле нередко слабину дает. А орлы-то горские – ни за что, им все одно – неверные, что младенцы, что старухи.

Но и судебно-следственные органы нельзя было от карательных акций устранять. Иначе беззаконие получается. И к тому же, если б никто террористок не поддерживал, они бы при всей своей живучести долго не протянули. Кто-то им продукты давал, одежду теплую – да и оружие откуда-то бралось у проклятых старух.

Короче, не зря комиссия нагрянула в Ясные Пни, и напрасно староста прикидывался овечкой.

Но и подбадривал себя Тетеркин тоже зря. По первому заходу никого они не нашли. Ни в погребах, ни в банях, ни в хлевах, ни в курятниках. Полицаи даже в печки лазали, куда б ни один эскадронец сунуться не догадался. Нет, кое-что они из тех погребов и курятников выгребли, но только не бабок-партизанок. А в домах были только бабы кондиционного возраста, детишки, несколько штук таких ледащих мужиков, которых по причине пьянства и хвороб к работе на трубе приспособить было никак невозможно. Потому их на развод и оставили.

Предоставив эскадронцам и полицейским потреблять конфискованное, староста и Тетеркин вернулись в правление. Судьиха, конечно, сразу поняла, что никого они в схронах не нашли.

--Что , уезжаем? – сказала она.

---Никак это невозможно, сударыня, -- отвечал Тетеркин. И правда – никак. Эскадронцам что, они сейчас самогонки напьются, про нее в Коране ни слова нет, и все им по уху. А с полицмейстера районное начальство потом голову снимет за то, что комиссию зря гоняли, казенное довольствие и горючее понапрасну расходовали. Хотя, между прочим, не он, Тетеркин, эту комиссию вызывал. Развелось стукачей-доносчиков, все-то норовят подсидеть, оклад тетеркинский им спать не дает. А сколько за тот оклад крутиться надо, в голову не берут.

Ничего, он выкрутится. Опытный.

--Надо в засаде сидеть, или найти тропинку, по которой преступный элемент в лес шастает, чтоб уж наверняка, -- пояснил он мягко, как неразумному дитяти. И то – баба, откуда там разум?

Судьиха брезгливо поджала губы, так что, какие бы они там ни были полные, а превратились в тонкую струнку.

--Что же, прикажете мне тут еще целые сутки сидеть?

Вот ведь дура. Может, и сутки, а может, и всю неделю. Никто не знает, как оно обернется.

--Иначе нельзя. Постановление должно быть вашей рукой подписано. Главой комиссии, то есть.

Она презрительно фыркнула.

--Это не проблема. У меня с собой чистые бланки с постановлениями по форме. Я их подпишу, и вам оставлю. А фамилии вы потом впишете. Или вы против, господин Тетеркин?

--Никак нет! – полицмейстер искренне обрадовался. Одним махом все решается. И постановление обеспечено, и фифа эта городская над душой торчать не будет. – Давайте-ка эти бумажки и езжайте себе с богом. А то у вас, небось, дите не накормлено, муж не обихожен…

О составе семейства судьихи Тетеркин не был осведомлен, но она точно должна была являться замужней и доказавшей способность к воспроизводству, иначе не могла бы занимать свою должность.

Гущина возражать не стала, извлекла наманикюренной ручкой из сумкипапку с бланками. По форме текст постановления должен был набран на компьютере, но откуда ж их сельских правлениях взять, потому и присылали готовые. Нужно было только вписать фамилии.

--Десяти бланков хватит?—деловито осведомилась она.

--С лихвой! Хватило б и пяти. А впрочем ,много – не мало, давайте десять.

Мадам подмахнула бланки, вручила их Тетеркину и покинула правление ко всеобщему удовольствию. Когда ее машина выехала из Ясных Пней, можно было вздохнуть спокойно и переместиться на дом к старосте. Там печка топится и всяко лучше.

А еще теперь можно было и о празднике вспомнить… о чем Тетеркин и заявил во всеуслышание, глядя на стол – там и картошечка была, в городе о ней и думать забыли, импортная простому человеку не по карману, свою торговые сети не берут. Опять же сало – не шибко охота думать, от кого оно. Непременная вяленая конина, хлеб свой, домашний, огурчики соленые, капустка, грибы… Ну и конечно, браги бутыль ведерная, Кузьма на это дело никогда не скупился.

--Ну, за матерей! – проговорил Тетеркин, и все трое бодро опрокинули уже не стопки, а стаканы.—Телевизор-то включи, -- подколол полицмейстер хозяина, -- не сам же петь-плясать ради праздника будешь.

За такой телевизор – фабрики «Рекорд» в городе можно было большущий штраф схлопотать, но в районе на эти чудища прошловековые смотрели с пониманием. Ловил этот «Рекорд» всего два канала. На одном шла очередная серия бесконечного сериала «Сумерки по-русски», на другом – марафон «Роди патриота». Из-за разницы часовых поясов марафон предполагался круглосуточным. Поэтому его и оставили, пусть бубнит себе. Лучше б, конечно, футбол, но спортивные каналы здесь не ловились. Ну и хрен с ними.

Выпили еще раз, и еще. Джураев, который почти что рта не открывал, после бражки оказался красноречив и сказал настоящий кавказский тост. Кузьма, правда, не шибко понял, про что, уж больно цветисто эскадронный изъяснялся. Что-то там про подвиг жен имама Шамиля, которые, чтоб не задерживать воинов, которых преследовали проклятые гяуры, все разом бросились в пропасть. И так должны поступать все верные жены и матери, аллах свидетель! Выпили и за это. Потом Джураев сказал, что пойдет, поглядит, как его орлы разместились – их к правлению прикрепили, - нет ли у них в чем недостатка. Тетеркину тоже полагалось бы проведать своих патрульных, но он с места не сдвинулся, не шибко о них беспокоясь. Полицаи в Ясных Пнях не в первый раз, сами как-нибудь разберутся. Да и неохота было из натопленной избы выходить в холод ноябрьской ночи. Пусть вроде еще и не зима, а пробирает. Пусть по часам не ночь, а вечер. Но тьма – хоть глаз коли.

Он не был пьян, только подвыпил. И, пока не развезло, надо было с Кузьмой о делах поговорить. Но Тетеркин не сразу к тому приступил.

--Проверить, как же, -- буркнул он. Когда за Джураевым захлопнулась дверь. – Орлы его по бабам пошли, вот и его на любовь, на ласку потянуло.

--Нехорошо как-то получается, -- пробормотал староста. Он кое-что слышал насчет эскадронцев и творимых ими в деревнях непотребств. Полицаи, конечно, тоже не святые, но такого себе не позволяли.

--Да ладно, -- Тетеркин махнул рукой, пустой стакан покатился по столу, и Тетеркин едва успел его подхватить. – Делов--то… и бабы без мужиков, небось, одичали. Те, что остались, ты уж прости, Кузьма, не о тебе речь – сущие сморчки. А рождаемость повышать надо, за невыполнение процента по району нам всем по шапке дадут, так что пусть черноголовые потрудятся на благо общества. Дурацкое дело – оно нехитрое. Ты, Кузьма, не об этом думай, а о важном. Вот как ты перед начальством за выездную сессию отчитываться будешь? С приговорами, конечно, все решилось, но хоть кого-то в наличии представить мы должны.

--Да я бы с радостью, Петр Терентьич! Да где ж их взять?

--Дурак ты, Кузьма, хороший человек, а дурак, не пойму, как тебя общество терпит. Ведь точно же известно, кто из твоего села в этом партизанском, мать их, отряде. И только по доброте души моей не привлекли тебя за то, что раньше не пресек. Конечно, бабки есть такие, за которыми заранее не угадаешь. Но вот к примеру возьмем фельдшерицу эту, Клавдию Ведмедеву. Он ж, по моим сведениям, когда в медицинском училище была, в областной сборной по стендовой стрельбе состояла, имеет грамоты. Куда власти смотрели, спрашивается? Ведь сами же террористок готовили, сами, на народные средства…

--Так то когда было! И откуда мне знать, что она в молодые годы творила?

--А про учителку, Фельдман, тоже не догадывался, что у ней родня сам знаешь где? Это уж, брат, терроризм международный!

--Что ж делать-то? – спросил Кузьма с отчаянием, осознав глубину своей преступной небрежности.

--А то. Всему вас учить… Просто так мы в лес не пойдем, нас туда проводник надежный поведет. Проводница, то есть.

--Это кто же?

--Хоть раз включи мозги-то! Ведмедева и Фельдман тетки были одинокие, они нам сейчас без пользы. А вот у гражданки Прокофьевой, что также в лесу обретается, по оперативным данным, в Ясных Пнях имеется дочка.

--Это Дуська, что ли?

--Она. Авдотья Прокофьева, по мужу Хохлова, полноценная гражданка, муж на трубе, сын Василий двенадцати лет. Улавливаешь?

--Что-то я не пойму…

--Рыба ловится на живца, а баба – на мальца. Вот сейчас Усманыч вернется, мы к этой Дуське и пойдем. И Ваську ейного заберем в правление. Намекнув при этом, что с ним будет, ежели она запираться начнет. Орлам-то Джураева, что девка, что пацан – одна канитель, пацан им, может, даже слаще…

--А если не поверит?

--Поверит, особенно если эскадронцы ночью в селе погуляют. Одно из двух – либо она сразу выложит место дислокации противника, либо все ж упрется…Тогда мы ее выпустим, и она, конечно, тут же в лес побежит. А мы за ней следом, там-то все гнездо и накроем.

Кузьма вздохнул с облегчением.

--Умен ты, Петр Теретьич, не чета нам, дуракам деревенским, да и этим… орлам…

--Ты не подольщайся, давай-ка лучше еще по одной дернем. И не делай ты морду кирпичом, Кузьма.

Кузьма и не делал, он перевел взгляд на экран телевизора. Там скакал борзый полуголый вьюнош, распевая какие-то непонятные слова. А бегущей строкой шли фамилии зрительниц, выражавших желание родить ребенка от поп-звезды. Победительнице марафона гарантирована была личная встреча с кумиром. Вьюнош в кадре подмаргивал накрашенным глазом. Впрочем, возможно, это мигало изображение. Совсем разладился ящик. Надо будет с Тетеркина, ежели все получится, новый выпросить, как премию. Или нет, лучше что полезное в хозяйстве.

--Я ж как лучше хочу, -- продолжал Тетеркин. – Если сейчас это гнездо не выжечь, они там, в городе, с большого ума велят лес поджечь. Потому как были уже случаи…-- Он встал, и на заплетающихся ногах вышел из комнаты. Все --таки развезло… черт его знает, из чего старостиха эту отраву гонит. Он не спросил – все ж с понятием баба, как на стол все пометала, так и не показывалась. Дочку небось стережет. От этих устережешь… ну , ладно, Джураев, верно, распорядился , чтоб хозяйскую дочку не трогали.

Проблевавшись в нужнике, он вышел на крыльцо хватануть свежего воздуха, ну и покурить заодно. Темнотища, едрит твою… Впрочем, так всегда было в деревнях по ночам, а сейчас уж верно ночь настала. Где этого Джураева его черти басурманские носят, всех девок, что ли, решил перепробовать?

И тихо. Ни одна собака голос не подает. Кстати, и днем он собак в деревне не видел, то-то это сало сразу подозрительным показалось… Его снова замутило, он опустил голову и старательно затянулся, избывая тошноту, обжег пальцы, отшвырнул окурок, тихо матерясь, защелкал зажигалкой, чтоб раскурить новую сигарету. Зажигалка нынче вещь дорогая, при нынешних-то ценах на заправку, но полицмейстер мог себе ее позволить.

Дрожащий огонек в дрожащих руках тускло освещал его лицо.

За щелканьем зажигалки он не обратил внимание, как щелкнуло что-то еще – гораздо громче.

Пуля вошла Тетеркину точно между глаз. Фельдшерица Ведмедева недаром была мастером спорта по стрельбе.

А мастерство не пропьешь. Да она и не пила.

Староста этого выстрела не услышал, но взрыва правления не услышал бы только глухой. Да и тот бы увидел багряные сполохи над селом. Их было видно даже сквозь занавески – беленькие, в незабудках.

Кузьма выскочил на крыльцо, споткнулся о труп полицмейстера, но устоял на ногах. Однако пригнулся, прикрывая голову руками. Не от страха – просто инстинктивно. Грузовики эскадрона, у которых баки должны быть полны, рвались с таким грохотом, что поневоле хотелось спрятаться.

Те эскадронцы, что не ночевали в правлении, успели выскочить на улицу. Опыт имелся, поэтому с оружием они не расставались, даже отправляясь по бабам. Но вот местности они не знали, и откуда партизаны нанесут очередной удар – предугадать не могли. Это мог бы подсказать Тетеркин, поэтому его и патрульных убрали в первую очередь.

Оставалось бить наугад – очередь за очередью. После того, как им бросили под ноги несколько самодельных гранат, следовало сгруппироваться и искать укрытия. В конце концов, для того, чтоб занять оборону, мог подойти любой дом в селе, а бабами и детишками можно было, как обычно, прикрыться от выстрелов.

Со стороны леса дробно застучал пулемет.

-----

Марьяна Степановна Забубень, в прошлом бухгалтер совхоза (впоследствии сельхозтоварищества) «Красный рассвет», ныне командир партизанского отряда, подводила итоги ночной вылазки. Подводила по старому – на счетах. Хотя в землянке имелся дряхлый «Пентиум» , подхваченный в одном из набегов и работавший от генератора. Однако включали его редко Машина была хоть и дряхлая, но подразумевала беспроводную связь, поэтому с нее можно был выйти в сеть и черпнуть информацию. Но делать это надо было осторожно, и не строить из себя хакеров-ломакеров. Марьяна опасалась, что при взломе полицейских или армейских ресурсов их могут выследить. Раньше вот, в кино показывали, партизан полицаи по сигналу с рации могли найти, а теперь вот по следам в сети.

На счастье, хотя – смотря на кого оно счастье, компьютер был включен, когда пришло сообщение от Дуси Хохловой.

Информация Тетеркина была устаревшей. Дуськина мать, гражданка Прокофьева, не пережила первой зимы в лесу. Она и до ухода-то еле ноги передвигала, да и лекарств тогда почти совсем не было. Но после смерти матери Дуська Хохлова не прекратила общаться с лесными бабками, и до этого вовсе не всегда надо было прямиком бежать в лес. Рации -- верно, не было, а вот мобильный телефон, оставленный сгинувшим в нетях мужем, Дуська в тайнике старательно прятала. С него-то она и сбросила SMS-ку о прибытии в село утилизационной комиссии и готовящейся акции.

Марьяна Степановна давно ожидала чего-то подобного. Поэтому стрелковое оружие было наготове ( кто-то принес с собой, большую часть взяли с бою, а пулемет был зарыт в схроне партизанами еще с той войны, и заботливо сохранялся потомками). А Берта Фельдман, по основной специальности учительница химии, вдосталь натворила бомб и гранат.

И что мы теперь имеем?

Эскадрон уничтожен – пишем в плюс. Взято большое количество единиц огнестрельного и холодного оружия, и боеприпасов – безусловно, в приход.

Туда же запишем и захваченные канистры с бензином.

А вот ни одной подходящей машины взять не удалось, дуры эти здоровенные, на которых они прикатили нам не годятся, в лесу застрянут, потому –то их и подожгли – пишем в убыток.

Никакой подходящей к нашим условиям техники-электроники – туда же, ну разве что мобилы можно попользовать, но их же заблокируют наверняка, как только станет известно про гибель эскадрона. Явный убыток.

Правление сгорело, туда ему и дорога, но огонь во время перестрелки перекинулся на соседний дом, потушить не успели, ладно хоть, дальше не пошло. Сейчас-то в селе радуются, что эскадронцев извели, особенно изнасилованные бабы, но пройдет короткое время – припомнят, что из-за партизан семья на пепелище осталась. Остервенеют, помогать перестанут, а морозы-то близко…Убыток.

А главное – в городе нападение на эскадронцев не оставят без последствий, ох, не оставят.

Так сошелся ли дебет с кредитом, сведен ли баланс?

--Что делать будем? – послышалось у нее за спиной. В землянку подтянулось еще несколько бабок.

Учительницы, счетоводы, инженеры, технологи, библиотекарши. Все те, кому не было места при новом порядке, и кому предстояла освободить это место для молодой поросли. Поросль, правда, места занимать не спешила, поросль спешила в менеджеры или хотя бы в юристы, но предназначенным на утилизацию было от этого не легче.

Когда он собрались изначально, то по-первости пытались придумать себе название – типа «Материнская слава» или «Ответный удар». Кто-то шибко грамотный предлагал «Отряд имени Василисы Кожиной». Но все это как-то смешно звучало применительно к бабкиному воинству. Так и остались без названия. Партизаны, и все.

Вопрос, заданный кем-то из них, был лишь эхом того, что звучал в мозгу Марьяны.

--К зиме готовиться, это первое дело, -- отвечала она. – Не сегодня-завтра снег ляжет.

--Думаешь, тяжелая техника в лесу застрянет?

Бабки загомонили, обсуждая этот вечный вопрос, звучал столь же вечный припев – партизанам зима всегда была в помощь.

--Бабы, вы что, рехнулись? – рявкнула технолог Демидова. – Это вам не немцы. И не французы. И если они армейские части сюда бросят, то там не кавказцы эти будут. Наши же. Что им русская зима, он им такая же родная…

--Отобьемся, -- сообщила Ведмедева, лучший снайпер, гордость отряда. – Если будет чем. Патронами мы снабдились, а вот гранаты извели сильно.

--Сделаем, -- пообещала Фельдман. – У меня запас кое-какой еще остался. А вот что касается пластиковой взрывчатки, я вам, уважаемая Марьяна Степановна, списочек составила, какие ингредиенты необходимо достать в первую очередь…

--Погоди , Берта Моисеевна, не отвлекай. Списочек мы, конечно, без внимания не оставим, но сейчас другой вопрос решается.

Когда был принят закон об утилизации непродуктивных граждан, историческая родина Берты Моисеевны объявила спасательную миссию под непонятным названием Oldama, но по причине удаленности Ясных Пней от всех аэропортов, учительница опоздала на последний рейс.

--Я мыслю так – веско произнесла отставная бухгалтерша, обведя взглядом собравшихся, -- надо менять место дислокации, пока и в самом деле войска сюда не перебросили.

--Да как же так! – загомонили бабки. –Зима ж на носу, кто ж так делает! Мы тут окопались, у нас тут и связи налажены.

--Именно поэтому, что от нас и ждут, что зимой мы никуда не денемся. Опять же, про налаженные связи. У кого родня по ближним деревням, будут в заложники брать. Для их же пользы уходить надо. Тяжелую технику сюда вряд ли пригонят, не годится она для этой местности, а вот с вертолетов ударить вполне себе могут, и зима им тут не помеха. Могут бомбардировку устроит, могут огнеметами пожечь, могут отраву сверху распылить, - я посмотрела в сети, в разных районах разные были случаи…

--Так куда деваться-то? Без укрытия не перезимуем!

--Есть одно соображение…--Мать-командирша выложила на стол карту области. – Вот смотрите, карта новая, всего лет десять как выпустили, с тех пор других не было. Что вы здесь видите? – она ткнула пальцем.

--Ничего, -- сказала зоркая Ведмедева.

--Ничего, -- подтвердила Демидова.

--А вот прежняя карта, что при большевиках была выпущена, под самый край ихней власти. И что здесь? Деревня Затрапезное, что за колхозом «Светлый путь». Нынче по всем документам числится затопленной. На дне реки Трапезы. А вот как на самом деле было, я тогда уже работала, и как бухгалтер в курсе была.

Тогда в моде поворот рек был, большие деньги на это государство выделяло. И на поворот Трапезы денег дали. Местное начальство эти денежки приняло, и в должный срок отрапортовало – мол, все сделано, деревня затоплена. А на самом деле деньги по карманам начальства утекли, а делать ничего не делали, Трапеза, где текла, там и течет.

--Прям как сейчас, -- с неким даже умилением заметила одна из бабок. Забубень оставила эту реплику без ответа.

--Короче, Затрапезное – официально деревня не существующая. А на самом деле просто брошенная. Там же всякое снабжение прекратили, провода перерезали, ведь по бумагам нет ее. Вот жители в города и подались, тогда с этим еще просто было. А мы – в Затрапезное пойдем. Далековато, конечно. Ну так нам же лучше. Удобств не обещаю, но устроимся. Срубы-то стоят, раньше на совесть строили, печки, опять же, а крыши поправим. Так и продержимся.

--До чего продержимся? – не унималась въедливая Демидова.

--До весны, конечно.

--Это само собой. А потом?

--Укрепимся, снова начнем действовать. А если что – страна большая, заброшенных деревень много.

--Оно конечно. Только, Степановна, в прежние войны как было? Партизаны действовали, ожидаючи, что через месяц, через два, через полгода, ну, через год – но хоть когда-нибудь подойдет своя армия и погонит оккупантов. Что при немцах было так, что при французах, а может, и при поляках. А мы кого ждем? Какого, растудыть твою, подкрепления?

--Ты мне это прекрати, -- оборвала ее Забубень, прежде чем запричитали остальные бабки. – И за словами следи, нечего рот поганить. А подкрепление нам будет. Беспременно будет. От естественных причин, вот и вся недолга. Женский век на месте не стоит, с каждым годом прибавляется. И куда бабе податься, как урочный год наступит? Либо в петлю лезть, либо туда, куда гонят, на рабские работы, либо к нам. И неужто смена нам не подтянется? Ведь ясно же, что нельзя просто так, сложа ручки сидеть…

--Это нам ясно, -- сказала Ведмедева. – Мы в другое время росли. А этим нынешним… не скажу про них дурного слова… но ведь они просто не знают, что можно по-другому жить, чем они сейчас. И когда время придет, они не то, чтоб побоятся ответить… они не догадаются. Так и пойдут, куда гонят.

--Как овцы, -- тихо сказал Фельдман.

Остальные молчали.

----

Ее честь Евдокия Ксаверьевна Гущина пребывала в состоянии раздражения. Разумеется, по лицу этого не было заметно. Лицо она берегла.

Выглядеть на 37 лет, обозначенных в паспорте, когда в действительности тебе 52, всегда затруднительно. А в ее случае еще и жизненно важно. Нет, утилизации как таковой она не боялась. Ее муж был бизнесменом не из последних, и денег на откуп в семье хватит. Но возрастной ценз на профессию для женщин был гораздо жестче. А Гущин поддерживает ее не из-за красивых глаз, а из-за профессиональных связей, необходимых ему в бизнесе. Это понятно. Но столь же понятно, что она должна выглядеть молодой и полной сил. И вот в праздничный день, когда она должна была посетить спа-салон, солярий и массажиста, из-за какого-то идиотского решения, принятого в верхах, она должна была тащиться на эту идиотскую выездную сессию.

А назавтра снова в департамент, и она должна успеть привести себя в надлежащий вид. Поэтому Евдокия Ксаверьевна приказала водителю везти себя в город, а не в загородный дом.

Одна была польза от этого проклятого праздника – движение на трассе и на магистралях было гораздо меньше, чем в будни, не пришлось стоять в пробках. Поэтому вернулись не поздно, по городским понятиям. Правда, судья не так чтоб беспокоилась об оставленной без присмотра семье. Муж улетел на конгресс в Антарктиду, сыну Коле было уже 16 ( он был рожден от первого брака), вдобавок в квартире оставалась прислуга.

Они свернули с главного проспекта, миновали несколько боковых улиц, и по предъявлении пропуска, вырулили в сравнительно тихий переулок, где располагался кондоминиум, служивший прибежищем семье Гущиных. Проехали под растяжкой от Сергие-Вакховской клиники :«Акция! Диагностика кармы – бесплатно!», перевалили через «лежачего пешехода», и со двора вкатили в подземный гараж. Оттуда водитель проводил хозяйку до лифта, убедившись, что она села туда одна, и никто ее не потревожит.

Открыла дверь Надя, домашняя помощница. Коли, судя по тишине в квартире, дома не было.

--Здравствуйте, Евдокия Ксаверьевна, -- сказала Надя, принимая пальто. – Как съездили?

--И не спрашивай. Где Коля?

--Они с Люсей пошли гулять.

Люся была подружкой сына, с которой он познакомился на танцевальном вечере в дворянском собрании – их стали устраивать регулярно, после того, как ввели раздельное обучение.

--С Люсей – это хорошо…

Евдокия Ксаверьевна одобряла эти отношения. Чем скорее мальчик докажет, что он гетеросексуален, не стерилен и способен быть производителем, тем лучше. Жениться, конечно, ни в коем случае не стоит, достаточно самого факта беременности его подружки. Но сейчас нужно подумать о более насущных вещах…

--Прикажете ужин подавать, или Коленьку ждать будете?

--Подавай. Потом сделаешь мне ванну. И лучше тебе остаться ночевать, вдруг Коля поздно придет голодный…

--Слушаюсь.

Надя направилась на кухню, Евдокия Ксаверьевна рассеянно проводила взглядом ее крупную фигуру.

Надя служила у Гущиных уже три года, и пока что нареканий со стороны хозяев не было. Ее поставила приятельница Евдокии Ксаверьевны по фитнес –клубу, державшая фирму по найму прислуги. Выбор был богат, но заказ Гущиной звучал так: - никаких мигранток, русская женщина, лучше всего из деревни, не молодая, не красавица ( а то все они норовят лечь под хозяина), работящая и хорошая кулинарка. Надя отвечала всем этим требованиям. Недавно ей пошел сорок шестой год, и Гущина не видела основании ее увольнять. Пусть последние годы перед утилизацией проживет как человек.

Надя поставила горячее разогреваться в духовой шкаф, и кинулась в столовую – подавать закуски. В глубине души она была довольна, что останется ночевать. Отведенный ей чуланчик был тесен, но все лучше, чем жаться на койке в однушке в спальном районе, которую они снимали вшестером с другими такими же работницами. К тому же в этот спальный район надо еще попасть. Общественный транспорт ходит плохо, а в праздничные дни не ходит вообще. Значит, придется идти пешком. Не то, чтоб она боялась расстояний. Просто фонари на улицах, наверное, уже выключили, режим экономии. А если даже и нет…

Надя всегда соблюдала православный дресс-код, это должно было служить некоторой гарантией от нападений на улице, но служило не всегда. Кроме того, достаточно было того, что она идет одна и пешком. Пешком ходят совсем уж нищие или подростки, которым по годам права не положены. Подросткам сие еще прощалось, зато в последние годы развелись любители рыть на тротуарах ловушки для пешеходов. Дескать, пусть сами убиваются, нечего число дармоедов множить. При свете канаву, прикрытую шифером, еще можно заметить, а в такой темноте запросто ноги переломаешь.

И даже если доберешься благополучно, соседки вечно висят над душой, считают, сколько ты воды-света-газа извела, по нужде лишний раз не сходишь, не то, чтоб помыться.

Нет, хорошо, что она у хозяев работает. Конечно, в офисах клининг-менеджеры больше получают, и с работы--на работу их корпоративные даблдеккеры возят ( по правде сказать, корпоративный транспорт почти совсем вытеснил общественный). Зато здесь хоть рабочий день и ненормированный, зато и помыться можно, когда никого дома нет, и питание не в пример офисному, и хозяева люди душевные.

Гущина, в ожидании, пока Надя подает на стол, переключала кнопки на пульте телевизора. Семьдесят программ, а смотреть нечего. Сериалы она презирала, попсу не выносила. Разве что в новостях что-то полезное промелькнет… но сегодня – вряд ли. О чем же она думала, когда эта глупая прислуга перебила ее вопросом об ужине… О Коле? Нет, что-то было еще… ах, да, после мысли, что его Людмилочке полезно забеременеть, она собиралась было ознакомиться с материалами, присланными из департамента. Готовился новый закон – о досрочной утилизации злостных неплательщиц алиментов. Согласно прежнему закону, дети матерей-одиночек передавались в приюты—ибо какой пример могут показать такие аморальные матери своему потомству. Оплачивать их содержание должны были, разумеется, матери – государство не могло позволить себе таких расходов. Однако эти так называемые матери регулярно задерживали выплату алиментов под предлогом якобы отсутствия работы. Образовались огромные, в сотни тысяч червонцев, задолженности, и, поскольку алиментщицы не располагали подобными суммами, их направляли в заключение. Однако содержание их в тюрьмах и лагерях на деньги налогоплательщиков, также становилось для бюджета тяжким бременем. Проблема назрела, ее нужно было как-то решать. И это была действительно серьезная проблема, не то , что всякие мелочи вроде обложения налогом кондиционированного воздуха для офисных сотрудников. Думцам требовались профессиональные консультации, и они обратились к юристам…

Но почему, почему, бога, она должна заниматься этим сегодня? Достаточно и того, что она весь праздничный день работала. За это, конечно, положена компенсация, но кто компенсирует затраченные силы?

Обильная еда ближе к вечеру вредна для здоровья, поэтому Евдокия Ксаверьевна откушала немного – разве что кулебяку, а от поросенка с гречневой кашей совсем чуть-чуть. По правде говоря, перед ванной совсем не следовало есть, но дорога чересчур ее утомила. Запила все это горячим сбитнем. Затем с полчаса полежала в душистой ванне с миртовым и олеандровым маслами. И все же то, что она увидела в зеркале, выйдя из воды, ей не понравилось. Надо было вызвать массажиста на дом. А теперь уже поздно. Трудно, как все таки трудно выглядеть на… ах да, об этом она уже думала.

Внести потребные изменения в документы ей помог первый муж, полковник ФСБ. Попробовал бы он не помочь. Тогда бы она живо представила общественности результаты генетической экспертизы, свидетельствующей, что полковник вовсе не является отцом Коленьки – да и ничьим отцом быть не может. Человеку, не доказавшему способности к репродукции, нельзя занимать его должность, а там и до утилизации недалеко.

У Гущина таких проблем не было – у него имелись дети от двух предыдущих браков , взрослые, вполне обеспеченные люди – после того, как нефтяные месторождения в Северной Африке превратились в сплошные огненные озера, наши ресурсы в мире вне конкуренции, тут можно не беспокоиться. Однако Гущину от нее нужно не доказательство репродуктивности, ему нужны ее профессиональные связи… ну да, и об этом тоже думала.

А она так ужасно выглядит.

И лишком частые визиты к пластическому хирургу могут вызвать подозрение. Тамошняя регистраторша в прошлый раз так на нее посмотрела…. Гаденько так, искоса. Наверняка осведомительница. Эти девки на все пойдут, чтобы удержаться на работе.

Ладно, в массажный салон – завтра, а сейчас необходимы срочная релаксация и медитация.

Завернувшись в халат, она прошла в спальню, на пути распорядившись, чтоб отключили телефон. Мобильный она отключила еще раньше. Релаксация должна быть полной, пусть ничто не отвлекает расслабления, иначе могут быть негативные эффекты. Так сказал ведущий гуру Сергие-Вакховской клиники, прописавший ей этот курс.

Она вставила в ухо наушник, и, рухнув в постель, погрузилась в волны расслабляющей музыки, сопровождаемой уверенным голосом гуру.

Звонки, сообщавшие о потери связи с утилизационной комиссией в Ясных Пнях, сбрасывались один за другим.

----

--…и вот ты представляешь, этот придурок заявил, что имя у меня языческое! Пришлось ему святцы под нос сунуть, пусть на святую Людмилу полюбуется! А Пушкин здесь вообще не при чем. А еще учитель!

--Ну, тебе еще повезло, – сказал Коля. Он старался говорить веско и уверенно, как подобает мужчине. Получалось не очень – голос еще оставался ломким. – Надя, ну, прислуга наша, рассказывала, как на ее памяти всех Светлан в Фотиний в паспортах переписали. Потому что по святцам так правильно, а Светлана, типа, перевод. Так что радуйся, что тебя родители не Светой назвали, была бы ты теперь Фотя.

Люся подумала – не стоит ли обидеться на «Фотю», потом решила, что это юмор, и не обиделась.

Они с Колей сходили в кино, на «Безумный вираж-4». Люся предпочла бы что-нибудь более романтическое, но не стала спорить, потом посидели немного в кафе, за чаем с пирожными, потом Коля отвез ее к закрытому поселку, где жили ее родители ( права он получил в 14 лет, как полагается). И сейчас они шли по дорожке через парк, окружающий дома.

Праздник, честно говоря, был для них всего лишь днем, свободным от учебы. В школе им объясняли, чем наш День Матери исконный и народный, отмечаемый в конце осени, отличается от западного, который весной, и почему мы не позволим себе его нам навязывать, но и Люся, и Коля, честно говоря, пропустили это мимо ушей.

Итак, они шли по белому гравию между черными деревьями и готическими фонарями – здесь было автономное освещение – и болтали о разных милых глупостях. Что бы там не думала Евдокия Ксаверьевна, Люся носила значок Союза Девственниц России не просто так. Она была хорошей девушкой. Прав на вождение у нее не было, потому что женщина не должна водить машину, увидят – могут и машинупобить, и в кювет столкнуть, и что похуже сделать -- в новостях такое каждый день передают. Она знала, в каких случаях можно противоречить учителю, а в каких нет

--… еще у нас классная дама новая. Такая надутая, ужас! Прямо жалко Александру Михеевну, та добрая была…

--А куда она делась? – без особого интереса спросил Коля.

--Ну так утилизировали же! Она совсем старенькая , целых пятьдесят, и никогда замужем не была. У нас в классе в училки никто идти не хочет, даже бесприданницы, их никто замуж не берет, в смысле училок.

Люся вздохнула.

--И где она теперь? Их ведь правда на монастырские земли отправляют?

--Куда ж еще, -- солидно сказал Коля. Он, разумеется, слышал треп про урановые рудники, но не верил в это. Там квалификация нужна, ну и сила, откуда она у старух…

--А я вот в сети читала, еще некоторые бабки не хотят на утилизацию, убегают. В общем, в банды. И нападают на полицию. Вот ужас-то!

--Люся, ну что за чушь ты несешь. Какие еще бандформирования из старух, это же смешно!

Он изобразил, как подслеповатая бабка трясущимися руками силится поднять винтовку, и оба расхохотались. Однако почти сразу же Люся сказала:

--Смешно-то смешно, но про это на куче ресурсов пишут. И что будто бы специальные отряды против них создали, и в некоторых губерниях бомбили даже…

--А ты больше повторяй всякую фигню, которую на этих помоечных ресурсах гонят. Хотя…-- юношу осенила мысль, -- наверное, под эти рейды и спецотряды деньги отмывают. Потому и пишут.

Впереди показался скромный особнячок Люсиных родителей. В окнах горел свет. Папа с мамой не спят. Ждут.

--Извини. – Она поковыряла носком сапожка гравий. – Мне бы очень хотелось пригласить тебя на ужин, но предки сейчас выспрашивать-допрашивать начнут – где были, что делали…

В глубине души Коля был не против. Его собственная мать была вечно занята, а отец – не Гущин, а родной – вообще не интересовался его существованием.

--Ничего, -- бодро сказал он. – будут вредничать – скажи, что это ради пользы дела. Вот выйдешь замуж, нарожаешь детей. Тогда, может, не утилизуют тебя, как классную, когда состаришься.

--Еще чего! – девочка фыркнула. – Все говорят – совсем-совсем скоро такое лекарство изобретут, для вечной молодости. А еще есть такое устройство, чтоб уснуть, и через сто лет молодой проснуться. Только его еще в производство не пустили. Но это точно-точно, вот увидишь.

Она побежала по дорожке к дому, где за порогом уже маячила тень грозной матери, но на полпути обернулась и радостно прокричала:

--Я никогда не состарюсь!