Гипнофобия

Часть 1

В комнату ворвался сквозняк, задрав к потолку занавеску. Первый залп надвигающейся осени отвлек человека от окуляра подзорной трубы, он обернулся на скрип металлических «крокодилов» держащих зубами танцующую тюль. Мужчина был с одним глазом, вместо второго, криолитовый протез. Из-за этой ущербности приходилось оборачиваться всем телом. Балконная дверь распахнулась. Он не шевелился, слушал шум деревьев на ветру.

У Антониони есть шедевр - «Фотоувеличение», половина фильма там шелестят листья, вселяя тревогу и злое предчувствие…

Человек вернулся к своей трубе. Вектор его взгляда упирался в окна квартиры на последнем этаже панельной девятиэтажки. Между ними большое расстояние, несколько плоских крыш «хрущевок» и детская площадка с качелями. Все это утопало в зелени деревьев и дикой акации.

Человек с трубой был еще выше – на двенадцатом этаже. Он мог видеть намного дальше, чем ему нужно – стремительно растущий вверх мегаполис, бодание автомобилей на перекрестке, людей на остановке, смотрящих в одну сторону, как пингвины. Но он вглядывался лишь в эти окна, в две зияющие мертвые глазницы, где ничего не происходило. Только круглые макушки тополей щекотали карнизы...

Там, внутри единственной комнаты типичный интерьер – шкаф, диван, телевизор на комоде. На кухне несколько тарелок в сушилке, пустой стол и две табуретки. Ничего и никого, никто не приходил много дней, а может, и несколько месяцев…

Вдруг, солнце выскочило из-за туч, нарезало объект наблюдения на золотые ломти. На стенах и полированной мебели вспыхнули ромбы и трапеции, в этой радужной геометрии можно было разглядеть незамысловатый узор обоев, числа на календаре, прочую мелочь. Это был последний вдох лета. Туча опять сожрала все небо.

С осенью наступает тишина. Балконы, форточки на замок и задвижки. Совсем не слышно улицы, шума машин и детских воплей с площадки под окнами…

Месяц назад:

- Да кого волнуют эти аватары?

Главный полицейский небольшого города в Ленобласти облизывал ладонь, мясо неудачно брызнуло с тарелки, когда он воткнул в блюдо нож. Они обедали у Казанского собора, полковник приехал в Петербург «по его душу». Ресторан обычно пуст в это время суток, они были вдвоем за столиком.

- Меня пугает, что никаких следов. Вообще.

Обер-полицмейстер вытер лапы салфеткой, оглянулся, протянул собеседнику конверт.

- Банковская карта с пин-кодом и флэшка.

- Сколько?

- Нормально. Я сказал ты лучший.

- Убитых сколько?

- Двое. Твои друзья…

Больше о деле не говорили, сожрали по десерту и разъехались по домам.

После ресторана он проспал до позднего вечера. Приняв душ и опохмелившись, воткнул флэшку в ноутбук…

Убитые: один на кухне заведения, второй в подсобном помещении, оба выстрелами в живот, у каждого по контрольному в голову. Четыре пули, предположительно из пистолета иностранного производства. Калибр самый маленький, такое оружие легко спрятать в одежде, или в «дамской» сумочке. Гильз, кстати, тоже нет.

Предполагаемая преступница женщина двадцати пяти – тридцати лет, официантка кафе, хозяевами которого, как раз являлись покойные. Украдены все деньги – выручка за корпоратив, вытряхнуты кошельки потерпевших. Так же преступница или преступники сняли все золото, с пальцев, запястий, жирных загривков. Может быть, была кубышка крупная сумма денег, но родственники клялись аллахом, что пропала сумма не более двухсот тысяч, это не считая золота.

Нет ни отпечатков убийцы, ни какого либо ничтожного генетического материала. Исчезла копия паспорта и все записи с камер видеонаблюдения. Кафе на краю лесопарка, шоссе рядом, несколько жилых зданий. Пальбы никто не слышал, опросили жильцов дома неподалеку. И была еще одна дверь железная прямо с кухни на улицу, скорее всего, через нее она и ушла в лес по тропинке. Телефоны убитых сгорели в мангале. У нее была целая ночь...

Показания свидетелей. Подозреваемая с первых дней работы зарекомендовала себя, как трудолюбивый и ответственный работник. Фоторобот – лицо, как с детского паблика в социальной сети, абсолютно ничем не примечательное, таких миллионы. Фамилию помнили только те, что на фотографиях с простреленными черепами. Имя самое простое и, скорее всего, не ее. В этих шалманах никакой бухгалтерии и бюрократии, все на доверии, или не доверии. Персонал обычно иностранцы, как и сами хозяева.

Ни с кем близко не дружила, номер телефона, разумеется «вне действия сети», зарегистрирован на наркомана, который «ничего не помнит».

Помогла уборщица, разговорчивая гражданка Узбекистана, она, кстати, была первой на месте преступления ранним утром. Рассказала, что старший из хозяев часто «держал руку» ниже спины у блондинки. Были ли отношения, она не ведала, но в «тот день», слышала, как хозяева и официантка после работы собирались в какую-то «сауну». И самое главное – когда следователь вытряхнул все контакты и медиафайлы из телефонов работников, в залапанном «самсунге» этой уборщицы, нашли снимок подозреваемой, веселая узбечка щелкнула нужное селфи. На заднем плане официантка, лицо в профиль, оглянулась…

Едва-едва уловимо знакомые черты, он крутил колесиком «мышки» приближая и удаляя изображение, пытаясь вспомнить или разглядеть. Ничего общего с фотороботом.

Официальная версия – ограбление. Только, простите, нахуа столько телодвижений, чудес конспирации и огнестрела, ради двухсот тысяч?

А если кровная месть? Тогда – жопа. Большая черная волосатая жопа. Никто не будет копаться в этих «этнических чистках». Родственники согласились с официальной версией.

Вариант мести прорабатывали. Прилагался список преступлений в регионе за последние несколько лет, «совершенные в отношении женского пола лицами различных диаспор». Изнасилования, оскорбления чести и достоинства. Злодеи почти все выловлены и осуждены, кто-то откупился, один в розыске. Пачка сигарет и полбутылки водки ушло на исследование потерпевших. Вряд ли кто-нибудь из этих дур устроил бы вендетту. Убийца профи, а дело стопроцентный глухарь.

Еще раз вернулся к фотографии официантки. В сотый раз вглядывался в надбровную дугу и кончик носа, угол рта, острый подбородок…

И, вдруг, его обожгло!

- Ах ты, сука! Блядь!

Вскочил, и перевернул стол. Монитор грохнулся на пол, фотография не исчезла. Стал топтать экран, забил его в плинтус под батарею. Человек метался, как пойманная в ловушку крыса. Все стеклянное в доме, кроме окон и искусственного глаза, было разбито вдребезги…

На следующий день, он был на окраине города, что бы посидеть на ступеньках рядом с ее квартирой. Точнее, входной дверью, со старой дерматиновой обивкой и пыльной замочной скважиной. Разумеется, на звонок никакой реакции…

Через несколько дней снял жилье на двенадцатом этаже, единственное, что было у риэлторов с видом на ее окна.

Месяц ожидания и бесплодного вуайереизма. Он еще не придумал, что будет, если она вдруг, внезапно появится, мелькнет в фокусе зрительной оптики. Полчаса быстрым шагом до ее дверей. А может, он ошибся и идет по ложному следу?..

                              ***

Вечером поехал на такси в центр.

Вылез из машины на набережной канала, пошел вдоль моргающих неоном заведений, останавливался, разглядывал публику внутри. Выбрал полуподвал вытянутый коридором, и столиками вдоль окон. Здесь был полумрак и добродушная толкотня у стойки, очередь подошла быстро, работали два бармена...

Он сидел перед телевизором, за двухместным столиком, пару раз сказал кому-то – занято. Это был самый шумный угол в заведении, туалеты неподалеку, народ бесконечно туда-сюда. Он уже допивал бутылку, и собирался уходить…

Из туалета вывалилась малолетка, конечно же, блонди. Он сегодня видел много таких, белоснежных с розовым отливом, как уши кролика. Чертова мода, недаром та, которую он ждет, выбрала этот цвет. Девчонка плюхнулась за его столик, тяжело дышала, капли пота блестели на висках, глаза яростно блестели. Казалось, ничего не видела вокруг, на лице легкая гримаса растерянного блаженства, наверное, то, что сейчас с ней произошло, было в первый раз. На щеках автограф чьих-то губ - сочные пятна губной помады, несколько пятен на шее. Она сидела боком, не сводила глаз с буквы «Ж» на двери…

Это все было перед ним, на расстоянии вытянутой руки. Выскочило внезапно и совсем не обязательно. Он надвинул козырек кепки на самый нос, и покинул заведение.

Ждал недолго, стоял в тени дерева на гранитном берегу канала, мимо едва шевелились автомобили, по тротуару топали компании. За его спиной рассекали черную, блестящую рябь канала маломерные суда, смех и музыка отовсюду.

Вышла не одна, трое рядом, какого пола, хрен поймешь этих детей. Он крался следом, сбоку, вдоль чугунных перил набережной. Преследовал, как пантера несчастную, ничего не подозревающую, антилопу. На перекрестке эти четверо долго курили, машина нарисовалась откуда-то, уехали…

Слава Богу. Все труднее было совладать со своим неистребимым инстинктом, что бы погасить этот гон, он смог бы преспокойно нырнуть в черную воду канала, или… Лучше не думать, что было бы, или. В такси с трудом вспомнил адрес…

В воротнике рубашки, которую он никогда не носил, зашита телефонная карта памяти. Фотографии, сделанные много лет назад, на старую «нокию». Кадры смазанные, из-под полы. Это она, самая первая. Круглые глупые глаза, несмываемый южный загар, работала в магазине. Пробила ему товар на кассе, из чека узнал имя и фамилию.

Несколько снимков с ее странички «ВКонтакте», где она в родном Жопинске, на берегу Каспийского моря, ослепительно голая, в почти невидимом купальнике.

Он тогда был женат, работал в отделении, носил форму. В кровати жена была всегда сверху, он представлял, что это та, смуглая, с челкой по самые глаза, стонет, дергается на его бедрах.

Вот ее последнее фото. Обернулась тревожно. Может, уже снилось, что-то зловещее. Снится же людям, что-то особенное перед смертью…

Был самый темный вечер в году, в самом темном переулке, без Луны и встречных прохожих. Она убегала, он, издеваясь, бежал рядом, зверски хохоча и заглядывая в лицо…

На следующий день, после полудня, в отделении загудело, нашли труп. Вся эта закрутившаяся внезапно центробежная мощь вокруг него – топот ног по коридору, беготня с оружием наперевес, срочные собрания в кабинетах, доводила его до сумасшедшего экстаза. В составе оперативной группы выехал на место преступления, тот самый переулок, где был вчера. Слушал, что говорят коллеги, эти простые смертные в погонах. Выполнял мелкие поручения…

Еще одна неказистая фотография – ему тогда понравилась панорама. Снимал из окна туалета, какого-то бизнес-центра на окраине города. Был там, по забытым уже делам. Стена из серого кирпича и большое окно спортивного зала. Не было в тот день никакой защиты от чужих глаз. Синхронно двигались женские туловища под едва уловимую музыку. Из несколько десятков снимков, оставил только один, просто, было очень плохое освещение, да и камера в телефоне не очень…

Он потом ходил почти каждый вечер смотреть, дежурил у входа всегда в разной одежде, в кепке, надвинутой на самый нос.

Выбрал одну, стройную, как спица. Она единственная с тренировки шла домой пешком, остальные рассаживались по машинам, кто за руль, чаще рядом с водителем.

В этот раз не стал импровизировать, ужалил сзади электрошокером, затащил в машину и увез в подготовленное место. Ушла, не приходя в сознание. Ему показалось, что изо рта ее выпорхнула бабочка, когда он ломал ей пальцами горло. Еще один портрет у них в коридоре, в рамке «пропавшая без вести», и сладостное принятие вседозволенности…

Их было немало «пропавших». И сколько было бы еще, если не она, та самая, которую он так отчаянно ждет.

Все началось с возни с «этими аватарами». Заперли на ночь в подсобке у себя в магазине бабу, работала у них, пьющая и немолодая. Был конфликт - недостача в кассе. Баба ночью умерла, по заключению врача естественной смертью…

Он писал рапорт, поднял глаза, почувствовал, что смотрят. Дочка покойной сидела в дальнем углу, разглядывая его лицо, пытаясь запомнить. Он даже неожиданно прикрикнул:

- Чего надо? Иди домой!

Про себя подумал – вот сука, я тебе посмотрю так…

У самого дрогнуло в животе, он тоже разглядел ее, хватило одной секунды. Лицо, как у этих, из «порнохаба», такой же усталый похуизм. Хотя, понятно – мать в морге. Но, если дрогнуло, уже не отпустит. Он приговорил ее к смерти еще там, в своем кабинете.

Не было слез и истерик, ей действительно давно было пора уходить. Расписалась, где сказали, сидела, чего-то ждала. Ларечники весело топтались в коридоре, понятно, что правосудия не будет. Павильоны эти и фруктовые лотки на перекрестках давно вне закона. Но шефу нужна новая иномарка, и отдых с семьей на экваторе. Жирный конверт с деньгами он лично носил начальнику на третий этаж, каждый месяц. Шеф закрывал глаза на мелкие дела, алгоритм налажен, рушить все из-за какой-то пьяницы…

Через несколько дней пришел к ней. На вызов домофона не ответила, хотя в окнах мерцал голубой огонек телевизора.

Выследил ее путь от работы домой, запомнил время. Шаг, движения его становились быстрыми, порывистыми, в глазах дрожали кровавые пятна, пора было заканчивать.

Увидел ее в окно на лестничной площадке, тут же вывел из строя лифт – сунул между дверями щепку, двери захлопнулись и лифт «сломался». Идет. Худая, бледная кисть руки мелькает на перилах…

Спрятался за мусоропроводом. Шаги все ближе.

- Привет, я к тебе.

Фамильярность ее насторожила…

Протянул растопыренную клешню к ее горлу, что бы схватить, душить, второй рукой вбить это лицо в бетонную стену.

Спокойно увернулась, еще не веря, пытаясь понять ситуацию. Он перепугался, она была, как узел из тонких, прочных мышц и бешенной, злой энергии. Снова бросился в атаку, получил в пах…

- Ладно. А вот так?

Сделал широкий шаг, выкинув вперед руку с шокером, и… тут же ослеп на один глаз. Встретила его ириминагэ, два ее пальца вошли под бровь, и вытряхнули яичную плоть глазного яблока. Он зарычал в панике, если бы не электрошокер, выбила бы ему второй глаз, откусила бы брови и нос, обглодала бы щеки. Все закончилось через считанные секунды. Оставил ее там, не сомневался, что убил, после таких ударов не живут…

Врачу и сослуживцам объяснил, что бегал в парке, наткнулся на ветку. Сидел дома на больничном, судорожно ждал новостей. С женой давно расстался, имея собственное жилье, снимал квартиру. Очень любил переезжать, упаковывать вещи в одном и том же порядке по мешкам и коробкам, раскладывать их на новом месте. Через несколько дней тишины и отсутствия, каких либо событий, казалось, что будто все это ему приснилось.

Вернувшись в строй, на почве ожидания неминуемого, у него развился хронический психоз. Мерещилось, что коллеги стали его избегать, не смотрели в его сторону, прятали взгляд. Как-то незнакомые люди в штатском шли навстречу по коридору… захлебнувшись паникой, он спрятался в чужом кабинете.

Краем уха, из обрывков нечаянно подслушанных разговоров, понял, что за его «художества» взялись всерьез. Не выдержал, уволился, по состоянию здоровья. Ближайшая медкомиссия все равно бы не пропустила на должность, которую он занимал.

Молодые женщины перестали пропадать. Осталась одна цель, интенция, установка, назвать можно по-разному. В больницах он ее не нашел. Значит, она все-таки жива, почему тогда он сам еще на свободе? Странно все. Нельзя расспрашивать, упоминать ее имя, а то начнут задавать вопросы уже ему. С той ловкостью, которой она его покалечила, совершенно понятно, что она умеет драться. Он стал искать ее, где только возможно найти ей подобных. В интернете сотни школ – кун-фу, тай-бо, кикбоксинг, шутбоксинг, кудо, будо, капоэйра. Сотни лиц инструкторов и учеников, никакого толку.

Окна ее погасли навсегда, лишь два черных пятна под крышей панельного дома. Кто она теперь? Если, действительно та официантка из придорожного хачмана, что он будет делать? Да ничего, ничего полезного для начальника полиции уездного города N. Он просто завершит бой, в котором наполовину ослеп, а потом будет видно.

Женщины перестали пропадать, но не нельзя сказать, что это ему легко давалось. Иногда полыхало. Вчера вот чуть не пропал, когда увидел в баре эту, с губной помадой на щеках…

…Он дыхнул на линзу окуляра и протер подолом рубашки. Не может быть! Там кто-то был, несомненно. Сдвинута табуретка, появилась посуда на столе, но в комнате и кухне никого. Значит, приходили ночью или рано утром? Минут пять буравил взглядом через мощную оптику углы и вертикали внезапно ожившей квартиры.

Вечером снова моросил дождь. Несколько часов он просидел в беседке, что в детском садике напротив ее парадной. Лампочка под козырьком хорошо освещала всех, кто входил и выходил обратно. Замерз. Решил продолжить на лестнице. Вошел вместе с какой-то теткой, позванивая на ходу ключами, типа – свой. Поздоровался.

На последнем этаже устроился так, что бы хорошо был виден выход из лифта, фрагмент двери ее квартиры. Люди шли гулять с животными, выползали покурить перед сном, он видел в лестничном пролете их головы, отпуливающие струи дыма.

После полуночи не выдержал, пошел спать.

Следующим утром солнце издевалось. Тучи плясали с ветром краковяк. Четкое изображение пропадало и появлялось. Он увидел, что кто-то промелькнул в комнату, карлик или какое-то животное. Солнце как раз опять занавесилось большим серым облаком. В темном углу на кровати копошилась членистоногая тварь. Или же это человек шевелил нижними конечностями, просто завязывая шнурки…

Он выпрямился, глаз начал слезиться. Дрожащими руками, отстегнул трубу от штатива, одернул занавеску и снова прильнул к окуляру в позе капитана Блада. Вздрогнул от неожиданности. Та, которую он ждал, сидела за столом, склонив голову над планшетом, или газетой…

Маленькое пятно ее окна начало чернеть, превращаясь в жирную точку. Перед глазами на стекле надулся пузырь, стал медленно и с хрустом крошиться. Неторопливо вращаясь, вылез свинцовый наконечник. Человек стоял, не шевелился, не в силах поднять руки в последнем своем желании защититься от пули. Смотрел, как она тихо приближается, исцарапанная, центростремительная и неизбежная…

Его отбросило в угол, из руин черепной коробки вырвался пар. Стеклянный глаз отскочил от стенки и бешено заюлил на паркетном полу. Горло еще что-то пробулькало в последний раз и заглохло навеки.

Часть 2

- Сегодня в парке за мной гонялась бешеная ворона, алкаши на скамейке смеялись.

- Ха!

- Тебе смешно, а я еще в кедах, как тупая малолетка. Ноги мокрые по колено. Надо ботинки покупать, а то скоро снег повалит...

Они познакомились на семинаре сенсея Китауры. Герман сидел на балконе, Алина стояла у стены рядом с входом в зал, переодетая в кейкоги. Почтеннейший японец приезжает раз в год, устраивает «показуху», смотрит, раздает даны. Алина и несколько парней шли на первый дан, двое на третий и один дядька на четвертый.

Алина оглянулась на зрителей и ахнула – Том Харди! Ей так показалось. Герман расценил этот затяжной взгляд по своему. Произошла стыковка на ментальном уровне, с чего обычно все и начинается.

После семинара подошел, поздравил. Они давно знали друг друга, ходили в один клуб, но не здоровались. Он «пыхтел» в углу, где только «даны». Она вместе с остальной «шелупонью», так Алина называла всех, кто не в хакамах. Ей было не интересно с ними, она давно переросла «бесполезных» дяденек, к слову, настоящих пахарей, годами отбивающие своими тушами ковры в додзё. Но, к сожалению, это как музыкальный слух, если не дано, ничего не выйдет, хоть ночуй здесь под портретом Морихея Уэсибы.

И вот она в новой тяжелой, с непривычки, хакаме, села на ковер в позу сэйдза рядом с избранными. Как только инструктор хлопнул в ладоши и крикнул:

- Хаджиме!

Алина бросилась к Герману:

- Анагешмас!

- Анагешмас…

Пока они кружили дзю-вадза, разглядела его лицо. Боже, какой нафиг Том Харди, подумала она, скорее Джон Малкович в лучшие годы.

Он покрикивал:

- Плечи! Корпус! За что первый дан получила, непонятно…

Так и подружились.

- Ну, что едем?

- Да, давай, мне тут пешком недалеко.

- Через час.

Встретились у Московского вокзала, где вход в «Галерею». Пока Алина ехала в метро, совсем стемнело. Полированный гранит отражал каскады неоновых огней. Свет резал глаза после темной улицы. Круглая дверь-вертушка впихнула в огнедышащую пасть мегамолла очередной брикет из человеческих туловищ. Алина подхватила Германа под руку. Скользя по мокрому полу, они ушли в сторону, что бы ни мешать толпе.

- Есть план?

- Сначала – сюда. Ой, что я вспомнила!

- Ну?

- Здесь, когда была маленькой, кидалась яйцами в Рому Желудя. Нас было много, орали хором: - А ну-ка, давай-ка уебывай отсюда! Вот здесь он что-то говорил в микрофон. Помидоры летели, яички, охрана начала быковать, паника как на пожаре. Весело было.

- Что за Желудь?

- Какой-то вертлявый чорт. Не помню уже.

Зарулили в первый обувной…

- Шлак, шляпа. Не буду я это мерить. Пойдем отсюда.

Следующий магазин.

- Здесь тоже шляпный салон. Сам мерь…

Следующий…

«Andy Carry», «Converse», «Carlo Pazolini», «Marmalato», бюджетные лавки «София» и «Ecco».

- Ну, хорошо же!

- Ценник…

- Я добавлю.

- Не надо. У меня есть.

Герман начинал злиться, он был трезв, сегодня не выпил еще ни капли. Когда опять услышал:

- Шляпа, шняга. Кинокомпания шняга-фильм представляет…

Он сказал:

- Все. Жду тебя на фуд-корте.

- Ладно, мне тоже надоело. Пойдем, где пиво, а потом в «Спортмастер». Куплю первое, что увижу.

Герман не знал, что говорить, какие слова. Они в первый раз общались так близко, на тренировках только об айкидо и привет - пока.

Для этого и существует алкоголь. Герман украдкой за стойкой бара махнул сто грамм водки.

- Пойми, - говорил он, - обувь, самое главное. Можно быть в дурацкой куртке или майке, но первое, что бросается в глаза – ботинки, или что там у тебя. О человеке сразу можно судить по его нижним конечностям. Это нам еще объясняла учительница эстетики, был такой предмет, когда-то. Всегда смотрите на обувь собеседника, говорила она. И я запомнил, пригодилось. Через несколько лет вернулся из армии в совсем другую страну – вокруг ларьки, торговля, наперстки, кожаные куртки, «жигули девятки», мне казалось тогда, что это иномарки. Все было удивительно и заманчиво – начало девяностых, самая жара. Однажды, на одного из наших навалились какие-то черти типа нас, что-то не поделили, требовали «процент». Хуяк, забили стрелу у метро Озерки. Пришел один тип придурковатого вида, как сейчас помню, в розовом спортивном костюме, очень модном в те времена. Нас было четверо, а он один, типа авторитет. Стал именами закидывать, говорил, что от «коллектива». А я смотрю, хоп, а на ногах-то у него совдеповские «кирпичи» завода «Красный треугольник». Нормальному пацану, что бы напялить такое гавно! Дальше я уже его не слушал, если до этого был какой-то мандраж, то все как рукой сняло. Этот чертила, уловил мое настроение, сбавил тон, стал нервно оглядываться, блеять умные слова про «компромиссное решение» и еще чего-то там. Мне надоело, и я плюнул ему в глаза. Как же он драпал, сверкая «кирпичами»!

- Поймали?

- Зачем? И так все понятно.

Алина не спрашивала – где работаешь или чем занимаешься. Задавать такой дурацкий вопрос солидному дяде ей казалось неприлично.

- А я вот работаю. Здесь недалеко по Лиговке. В магазине.

- Тоже когда-то работал. Это было на заводе ЛОМО, перед самой армией. Мне еще восемнадцать не исполнилось. Все начальники в цеху отпуливали меня, не хотели брать ответственность, случись чего. Отправили к бабам на кухню, где пирожки делают. Моя задача, помимо всего прочего, была еще катить тележку с горячими пирожками в самый дальний цех. Со мной рядом шагала тетка в переднике и белом колпаке, она и продавала работягам беляши и прочие ватрушки. Покупали лихо, мгновенно очередь. Тетка метала вилкой в оберточную ленту пышки, булочки. Я сидел в уголке, с любопытством разглядывал вокруг себя огромный стеклянный куб инструментального цеха. Стены, потолок – все это из мутного стекла. Грандиозное зрелище. А внутри станки какие-то механизмы, людишки снуют туда-сюда все шипит, грохочет. В общем, жизнь. И вот один раз, не завезли в столовую мяса. Бабы напекли всякого говна с морковкой, капустой, творогом. Ну, едем туда, в цех. Мне-то вообще по барабану, чего там в этой тележке. Через минуту началось, волнение, шум. Оборачиваюсь и чуть не падаю от страха. Работяги в засаленных халатах и комбинезонах, в беретах набекрень толпой валят на меня. Перекошенные лица, вонь перегарища. У одного в кряжистой лапе переломанный пополам пирожок, из которого торчит вареная морковка. И он мне такой: - Ты что привез?! Мяса давай! И вся толпа такая: - Мяса! Мяса! Где мясо? Ахуел, что ли! А я весь красный, мне было стыдно. До утра ворочался, снились эти надутые в пролетарском гневе бельма, фиолетовые губищи и пирожки с морковкой. Ужас.

Он показывал в лицах, как это выглядело. Алинка смеялась.

Она быстро купила, что ей нужно в спортивном гипермаркете. Герман поехал ее провожать на метро. Оглядывался и повторял, что все изменилось.

- Тыщу лет не ездил, обычно, если дела, то рядом с домом или на такси. Помню, на эскалаторе рекламу из колонок. Бабушка читала по слогам: Э-ле-ком? Э-ле-ком. Хотите в Канаду? Телефон ми-лли-он. В вагоне тоже ржачные объявления – жалюзи меня нежно, сони бесплатно, сдохла мама не беда, дуй на Невский тридцать два. Мама это материнская плата в компьютерах. А попрошайки! Больной СПИДом с табличкой в руках, сумасшедшая старуха с завязанными колготками на голове топила за Жириновского: - К нам в город прибыл Владимир Вольфович Жириновский на бронированном автомобиле типа скорпион. Я бы не советовала вам приближаться к этому автомобилю как спереди, так и сзади. Чего-то еще говорила, не помню. А еще ходил по вагонам человек-собака на задних лапах – гав, гав! Чего ты ржешь, этому идиоту щедро подавали.

Они сидели в углу вагона, Алина нога на ногу, любовалась новыми ботинками. Переобулась в торговом центре, старые кеды выкинула в урну. Между станциями просыпался ее телефон – звенели смс-ки. Рассказала, что поругалась с другом месяц назад, но придется возвращаться, потому что скоро Новый год, а это новый крепкий загул у матери.

- Тренировку прогуляли, жалко…

- Ну да. В зале хоть какое-то время ни о чем не думаешь. Жизнь дерьмо.

- Это точно.

- Да ты-то молодая, все будет хорошо.

- Тебя что, никто не ждет? Дома…

- Не-а. Давно в разводе.

- С тобой интересно.

- Увидимся в понедельник.

- Пока…

Он вышел на остановку раньше, чем она, и поехал в обратную сторону.

                              ***

Каждую субботу Герман выходил из дома примерно в десять часов утра и шел гулять на набережную канала Грибоедова. Как только над перекатами старых крыш и выступающих фасадов начинал вылезать силуэт Исаакиевского собора, он сворачивал в переулок имени кого-то. Все никак не мог запомнить, кого. Просто ориентировался по золотому куполу самого большого храма в городе.

Несколько раз обходил квартал по одному и тому же периметру, вглядывался в людей, слушал, о чем мычит толпа на перекрестках. Ровно в полдень он должен сидеть за одним из столиков в ресторане в том самом переулке. Сидеть и смотреть в окно, можно чего-нибудь выпить, если хочется. Тот, кого он ждал, мог превратиться из любого в толпе с двенадцати до часу дня, только в это строго определенное время. Но не факт, что это произойдет. Его не было уже две недели. Звякнул колокольчик над дверью. Слава богу…

- Привет!

- Здарова…

Человек в пальто и длинном до плеч парике сел за стол перед Германом, оглянулся, вытащил из кармана несколько потрепанных бумажек. В заведении были только они, бармен за стойкой протирал стаканы.

- Ну что. Есть хата с «армянами» – тысяча, черные инкассаторы - две, катран у Московского вокзала, ладно тоже две…

- Не пойдет. Здесь нужен коллектив. А я один.

Человек в парике разглядывал бумажки, смотрел на них, как на шахматные фигуры. Парик прикрывал места, где когда-то были уши. Это уродство становилось заметным, когда искусственные волосы касались воротника пальто и слегка оттопыривались в стороны. Много лет назад его, пленного солдата российской армии, выволокли из ямы и поставили на колени. Перед тем, как отрезать голову, медленно отпилили уши под ржач и подбадривающие крики на волчьем языке. Нож уже коснулся горла, но свинцовый ливень накрыл всю поляну. Он уже ничего не слышал залитыми кровью барабанными перепонками, как пули лязгали по железу, хлюпали, прошивая тела, свистели от рикошета в каменных ущельях. Одним из спасителей, свалившихся с гор, был Герман.

Безухий пододвинул Герману бумажный кусочек.

- Ладно, только тебе за трояк отдам. Мы нашли Полуночного Скитальца.

- Кто это?

- Взломщик чужих оперативных систем, вымогатель…

- Чего так дорого?

- Заебались искать. Легко взять живым, каждый день ходит в супермаркет. Наши парни смачно его нащелкали, сейчас покажу.

Человек в парике вытащил телефон, они вместе пролистали фото. Потом этот контент удаляется, остальные данные только на клочке бумаги.

- Поторопись, его дохуя кто ищет.

- Беру.

                                    ***

Нужный ему дом башней нависал над панельками, уходящими в разные стороны. Герман на всякий случай дернул дверь подъезда, ожидания не оправдались. Он постоял еще немного, разглядывая листочки «куплю – продам – ремонт компьютеров», оглянулся. Это была самая, что ни на есть окраина мегаполиса, последний рубеж. Через дорогу тянулись деревянные заборы. Фасады частных домов выглядывали из зарослей кустарника, лаяли собаки. Где-то далеко шумела автострада, фон большого города, воздух чистый, деревенский. Везде лужи и обычное осеннее уныние. Алкаш проехал на велосипеде…

Герман отошел в сторону, взглянул вверх. Квартира клиента находилась на последнем этаже, вместо окон стены из стекла, как в пентхаусе. Он сел на скамейку рядом с парадной соседнего дома, отсюда можно было видеть крыльцо, кто входит и выходит из нужной ему двери.

Вот он! Не прошло и часа. Повезло. Мог бы сидеть здесь и весь день. Толстый молодой человек прошел мимо, глядя в телефон. Герман проводил его взглядом до угла и пошел следом. Тот свернул к «пятерочке» исчез в стеклянных недрах супермаркета. Это хорошо, это очень хорошо. Весьма вероятно, что он очень скоро вернется домой.

Герман ждал его на крыльце, читал объявления, шевелил бровями. Краем глаза видел, что парень приближается. Он смешно так шел, широко расставив ноги, толстые ляжки мешали нормальной походке. Вот его шаги по каменным ступенькам. Вместе вошли в подъезд, потом в лифт, даже поздоровались.

- Вам какой?

- Мне выше.

Герман нажал кнопку последнего этажа, что-то насвистывая, изображая этакого раздолбаистого соседа. Пока ехали, он видел в мутном отражении полированных панелей лифта, как молодой человек нервничает, смотрит в потолок…

Из лифта он не вышел, ударил по кнопке вниз. Герман успел подставить ногу, выбил из рук газовый баллончик.

- Тихо, дурак. Открывай дверь. Быстро.

Парень упал, обхватил голову руками и заныл. Герман сам нашел ключи, затащил тушу в коридор. С размаху ударил ногой в голову, наступил на пальцы, сжатые в кулак. Парень зарыдал. Герман встряхнул его за подмышки и усадил спиной к стене, что бы он все видел. А именно, достал из кармана глушитель, стал накручивать его на дуло пистолета. Обычно это срабатывало. Клиенты начинали хватать за ноги, умаляя, обещая заплатить «вдвое больше», он как бы нехотя соглашался, забирал все, что было в доме. Обманутые «жертвы» потом выясняли, кто же их приговорил. Может, еще долгое время прятались, скитались за границей, Германа это не волновало. Никакого «заказа» на них не было, обычная разводка по наводке. Тем он и жил. Иногда…

А этот хряк вместо диалога только рыдал. Мерзкая внешность его отталкивала взгляд. Герман мельком разглядел фиолетовую «восьмерку» губ, грязные щеки, будто он подкрашивал ресницы, глубокая складка на лбу жевала капли пота. И лицо, круглое, как сковорода. Типичнейший ахуевший от денег задрот.

- Ладно. Все просто – давай деньги.

- Какой смысл? Все равно убьешь.

Голос будто женский, капризный.

- Лови.

Герман бросил ему в руки пистолет. Тот поймал оружие и заткнулся. Он напоминал ребенка, которому вернули любимую игрушку. Оглядел фигуру Германа, есть ли подозрительные выпуклости, прячет ли чего еще под курткой. Повертел в руках бутафорский пистолет, поднялся на ноги, комично подпрыгнул и улизнул на кухню. Посыпалась посуда. Он схватил нож, стал рубить им воздух перед собой, другой рукой пытаясь набрать номер на телефоне…

Драки не было. Через мгновение он лежал, пуская ртом кровавые пузыри. Уже не рыдал, просто кряхтел, будто подавился чем-то несъедобным.

Герман вывернул все из его карманов, денег не было, одна банковская карточка с женским именем. Проститутка какая-нибудь.

- Пин-код, ну?

- Ненавижу…

В комнате, в столе под клавиатурой и огромным монитором, в одном из ящиков нашел пачку денег. От толчка вспыхнула картинка на мониторе – огромное влагалище. Герман даже отпрянул, гигантские половые губы, чуть ли не целовали его лысую голову. Щелкнул мышкой – картинка зашевелилась. В шерстяное ущелье вошел толстый, как бревно, мужской половой орган. Процесс пошел. Все это блестело от влаги, чавкало и стонало. Под эти звуки он пересчитал деньги. Маловато получалось. Выхлоп совсем небольшой, если на карте ничего нет, выходит, зря заморачивался.

На кухне воняло мочой. Герман стащил мокрые штаны с Полуночного Скитальца, достал из внутреннего кармана портативный шприц-пистолет на один укол и пшикнул в жирную ляжку инъекцию снотворного. Шевеление и скулеж прекратились. Пациент заснул на долгое время.

В торговом центре банкомат гостеприимно зашуршал банкнотами. Герман взглянул на чек и приуныл. Выпил пива в закусочной, в супермаркете купил еды с собой и бутылку виски. Надо искать в квартире, это может затянуться.

Жирный юноша не просыпался. Герман постелил ему под голову подушку, накрыл курткой. Прошел в соседнюю комнату, кровать и телевизор в полстены, все как у всех. По всем приметам апартаменты съемные, например, сумка с вещами за дверью, минимум посуды на кухне, трюмо, вероятно, раньше здесь жила женщина. Не было ненужного хлама, который тащит в дом хозяин, типа фарфоровых безделушек, разной поебени в рамках на обоях, и так далее.

Телевизор показывал Дискавери, Герман всегда полагал, что это телеканал про зверей или шаровые молнии, что-нибудь в этом роде. Но тут, как раз шла «битва за склады». Толпа страшных баб и придурковатых мужиков, скупали на аукционе под открытым небом типа забытые контейнеры с разнообразным хламом. В кучах мусора они «неожиданно» находили, например, яйцо динозавра или мини экскаватор. Участники шоу толкались и нервничали, это жестокий бизнес, а это Чед, и для него нет правил. – Эй, я пытаюсь здесь деньги заработать! Аукционист веселый дядька кричал скороговоркой: - тысяча от Стивена Кинга, кто больше? Смелее, Моника (Левински, наверное), еще сто дает Чарли Шин, тысяча двести от папы Сму! Кто больше?!

Голоса из телевизора медленно угасли, Герман провалился в сон, открыл глаза в ином измерении...

…Эта картинка – уличное кафе на вершине готической улицы, которая скатывалась к блестящим на солнце водам залива, фруктовая лавка под полосатым тентом, стопка велосипедов у фонтана, штрихи ландшафта того города, названия которого он теперь даже и не вспомнит, почти в каждом сне, как предисловие, чего-то ужасного. Дела давно минувших дней, события, затоптанные глубоко в самые черные подвалы памяти, выдавливались в сновидении, как гуталин из тюбика на белоснежную тарелку непуганого подсознания…

Она сидела в белоснежном пластмассовом кресле. Жужжали под куполом зонтика пчелы, кто-то за соседним столиком скрипел ложечкой в чашке, размешивая сахар, слабый ветер шевелил края полосатого тента над витриной кафе. Он спросил:

- Где твой барабан?

Просто, надо было что-то сказать, расколоть эту угнетающую тишину. Она ответила:

- Пойдем, покажу.

Началось. Все, кто сидел в этом уличном кафетерии, встали, пошли за ней. Надо сказать, попутчики – еще та публика. У некоторых туловище или голова были перевязаны в кошмарные бинты с кровавыми разводами, как подпалины от огня. Один дядя бодро вышагивал обрубками ног, не отставал, у него это лихо получалось. Странно, он хорошо помнил, что в кафе до этого все были нормальные…

Пришли на ярмарку, началась возня, все хотели веселиться и порхать на каруселях. Кто-то толкнул, и он упал в ящик с игрушками. Здесь были плюшевые медвежата и маленькие игрушечные барабаны, он хотел крикнуть, что ему не вылезти, но язык прилип между губами, нелепо торчал, точно, как у игрушек. Сам превратился в медвежонка, живыми остались только глаза, он в ужасе бешено вращал зрачками, пытаясь привлечь внимание.

Инвалиды, страшно гогоча и помахивая обрубками, толпились у одного из аттракционов. Там надо было кинуть игрушку так, что бы она накололась на металлический огромный гвоздь. Кто больше наколет, получает приз. Плюшевые зайчата и медвежата плакали, не хотели играть. Он хлопал ресницами, когда копченые узловатые пальцы инвалидов хватали его соседей по коробке, слёз уже не было, работали только веки, последние мышцы на теле. И вот он взлетел в небо. Его понесли, прицелились, и с размаху посадили пятой точкой на железный штырь…

Своим криком разбудил сам себя, сразу почувствовал, что джинсы и рубашка прилипла к телу. Хлопнул ладонью по выключателю, комната вспыхнула электрическим светом. Смачный, кровавый след – контур его тела, отпечатался на матрасе.

Ноги были красные, ран на теле не было, кровь могла идти только из одного места. Под струей воды, глядя на разбегающиеся по коленкам розовые ручьи, он запел старую пионерскую песню, это случилось инстинктивно, когда понял, что происходит, нечто необъяснимое, чего никак нельзя избежать, и придется жертвовать рассудком, если не жизнью.

Снова она пришла и снова режет, колет, рвет его на части. И несколько недель назад был снова этот проклятый город с черепичными крышами, старинной улицей, вымощенной гладким булыжником, ведущей вниз на набережную. В ущелье между домами блестело море. Страшный шум сломал идиллическую картинку, что-то очень большое закрыло собой солнце. Из-за крыш показался нос огромного корабля, наливной танкер своей чудовищной массой навис над улицей, форштевень лопнул, из пробоины хлынула кровь. Мегатонны крови залили город. Она ждала его на крыше, сидела на коньке мансардного окошка, как на лошади в своем идиотском костюме барабанщицы – шелковом галифе и двубортном мундире. Ее свита плясала вокруг, тыча в него штыки и костыли. Улицы превратились в потоки густой, бурой субстанции. Его поймали баграми, швырнули к ее ногам. Она склонилась на его лицом, он увидел взгляд, испепеляющий наивной жестокостью, детские пальцы коснулись его губ. Что-то прошептала, ее холопы набросились, стали его переплетать, заворачивать в немыслимую сферу, пока он не превратился в гигантское яйцо с завязанными за головой ногами, руками, вставленными в собственный зад.

С трудом тогда выпрыгнул из сна в лужу пота, прижатый к стене кошмаром. Несколько дней потом болели кости, ныли суставы и шейные позвонки. Ходить мог только до двери – встретить курьера с едой…

Ее месть догонит его. Он пощупал живот, колющая боль внутри, будто его действительно проткнули, как бабочку. Кровь остановилась, надо было найти, какие-нибудь штаны…

Переоделся в тряпки, которые нашел в сумке за дверью, оглянулся на испорченный матрас…

Вдруг, замурлыкал сигнал домофона. Герман замер, стало тяжело дышать от бешеного сердцебиения. Это было неожиданно в час ночи. Свет в комнате! Сигнал не умолкал, он нажал клавишу «video» рядом с дверью, проморгалось изображение на маленьком, с телефонный дисплей, экране. На улице стояли две молодые женщины в коротких шубах и ботфортах, одна давила на кнопку домофона и танцевала, глядя на подругу. Они о чем-то разговаривали…

Герман погасил свет в комнате, это было вовремя, когда он снова посмотрел в «телевизор», проститутки уже стояли на другой стороне улицы, задрав головы, разглядывали окна.

Одна девушка подняла руку к уху, где-то в квартире запиликал телефон. Сигнал погас. Девчонки сели в машину, старательно припаркованную, наверное, думали, что зависнут здесь до утра, а может, на сутки. Черт их знает, как это происходит у полуночных скитальцев.

Сидели в машине минут двадцать, пару раз снова пищал мобильник. Уехали…

Ладно, и ему пора. Последнее, что собрался сделать – перевернуть матрас, не надо тут следов его крови…

- Ох!

Такого он еще не видел. Та часть кровати под матрасом, куда люди обычно пихают подушки, и прочий постельный скарб была забита деньгами. В пачках и россыпью, хозяин не любил порядок, это заметно. Он совсем забыл, зачем вернулся в эту квартиру, все эта проклятая барабанщица, потом шлюхи…

Деньги едва поместились в сумку.

В такси он думал о ней. Да он всегда о ней думал, чего уж там. Кто она такая, что бы умирать такой молодой и красивой?

Русская девочка, где-то в Европе в ярком квадрате окна. Он отчетливо видел ее в прицел снайперской винтовки, медлил, пронзенный, завороженный ее красотой. Замер палец на спусковом крючке. Карнавал шумел так, что было слышно даже ему на крыше противоположного дома. Она, наверное, почуяв смерть, пряталась за своих ровесников, танцуя, перемещаясь из комнаты в комнату. Новый год, новое тысячелетие, кругом гирлянды и осточертевшая цифра – 2000. Полчаса назад ему объявили кто покойник. Она единственная в дурацком костюме барабанщицы. Ее друзья в наполеоновских треуголках, у нее бумажный барабан на ремне через плечо. Стало жалко, разве можно уходить на тот свет в таком нелепом наряде, хоть она в нем и безумно красива…

Он хорошо помнит, что было после. На исходе ночи, пересек границу еще одного «шенгенского» государства. Въехал прямо на машине на пляж, остановился рядом с баром, сколоченным из тростника.

Заяц и Валера спали, сидя в шезлонгах. По песку были разбросаны пустые бутылки и пластиковая посуда. Скрипели пальмы на ветру, далеко в море искрились гирляндные треугольники яхт…

Валера вздрогнул, проснулся.

- Опа. Когда приехал?

- Только что, попрощаться. Я – домой.

- Жрать хочешь? Я плиту включу.

- Давай.

- Выпить возьми со стойки. Зая, пасуй!

Заяц с Валерой выбежали на пляж, стали громко матерясь, играть в футбол.

Он проспал до вечера в кладовке на коробках с шампанским, разбудили голоса и песни. Трещали костры на берегу, счастливые люди бегали друг за другом, друзей было не видать из-за спин пьяных туристов. С трудом вырулил со стоянки, все было забито автомобилями, через минуту набережная провалилась в ночь, только слабое зарево еще какое-то время мерцало в зеркале заднего вида.

Весь день он ехал и ехал, днем спал в придорожном мотеле, поздно вечером пересек еще одну границу. Стало холодней, потянулись названия деревень готической вязью, средневековые домики, как в сказках Андерсена. Германия.

Оставил машину в переулке, пешком добрался до ратушной площади. Было поздно, но праздник шумел на соседних улицах – свистели и лопались петарды, играла гармошка, а на площади темно и тихо. Полумрак рассеивали только несколько уличных фонарей и розовое пятно окна на первом этаже отеля.

За стойкой портье никого, он раздвинул бархатные занавески под неоновым вензелем – restaurant. Босс сидел тут же у входа, лампа на его столе и была тем самым розовым пятном едва тлеющим в ночи.

- Герман?

- Я.

- Опаздываешь.

- К друзьям заехал на Ривьеру…

- Где машина?

- Недалеко, за углом.

Он положил ключи на стол, босс вытащил из кармана рулончик денег, перетянутый резинкой, пульнул ему.

- Дальше на поезде. Будь на связи, скоро понадобишься…

Дальше он помнит, как на лбу собеседника вспыхнул симпатичный малиновый кружочек. Этот несчастный дедушка, герой кгбешных войн, стал похож на замужнюю индийскую женщину. Засвистели пули, разметали в клочья голову полковника, стеклянную посуду в серванте, настольную лампу, отрыгнувшую напоследок мощный залп электрических искр…

Ушел, увернулся, никто не догонял на улице, ни преследовал. Через несколько дней на поезде вернулся домой, год прятался на съемной квартире, зачем-то…

Все умерли, все, кто мог сказать, кто она и почему, вообще? Выпрыгнула через двадцать лет и мешает спать. Он стал бояться ночи, засыпал, включив телевизор. Иногда ему казалось, что она где-то рядом, стоит за левым плечом. Слышал в тишине легкие шаги на кухне, что-то щелкало и шевелилось, падали иногда мелкие предметы с мебели и подоконника. Он всегда спрашивал громким голосом:

- Это ты? Эй?

В ответ смеялся телевизор, или кто-то орал на улице. Страха не было, всегда через стеклопакеты пробивалась экзистенция большого города, какофония постоянного присутствия человека.

Он слишком долго прожил здесь, что бы начать боятся, чего-то сверхъестественного. Это мог быть кто-нибудь из старых жильцов, много людей умирало в этих стенах, дом старый, дореволюционный. Потом просто привык, ведь дальше этого «шепота» не заходило, если не прислушиваться, жить можно. Но, другое дело – сны, какой будет следующая казнь? Там, в космосе подсознания может случиться все, что угодно...

Приехал домой в три часа ночи. Оказывается, звонила Алина, он никогда не брал с собой телефон на работу. И сразу отпустило, все что было, тревоги и боль, все это накрылось одной большой буквой А…

                              ***

- Мук.

- А?

- Хуй на. Мир?

- Мир…

Друг Алины по прозвищу Мук снимал комнату в коммуналке на улице Марата. Иногда она жила у него, когда мать падала в очередной запой. Просто звонила – я приеду, бывало и ночью. Любви, пожалуй, не было, молодые еще. Хотя, Алина, если потребуется, умела имитировать все, что нужно, исходя из данной ситуации. Вообще-то, миллионы людей так живут, бывает, что и до самой старости, это как повезет.

Парень работал поваром в японском ресторане, своим смышленым лицом и легким «якутским» разрезом глаз, он вписывался в колорит, был частью интерьера. Неплохо зарабатывал, иначе жил бы с богатыми родителями и прозябал в универе, как об этом умоляли каждый год в сезон подачи документов, его папа и мама. Но, учиться некогда. Кроме работы, еще репетиция на «точке» с такими же неудачниками. Пацаны играли гавнорок, пытались косить под канадцев Arcade Fire. Футболки носил из магазина Алины, например, последняя с принтом: «дни летят как шлюхи с небоскреба» и женская фигурка с длинными волосами, парящая вниз. Джинсы всегда Lee, и ботинки любые, не кеды, кроссовки и прочее, только грубая кожа на шнуровке в любую погоду.

- Гоу бухать.

- Куда?

- У тетки днюха, приглашает. Сказала, можно с девушкой...

…Все разглядывали ее, как инопланетянку. Когда Алина увидела единственную бутылку с шампанским на столе, загрустила. Мук успокоил – все будет. Несчастную бутылку с шампанским цедили по полбокала в час. Мужики не пили, все за рулем, рассуждали про свои кредитные «паркетники». Заправка, бензин, пробег произносили, почему-то немного громче. Алина давно заметила, везде, где скопление народу – в очередях в «пятерочке» или каком-нибудь другом месте, эти «статусные» слова люди всегда говорят чуть громче.

А так, самая обычная «семья долбоебовых», у которой «все есть», то есть простые, нормальные человеки. От несколько глотков игристого только разболелась голова. Сказала об этом Муку, тот кивнул головой, они извинились, и вышли на кухню. В холодильнике, за кастрюлями нашли спрятанный минибар. Алина выбрала бутылку коньяка, немедленно налила в чайную кружку, и выпила залпом, одним глотком. Мук отвернулся, якобы, что-то достать с кухонной полки, он не любил ее в эти моменты, она становилась похожа на свою мать, когда морщилась, и пальцы ее бешено шевелились в поисках закуски.

- Почему это здесь, а не на столе?

Мук пожал плечами:

- Кое-кому нельзя. Хотя, один пёс все выжрут.

На кухню ворвалась тетя Мотя, так про себя Алина назвала именинницу.

- Несите все на стол, - приказала она.

После пары чин-чин «за ваше здоровье», народ повеселел, громче заиграла музыка. Лицо Алины превратилось в смайлик, она разглядывала мужиков, влезала в разговор и хохотала, танцевала одними ногами под столом так, что потеряла тапки. В туалет стало не попасть, курили уже на кухне, разговоры становились все громче. Не хватало кульминации, и она случилась.

Сначала, на грохот из соседней комнаты, бросились мужики, опрокидывая стулья, вероятно, назревало. Послышался вопль:

- Да ты ебалась с ним!

Потом завопили, заорали басом и фальцетом:

- А нахуя рожала?! Вот нахуя ты рожала?!

- Да, если бы не я, сдохли бы!

Раздались смачные шлепки. Несколько человек, держа друг друга в крепких объятиях, ввалились в комнату и рухнули на пол, чуть не задев телевизор. Их бросились разнимать. Летали и хлопались об стену тарелки и прочая посуда. Алина сидела посреди этого шапито, полыхая от стыда, она бы смеялась, если бы не бабушка напротив, та плакала в тарелку салата. Они вдвоем остались за праздничным столом, остальные бегали друг за другом, из комнаты в комнату, обличая и размахивая кулаками.

Алина ушла, когда рукопашная перекатилась на кухню и в санузлы. С трудом нашла свои новые ботинки, вся обувь была раскидана по коридору. Тихо закрыла за собой дверь…

Мук сидел на ступеньках лестницы и курил, хотя и бросил полгода назад.

- Вот ты где. Там все взбесились...

- Знаю.

- Обидно немного, будто меня нет. Я же гость.

- Извини за них, ладно?

- Да без проблем.

И здесь были слышны крики.

- Можно, я пойду домой?

- Иди, я должен быть с ними.

- Позвони завтра.

- Конечно…

Бегом выскочила из парадной, зажав рот воротником пальто, упала на скамейку на пустой автобусной остановке, и захохотала во все горло. Потом пила из бутылки коньяк, украденный с праздничного стола, ловила губами снежинки, танцующие на невидимых нитках. Долго шла до станции метро, уснула в вагоне, проехала свою станцию, опять смеялась. Звонила Герману, но он не отвечал, и это хорошо, потому что, пока шли гудки, совсем забыла, что хотела сказать. Кое-как пришла домой и вырубилась, едва сняв пальто и ботинки.

Алина столько лет проработала в одном магазине, потому что, приходила, когда хотела, в десять утра, одиннадцать, могла и в двенадцать. Менялись коллеги, а она все сидела рядом с кассовым аппаратом, или ходила вдоль стеллажей с книгами, поправляя, меняя ценники, чаще просто вытирая пыль с книг и сувениров.

Ей можно было все, ну, или почти все. Вдвоем с хозяйкой они пережили безумное лето две тысячи восемнадцатого, отбиваясь от «толп обезьян», захвативших на целый месяц центр города. Правда, и заработали тогда неплохо, обезьяны ломились в лавку и требовали «вотки», заодно сметая с полок подарки на память, свои красивые лица на кружках, тарелках, магнитиках. Станочек за стенкой только успевал метать новый товар на прилавок. Без выходных, целый чертов месяц в эпицентре футбольного карнавала.

В принципе, прибыль в основном и приносила печать на тряпках, посуде, сувенирах и продажа постеров. Футболки с всевозможным принтом, болтались на вешалках в витрине и по всем стенам магазина. За спиной Алины, радовал глаз культовый профиль Роберта Смита, где он с гитарой, слегка косолапый, и дикобразом вместо головы. Можно было заказать плакат с любой «мордой», люди всегда будут вешать на стены в своем личном пространстве разнообразную фигню, исходя из пожеланий тараканов в голове.

Утром первыми приходили «авторы» спрашивали: как дела? Считали свои книги, переставляли их «на уровень глаз», капризничали. Самые догадливые платили Алине денежку, их произведения занимали «прайм-полку» и торцы стеллажей.

Надо сказать, в золотой век букридеров и телефонных читалок, народ заходил, особенно, когда заканчивались первые пары в окрестных университетах. Толкались в отделе Алины, читали несколько строчек, ставили книгу обратно, иногда покупали. Она тоже читала почти все, что здесь пылилось. Одну, две страницы. Дальше невозможно. Потому что, в основном это была глупая, косноязычная графомань без редактуры и корректорских правок. Кое-где в тексте попадались даже скобочки (смайлики). Сейчас так можно, типографии на каждом углу, испекут в лучшем виде, с великолепной обложкой, даже ISBN припечатают. Алина не понимала, зачем? На кой ляд вся эта возня – типография, логистика, магазин, если в интернете терабайты такого говна. Больше половины товара возвращалось. Из самиздата очень мало чего покупали, предпочитали проверенных авторов.

После двух часов подтягивались «друзья». На улице, за стеклом витрины появлялись их круглые головы в капюшонах, они допивали свой «кофе гоу», выпуская вверх, струи вейпа. Звякал колокольчик, в магазине становилось шумно и тесно. Молодые люди в джинсовых панталонах, с голыми лодыжками, куртках а-ля «сверчок», занимали места за круглым столом. Стол и четыре стула стояли у самой витрины, что бы покупатель мог сесть, почитать книгу, купить, если понравилась, как в «Буквоеде». Рядом, на стекле висел приклеенный скотчем листок бумаги с просьбой от сотрудников магазина: «извините, у нас запрещены слова: омикрон, куар-код, прививка».

- Кобейн твой наркоман в маминой кофте спел одну песню и жахнул свинцом себе в рот. Герой, хули.

- Зачем тебе этот товарищ Че? Икона всех лентяев и мудозвонов…

- Вчера Петюня… бла-бла-бла…

- Петюня заебал, короче.

Бесили словечки: вторая пара, перваки, лаба…

Еще один мальчик каждое утро тяжело вздыхал, мотал головой, показывая, как ему нехорошо.

- Ох, с вписки иду…

Ну, и так далее.

Иногда, кто-нибудь подходил к Алине и спрашивал:

- Шпрота заходила?

- Не, не видела…

- Дрюля был?

- Не было еще…

Она понятия не имела, кто эти люди, но лучше так, пусть будет иллюзия, хоть какого-нибудь движа. Столик был популярен, в плохую погоду здесь можно было хлестать пиво из-под полы, или разбавлять водку в баночках с лимонадом.

Звякал колокольчик, народ отваливал, оставляя лужу растаявшего снега под столом, приходили другие…

Ближе к вечеру, когда терпеть не было сил, она позвала одного знакомого. Тот уже подходил, здоровался. Его компания сидела за столом, красивая девочка листала Буковского «Хлеб с ветчиной».

- Есть чего?

- Нету, все выпили.

Он даже распахнул куртку, как бы подтверждая свою искренность.

- Хорошо вчера было?

- Очень. Сходи, а.

- Бля… ладно, давай деньги.

- Как обычно.

- Помню.

Через полчаса, окружающий ее мир, застенчиво спрятался в параллельную плоскость, где все пронизано вселенской логикой и пониманием сущности...

За столом тоже бухали, передавая бутылку по кругу. Девочка, едва касалась губами горлышка, переливая в себя жидкость. У нее было красивое, симметричное лицо, как у манекена и странное имя Лия. В магазине повис аромат алкоголя, в черном зеркале окна метались хлопья снега, они не падали вниз, а летели, танцуя, куда-то вбок. Компания ушла, оставив книгу на столе.

Когда Алина мыла пол и магазин уже был закрыт, кто-то постучал монеткой в стеклянную дверь. Лия!

- Я за тобой!

Лия помогла закрыть роллеты. Они пошагали в сторону проспекта. Метель ударила в лицо на перекрестке, остановились, закрывая лица воротниками. Хорошо, что несколько такси дежурили у кинотеатра.

В машине допили бутылку Алины, вылезли где-то у Цирка на набережной Фонтанки. Достали телефоны, охранник на входе в подвал, проверил куар коды.

Плюхнулись на диван рядом с какой-то компанией. На сцене еще никого не было. Музыканты появлялись, крутили что-то в своей аппаратуре, снова исчезали за кулисами. Никакой в мире айпод не заменит живой звук. Бумс – вот кто-то задел струну бас гитары, тынц – тарелку на ударной установке…

Наконец-то, свет погас, музыканты заняли рабочие места, в солнечный круг софита выскочил дядька и сказал в микрофон:

- Дамы и господа, встречайте! Ноздря!

Вокруг заорали, затопали. Грохнули барабаны, завыл синтезатор. Солист рванул микрофон со стойки, и заорал:

- Я волосы не буду стричь,

Стричь волосы удел хирургов!

Они срезают их как прыщ,

На теле у придурков!

Вся песня в том же стиле. На последнем аккорде, он крутанулся вокруг своей оси, будто завязывая себя в морской узел, и чуть не рухнул вниз с цены. И снова свист, аплодисменты.

Вторая песня была еще убойней. Начал бас, подсолил барабан, мелодию вывела на божий свет ритм гитара. Забористый такой инди поп в стиле Дайте танк(!) Все выскочили из-за столов на пятачок перед сценой.

Алина и Лия плясали, касаясь лбами, в трассерах цветомузыки, было тесно и оглушительно весело. Неожиданно труба сымпровизировала соло, ее визг перекрыл остальные инструменты. От этого духового тарана Алину контузило, она оглохла на одно ухо…

Слава Богу, на этом песня закончилась, они продрались к барной стойке.

- Будешь чего-нибудь? Я возьму.

- Давай.

- Видела парней на балконе?

- Видела.

- Я их знаю.

- Ого…

Алина обернулась, хотела, что-то сказать… Лия поцеловала ее в губы. Алина ахнула, точнее, вдохнула в себя воздух с чужим дыханием, едва уловимым запахом губной помады Лии…

Бармен налил два стакана виски, и протянул терминал, Лия махнула телефоном, чек выкинула на пол. Выпили сразу все до капли. Они сидели, отвернувшись от всех, разглядывая бутылки на зеркальных полочках…

Между тем заиграл новый шлягер, и снова барабанщик, казалось, готов порвать барабаны, клавишник грыз синтезатор, басист рвал струны, солист, будто блевал, это он так пел.

Вдруг, рядом с девчонками случилась какая-то беготня, махание руками, ловили какую-то жирную бабу. Через гуляющую туда-сюда входную дверь, было видно, как на улице сверкает синим светом полицейская мигалка. Охранники не стесняясь, шмонали женский туалет, хитрая толстуха неожиданно вынырнула на сцене, со спущенными до колен, в пылу погони, портками. Сверкая огромной белой жопой, прыгнула на солиста и вместе с ним в обнимку они рухнули на головы почтенной публики. Микрофон упал и страшно зафонил, басист не унимался, хуярил свою партию, закатив глаза. На сцену выскочили еще какие-то неприятные люди, ударная установка рассыпалась, барабанщик сбежал, началась паника.

На выходе из клуба, полицейские о дубье валили всех на пол, Алина и Лия, схватив куртки, ломанулись на свежий воздух, но увидев «хоккеистов» в балаклавах, испугались и бросились назад. Тут их закрутила толпа, Лия потерялась, снова мелькнула в круговороте хаоса. Она схватила Алину за руку.

- За мной!

Ее саму тащил парень в кожаной куртке, Алина узнала, это та компания, что сидела на балконе. Они выбежали на улицу через кухню, прыгнули на заднее сидение большого автомобиля. Лия села на коленки Алине, рядом поместились еще несколько девчонок. Все смеялись. Парня девушки называли Зелибобой, он сел рядом с водителем…

Алина смотрела на красивый профиль Лии, удивительные губы нетронутые ботексом, на взъерошенный куст волос на затылке Зелибобы. И, правда, похож – лохматый, с огромными добрыми глазами, голова слегка назад и вбок...

Они медленно пробирались по центру города, словно по лесу из сверкающих новогодних елок. Все вокруг блестело и сияло. Алина слушала, что говорят, смеялась вместе со всеми. Ей протянули плоскую бутылку, сказали сделать «один глоток»…

Это было, что-то очень крепкое, но вкусное тропическое и липкое к языку. Стало горячо в голове и груди, захотелось снова в какой-нибудь клуб, прыгать по головам и падать со сцены, как та жирная баба. Зелибоба, что-то спросил у Лии, она обернулась, передала вопрос:

- Он спрашивает, ты в порнухе снималась?

- Нет!

Алина стала хихикать, звенеть, как колокольчик…

Лифт был большой, принял всех. Взлетели на последний этаж, двери распахнулись, и компания очутилась на берегу бассейна. Здесь уже были люди, они радостно приветствовали вновь прибывших. Алина разделась вместе со всеми и прыгнула в воду.

Она плавала радостно, как дельфин, целовалась с теми, кто попадался на пути, ей, вдруг, очень захотелось увидеть Лию голой, сравнить ее тело со своим…

Люди вылезали из бассейна, исчезали в черном прямоугольнике, зияющем посреди стены. Это был вход в таинственную комнату, двери отсутствовали.

Алина вынырнула в очередной раз, и нарвалась на Зелибобу. Он прилип своими губами к ее рту, другой рукой залез в трусы и вставил палец. Алина задергалась, как подопытная лягушка под скальпелем. Он закинул ее на плечо, так они и вылезли по лесенке на кафельный берег. Алина кашляла, чуть не задохнулась. Вошли в черную комнату и легли тут же у порога, дальше было не пройти. Он посадил ее сверху, нахлобучил на свой огромный член. Ее кошачий крик погас в хоре воплей и стонов женских глоток. Он лизал ее груди, все так же пытался высосать язык из ее рта. Алина думала, что ничего не будет чувствовать, как обычно под действием алкогольной анестезии, но чудовищных размеров поршень, натирая внутри не нащупанную еще никем точку, выкачивал из нее водопады сквирта. Она отклеилась от его губ и зашлась криком радости. Не так много членов втыкалось в нее за короткую жизнь, такой был впервые...

Вдруг еще чьи-то руки схватили за плечи. Зелибоба с кем-то перекинулся парой слов, и сказал ей:

- Просто не шевелись.

Она замерла на локтях и коленях, кто-то брызнул на спину струю смазки, растер между ягодицами. Алина не успела ничего сообразить, как еще один член заработал внутри ее плоти. И она кончила бы первый раз в жизни, оставалось совсем немного, если бы не этот второй болт, таранивший ее девственный анус. Она орала матом, но ее крепко держали за талию и плечи. Два смычка работали попеременно, как кузнецы. Алина расслабила мышцы, боль постепенно перешла в удовольствие. Она совсем не узнавала свой голос, бас фонтанирующего экстаза вырывался из ее зева…

Свершилось. Сверху и снизу в оба уха, двое ее палача закукарекали, смешно заголосили, успели вытащить свои шланги, залили ее с двух сторон липкой густой субстанцией. Объятия ослабли, она выскочила и поползла, как змея в сторону голубого сияния, туда, где бассейн.

Вокруг занимались одним и тем же, рычали и дергались. Пол дрожал под единым ритмом множества фрикций. В кромешной тьме нельзя было встать на ноги и идти. Она скользила между парами, ее хватали, она дрыгала всеми конечностями, разжимала чьи-то крепкие пальцы, сомкнувшиеся на лодыжке или запястье. Какой-то козел, все-таки поймал, быстро нащупал половые признаки, схватил за уши, и вставил елду ей в рот…

Этому бедолаге надо было куда-то закончить, вероятно, его дырка сквозанула во мраке, или он работал рукой, неважно. Он был сильно возбужден, быстро, буквально, через минуту Алина захлебнулась, струя попала еще и в глаз. Он даже заблеял, как козел, член дрожал, сливая сперму. Не раздумывая ни минуты, Алина снова поползла ящерицей среди дергающихся рук и ног, выпорхнула к воде и бросилась в изумрудную гладь. С наслаждением плескалась, смывая все чужое, со своего прекрасного тела.

Свернулась калачиком у стеклянной стены, на ворохе чужой одежды. Окно начиналось от самого плинтуса, и Алина будто бы лежала на краю пропасти. Она видела прямо под собой стройную геометрию деревенских переулков, подсвеченных гирляндами уличных фонарей, коробки гипермаркетов вдоль автострады на Москву, фиолетовое в сумерках, укрытое снегом поле и черную полоску леса. Улыбнулась, вспомнила надпись на футболке Мука…

Алина еще лежала, приходя в себя, пока не прошла дрожь во всем теле, и восстановилось дыхание. Ей захотелось уйти, больше здесь делать нечего. На берегах бассейна стало слышно больше голосов, она увидела, что в черной комнате, где ее порвали пополам, насадили на кол, пробуждалось чудовище, гигантский паучище зашевелился…

Трусы остались плавать в бассейне, она нашла остальную одежду, схватила в охапку, оделась в лифте. Деньги, ключи, телефон все было на месте.

В такси прислонившись лбом к стеклу, мечтала, что бы машина ехала медленнее, страшно не хотелось слезать с уютного дивана за спиной водителя…

Мать еще не спала, вышла из кухни.

- Есть будешь?

- Нет.

- Чего волосы мокрые?

- В бассейн записалась, ходить буду.

- А я на работу устроилась. Перед Новым годом хоть аванс получу.

- Ну-ну…

Алина даже не спросила – куда? Она оставила возню с феном на утро, легла под одеяло и очень быстро уснула.

                              ***

- Ало, привет!

- Привет…

- Куда пропал?

- Да, прихватило немного, но уже все хорошо.

- Приходи завтра вечером ко мне на работу, я тебе долг отдам.

- О, кей. А чего веселая такая?

- Завтра же Новый год!

- Блядь…

- Извини, ты в гости, наверное, к кому-нибудь...

- Не, никуда не собираюсь.

- Я тоже.

Не говорить же ему, что счастлива от того, что получила отрицательные ответы на все анализы и жизнь продолжается. А то две недели в состоянии паники и неведении, что она подцепила в тот вечер – ковид, СПИД, триппер, сифилис.

Герман пришел за час до закрытия. Народу в магазине было еще полно, покупали календари и сувениры. Все та же компания за круглым столом ругала какого-то Петюню, все так же ветер за окном мел хлопья снега снизу вверх, наверное, здесь какая-то хитрая архитектура дома или всего переулка.

Магазин опустел, только Герман в кашемировом пальто и лакированных ботинках вышагивал вдоль стеллажей с книгами. И еще один тип листал страницы – престарелый хиппи с длинными седыми волосами, перевязанными в омерзительный «конский хвост». Герман обратился к нему:

- А ничего не изменилось, не правда ли?

Хиппарь посмотрел на него, будто из-под очков, пожал плечами:

- Что вы хотите сказать?

- Я к тому, половина книжек, то есть ассортимент – абсолютно никому ненужная поебень, ну, как было и раньше. Вместо «Поднятой целины» или отчета какого-нибудь съезда партии теперь…

Герман взял в руки том в глянцевой обложке, посмотрел на название:

- Императрица минета!

- Ну, начнем с того, что раньше вообще ничего не было в магазинах. Хотя в каждом доме были книги, которые не купишь даже за макулатуру. Да, мы жили в удивительные времена. А теперь я могу пойти спокойно в Дом книги и приобрести «Три мушкетера», например.

Герман, вдруг, рассмеялся:

- Вспомнил! Очень давно по Невскому гулял один чрезвычайно жирный юноша, а мы, дети еще, следили за этим колобком. Нам было безумно интересно, куда он пойдет, чего будет делать, хоть это было утомительно, шел он медленно, широко расставляя жирные ляжки. И вот сворачиваем за ним, как раз в Дом книги, он подходит к прилавку, и спрашивает: - а есть «Три мушкетера»? Бедный, мне так жалко его было, в ответ ему – ржач продавщиц, до сих пор в памяти этот дикий хохот под куполом Дома Зингера!

Хиппарь складывал покупки в старую замшевую сумку, Алина собирала ему сдачу.

- С наступающим вас.

- Вас так же.

Это был последний покупатель, Алина закрыла дверь на ключ.

- Молодец дядя, - похвалил Герман.

- Раз в году, набирает книжек, как говорит, что бы пережить новогоднее мракобесие по телевизору. А так, только продает.

- Интересно…

- Футболку с головой Муссолини, которую, якобы купил в Риме с рук в каком-то подземном переходе. Изображение дуче запрещено в Италии. Постоянно приходит, и предлагает мне эту тряпку за двадцать евро. Я говорю, оставь, мол, предложу кому-нибудь, у нас тут шастают любители портретов Брейвика или Дерека Шовина. Не хочет, говорит, купи себе. Ну, размер, кстати, мой и материал классный и качество принта совсем другое, не как у нас. А нафига мне Муссолини, и футболка ношенная, как представлю, что ее таскал на себе этот спиртоглот...

- Колоритный типаж. Надо же, люди еще читают.

- Это легко на самом деле, главное, начать и не нарваться сразу на какой-нибудь самиздат. А то желание пропадет еще на много лет.

- А это идея! А то чертов Нетфликс надоел, смотреть вообще нечего…

- Как думаешь, где он живет?

- Волосатый? Ну, квартира коммунальная, первый этаж, книги на подоконнике, это обязательно. Хм… Окно наглухо занавешено какими-нибудь тряпками, убитый диван семидесятых годов...

- Горшочек с фикусом на допотопном телевизоре…

Алина закрыла лавку. Они шли по улице, куда глаза глядят, Алина говорила и говорила. Хотела рассказать ему всю свою жизнь, но она прожила еще очень мало, и нечего было вспомнить веселого.

- Знаешь, чего я еще ненавижу из одежды у мужиков?

- Ну?

- Черные штаны со стрелками. Отчим был у меня, услышит, что я где-то рядом, выходит в одних трусах – а? Типа, его кто-то звал. Черт, в общем. Каждое утро у матери спрашивал – штаны погладила? На улицу не выйдет, если на штанах стрелок нет. Свалил, как-то на месяц на какую-то вахту. Вернулся с огромным букетом роз, в жопу пьяный и без денег, главное, в штанах со стрелками, не терял стиля. Я тогда к парню своему уехала жить, нафиг, смотреть на все это. Однажды ночью мать звонит, орет, плачет, Сережа на меня с ножом кидается! Я прибегаю, этого чертилу из квартиры выволакивают, с милиционерами начал драться, как они его в лифте буцкали! Как он верещал! Жуть. Через год стучался, мать дверь не открыла, так и пропал навсегда.

- Не, у меня был хороший отчим. Матрос, речник.

Герман замолчал, вспоминая.

- Не помню, в каком классе учился, мелкий еще совсем. Гуляли с друзьями в сквере на Большом проспекте. Там недалеко магазин «Мелодия» был между овощным и аптекой, вдруг, смотрю толпа мгновенно, очередища у «Мелодии». Джо Дассена дают! Я бегом домой, родителям так и так. Раньше все с ума сходили – Джо Дассен, Демис Руссос, Баккара, Бонием, Абба. Слышала таких?

Алина засмеялась:

- Нет, конечно.

- А, ну да. В общем, отчим надел пиджак, ушел. Сидим, ждем. Долго его не было. Я такой весь в предчувствии, сейчас музыку хорошую послушаем, а то эта муть по радио осточертела до ежиков. Наконец, дверь хлопнула, папа наш сначала пошел на кухню соседям хвастаться, в коммуналке тогда жили. Мать там тоже обед готовила, слышу одобрительные возгласы, все радуются. Вот заходит в комнату, сам сияет весь от счастья, показывает мне покупку… Блядь, диск гигант каких-то цыган. Вот я обломался тогда. Тебе смешно, а мне на следующий день, чем хвастаться в школе? Пипец, короче...

Алина оглянулась, они долго шли по ступенькам, и теперь стояли на темной лестничной площадке с полукруглым окном.

- Как мы здесь оказались?

- Ты просто шла за мной.

Хлопнула на улице петарда, вспышка салюта осветила на мгновение массивную деревянную дверь, лепнину под потолком, старинные завитушки чугунных перил. Это был странный подъезд, от входа с улицы и вверх, к дверям квартиры, вела прямая лестница, как эскалатор в метро. То есть не спираль, как во всех нормальных домах, а получалось, что квартира была единственная, пес его знает, на каком этаже.

- В первый раз такое вижу!

- Раньше так строили. Проходи.

Неповторимый уют, будто, кто-то берет тебя за плечи и сажает в кресло рядом с торшером, запах паркета, впитавшего в себя тонны мастики, все это и есть обаяние старых квартир. Алина это унюхала и почувствовала, едва переступив порог.

Она присела на огромный подоконник и замерла, разглядывая чужую жизнь в окнах напротив. Ей вдруг, безумно захотелось здесь жить под этим высоким потолком, в каменной тишине созданной еще в позапрошлом веке.

Герман смотрел на нее, думал, интересно, она знает, что отчаянно красива, когда вот так зачесывает волосы за ухо. Или сказать ей об этом? Не сейчас. Ему было хорошо и спокойно оттого, что ни разу не пиликал ее телефон, и она сама никому не звонила, будто бы, как и он живет одна и все ее друзья тоже, где-то далеко в тумане на задворках злой памяти.

Алина встала перед зеркалом в раме. Зеркало отражало все углы в комнате, было чистое и глубокое, хотелось прыгнуть в него, как в родниковую воду.

- Какая прелесть…

- Тоже старинное, как и дом.

- Вообще, у тебя прикольно, ни разу не была в центре, в гостях.

- Это жены квартира. Пустила жить, когда я подписал бумаги на выезд ребенка. Уехали в Америку давно, сын большой уже, Бостонский университет заканчивает.

- Навсегда уехали?

- Из Америки не возвращаются, какой смысл переться в такую даль через моря и океаны? А квартира дорогая, жена ждет, когда я сдохну.

- А у меня не будет детей, наверное. Аборт в восемнадцать лет. Дружила с мальчиком, чуть не поженились, его родители отговорили. Дай бог здоровья и долгих лет жизни этим людям.

- Ладно. Садись, выпьем.

Все было уже давно на столе, осталось только достать закуску из холодильника. Телевизор показывал какой-то музыкальный канал из интернета, Алина была не против, и попросила сделать громче, это был концерт Radiohead в Буэнос-Айресе. Нихуя себе, подумал Герман, даже не придется покупать второй монитор, если она будет здесь жить. О том, что наступил Новый год, они узнали по вспышкам и канонаде фейерверков за окном…

Алина ушла второго числа на работу, забрав с собой последнюю бутылку «моёт шандон». Несколько дней они не созванивались. Герман нашел ее страничку «ВКонтакте», на аватарке стоит в цветах, руки на животе, будто поддерживает падающее платье. Остальные фото сюр, натасканный из пабликов – немыслимые рожи, кровь и каракули. Музыка, вероятно, глубокий андеграунд, названия он даже прочитал шепотом:

- Творожное озеро спермы… кокетливое лицо для фото на документы…

Коллекцию видео даже не стал смотреть. Семейное положение – влюблена в Тома Харди…

Девятого января послал смску – идешь на тренировку? Ответ пропищал мгновенно – да.

Так они и жили, не говоря друг другу слов, которые могут показаться абсолютно обязательными нормальным людям. Она приходила, когда хотела, он был рад этим «случайным встречам». Им нравились одни и те же сериалы в интернете.

Несколько дней они смотрели Sex Education. Алина жмурилась, стучала ладонью по одеялу, когда целовались парни. Герман пожимал плечами:

- Теперь только так. Привыкли же мы к неграм инопланетянам, или китайцам в банде Робин Гуда, все нормально. Если фильм хороший, плевать. Бесят штампы – гопницы в драных колготках и с пирсингом на морде – с интеллектом айкью сто шестьдесят баллов. Или эта вечная морковка. Заметила, во всех фильмах они режут морковку! И почему, когда баба встает с кровати, прикрывает себя какой-нибудь тряпкой, если в комнате никого?

- Как никого? Режиссер, оператор, дядя с фонарем – осветитель…

- Ладно, проехали.

- Генри…

- Ну?

- Хочу тебя спросить, ты только не обижайся. А ты на пенсии, что ли?

- Блядь…

Алинка засмеялась.

- Извини, просто вижу, ты целыми днями дома, никуда не ходишь. Работаешь?

- Нет, я огородил себя от этого. Заработал еще в девяностые, живу на дивиденды…

Врал, конечно. Ничего особенного он не заработал ни в девяностые, ни потом. Были солидные гонорары, но этим только себя разбаловал. Работа, пенсия… Если привык получать сразу, и тратить не думая, зачем, что-то менять? Возможность не делать, чего не хочется, вот что такое счастье.

Они начинали говорить, едва проснувшись. Он вставал с кровати, она тоже, он одевался и она. Шли по улице плечом к плечу, им уступали дорогу, как слепым, они и были слепы, смотрели друг на друга, и говорили, говорили. Рассказывал чаще он – больше прожил. История заканчивалась, Алина с изумлением обнаруживала себя в очереди в каком-нибудь супермаркете, или во дворике с обосанным снеговиком, огарками новогодних петард и созвездиями конфетти на талом снегу…

                              ***

- Ты не будешь это смотреть.

- Почему? Давай.

Герман сказал, что хочет включить, чего-нибудь «свое».

- Я его знаю! Только забыла, как зовут.

- Пьер Ришар. Вот эта сцена была вырезана, и эта.

- Это как, ради рекламы?

- Какой к черту рекламы! Такого слова-то никто не знал, это было чуждо советскому человеку. Просто нельзя было показывать западное изобилие, особенно, в продуктовых магазинах. Мне очень нравились в зарубежных фильмах магазины грампластинок, как люди часами разглядывают товар в ярких конвертах…

- Неужели ничего не было?

- У друзей были пластинки – Абба, Бониэм, Демис Русос, откуда, понятия не имею, в магазинах это не продавали.

- А я читала, СССР – это хорошо.

- Наверное. Я-то кусочек застал, с армии вернулся уже в другую страну. Думаю, СССР хорош для быдла – все одинаковые, лозунги какие-то эфемерные, в детстве я их не понимал, а потом они сами исчезли. Ха! Помню, Америку показывают в новостях, ну там, как обычно, одни наркоманы, да безработные. А я глаз не мог оторвать – бродяги в джинсах, которые не видать мне во веки веков, клетчатых куртках, кепках «Нью-Йорк янкиз». Какой-то был обратный эффект от пропаганды…

Весна ломилась в форточки, высох асфальт во дворе-колодце, Алина, если ее не было несколько дней, первым делом распахивала окна, собирала пустые бутылки в пакет, мыла посуду.

А он все говорил, будто она не уходила.

- Разочарование, первое в жизни! Ха! Как-то в первом классе или втором, в общем, маленький я был еще совсем. Пошли с классом в театр на спектакль по сказке Джанни Родари. Ну, свет погас, музыка, хуяк, на сцену выскочил Чиполлино. Ибические силы, это был дядька в лосинах и белой рубашке широкоплечий с могучими яйцами. Редисочка оказалась разбитная пожилая блядь, принц Лимон тщедушный алкаш. А я-то уже читал книжку и смотрел мультик, там было все по-другому…

Иногда, Герман, вдруг, замыкался, как человек, который внезапно вспоминал, что болен неизлечимо. Еще дышится легко, смеешься сам и смешишь других. Но болезнь притаилась в потоках крови, болотах лимфы, лабиринтах слепой кишки, или еще где-нибудь. Равнодушный врач уже все сказал, выписал ненужные лекарства, остается только ждать…

Барабанщица снова стала мелькать в сновидениях, пока еще очень бледно и тускло, на обрывках смысла. И она пришла, во весь рост, вместе со всей своей армией…

Хорошо, что Алины не было, она не звонила, не приходила второй день. А, вдруг, была? И убежала среди ночи и больше не вернется. Надо подождать, пока память проморгается…

А что же тогда было?

…Ржание лошадей. Солдаты в шинелях толкали из грязи телегу. Он видел это все из сарая, смотрел в щель между досками. По дороге, взбивая слякоть в огромных лужах, двигалась мимо конармия. Из избы напротив вышли несколько красноармейцев, направились к нему. Дверь распахнулась, его выволокли на улицу, проводили грубо в ту самую избу и оставили ждать в сенях. Рядом на полу сидели еще несколько трясущихся мужичков, у всех были связаны руки. Он пока ничего не понимал, один мужичок плакал, красноармейцы слонялись мимо из избы на крыльцо и обратно. И вот, позвали всех сразу…

В горнице вокруг стола, четверо в кожанках и портупеях, склонились над картой. Тусклая лампа на длинном, крученом шнуре утопала в никотиновом тумане…

Самый старший седой дядька с добрым лицом обернулся и весело спросил:

- Ну что, братцы, с вами делать прикажете?!

Все обернулись. Один из командиров задел фуражкой лампу, та качнулась, осветив на мгновение угол комнаты. Какие-то лица, и среди них – она, сидит в углу и глаз не сводит…

- Наздратенко!

Вошел красноармеец с винтовкой.

- Возьми с собой еще двоих и давай, где-нибудь подальше…

Мужики запричитали, старший отвернулся, положил ладонь на карту, продолжил прерванный разговор. Кто-то командовал насчет обеда. Про них сразу забыли кроме Наздратенко, он вытолкал пленных в сени…

Вдруг, раздался грохот, дверь снова распахнулась, усатый в фуражке крикнул конвоиру:

- Этого оставь!

Мужичков увели, усатый спросил:

- А ты чего без сапог?

Хлопнул в ладоши и заорал:

- А ну-ка выдать ему шикарные…

Последнее слово он выцедил сквозь зубы, прищурившись злодейски. Выскочили откуда-то бородатые в папахах, потащили, уронили, поволокли, голую ногу закинули на козлы. Один крепко обхватил колено, второй натянул сапог.

- Теперя не слятить.

Еще один достал из кармана несколько гвоздей, и стал забивать их в каблук короткими точными взмахами молотка. Гвозди прошивали подошву, дробили кости. Ржавые наконечники выскакивали с наружной стороны стопы, кровь хлестала из голенища, бородатые зверски хохотали…

Она смотрела сверху, ее перевернутое лицо с открытым ртом и бровями, скосившимися в жалобный домик, дергалось в такт ударам молотка. Она сунула руку ему в оскаленный криком рот, схватила за язык и дернула, он услышал треск разрываемой плоти…

Орал долго, крик ушел в дыхательный спазм и тяжелый кашель. Едва вывалился из параллельного измерения, сном это нельзя было назвать, он еще дергался, как марионетка или эпилептик и заорал в потолок картавым от увечий ртом:

- Пошла нахуй!

Как теперь спать? Еще несколько таких «сеансов» и она добьет его, прихлопнет физически прямо во сне. И почему явилась через двадцать лет? Не значит ли, что он скоро подохнет, и она там его ждет. А если правда, что ад существует, для него он будет выглядеть, примерно, так…

Герман хромая бродил по квартире, сто раз проверил, включен ли звук в телефоне. Ноги ныли фантомной болью, во рту единственная рана – он прикусил верхнюю губу, это не страшно. Смотрел в окно, сидя на подоконнике.

Он всегда сидел на этом месте, когда звонила Алина и говорила – скоро буду. Слышал ее шаги эхом, потом падала тень из полукруга подворотни, ее плечи и капюшон, носки ботинок и джинсовые коленки. Он все ей расскажет, ну почти все, если не испугается, пусть живет здесь и всегда будет рядом. Он даже повеселел.

Впервые она не ответила на смс-ку. Подождал десять минут…

- Алло…

- Привет. Я в полиции, мама умерла.

- Тебе помочь?

- Не, пока не надо. Перезвоню.

Алина сидела в коридоре отделения на диванчике, зачем сама не знала. Уже подписала все, что ее просили, и должна давно быть дома. Просто была ошарашена «справедливостью», наивно ждала, вдруг, ее позовут, станут извиняться и просить прощения. А если бы не подписала, зависит ли вообще, чего-либо от ее росписи?

Врач констатировал смерть от естественных причин, что-то с сердцем. Полицейскому в отделении Алина сказала, что мать звонила последний раз в полночь, говорила, что ее заперли в какой-то подсобке, просила вызвать милицию и что ей плохо. Мужчина в форме пожал плечами – свидетели говорят совсем другое…

Вот они стоят в коридоре, толпа «свидетелей». У них были круглые от праведного гнева глаза. Встали кружком, что-то шепотом орали, махая руками. Алине показалось, что слышала знакомые слова:

- Чахабили! Хачапури!

Через минуту вышел и этот в форме с папочкой под мышкой. Запер кабинет, взглянул на Алину, та на него…

- Здесь не надо сидеть, идите домой.

- Извините…

Она шла сквозь толпу «свидетелей», вдыхая смрад из распахнутых ртов, чувствуя занозистые взгляды на своем лице. Шла, глядя вперед, и почти улыбалась. Рухнуло ее детское понимание жизни, здесь все легко и просто решилось в пользу денег. А ведь, как замечательно полиция несколько лет назад, избавила ее от отчима. Как он верещал в лифте, Алина еще помнит, будто это было вчера, щелчки по ебальнику и грохот кабины о стены шахты…

Заплакала только когда пришла домой. Включила телевизор, последний раз она его смотрела, наверное, еще в детстве. На экране мелькала какая-то невероятная чушь, но это именно то, что сейчас было нужно.

Кто-то стучал в дверь, она сделала звук тише, никто не должен видеть ее слез. Она справится, одна. Позвонила на работу, сказала, что не придет в ближайшие дни, и неплохо бы получить зарплату, а то похороны, все дела…

В морге какие-то мужчины в белых халатах помогли поставить гроб в специальный автомобиль. В крематории все в обратном порядке, и везде денежки, денежки каждому за доброту и сочувствие. Отстояла очередь одну, другую, третью, наконец, получила урну с прахом, пошла искать «бригадира».

Дядя в синем комбинезоне замуровал мать в стену, присобачил табличку с именем и датами. И только тогда Алина почувствовала, как одинока. Глотая слезы, бежала на маршрутку по асфальтовой равнине мимо серых корпусов, задыхаясь вонью из печей. Скорее отсюда домой, в ванну, смыть с себя запах крематория и согреться, она страшно замерзла.

- Алло.

- Ну как?

- Все…

- Приезжай.

- Да-да...

- Собирай вещи и ко мне.

- Хорошо.

Что ж, ближайшее будущее хоть не в тумане. И что собирать? Все вещи на ней…

Лифт был сломан, поднималась пешком, почти пришла. Струйка пота скатилась по виску… На площадке между этажами, где мусоропровод ее ждал тот самый, из полиции. Он улыбался, руки держал в карманах пальто.

- Привет. Я к тебе.

Это было внезапно. Чего еще ему надо?

Его лицо свело в страшную маску, перекосило маньячной свирепостью, это был уже не полицейский. Бежать бесполезно, она встала в боевую стойку – руки вниз вдоль тела. Кричать тоже забыла, наверное, еще сомневалась…

Убийца растопырил руки, пальто распахнулось, он превратился в гигантскую белку-летягу, бросился на нее. И тут же заверещал, схватившись обеими ладонями за пустую глазницу. Она бы его убила, или оставила слепым на оба глаза, если бы не электрошокер. Алина упала, он прыгнул сверху, вбивал ее голову в каменный пол, месил лицо кулаком, разбил пальцы о зубы.

Ему показалось, что она уже не дышит, но для верности решил сделать контрольный выстрел – сломать горло, задушить двумя руками...

…Этажом выше брякнул ключ, раздались детские голоса. Убийца ошалел, он подвывал от страха, руки тряслись с безумной амплитудой. Она покалечила его! Как это могло случиться?! С ним? Подобрал глаз, вытер лицо подолом рубашки, легкими шагами побежал вниз по ступенькам. Успел вытащить щепку между дверями лифта, кабину тут же вызвали наверх...

                              ***

Алина сидела, обняв колени. Поле с высокой травой тянулось до горизонта, наяривало солнце, в гуще клевера жужжал невидимый шмель.

Она встала и пошла по дороге, ветер надувал платье, хрустел песок под сандалиями. Вокруг поле, поле в какую сторону ни глянь. На шоссе, тут же неподалеку, увидела остановку. Просто лавка и железный столбик с грязной табличкой, на которой едва виднелась буква А.

Вдалеке показался автобус, Алина была уверена, что ее не забудут, не проедут мимо. В салоне было несколько пассажиров бабули да старики. Поздоровалась со всеми, с водителем тоже. Села у окна…

Выскочили на насыпь, казалось, они летят на легком самолете. Внизу поля, ручьи с заросшими берегами, перелески, деревенские домики на горизонте. Потянулись дворы с вываливающейся через забор зеленью деревьев. Шоссе закончилось на площади с каменными зданиями. Все, как везде: магазин «стекляшка», киоск «союзпечать», еще несколько старых пыльных домов непонятного назначения с вывесками у входа, скорее всего, какие-то конторы.

- Приехали.

Водитель открыл все двери, выпрыгнул из кабины и куда-то ушел. У магазина кемарили несколько собак, один пес хотел, что-то сказать, даже приподнялся на передние лапы, потом передумал, лег обратно. Больше никого на площади не было…

- Костя Образин пьет бензин?

- Чего?!

Алина обернулась. За ее спиной стоял импозантный мужчина в джинсовом костюме, он разглаживал ладошками «финский домик» на голове, еще у него были пышные усы, он улыбался.

- Вы из Посадского?

- Нет…

- Жалко. Костю Образина давно не видел, шурин мой, все стонет по утрам – дай хоть бензину. Как он там, интересно, говорят, поднялся на девяносто пятый перешел!

И мужчина заржал на всю площадь. Залаяли собаки.

- Ах вы!..

Он комичной тараканьей походкой подбежал к животным, схватил одного пса за четыре лапы и закинул себе на шею. Получилось вроде воротника.

- Пойдемте танцевать!

Алина смеялась, мужчина весело шевелил бровями, барбос лизал ему ухо.

- Хорошо, пойдемте. Только поставьте собаку на место.

Алина подумала, господи, куда я попала. Но на душе было спокойно и даже весело.

Музыка шумела из распахнутых дверей сельского клуба. Неподалеку на бревнах сидели несколько молодых людей. Один парень в ватной куртке на голое тело и с красивым лицом, как у ковбоя, разливал водку. Другой рассказывал:

- Все на кладбище ушли епт, баба Саша одна осталась дизайн на столе наводить, да Глухой на огороде с навозом корячился. Тут Горох с Витюней приползают, три дня где-то шлялись, голодные были, увидели такой бонсуар в хате, и давай жрать – полоскать! За пять минут, как пылесосом полстола очистили. Баба Саша вернулась из погреба, а те сидят, рыгают, водку из горла сосут. Саша орет, Глухого за плечи в дом тащит… Тот увидел разор такой, вставную челюсть изо рта в карман переложил и давай племянника с другом вилами чертить! Витюню на «скорой» в город увезли, а Глухому что, у него белый билет…

Алина присела на бревна. Ковбой протянул ей пластиковый стаканчик:

- Давай с нами, красатуля.

Хрустнули стаканчики, бутыль лимонада пошла по кругу…

Из клуба вышли девочки, прикуривая на ходу, тоже присели рядышком. Парни стали кривляться, метать ножи и топоры в стену сарая. У одного было настоящее, видно, что самодельное копье с крепким наконечником. Через полчаса Алина уже знала некоторых по именам. Мальчика с копьем звали Аля, блондина, вышибающего броском топора доски из стенки сарая Джоном, пацана на костылях с перебитыми ногами Пепсом. Ковбой пока не представился. Он огромным ножом ковырял в бревне какие-то буквы. Алина спросила:

- Вы чего такие воинственные?

- Ефимовские должны приехать, третий день ждем!

- До смерти, что ли биться будете?

- Они первые начали. Нашего в электричке порезали, кишки выпустили, двух девчонок изнасюгали. Беда с ними, их больше – поселок длинный, тюрьма рядом…

Аля подошел, похвастался своим копьем:

- Булавка моя, ДСП с пяти метров пробивает. Вот так!

Он замахнулся, и копье с визгом прошило сырую дверь сарая. Еле-еле они с Джоном вытащили кол обратно. Аля спрятал его между бревнами.

- На самый крайний случай, - пояснил он.

Кто-то принес мешок сухарей на закуску, Алина макала их в лимонад, особенно ей понравились из булки, пересыпанные черным сахаром. Небо посерело, скорее даже – посеребрело, если есть такое слово. Надвигались сумерки. Ей казалось, что она в какой-то горной долине – так скучковались облака, выстроились и застыли в горную цепь. Было так хорошо. Она даже не думала, что надо идти или ехать куда-то дальше. Вокруг смеялись и танцевали прямо на улице, музыки хватало на всех…

Неожиданно из клуба вынырнул джинсовый друг, он успел изрядно наклюкаться. Крутился волчком, при этом, выкидывая вперед ноги и махая руками. С бревен ему кричали:

- Гена, мухи! Мухи!

Центробежная сила унесла его к забору, произошло столкновение, танцор рухнул и потерял сознание.

Алина смеялась так, что стала икать. Остальные попадали в траву, держась за животы, корчась в припадке.

Когда все отдышались, заползли обратно на бревна и протянули Ковбою стаканчики… и, замерли. Что такое? Алина завертела головой. Кончилась песня, стало тихо. Парни и девчонки застыли в тех позах, в которых их застигла музыкальная пауза…

Просто все знали эту пленку наизусть.

Из клуба грянуло! Ди-джей, или кто там дирижировал, врубил колонки на полную мощь!

Шарап, энд слип виз ми,

Камон, вай донт ю слип виз ми

Шарап, энд слип виз ми

Камон, ага энд слип виз ми…

Никто не выдержал! Все соскочили с бревен и бросились в пляс – перелом! Подкидывая колени к подбородку, подпрыгивая и ныряя, выкручиваясь наизнанку ломая туловища в сумасшедшие зигзаги…

Ю а янг, ю фри-и,

Вай донт ю слип виз ми?..

Джон агонизировал на земле, пытаясь смастерить брейк-данс, Алина с Ковбоем на крыше сарая изображали какой-то эфиопский рок-н-ролл. Даже Пепс, словно игрушечная обезьяна, крутил сальто между своими костылями, падал, лихо вскакивал и опять – хоп, ноги наверх. Один лишь Гена спал под забором, причем в интересной позе – на боку, согнув руку в локте и подперев ладонью голову, будто телевизор смотрит…

Шарап, энд слип виз ми,

Камон, вай донт ю слип виз ми

Шарап, энд слип виз ми

Камон, ага энд слип виз ми.

Шарап, шарап, шарап…

Ю а янг, ю фри-и,

Вай донт ю слип виз ми?..

Песня закончилась, но публика требовала – еще! Серега, еще давай!..

И тут Алина увидела маленького мальчика, кем-то забытого или потерявшегося. Он стоял на перекрестке пыльных деревенских улиц, смотрел на нее и плакал. Алина протолкалась сквозь толпу, подошла, она тяжело дышала, лицо болело от смеха.

- Ты чего?

- Пошли я тебя спрячу, - он взял ее за руку.

- Что случилось? Кто ты?

Не ответил. Алина обернулась, жалко было уходить, дансинг продолжался…

Они повернули за угол.

- Как тебя зовут?

Мальчик молчал, по-деловому отворил калитку в заборе. Зашли в дом – маленькая хибарка с верандой и одной, необычайно уютной, комнатой. Алина рухнула на кровать, мальчик достал из коробки игрушечный паровозик, сел в кресло у окна.

- Где родители-то? Ладно, не хочешь не говори.

Она смотрела на яблоню за окном, тянувшая свои ветки прямо в форточку, будто здороваясь с ней. Окно простое, испачканное по краям замазкой, стопка журналов пылилась на подоконнике. Журналы из тех времен, которые называют «советские»…

Прошло какое-то время, чавкал железный будильник на столе, Алина села на кровати. За окном стемнело, даже не заметила, как уснула. Горела лампочка, свисающая с потолка на перекрученном проводе. Мальчик играл на полу, катал игрушки на колесиках.

Вдруг, он вздрогнул. На улице раздался вопль, кого-то убивали. Он посмотрел Алине в глаза, секунда, другая. И тут она узнала его, узнала всем своим женским сердцем, ахнула и не могла оторвать взгляда от карих, таких же, как у нее, глаз…

Мальчишка был мужиком, он сделал то, что нужно было в данный момент, встал на цыпочки и выключил свет. Приставил указательный пальчик к губам:

- Сиди тихо, я скоро.

Он ушел. На улице снова начали орать, завыли собаки…

Алина опомнилась, бросилась тоже прочь из дома. Побоище шумело на соседней улице, в той стороне, где клуб трещал пожар. Над домами, в небо рвались оранжевые лоскуты пламени. Она пролезла в дырку в заборе, огородами зашла со стороны сараев. Пес от лая сорвался на хрип, цепь его была натянута, как струна…

Из всех окон и дверей клуба полыхало огнем, никого вокруг, все разбежались. Чуть не закричала, захлопнула рот ладошкой. Увидела Алю. Аля своим же копьем был приколот к стене сарая, словно бабочка. Ноги его едва касались земли, голова поникла, легендарная пика вошла под сердце почти на всю длину.

Далеко по улице мелькали тени, в шуме пожарища не было слышно криков. Но она все равно расслышала, что ее зовут.

- Эй!

У столба в желтом конусе света стоял Ковбой. По пояс голый, волосы дыбом, он делал какие-то странные движения головой, могло показаться, что он пытается зубами распутать веревки на запястьях. Алина подбежала и отскочила назад. Такого она еще не видела. Кисти рук Ковбоя были отсечены и он, трясущимися обрубками сжимал сломанную, всю в крови сигарету. Как ни в чем не бывало, спросил:

- Ну, как дела? На, прикури мне, а то видишь никак теперь…

И ткнул культяпками Алине в лицо, она успела разглядеть ровные срезы костей и кровь текущую, как из бутылок…

Она бежала по улице, шарахаясь от света фонарных столбов, на перекрестках кто-то, кого-то догонял, Алина нырнула в кусты. Порвала в клочья платье. Безголовое туловище схватило ее за плечи и тут же осело в канаву…

Самое страшное, что неизвестно было куда бежать. Везде дрались, избивали, орали во всю глотку и скулили. Неожиданно выскочила на площадь, милицейский УАЗик светил фарами. Не может быть! Милиционеры толстые без фуражек, таскали раненых и трупы на середину площади.

Знакомый парень, она его видела днем на бревнах, сидел на земле, прислонившись спиной к столбу в круге электрического света. У него была снесена черепная коробка, от каракулевых половинок мозга шел пар. Парень, что-то напевал, шевеля коленками, разглядел Алину, та стояла у витрины в жидком мареве неона, улыбнулся и умер…

Милиционеры пропали, тихо стало на площади и окрестностях. Алина хотела уже крикнуть, позвать на помощь, но топот десятка ног в черном провале улицы, заставил снова окунуться в чернильный омут за крыльцом магазина.

Здоровенные мужики, сжимающие в могучих кулаках остро заточенные полоски железа, выбежали на свет фар служебного автомобиля. Заходили по площади, разглядывая тела на земле, расталкивая их ногами. Алина заплакала, она испугалась, выглянула всего на секунду, увидела, как блестят мокрые, неимоверно страшные рожи и сверкают мачете. Она решила, что ищут именно ее. Скорее всего, так и было. Потому что, главный гоблин заорал:

- Ее нет! Ищите!

И тут, она почувствовала на лице холодной ветер, легкий сквозняк откуда-то из-за стены магазина. Сырое и душистое дыхание хвойного леса. Очень тихо, вдоль стены дошла до забора между домами и нащупала калитку. Деревянная дверь была закрыта всего лишь на несколько мотков проволоки…

Лес был далеко, сначала надо было бежать полем, спотыкаясь на кочках. Она уже преодолела половину пути, как за ее спиной заверещали от счастья, завизжали и бросились в погоню. Алина неслась, как антилопа, без оглядки, падая и кувыркаясь.

Лес черный и ужасный – спасение. Дальше бежать не было сил, она упала под лапы первой же густой раскидистой ели, прямо на пороге леса. Засыпала себя колючим лапником, белые ноги мгновенно выдадут, сунула в рот подол платья, что бы затаить дыхание и закрыла глаза.

Через минуту раздался хруст разрубаемых веток, преследователи замерли в нескольких шагах.

- Тише!

- Далеко не уйдет.

- Пошли. Шеренгой…

Их шаги затихли. Алина слушала скрип деревьев на ветру, шорохи и уханье ночных зверюг. Она окоченела от холода и страха, убедилась, что рядом никого из людей, встала на ноги…

Ярко светила Луна, Алина увидела серебряный хвост дороги, петляющий через поле. Птица прощалась из леса – жииить-жииить-жииить. Алина шагала, обняв себя за плечи, и разглядывая звезды, казалось ей, что это она отталкивает Землю, сама стоит на месте…

Взошла на холм. На вершине было крохотное старинное кладбище под ветками сытых тополей. Она присела на скамеечку у оградки и с высоты холма увидела Европу в дрожащих многоточиях автострад. Узнала итальянский сапог и вымя Греции, черные провалы дремучих лесов Германии, яркие созвездия мегаполисов: Берлин, Париж, Вена, совсем рядом под ногами: Варшава и Будапешт. И очень далеко, фиолетовый полукруг Атлантики…

И снова кто-то догонял, поднимался по дороге на холм. Она не испугалась, шаги были легкие, тихо хрустела пыль, ребенок или женщина…

Мальчик, он все еще держал в руке паровозик и был, как всегда грустный. Луна, как раз вспыхнула из-за туч необычайно ярко.

- Ты куда? – прошептала Алина.

- Показать тебе дорогу.

- А ты?

- С тобой мне нельзя.

Мальчик не смотрел в глаза, будто нашкодил. Блеснула слеза на его щеке. Он вздохнул и сказал:

- Последний раз голос мой слышишь…

- Нет, стой!

- Алина, слышишь?

- Ты меня слышишь?

Она открыла глаза…

                              ***

Утром Герман пошел к ней на работу. Сказали, ее не будет несколько дней. Сообщить адрес решительно отказались. Он строил версии: потеряла телефон, набухалась. Можно подождать еще сутки, посидеть на подоконнике…

На следующий день нашел ее, обзванивая больницы. Взял пачку денег, и поехал туда на такси.

- Вы кто?

- Родственник.

- Пришла в сознание, уже перевели из реанимации в терапию. Состояние стабильное, вероятно, сотрясение мозга, сломаны нос и нижняя челюсть, выбиты зубы, гематомы, естественно. Будем все зашивать – брови, губы. Кстати, вы привезли полис?

- Я хотел бы перевести на платное отделение.

Сразу ее узнал в шлеме из бинтов. Одни глаза и улыбка. Она замахала рукой, будто рисовала в воздухе. Герман понял. Выпросил у медсестры авторучку и лист бумаги. Подложил журнал под бумагу, она долго выводила рукой буквы, наконец, протянула записку.

«Найди мою куртку в кармане ключи от квартиры (адрес) привези, что найдешь из одежды для больницы и тапки. Я соскучилась»

И уснула.

Сон, сон днем и ночью, в перерывах манная каша и сладкая вода через трубочку. Телевизор, телефон – исключено. Герман не задавал вопросов, старался вообще не говорить, боясь за ее здоровье.

Приходили из полиции, Алина написала в блокноте, что ничего не помнит, как поправится, позвонит. Только они ушли, Алина протянула Герману записку:

«Надо сматываться»

- Почему?

Она принялась елозить карандашом по бумаге, в одном месте долго натирала грифелем спираль, изображая, вероятно, какую-то иступленную пустоту. Обессилев, отдала рисунок Герману.

На листе была изображена квадратная голова с одним, глазом, вместо второго страшная дыра, рот уходил за уши, как у змеи. Там, где должны были быть плечи, два маленьких прямоугольника со звездочками и полосками.

- Полицейский?

Алина едва кивнула, протянула руку и пошевелила пальцами – дай сюда.

«С нашего отделения. Мне страшно. Чего я ему сделала?»

- Заяви на него.

«И что ему будет? Он потом придет и добьет меня»

- Первый раз вижу милиционера с одним глазом.

Он называл полицию старорежимным словом – милиционеры.

«Это я постаралась, поэтому и…»

Почерк Алины стал более размашистый и «докторский». Уснула. Карандаш упал на пол…

Герман думал, как помочь. Да, надо уходить. С полицией бодаться никому не хочется, особенно ему. Какая-нибудь проверка документов, просто так, где-нибудь на улице, и все, его закроют навсегда.

Он разглядывал портрет на листе бумаги. Рисунок довольно-таки неплохо исполнен, как художники, которые быстро малюют шаржи. То есть, несколькими штрихами характерные черты лица, присущие индивидууму. Если она вынула ему глаз, он, скорее всего, давно бы ее нашел. Что-то не так. А если ситуация мутная, выход один – бежать.

                              ***

Алина проснулась, сразу почувствовала свежий морской воздух, сделала глубокий вдох. За окном не осточертевшие облака, а сосновый лес. Окно было большое, почти до самого пола. Сквозь сосны она видела блеск моря, слышала шорох волн и вопли чаек. Пока спала, ее бережно вместе с кроватью, перевезли в пансионат на Финском заливе…

Здесь были все нужные врачи и лекарства. Она быстро поправилась, ей сняли повязки и шину. Жили в комнате с отдельным входом. Алина ела по несколько раз в день и много, снова превращалась из скелетообразного неврастеника в саму себя. Они гуляли среди валунов на заливе или в сосновом лесу по колено в зарослях черники. Алина прыгала по камням на берегу и смеялась, была счастлива, как может быть счастлив человек, выкарабкавшийся из глубокой могилы.

- Что дальше, Элли?

Они так звали друг друга – Генри и Элли.

- Дальше? Будет все, как должно быть... Мне нечего предложить тебе взамен. Себя? Мы и так вместе. И, главное, спасибо, я бы умерла, если б не ты. Снова тебе должна: врачи, эти сосны на берегу, палата с большим окном, даже не могу представить, сколько это стоит…

- Ничего ты мне не должна. Будем считать, я купил у тебя это лето. Каждый год я подыхаю весной и воскресаю осенью. Хорошо, если можно уехать далеко в лес и ждать сентября. В городе окна настежь, лежишь дома, а кажется, что во дворе на скамейке, все так громко, будто специально. На улицу не выйти, сразу солнце в лоб или какой-нибудь петух на электросамокате. Ненавижу лето. Так что спасибо – тебе. А еще когда ты рядом, мне не снятся кошмары. Удивительно. Иногда ночью меня швыряет куда-то и это даже не сон, там со мною делают, что хотят и я ору до кровавого хрипа.

- И все помнишь?

- Конечно.

- Расскажешь?

- Нет.

Герман бросал камешки в воду, пытаясь запустить «блинчик». Они еще ни разу не выясняли отношения, не задумывались – что же будет дальше. Спали вместе, этого хватало, может, губы, руки и все остальное говорили больше, чем слова. А теперь вообще не до романтики.

У Алины не было версий – за что? Из-за квартиры? «Эти» послали, подумали, она будет жаловаться? Может, он просто маньяк? Понятно одно, он пришел убивать и дело свое не закончил. По ночам Алина ежилась от этой мысли, прижималась к Герману, свернувшись в фасолину, так было спокойней за железными плечами. Ненадолго страх отпускал.

- Алина…

- Чего?

- Если, я найду их всех. Что будем делать?

- Сам знаешь…

- Тебе есть куда уехать, потом?

- Бабушка приглашала к себе, звонила ей, когда мама умерла. Это далеко…

- Я не должен знать, где ты и с кем.

- Как скажешь...

- Завтра уеду на несколько дней, потом начнем.

                        ***

Герман зашел домой за деньгами, в полдень был в кафе у Исаакиевского храма. Смотрел через плечо на мельтешение толпы в отражениях намытых витрин, оборачивался на звон дверного колокольчика. Неделю назад он уже был здесь, сегодня должны принести ответ…

Человек в парике покачал головой:

- Денег должен…

- Да похер. Что там?

- Все верно, клиент твой уволился из органов по инвалидности. Где сейчас сведений нет, прописан у матери, но вряд ли там живет. Виз открытых не имеется, значит, где-то в России. У него кореш – начальник полиции уездного города N. Несколько лет назад эта парочка попала под колпак собственной безопасности, прямых доказательств не нарыли, но твоего понизили в должности, а этого начальником в область. Слушок есть, что одноглазый теперь охотник за головами, лицензию недавно получил на ношение, хранение. Недавно выловили одних душегубов, официально – местная полиция, там гонорар был неплохой, думаю, это он. Остальные, кого ты ищешь… не поверишь, в том же городе N. В городе их павильоны все снесли под строительство, они перебрались в область, там большая диаспора. Да где их только нет. Один засветился по базе санэпидемстанции, работает в кафе, вот адрес. Наверное, и твой пират, где-то там. У меня все.

- Сколько?

- Давай еще столько же, пришлось аналитиков дергать.

- Без проблем.

                              ***

Сорок минут на маршрутке, и ты в уездном городе N. Как и везде, архаичный центр опоясывают кварталы пятиэтажек, за ними новострой пафосный и многоэтажный.

Герман сидел за столиком «шавермы», разглядывал в телефоне дорогу на карте, кротчайший путь до нужного заведения. Кушать здесь он не собирался, до тошноты ненавидел вонь пережженного маргарина. Быдло хавало с удовольствием, потный узбек только успевал заворачивать.

Он пошел туристической тропой через парк, мимо дворца на берегу длинного озера. Вышел прямо к придорожному кафе. Здесь пахло жареным мясом, много иномарок и полицейский «патриот» стояли на стоянке. Люди в форме обедали на террасе.

Герман включил камеру и приложил телефон к уху.

- Да, совершенно верно…

Листал меню, вертелся в разные стороны, говорил громким шепотом:

- Я вас понимаю, но и вы войдите в мое положение…

Повезло. Хозяева сами обслуживали дорогих гостей на террасе. В ожидании заказа, он вышел на улицу, не прекращая разговора. Камера снимала все объекты в орбите кафетерия, одушевленные и не очень: пассажиров «патриота», любезный персонал, задворки...

Ну вот они, и что? Заказал водки, может, мысль какая-нибудь клюнет. Ничего не умное не лезло в голову…

Решение пришло, когда он дошел почти до остановки автобуса. Быстро вернулся, хлопая по карманам и оглядываясь, будто, что-то забыл.

- Извините…

На стеклянных дверях висело: «требуются». Он запомнил цифры, отрывать листочек не стал – камера висела над входом. Только отойдя на приличное расстояние, забил номер в телефон. Есть!..

                              ***

- Где работаете?

- Я директор пятерочки.

- Ой…

Бабуля в умилении закусила палец, посмотрела на Германа из-под очков.

- Новый магазин будет, где сейчас дом-музей. Надо наладить логистику, программное обеспечение, укомплектовать персонал…

Закидал бабку терминами: аутсорсинг, клининговая компания, кассовый узел…

- Жить один будете?

- Пока да, потом подъедут жена и дочь.

Бабуля сказала, что ей сегодня снились голуби. И вот счастье. Еще бы, Герман заплатил сразу за три месяца.

На такси съездил в гипермаркет, купил подушки, постельное белье, много чего по мелочи нужное в быту.

Вечером вышел во двор, присел на лавку. Окружающая реальность швырнула в прошлое...

Все, как очень много лет назад – ни машин, ни людей. Только пятиэтажные коробки в зарослях дикой сирени, космический корабль из железных прутьев рядом с песочницей, прошлогодние сухие листья на капоте старого «москвича» и, главное, тишина. Тишина, та самая ипостась, которую жаль больше всего из ушедшей эпохи.

Единственный город в памяти навсегда – огромный черный и серый, но от этого не менее красивый. Блеск Невы в гранитных ладонях набережных, Ростральные колонны и отчим в широких штанах. Он фотографировал их с мамой на стрелке Васильевского острова у Ростральных колонн. На заднем плане автобус с туристами, прогулочный «Метеор», киоск «Союзпечать» рядом со ступеньками Военно-морского музея, Зимний дворец на том берегу. Воспоминания, как дрожащие кадры кинохроники…

Теплые июльские сумерки дышали вонью подворотен и жаром коммунальных кухонь. Он помнил асфальтовые реки улиц и переулков, телефонные будки без стекол, вытоптанный газон у пивного ларька…

Черно-белый город улыбался сам себе в отражениях пыльных витрин. Падающее за крыши солнце, зажигало костер в бутылке портвейна. Отчим с друзьями пили вино из стаканов под скрип качелей и стук мяча на детской площадке…

Вдруг, женский крик:

- Мартын ушел!

Сразу беготня, баба молодая рыдает на ступеньках в парадной. Это она кричала.

Отчим всегда говорил:

- Мартын это вам не хуянэ из балета Гаянэ.

Или:

- Надо было, как Мартын сделать…

Всегда был прав этот Мартын. И вот он ушел. И у всех лица, будто война началась. Забегали туда-сюда, никто не знает, что делать.

Отчим отыскал его в очереди в винном отделе. Никуда он не пропал, просто поругался с женой. Обычный мужик с усами, в пиджаке, широких штанах и тупоносых ботинках на каблуках. Аплодисменты. Фалды пиджака оттопырены, движение рук, и новая бутылка пошла по кругу.

И сразу жизнь продолжается, все так же несутся троллейбусы по проспекту, шевелятся очереди в кафе и кинотеатры.

- Я Будулай!

Отчим орет на кого-то в подворотне. Страха нет, дети смеются. Он никого не мог обидеть этот невысокий мужчина с усами «как у Мартына»…

После такого натиска воспоминаний, Герман решил зарулить в магазин. Нажрался в новой квартире под клипы Madness и вырубился до утра.

Утром разбудили вопли за окном. Наркоманы морды крысиные визжат, толкаются. Самки их плоскожопые косят бельма блядские. На тысячу километров во все стороны бескрайней России матушки, в каждом таком дворике до сентябрьских ливней будут блеять, верещать, слушать свою поганую музыку с телефонов. Зачем живешь ты, мразота?..

Центральная улица была прекрасна, с православным храмом, магазинчиками сувениров, террасами блинных. Центр деловой активности «билайн – шаверма», возня у алкомаркета, стоянки электросамокатов, туристы...

Герман с большой бутылью пива сел на скамейку, долго ждать не пришлось.

- Отец, четыре рубля...

Герман вытащил из кармана комок денег, послюнявив палец, отстегнул пятихатку.

- Будет твое.

Отправил гопника домой за паспортом. Тот вернулся с другом, на всякий случай, таким же пыльным, придавленным жизнью.

В салоне «билайн» очередь, воняло прелыми узбеками. Их здесь в стеклянной коробке было много, сидели на корточках, разговаривали с родственниками по громкой связи. Герман сказал, что подождет на улице.

Гопники полчаса оформляли новый телефон с сим-картой, вышли мокрые, весело блеяли, Герман проверил связь, рассчитался.

Вот теперь точно все. Можно ехать за Алиной. Ее выход.

                              ***

Алина заплакала, посмотрев видео.

- Они?

- Да.

Идею с париком отмели сразу, надвигалась жара, придется работать, могут заметить. Алина подстриглась и перекрасилась в блондинку. Не могла налюбоваться на свое отражение в витринах и окнах автомобилей.

Рано утром Герман проводил ее до входа в парк, дальше Алина пошла по тропинке одна.

Вернулась под вечер. Хозяин сам беседовал, снял копию паспорта. Сказала, другие документы занесет потом, трудовая книжка еще на старом месте работы.

- Короче, у нас две недели.

- Когда на работу?

- Завтра. График два через два по двенадцать часов, но если есть желание, можешь хоть каждый день. Еще спросил, почему здесь живу, а не в Питере. Говорю – бывший преследует, замуж хочет. Мне показалось, он обрадовался.

- Чего делала?

- Обучала одна дагестанка, они с мужем тоже, где-то здесь снимают комнату, хорошая девчонка.

…Через несколько дней, хозяин хлопнул Алину по заднице. Как бы подгоняя, «без задних мыслей». Алина шлепнула его тоже. Он завизжал от радости, аж вспотел.

Однажды под вечер приехали земляки человек двадцать, кафе закрыли. Столы сдвинули, Алина и еще один мальчик подавали еду. Все было чинно, на нее даже никто не взглянул. Гости беседовали о своем, пили вино и грызли баранину.

- Знаешь, я научилась немного по-ихнему.

- Ну-ка.

- Джиджи-аджхаджха.

- Как?!

- Джиджи-аджхаджха!

- Что это значит?

- Ебтваю мать, наверное. Чего ржешь? Знаешь, как страшно было, я одна и это стадо.

- Милиционеры заходят?

- Каждый день. Целуются в десны с хозяевами.

- Прекрасно…

Он пришел к ней на работу. Было много народу, все пьяные. Сел за стол и сразу увидел ее. Посчитал сколько камер, следил за барменом, видимо, земляк или брат хозяина. Улыбается Алине, смотрит ей вслед.

Герман представил, что они, как Штирлиц и его жена на тайном свидании в кафе «Элефант». Можно только украдкой смотреть. Ни жестом, ни взглядом не выдать друг друга. Он не сводил глаз с ее отражения в зеркалах, она едва заметным поворотом головы дала понять, что увидела его. Ходила мимо, обслуживала других…

- Что это за тип за барной стойкой?

- Брат племянник брата или, как-то так. Все про семью расспрашивает – мама, папа есть? И пахом своим об меня трется, на кухне тесно, как я туда, так и он, будто, что-то срочно понадобилось с полки прямо надо мной. Заебал.

- Все тогда, заканчиваем.

- Я убью его первым.

- Надо лицом светануть, - Герман, будто не слышал ее последних слов.

- У нас бабы постоянно щелкают селфи, шлют своим в аул.

- Замечательно, видео с камер придется уничтожить. Потерпи пару дней, улыбайся, коси под дурочку. Обещай им все, что угодно.

- В пятницу корпоратив намечается, будет большая касса.

- Ну и хорошо, я готов. Никого ты не убьешь…

                              ***

Алина смотрела на все в последний раз. Завтра все уже будет не так, она словно прощалась с окружающим миром. Может, следующим вечером – тюрьма, ее подстригут налысо, переоденут в вонючее тряпье…

На кухне и в кабинете какие-то незнакомые морды. Оказалось – повара, приехали помогать. Запахло очень вкусно со сковородок. Алина и еще несколько официантов расставляли столы буквой «П», украшали стены, таскали закуски и бутылки, раскладывали столовые приборы. В шесть часов вечера началось…

Чертова быдлячая музыка резала уши, в раковину наблевали в женском туалете. Алина меняла тарелки, мысленно подсчитывая деньги в кассе...

Одна пожилая тетка звонким голосом пела караоке:

- На солнечной поляночке, не зная чему рад! Сидел кузнечик маленький коленками назад! Он рад, что светит солнышко и зреет виноград! А он такой зелененький коленками назад!

Эта ведьма поймала Алину, обняла за плечи и они заорали хором:

- Нашел себе подругу он, девчонка просто клад! Такая же зеленая, коленками назад!

Песенка была про пьяный дебош насекомых или, что-то еще в этом роде. Алина еле вырвалась...

Боссы счастливые ходили по кухне, подтягивая штаны, смотрели на ее голые коленки и обильно потели. Она уже обещала им сегодня после работы «остаться».

Вокруг щелкали селфи, снимали на видео, она уворачивалась, как могла от глаз телефонов.

Наконец, ди-джей объявил «песню на дорожку» и гости стали выползать на улицу «коленками назад». Долго расходились, вот отчалило последнее такси, хозяин закрыл входные двери, официанты стали убирать со столов. Алину трясло, скорей бы уже…

Все ушли. Остались хозяин и «племянник». Один считал деньги, второй бережно заворачивал вкусную еду в бумажные пакеты, складывал в красивую корзинку, как для пикника.

Племянник все не уходил с кухни, резал жареное мясо на порции, перекладывал зеленью, разглядывал бутылки, их тоже в корзину…

Стало тревожно. Алине давно надо было открыть железную дверь и спрятаться под стол. Она поняла, отчего ей так страшно. Больше всего она боялась, что за дверью никого не будет. И ей придется ехать в ночь неизвестно куда.

- Можно на улицу?

- Скоро поедем уже.

Племянник, что-то крикнул хозяину, тот ответил. Они засмеялись.

- Душно, задыхаюсь.

- Иди. Держу, что ли.

Она сдвинула засов, распахнула дверь. Влажный, прохладный воздух леса, ударил в лицо, она пила его, как родниковую воду…

Герман проскользнул мимо. Раздались хлопки, упал племянник. Через секунду грохнулась на пол туша хозяина. Быстро, как договаривались, Алина первым делом нашла ксерокопию своего паспорта, удалила все письма в компьютере и «облачное хранение», выдернула жесткий диск, оторвала от проводов сервер видеокамер, все это сложила в пакет. Туда же телефоны покойных, золото с их пальцев и потных загривков. Деньги все, что были на столе и в маленьком сейфе, Герман распихал по своим карманам…

Внезапно запиликал телефон хозяина и на экране появилась, неимоверная рожа. Какой-то «брат» весело залопотал, что-либо понять, разумеется, было не возможно. Герман быстро выключил аппарат навсегда. Но не тут-то было. Забарабанили в стекло витрины. Кто-то, сделав козырек из пальцев ладоней, вглядывался внутрь помещения.

- Уходим. Где перец?

- Вот.

Герман рассыпал его на пороге, Алина закрыла дверь на ключ и они скрылись в ночном лесу. Успели вовремя, к черному ходу кафе подъехал автомобиль. В свете фар кто-то стучал теперь в дверь…

Алина переоделась в джинсы, свитер и кроссовки. Спрятала волосы под кепку. Они шли по берегу озера, Герман выкидывал в воду телефоны, золото, пистолет, потом пакет набитый камнями и одеждой Алины. Бульк, бульк, бульк…

Последним в воду полетел ее телефон. Бульк… Какая странная судьба, подумала она, ведь он так ни разу не звонил.

На том берегу жгли костер, орали пьяницы. Герман держал ее за руку, когда они продирались кустами на большую дорогу…

                              ***

Рано утром Алина натянула кепку по самые уши, на глаза очки с простыми стеклами. Так она стала опять неузнаваемой. Ей надо было сматываться отсюда, как можно скорее. Герман насовал ей полные карманы денег...

В городе стала менять купюры, держать их при себе она не могла, было противно. Их слюнявили те, чьи трупы, наверное, еще лежат на кухне ресторана...

Купила жетонов на метро, всякой мелочи в дорогу, билет на поезд. Карманы распухли от мелких купюр, зато они были чистые. Долго мыла руки в туалете вокзала, позвонила бабушке, сказала, что садится в электричку.

Чем дальше уезжала, тем радостнее было смотреть в окно, очень хотелось выпить. Бабушка ругалась по телефону, что Алина не предупредила заранее, ведь она не успеет напечь пирогов. И самое главное, что бабуля не мать матери или отца, просто дальняя родственница, седьмая вода на киселе. Так лег генеалогический пасьянс, что у них обеих роднее никого не осталось. Алина в детстве часто приезжала «в деревню», бабушка гостила в Ленинграде, спала на кухне на раскладушке. По утрам пекла блинчики Алине с собой в школу…

- Двери закрываются…

Электричка, вильнув зеленым хвостом, помчалась дальше. Еще полчаса на автобусе от вокзальной площади и Алина вышла на безлюдной остановке. Поднялась на горку, с высоты была видна деревня – утопающие в зелени домики, изгиб реки с заросшими берегами, колодец и тропинка к нему, стадо коров в поле, все как в лубочных кинофильмах…

У нее никогда не было своей комнаты. Теперь могла часами лежать и смотреть в окно на ветки яблони и вечную муху, жужжащую на стекле. Конечно, теперь есть целая квартира, но она не вернется туда в ближайшее время.

За забор вышла только один раз. Съездила в поселок в парикмахерскую, перекрасила волосы в свой натуральный цвет и выкинула наконец-то осточертевшую кепку.

Целыми днями сидела в старом кресле в тени яблонь, читала старые книжки, найденные на чердаке. Или гуляла по огороду, обдирая ягоды с кустов крыжовника и черной смородины.

И не было ей покоя, схлынула первая волна умиротворения. Паника словно электричеством дергала за пальцы и вызывала тошноту. Проще говоря, Алина дрожала по ночам и блевала от страха. Представляла, свернувшись в узелок на кровати, как люди в масках волокут ее от крыльца к распахнутой калитке, сажают в автомобиль. А дальше – пропасть неизвестности. Все, что с ней случилось, было впервые, и слишком громоздко для ее неокрепшей психики.

Но шло время. Первый желтый лист, кружась, упал ей прямо в ладонь, поспела слива и осенние яблоки. Никто ее не искал, никому она была не нужна. Как обычно.

Часть 3

Первое, что он подумал, войдя в квартиру Алины, какая она крошечная – одна комната забитая мебелью и кухня величиной со спичечный коробок. Он пришел поздно вечером, свет не включал, вдруг, следят. Когда глаза привыкли к темноте, прошелся по комнате, улыбнулся – за шкафом запах Алины, ее вещей. Улица давала немного света от фонарных столбов и не спящих окон дома напротив.

С улицы не просматривалась прихожая, Герман расстелил матрас в коридоре, приготовился ждать. Что он будет делать, если столкнется с ним нос к носу на лестничной площадке или, где-то еще? А если их несколько? То есть вдруг он не один? Тот, ради которого весь этот кровавый карнавал? Мыслей никаких, значит, экспромт. Из оружия только кухонный нож…

Иногда, когда начинала болеть спина от лежания на матрасе, гулял, сидел на диванчике в торговом центре, слушал музыку в наушниках, разглядывая суету вокруг. Или ходил в кино.

Однажды, услышал шаги на лестнице и в дверь постучали. Погасла искра света в замочной скважине, кто-то смотрел в дырку или подслушивал. Искра снова вспыхнула, через несколько секунд легкие шаги по ступенькам…

Пока Герман завязывал шнурки, искал нож и все это с максимальной осторожностью, без единого звука, человек ускользнул. Еще дрожали перила, вот хлопнула внизу дверь парадной. Герман вышел на улицу, спокойно не озираясь, интуитивно направился в сторону метро. Значит, все не зря. Эта сволочь ищет ее. Он смотрел в лица прохожих на перекрестке. Нет. Не было никого похожего на портрет с рисунка Алины.

На следующий день, вернулся в квартиру Алины с сумкой. В ванной комнате разложил на полу снайперскую винтовку, смазал все части, насухо вытер порванной на клочья наволочкой. Любимица его, он должен был еще давно закопать ее где-нибудь в лесах Подмосковья. Но нет. Вез ее разложенной по частям в разных местах автомобиля через посты ГИБДД, рисковал. И остался один патрон, завернутый в тряпку. Значит, у него одна попытка.

Утром залез на чердак. Пришлось купить болторез, срезать замок, повесить свой, что бы ни привлекать внимания. Через обосранную голубями амбразуру хорошо просматривались дома напротив. Окна, еще окна, балконы, четкая геометрия жилого фонда. Он методично, этаж за этажом пытался разглядеть подозрительные шевеления за занавесками или хотя бы, хоть что-то намекающее на встречную слежку. Вечером было интереснее, он разглядывал голых людей в освещенных комнатах, их глупую жизнь, никчемное прозябание...

Вспомнил, как в детстве ездили с матерью и отчимом к каким-то друзьям в Купчино. Друзья жили в такой же хрущевке. Германа попросили погулять с собачкой – вредной болонкой с розовой задницей. На пустыре его окликнул рабочий:

- Пацан, бытовку не видел?

- Чего?..

- Бытовку увезли! Сволочи…

Строитель был очень расстроен, но не опасен, в ватном подшлемнике он напоминал динозаврика. Вытащил из-за пазухи бутылку винища:

- Будешь?

Герман пожаловался родителям. Отчим, прикуривая на кухне беломорину, позвал его к окну. Обведя рукой панораму пятиэтажек, сказал:

- Вот это все, сынок, построено по пьяни…

Отчима понесло, он острил. Его друзья смеялись, а Герман смотрел вниз на печального работягу, тот сидел на ящике, смотрел в землю, о чем-то думая. Черная, несчастная фигурка посреди заснеженного пустыря...

И вот маленький мальчик сидит на чердаке со снайперской винтовкой и ждет. Дома все те же, только деревья стали большими, «динозаврик» сдох, наверное…

Чего он здесь делает? Его не покидало чувство, что Алина ушла навсегда. Не осталось ни номера, ни адреса, где она сейчас. Остаться жить в ее квартире и ждать? Зачем? Любовь? Даже смешно. Просто человек наполнил смыслом его жизнь, пусть хоть на короткое время. И он все сделает до конца. Больше всего, он хотел, что бы этот «смысл» не пропадал. Вот дурак, а это и есть любовь. И самое главное – при Алине в его сны не лезла та другая, которая выворачивала наизнанку его психику.

Отвлекая себя от невеселых дум, он стал разглядывать свое оружие. Винтовка, как и тот пистолет, что на дне озера…

Странная история, много лет назад. Он отсиживался в съемной квартире в Подмосковье после одного дела. Хозяин был «в теме», правда, сдавал свою квартиру кому ни попадя.

Герман лежал на диване, смотрел телевизор. Вдруг, дверь открылась, вошли двое. У них тоже были ключи. Несколько минут на выяснение – ты кто? А вы кто? Стали закидывать именами, все нормально, свои вроде, видел, где-то.

- Располагайтесь, места хватит.

В квартире были еще кровать и раскладушка.

Они ходили по комнате, разглядывая интерьер, не смотрели в глаза, это верный признак, когда прячут взгляд. Картина ясная – если бы они пришли вольтануть его, давно бы это сделали, значит, обычное недоразумение с ключами, бывает. Но Герман был лишний, эти двое решительно желали вмазаться, до этого они покончат с ним. Вряд ли они его отпустят или оставят одного с их сумкой, пока будут в глубоком обмороке. Таким человека грохнуть, как два пальца об асфальт…

Первый сидел на диване перед телевизором, по его лицу было видно, что он ни хрена не понимает, что происходит на экране. Пистолет оттопырился под рубашкой. Второй на кухне готовил лекарство. Сейчас он закончит и все…

Герман судорожно искал глазами хоть какое-нибудь оружие. Но в таких квартирах нет ничего, кроме минимума мебели. Даже вилок или какого-нибудь убитого молотка, ничего. Хоть пустую бутылку, тогда он бы справился…

- Ты куда?

- Поссать.

Хоп, везенье, отвертка! Кем-то забытая на полу под ванной. Он поднял ее бережно двумя руками, как самурай берет в руки меч…

- Чего показывают?

- Да хуйня какая-то.

Даже не дернулся, не вякнул, отвертка смачно вошла в мозг через глаз. Герман выдернул у него из штанов пистолет, выстрелил несколько раз в картонную стену. Звякнула посуда на кухне, грохнулось на пол тело и заругалось матом. Герман заткнул ему глотку выстрелом в лоб. Добавил контрольный и первому.

Он с уважением посмотрел на пистолет – бесшумный, удобный и легкий. В сумке винтовка, несколько патронов к ней, две обоймы к пистолету. Оружие классное и дорогое, а если уже «грязное»? Эта пара ехала на дело или уже возвращались? Полиция нахлобучит, скажут – он, того и этого, пожизненное ему! И не отвертишься.

Ночью приехал человек из Москвы хозяин квартиры, закопали трупы в лесу неподалеку и разъехались каждый в свой город. Герман рискнул, все, что было в сумке покойных, взял с собой.

                              ***

…Никто бы не заметил кроме него – опять в том же окне бликанула оптика. Ничего было не разобрать за мутной пеленой занавески. Запомнил окно. Поздно вечером смотрел в прицел из окна квартиры, но все в пустую, все та же сплошная «невидимость», лишь голубое мерцание телевизора.

На следующий день он убедился – кто-то смотрел сюда в какой-то оптический прибор. Солнце ныряло из-за туч, было ветрено. Дом, в котором спряталась мишень, казалось, качался на ветру, но это была лишь иллюзия. Он несколько раз поймал солнечного «зайца», что это бинокль, труба или тоже винтовка? Надо его выманить из-за штор, пусть покажет свое лицо.

Ночью нашел в шкафу рубашку Алины и кепку, нарядил плюшевого медведя и посадил его за стол. И с первыми лучами солнца засел на чердаке…

Ждал долго. Очень хорошо, что в этот день не было ветра, правда, и солнца тоже, но сегодня это не главное. Несколько часов он держал под прицелом окно с притаившимся маньяком. Запах оружейного масла кружил голову от воспоминаний, он не обнимал этот родной кусок железа много лет и теперь они слиплись вместе, и от мушки на стволе и до его собственных пяток, стали, как одно целое. Расстояние было большое, но он все рассчитал – притяжение Земли, силу Кариолиса…

А вдруг, не будет никакой реакции на медведя? Несомненно, враг прибежит к дверям квартиры и он тогда пальнет в него с чердачного порога, что даже и лучше…

Окно вздрогнуло, занавеска отлетела в сторону. Герман сделал глубокий вдох и сразу узнал его. Как на рисунке Алины – мерзкое змеиное хайло с длинным ртом и волосами назад…

Хлопок. Герман видел, как поражающая сила свинца отбросила чудовище к стене, где оно замерло в положении сидя, и голова его превратилась в розочку, как у разбитой бутылки.

Все что ли?..

Уходить не торопился, еще раз глянул в прицел – увидел дырку в стекле от пули, дрожащие от сквозняка занавески. Тишина. Он похоронил винтовку в самом темном углу в насыпь из мелких невесомых камешков. Сказал ей:

- Прощай, давно мечтал от тебя избавиться.

Дубликат ключа от квартиры Алины положил на стол, проверил карманы – ничего не забыл и захлопнул за собой дверь. У метро поймал такси…

                              ***

Алина не придет. Сам сказал ей – только в «Макдаке» и если его там не будет, бежать не оглядываясь и как можно, дальше. Он сидел на подоконнике, смотрел на асфальтовое дно колодца, через двор ходили люди «разнообразные не те»...

А вдруг, она вообще не придет. Он ей больше не нужен, это нормально, так люди, в принципе, и живут. Он поставил точку, жирную кляксу на обоях в доме, что качается на ветру. Действительно, все кончено, теперь один с самим собой в каменных объятиях квартиры. Депрессия затягивала в свой душный мешок, наматывала петлю на шее…

Мог бы уехать в Москву, где есть несколько преданных друзей, нырнуть в блядский омут, не вылезать из винтажных баров. Но никак. Все из-за этого чертова квадратика похожего на плато микросхем и называется куаркодом. Без этого клейма даже в вонючем «Макдаке» ничего не купишь. Можно, конечно, сделать прививку, но придется регистрироваться на каких-то государственных сайтах. А у него только паспорт. Пенсионная страховка, индивидуальный налоговый номер, это все для нормальных людей ебаного быдла. Вон шлепают под окном и все счастливые, как на параде…

Позвонил знакомой «студентке», они так сами себя называют. Заказал из ресторана еду, долго убирался в квартире. Он всегда наводил порядок только к приходу проституток.

Имя ее забыл, спрашивать было неудобно. Разделись, сели за стол. Она взяла в кулак тонкую ножку бокала и выпила залпом бургундское Луи Жадо. Рыгнула и засмеялась. Он тоже засмеялся и размазал ей по лицу десерт. Она хлопнула ему по лысой башке ролом суши. Полетели паштеты, клубника, куриные ноги, горячая картошка и крабовый салат. Осталось только слизать и сожрать все это друг с друга…

…Телефон дрожал на подоконнике, звук был выключен. Но он боялся подойти к окну, прижался к стене и почти не дышал. Вероятно, звонили предупредить, что бы сидел дома, не выходил на улицу. Там за окном тишина, город словно вымер, жители попрятались по своим квартирам, так же, как и он, боялись пошевелиться.

Герман услышал, как под его окна пришел Панаётов. Что-то бормотал, пердел и смеялся, шевелил пластиковую мебель уличной кофейни. Герман зажал рот рукой, телефон не переставал сверкать дисплеем, вызов оборвался. Стало так тихо, что было слышно, как скрипит флюгер на соседней крыше. Опять этот проклятый город – черепичные крыши, «тарелки» телевизионных антенн, внизу полосатые тенты над витринами овощных лавок. И где-то за перекрестком седой треугольник моря в ущелье между домами на единственной улице, ведущей в порт…

Внезапно, раздался крик, топот ботинок и шум драки. Какой-то дурак, турист, наверное, вышел на улицу и тут же был атакован. Это хорошо, подумал Герман, пока Панаётов занят делом, он выскользнет из дома. И сразу к морю, а там, на лодку и подальше от берега!

Панаётов стоял на коленях, одна его рука была по локоть в ротовой полости жертвы, он что-то искал в кишках несчастного. Парень дергал конечностями, выпучив глаза, кровавая пена пузырилась из его носа. Герман рванул по улице. В одном супермаркете, как ни в чем не бывало, люди гуляли вдоль полок, разглядывали ценники. Он вбежал в магазин и заорал:

- Панаётов!

Люди вздрогнули и обернулись:

- Где?! Где? Где…

- Вот он! Уже здесь!

За витриной на улице прорезались фрагменты пока еще не собранного в один силуэт изображения. Так мажет плохого качества видеозапись. И вот соткалась фигура человека, только голова, как бы висела на уровне плеча, лицо так и осталось размытым мегапикселем, просто дергающаяся мазня. Он шел к ним, расставив руки в стороны, как футбольный вратарь.

Люди побросали покупки и застыли в романтических позах, изображая манекены, Герман подумал, что это плохая идея, и бросился к запасному выходу. Успел вовремя, с улицы услышал женский вопль и гогот Панаётова.

…Заблудился, не узнавал ландшафт, где же та улица, что вела к морю?! Шел быстрым шагом вдоль размалеванных граффити стен, заколоченных окон и опущенных жалюзи. Наконец, увидел нужный перекресток, знакомый угол дома, но куда пропало солнце? Над этой улицей всегда висело солнце и все блестело, а теперь это темный коридор и оттуда тянет холодом и бедой. Он повернул за угол…

Между домами до самых крыш возвышалась огромная куча из человеческих тел. Скорее, даже не куча, а стена. Она и закрывала солнце. Люди лежали только на спине друг на дружке, крутили головами. Они спорили – кто не закрыл дверь, и даже пытались бодаться.

- Он оставил дверь не закрытой!

- Нет, вон тот оставил дверь не закрытой!

- Что! Да я твою маму в рот видал. Понял?!

- Я твой «понял» на хую пупонил!

- Слышь…

- Эй!

Герман крикнул. Эхо заметалось в этом дьявольском тупике. Десятки глаз уставились на него. Перевернутое лицо само по себе кошмарное зрелище, а когда их много… Они напоминали рассыпанные пуговицы. Прямо под ними, булькающим месивом, примерно, по колено были навалены внутренние органы. Еще трепыхались ломти печени, вздрагивали мускулистые сердца, шевелились кишки…

Вдруг, лица распахнули рты и завыли, они увидели, что-то за спиной Германа. На перекресток вышел мясных дел мастер Панаётов. Руки он держал вверх, на каждую нашампурил по человеку, их челюсти закусывали подмышки и плечи мясника, ноги согнулись в коленях ромбом. Панаётов стал похожим на краба или какой-то безумный иероглиф.

Герман не стал ждать, прыгнул на стену. Пополз вверх, карабкаясь по кадыкам и подбородкам. Он видел зевы порванных ртов, и что люди уже трупы, они давно выпотрошены мясником, не было даже языков. Но как же они общались, ругались совсем недавно? Непонятно.

Эта инсталляция, штабель из человеческих туловищ был как раз на уровне крыш. Он вывалился на теплую от солнца черепицу, так и остался лежать, глядя в синеву небесного океана…

Течением облаков его снесло на другую плоскость, может, в другой город или иное измерение. Вцепившись в кирпичную кладку вентиляции, выглянул вниз. Увидел конек мансарды. Надо было, где-то прятаться – через минуту, может даже и раньше, громыхнет ливень. Небо давно уже затягивало обрывками черных туч. Порыв ветра ударил в спину, чуть не столкнул в пропасть…

Хватаясь за растяжки антенн, спустился на карниз водостока, ухватился за распахнутые настежь ставни. Окно, слава богу, было открыто, он перевалился через подоконник в комнату. И тут же забарабанил дождь.

Огляделся – темная комната с косым потолком, стол посередине, черные пятна мебели, вероятно шкаф и трюмо, дальний угол тонул во мраке. Он сидел на полу у окна, замерев, мало ли, в комнате есть кто-то еще. Дождь танцевал на подоконнике, брызгая ему на макушку, он не замечал этого. Глаза немного привыкли к темноте, на трюмо белела фарфоровая статуэтка, она оживляла нищий интерьер, притягивала взгляд.

Герман поднялся на ноги, сделал шаг. Скрипнула половица, никто не откликнулся на его движение. Хотя, скорее всего, из-за шума дождя этот звук слышал только он. Подошел к трюмо, и… снова остолбенел. Это была барабанщица, смотрела ему прямо в глаза, этакая невинная фарфоровая кукла…

И тут же он уловил некий ритм в шуме дождя, хаотичный стук осадков приобрел стройность, еще мгновение, и этот зловещий саунд полностью обернулся в барабанную дробь.

Он подбежал к окну. Даже сквозь серую занавеску дождя увидел, еще далеко внизу по улице, что вела к морю, стройные ряды штыков. Солдаты шли сюда, отбивая сапогами дробь в унисон барабанам. Это ее армия!

Бежать! Схватил статуэтку, запустил ее в темноту, хлопка рассыпающегося от удара фарфора не последовало, как будто она улетела в космос. Дрожащей рукой нащупал спички на столе, зажег огонь…

Барабанщица повисла, прилипнув спиной к жирной паутине, которой был опутан черный угол комнаты. Она была уже не фарфоровым истуканом, а ростом с человека. Она глядела на него широко распахнутыми глазами, как люди радуются встрече. Тенета вздрогнули, кто-то смотрел из-за ее плеча, тень невероятного телосложения существа шевелилась в углу за паучьей геометрией вязки. Герман почувствовал на своем лице мощь дыхания, ноздри обожгло зловонием…

Заметался по комнате, ужас и отчаяние, казалось, порвут его пополам. Дверей в комнате не было. Бой барабанов звал на улицу, потоки дождя лились на пол. Он поскользнулся, завертелся, делая ногами «велосипед», животом упал на подоконник. С грохотом роняя мебель, кто-то подбежал сзади, схватил его за ноги и выкинул в окно. Он заорал, падая на ощетинившиеся штыки. Усатые, суровые лица солдат, последнее, что он запомнил в этом кошмаре…

Студентка прыснула с кровати, стала быстро одеваться.

- Такого у меня еще не было. Извини.

Убежала. А он все орал, лезвия штыков еще жгли его тело. Дрыгался, пружинил, расшатывая кровать, кувыркался со спины на живот. Боль прошла не сразу…

Весь день он лежал, прятался под одеялом, ничего не ел, только вечером выпил стакан воды. Следующей ночью он научился выдергивать себя из сновидения. Как только монстры начинали высовывать свои рога, хватать, толкать, визжать и кривляться, он с криком просыпался. Так ночь растянулась на сутки. Потом не выдержал, выпив водки, спал и ночь и день. Вырубился, словно умер. Снов не было.

Проснулся бодрым и легким на подъем. Такое ощущение, будто всю ночь рыдал в муках совести и его простили. Хотелось смеяться, бежать куда-нибудь, скорее делать добрые дела.

Он даже пошел на тренировку.

Вот где действительно забываешь обо всем на свете. Покрикивал на «бестолковых». С начала сентября пришло много новеньких. Корявые мальчики и девочки из окрестных универов расширяют кругозор. Ну, надо. Надо… Неделя расписана: виолончель, факультатив по соционике, додзё…

- Это не спорт, друзья, - говорил Герман, - и не фитнес. Это боевое искусство.

И хлоп жирную девушку об ковер. И еще раз и еще, еще. Пока не потечет ручьями из всех складок. Может быть и из глаз. Только так и ни как иначе. Пусть знают куда пришли.

- Следующий!

Настырных хвалил:

- Молодец, кремень.

Интернет наводил тоску. Герман вбивал в поисковик ключевые слова, гулял по ссылкам, куча сайтов грузили непонятными словами. Ничего и близко по его запросам. Ведьмы и колдуны приглашали в гости, доктора предлагали снотворное и «новейшие методики»…

В который раз пытался вспомнить всех причастных к заказу на тот выстрел. Старый пердун, его «диспетчер» убит еще там, в Германии, вероятно, обычная перестановка кадров, ротация, как сейчас говорят. Такое случается. А если с дедом рассчитались за этот самый заказ, тогда почему шмальнули не всех? Ведь они тогда сидели за одним столиком…

Вспомнил. Есть один человек в Москве. Не факт, что еще жив. Сколько ей сейчас? Они же ровесники, тогда в двухтысячном им было по тридцать. Бывшая фигуристка, бывал у нее дома, да они все там были.

Надо ехать. Не убудет. Долетит на такси за несколько часов, главное, не заснуть в машине, а то можно напугать водителя и упорхнуть в кювет.

На рассвете въехали в столицу. Москва началась с обилия автозаправок и мегамолов по обе стороны автострады, потока навстречу блестящих лимузинов, «бентли», «астон мартинов» и прочих и прочих... Люди возвращались из клубов в свои коттеджи.

Герман покинул такси у ближайшей станции метро, дальше он сам. Через час был в нужном месте.

Поразительно, как все изменилось. На улице одни нерусские, куда-то шли в столь ранний час в воскресенье. Была даже одна толстая баба в парандже и тапочках на шерстяные носки, судя по медленной походке, старуха. Тоже, куда-то…

На перекрестках черная рябь рассеивалась – здесь больше народу. Лоб в лоб, организованно, под зеленый сигнал светофора. Все как в Европе, обычный мегаполис. Антуражу прибавляли вывески на английском языке, идеально выкрашенные дома с острыми углами и яркими шлагбаумами в подземные паркинги.

Вот он второй дом с перекрестка, эркер до самой крыши, знакомые окна на втором этаже. Прямо под окнами сетевой магазин. Герман зашел купить чего-нибудь жидкого и холодного.

- Не смей на меня арать!

Женский взвизг раздался из-за бакалейных рядов, там же сутолока, шум борьбы, вздрогнули полки с растительным маслом.

- Блядь, она обоссалась!

Это уже с акцентом какой-то мужик. Стало любопытно.

На полу сидела пьяная женщина в брендовой жилетке. Вот почему никого на кассе. Тетка поднялась на ноги, чуть не завалив всю выкладку кетчупов. На полу остался мокрый след. Охранник честно пытался помочь, но женщина отмахивалась:

- Убери руки!

Из подсобки выскочила красавица, директор, наверное.

- Почему она еще здесь?! Жилетку пусть отдаст.

Герман не верил своим глазам, он узнал эту пьяную бабу, хоть от нее так мало осталось, одни глаза. Это к ней он летел семьсот километров всю ночь. И вот встретились.

Красавица сама села за кассу, Герман купил бутылку водки, первую попавшуюся на полке. Женщина уже стояла на улице, собирая силы в пучок для решительного марш-броска. От нее разило мочой.

- Марго, привет…

Нахмурила брови, вспоминая. Лицо расползлось в улыбку.

- Давно здесь?

- Сегодня приехал.

- Откуда?!

- Из Ленинграда.

- Ничего не понимаю.

Ничего не понимал и Герман – они прошли ее подъезд. Через два дома свернули во двор, миновали несколько «колодцев», спустились в подвал. Хорошо, что ее комната была первая сразу у входа. В коридоре голожопые дети играли в футбол, на веревках висели халаты с позументом, цветастые панталоны.

Когда зашли в комнату, Герман спрятал нос в футболку, старался дышать ртом. Здесь еще жила кошка, может, и несколько. Вместо окна, узкая амбразура с толстыми двойными стеклами. За стеной кухня, было слышно, как звенела посуда и орали на иностранном языке.

Они уселись за круглым столом, Герман старался не смотреть по сторонам, хватало, что он видел перед собой на столе и вздыбленной кровати в углу. Марго поставила стопки, называла его Саней, говорила, что здесь скоро все снесут, будет новый дом…

Герман вглядывался в ее лицо, это же не она. Или она? Просто, он не ожидал ее увидеть вот такой. Удивительно, Марго трезвела с каждой стопкой, речь становилась более связной. Она рассказывала про каких-то Петра и Валентину. Герман незаметно выливал свою порцию на пол, боялся вырубиться, зверски хотелось спать. Он поймал момент, когда она присосалась к носику заварного чайника.

- А что с той квартирой над магазином, ты же там жила?

Ее глаза выскочили из орбит, теперь она залипла на его лице, беззубая пасть распахнулась, и она заорала:

- Уааа!

И с грохотом, чуть не сломав дверь, убежала вон из комнаты. Он выскочил следом, услышал ее вопль в подворотне:

- Убивают!

Да что ж такое?! Дворами вышел на проспект. Надо найти гостиницу, выспаться и утром домой. Людей стало больше, все магазины распахнули свои стеклянные ладони…

И что за хрень? Маргарита шла ему навстречу. Одна, никого с собой ни вела.

- Иди сюда, - сказала ему.

Снова зашли во двор, спрятались у гаражей, лицо ее еще дрожало от страха.

- Ведь ты Николай?

- Герман…

- Уааа!

На этот раз далеко не убежала, шваркнулась лицом в асфальт, споткнувшись о поребрик.

Он приволок ее в подвал, бросил на кровать. Водка еще осталась в бутылке.

- На.

- Вы же все сдохли – передохли или за мной пришел?

Она села спиной к стене, смотрела ему в глаза. Вместо ужаса в глазах, зверская решимость драться. Половина лица, будто стерта наждаком – кровавая опалина с гудроновой крошкой…

И он засмотрелся на нее, перед ним была та самая, бывшая солистка московского балета на льду, такую он ее и запомнил навсегда. Они не сводили друг с друга глаз. Все так же в коридоре орали дети, и стучал мячик, хохотали «джаляп» и трещало масло на сковородках…

- Ну, вспомнила?

- Чего тебе надо?

- Мужика седого помнишь, его полковником все звали? Был у тебя в той квартире, потом мы с Маугли приехали. У тебя там вечно тусили кокаиновые головы…

- И?

- Девочку убили в Испании, русскую, декабрь девяносто девятого, на Новый год.

- Зачем тебе?

Вот на этот вопрос совсем не было ответа. Действительно, зачем? Что даст ее имя? Поставить в церкви свечку за рабу божию, умолять о прощении? Смешно. Или так будет легче катиться в ад…

- И все-таки?

- Шантаж был, отец платить не хотел.

- Звали ее как или фамилию, ну?

- А я что помню?! – голос ее стал чужим и грубым. Чистую половину лица перекосило, она превратилась в раздолбаистого алкаша.

- Это когда было-то?! – заорала басом, - это было при Петре косаре, когда ножаков не было и мясо хуем резали! Уга-га-га!

И зашлась мужицким гоготом, запрокинув голову. Вскочила на четвереньки и поползла ногами вперед на стену. Еще громче рыкнула:

- Послушай, человек! Я дерево ни рук, ни ног…

…В коридоре все разбежались, только мячик еще крутился на одном месте, как юла. Видно, не впервой. Стало понятно, почему она в этой клоаке...

                              ***

Выспавшись в гостинице, пошел гулять по огнедышащей Москве. В лужах, в проезжающих мимо автомобилях блестело неоновое безобразие полуночных заведений. На любой вкус – джаз, стрип, техно… Звуки разнообразных стилей выплескивались на улицу, мешались в замысловатую какофонию.

Решил отдохнуть в подвале типа питерского «Мани Хани». Не то что бы он фанат рокабилли, просто здесь было меньше народу. На крошечной сцене куражились парни в «косухах» и «казаках», гитара, контрабас, ударные, лабали, что-то типа Blasters или Stray Cats…

Уезжать на следующий день он передумал, решил навестить еще раз «свою Маргариту». Эта шизофреничка вырыгнула сегодня несколько нужных слов. Выдавить из воспаленного мозга все, что знает, поговорить пока трезвая, если работала в магазине, значит, не всегда такая, бывают «солнечные дни»…

Утром он был снова у магазина, найти ее можно только повторив их вчерашний маршрут. Он уже собрался перебежать улицу, вдруг, обратил внимание на ее бывшие окна. Они были единственные не затянуты в стеклопакеты, старые добрые деревянные рамы с массивными шпингалетами. Занавески отсутствовали, он даже мог видеть лепнину на потолке и угол шкафа, чей-то силуэт...

Маргарита… Она что-то поправила на подоконнике, увидела его и махнула рукой – заходи.

Железная дверь чавкнула и открылась. Дверь в квартиру тоже была гостеприимно приоткрыта. В комнате, в углу валялись игрушки – плюшевый зверинец и пластмассовая армия солдатиков. На подоконнике стояла фарфоровая статуэтка солдата с ружьем. Он повертел ее в руках, это был не солдат, а гражданский в плаще или пальто, черты лица едва угадывались…

Герман выглянул на улицу. Над окнами кафе хлопал на ветру полосатый тент, пластиковая мебель была сложена в стопки, сезон закончился. Паника ударила шаровой молнией, он схватил зубами ладонь, попытался выдернуть себя в реальность. Но над ним издевательски смеялись где-то в гипроковом чреве квартиры.

В ворохе игрушек нашел барабан и повесил себе на шею, палочки уже были в руках. И он вдарил: бум-тубу-дум-дум, бум-дум-дум! И пошел анфиладой комнат на звуки истеричного фальцета. Перепуганные уроды выскакивали из всех углов и выступов мебели, сбивались в поток, бежали впереди него, оглядывались, сверкая белками глаз и кривляясь в комичном раболепии. Громыхали об пол протезы и костыли. Герман подгонял их пинками в копчики. Шаг его становился все четче. Бум-тубу-дум-дум, бум-дум-дум!

…Смеялась Маргарита, с ней случился припадок счастья. Комната была завалена женскими вещами, она их уминала в чемоданы, завязывала в узлы. Гоблины выпрыгивали в окно, сильные помогали немощным, просто перекидывали их через подоконник.

Герман стучал и стучал, от барабанного боя звенели стекла, и летела белая пыль с потолка. Дура Марго маршировала на месте, высоко подкидывая колени и улыбаясь до ушей. Герман обошел комнату строевым шагом, последний черт сиганул в окно рыбкой. Руки устали, в ушах будто вата, барабан все-таки не комнатный инструмент. Маргарита кинулась ему в ноги:

- Спасибо! И это возьму! Все возьму!

- Забирай, я ухожу.

Марго стала ползать по полу, сгребать в кучу разбросанную мелочь: трусы, купальники, разные кашне и платочки. Совсем осатанела, ей ничего не подходило по размеру. Одной ногой застряла в штанине, второй пыталась попасть в юбку, на жирные плечи едва натянула вязаную кофточку…

А Герману казалось вата не только в ушах, но и в голове вместо мозгов. Он увидел свои ногти выкрашенные лаком и кисть руки, чрезвычайно изящную... прямо перед собой очертания лица, что отражало, еще мутное не отточенное сумерками, стекло в оконной раме. Поправил волосы, спадающие на лицо до самых губ, коснулся дырки в шелковом мундире там, где сердце. Дыра шла дальше в глубину, в нее можно было вставить палец…

Растерянно моргнул, разглядев внизу на улице себя, живого и настоящего, переминающегося с ноги на ноги в ожидании просвета в потоке автомобилей. Надо же звонить, предупредить, что бы больше не искал. В коридоре висел телефонный аппарат большой с круглым циферблатом…

- Алло?

- Алло!

- Алло…

Они кричали в унисон, и этот позывной сливался в одну звонкую омоформу, дрожащим эхом заливающую весь эфир телефонной связи. Потом эта «форма» окуклилась, бодрым окунем, раздвигая стенки пищевода, плюхнулась в желудок, крутанула там сальто и полезла через глотку обратно...

…Блевал долго и с истошным надрывом. До желудочного сока, фонтанов слез и пота. В этот раз сновидения здесь не причем.

Вчера он мешал алкогольные напитки, много разных. Начал в автобусе с каким-то Ромой. Приехали в Петербург, продолжили в вонючей «шаверме». Как добрался до дому, совсем забыл.

Отдышавшись, нашел рядом с кроватью недопитую бутылку водки... Голова пришла в порядок, мысли и память обрели нужную симметрию…

А была ли Москва? Возможно, он никуда не уезжал. И эти ее слова – я ухожу, первые симптомы освобождения. Впервые она не пыталась его убить или покалечить. А вдруг он и сейчас спит. Где истина, здесь? Он взглянул на полупустую бутылку…

После выпитой водки захотелось кушать. К своему удивлению, он обнаружил, что все продукты испортились. Даже в морозилке. Яйца протухли и страшно воняли, когда он разбил их над сковородкой. Хлеб покрылся плесенью, колбаса скисла…

Он надел костюм с галстуком, решил поесть в каком-нибудь «нормальном» заведении. Не шавермой, после которой противно воняют руки. На улице ему уступали дорогу. Но, как и ожидалось, город был против него – везде требовали «куаркод», не помогли костюм и галстук. За стеклом ресторанов «нормальные» люди метали вилками еду в свои счастливые рты, хлебали жидкости из бокалов, смеялись…

Но он все равно сел за столик в нише у стены, будто репетируя встречу. Здесь в «Макдаке» они договорились встретиться с Алиной тридцать первого сентября, в полдень. Снова кольнуло предчувствие тревоги…

У вокзала, в броуновском мельтешении человеческих голов, спин, капюшонов и воротников, стало как-то спокойней. Купил пирожков в ларьке, собрался съесть их в сторонке, но вдруг, в толпе увидел знакомое лицо. Мгновенно вспомнил – очень давно, на этом самом месте, это был его «первый»…

Пожилой бродяга, вероятно, тоже узнал Германа и поковылял прочь. Герман крикнул ему:

- Эй! Ты же сдох!

Извиняясь и чертыхаясь, выскочил на асфальтовый островок, где нет людей, оглянулся. Пропал бомжара. Или это был призрак…

Этот гад, очень давно напал на них с приятелем в подворотне на улице Чкалова. Гада звали Гарри, он отбирал мелочь из карманов всех кто ростом ниже. Широкий, волосатый, полоумный алкаш в своей вечной «аляске» зимой на свитер, летом на голое туловище. Лицо все в парше, рот был похож на сфинктер. Из-за этого никто с ним даже не пытался драться, марать руки об это мерзкое еблище.

Если жертва была в школьной форме, он говорил – присядь. Парень приседал, а Гарри не поднимая рук (впадлу) шарил в нагрудных карманах курточки. Так случилось с Германом и его другом. Но они не стали приседать. Мишка гордый, а у Германа в кармане был целый рубль…

Потом неделю болел пах, и долго заживала разбитая губа. Он бегал от этого Гарри все свое золотое детство и мятежную юность. Этот черт еще бомбил у винных магазинов, выискивая в очереди незнакомых или «молодняк». Его не раз калечили мужики, но ему было все похер.

И вот однажды, через несколько лет уже после армии, Герман стоял, примерно, на этом самом месте и вдруг видит Гарри. Постарел, парша с лица исчезла, видимо это возрастное, мечет реверансы ведьмам в торговых палатках, бухой, разумеется. А вокруг шальная торговля – с ящиков, палаток, шеренги деловых старух вдоль стен…

Подошел к Герману, «коза» из пальцев на уровне пупка, «перстни» тюремные, голова во вмятинах от ударов или частых встреч с асфальтом.

- Слышь, братан, а кто за вокзалом смотрит?

Герман тогда замер в ступорозном замешательстве, это было то, что нужно – настроение на нуле, надо было разогнать тоску и печаль. А Гарри смотрел в сторону, говорил, что «все паохуевали»…

Герман пошел за ним следом. Это сейчас здесь все закатано в асфальт, вокруг цивильные лавки и трактиры из черного стекла и с яркой рекламой. А тогда была одна большая помойка, горы мусора, и вызывающий спазм диафрагмы, аромат естественных потребностей человека. Гарри на ходу расстегнул ширинку, Герман размахнулся и со всей дури шваркнул ему кирпичом по затылку. Тот рухнул между мусорными баками в жгучую слякоть из мочи и кала.

И вот, через столько лет он снова здесь.

- Гарри!

Люди шарахнулись многие прошли мимо, не обращая внимания, мало ли идиотов гуляет рядом с вокзалом…

Недалеко от дома он снова заорал, только от страха какое-то бессвязное междометие. Он увидел Гарри, тот стоял на другой стороне улицы, раскинув руки в стороны, словно приглашая в объятия. Драные фалды пиджака, одетого на заросший каракулем торс, напоминали крылья птицы. Глаза круглые, как у лемура смотрели не мигая без каких-либо эмоций…

Герман опять вскрикнул, получилось плаксиво, как тогда в детстве:

- Что тебе надо?!

И побежал вприпрыжку к себе домой.

                              ***

Сильная дрожь разбудила в полночь…

Телефон показывал один пропущенный звонок. Номер странный. Это Алина, код деревни или, где там она сейчас. Мобильного у нее нет, звонила, наверное, с почты или откуда-нибудь еще. А если из дома, может, у бабушки стоит телефонный аппарат большой такой с круглым циферблатом.

Нажал на кнопку «вызов». Ответили сразу, будто ждали.

- Привет.

Это была не Алина и не бабушка, голос почти детский. Он вспомнил сон позапрошлой ночи.

- Ты?

- Я!

- Ты где?

- Я здесь!

Он ударил по клавише выключателя, вспыхнул свет в комнате. Здесь… Пришла добить его, вывернуть наизнанку, превратить в берроузовскую многоножку…

Он швырнул телефон в угол. Что-то было не так. Сначала он не мог понять, что именно. Искоса, сидя на кровати увидел, что зеркало парило дрожащим воздухом как в летний зной или из сопла самолетного двигателя. Пахнуло смрадом…

Зеркальная плоскость разделилась на две половины. Черную и серую. На черной вспыхнул яркий желтый крап, по всей видимости, изображая звезды в ночном небе. На сером фоне появилась извилистая лента дороги, она пролегла от воображаемой линии горизонта до нижнего края рамы…

Герман, раскрыв рот, вглядывался в шевелящуюся точку на горизонте. У этой точки появились руки, ноги как у человека. Да определенно, по дороге шел человек и он приближался.

Герман отпрыгнул к дверям. Из зеркала высунулось колено, пальцы рук и голова. Барабанщица вылезла из зазеркалья, она смотрела по углам, в потолок. Увидела его…

Голова ее легла на плечо. Она как бы ввинчивала в него жерла своих пустых глазниц. Быстро пошла к нему, вытянув вперед длинные ладони. Моргнул свет в лампах, треснуло в электрощите, старая проводка начала обугливаться. Первый язык пламени лизнул по обоям. Герман, захлебнувшись собственным воплем, распахнул дверь. На лестничной площадке некто каракулевый в пиджаке выскочил откуда-то из зияющих впадин лестничной темноты, бросился ему под ноги. Герман головой вниз полетел по лестнице, в падении сложился в мячик и к последней ступеньке прикатился мертвый, с переломанной шеей.

                              ***

Ветер качал макушки деревьев, срывая первые желтые листья. После дождей наступили холода, стали медленно осыпаться деревья в саду. Вылезли крыши и чердачные окна соседних домов, скрытые летом густой листвой. Алина гуляла по огороду в бабушкином пальто. Еще совсем недавно божьи коровки ползали по ее голым ногам, можно было спать на веранде под писк мышей и шевеление ежика в траве за окошком…

Неожиданно огромный ворон прилетел на забор и громко с возмущением каркнул. Алина не посмела на него замахнуться, он что-то пытался сказать. Отчаявшись, взмыл в небо.

Дурное предчувствие снова заползло в ее сердце, а ведь страх потихоньку с каждым прошедшим днем покидал ее мысли. Говорят, так и куются нервы. Во-первых, ничего не происходило, если что-то пошло не так ее давно бы нашли. Правда, поджилки еще тряслись от ужаса, когда какая-нибудь машина останавливалась около дома. Обычно, это приезжали к кому-то из соседей.

Алина стала скучать. По каменным вертикалям городских улиц, толкотне на перекрестках и круглому столику в магазине «Книги - сувениры». Где-то там гуляет ее маленький Мук.

Решила ехать. Выяснить все с Германом, жить дальше…

Это имя раскалывало пополам. Страх и преданность. Паническое раздвоение чувств к этому человеку терзало ее. Сразу портилось настроение, так что хотелось плакать. Да, она придет, как договорились. Но, как не хочется. А вдруг он и ее прижмурит, так на всякий случай…

Не хочется идти, но надо. Надо знать, получилось ли, как было задумано. А потом обмануть, исчезнуть навсегда. Продать квартиру, уехать, забыть все, как страшный сон.

Пришел сосед дядя Коля, колол дрова, Алина складывала поленья в сарай. Бабушка пекла пироги, приготовила внучке две сумки с вареньем, домашним творогом, прочими вкусняшками. Потом пили чай, пьяный Николай обещал познакомить Алину «кое с кем», когда она вернется.

Рано утром Алина уехала на такси. Как это необычно идти украдкой к себе домой. Поднялась на лифте на два этажа ниже. Прислушалась. Никого.

Захлопнула за собой дверь, села на пол рядом с тяжеленными сумками. Все спокойно. Никто не выпрыгнул из-за угла или выскочил из шкафа, как ей мерещилось в тревожных снах и дурацких мыслях, которые она гоняла у себя в голове.

Ключ от квартиры лежал на столе, на раскрытом журнале. Все сканворды разгаданы и все буквы на странице зачириканы авторучкой. Остались несколько слов: «зверь», «за которым», «охотники шли так долго», «убит и обезглавлен».

Ура!..

Даже не хотела представлять, как это случилось. Она слишком устала от всего этого. Перечитала послание, вырвала страницу, покрошила на кусочки и спустила в унитаз.

Поднялось настроение, с удовольствием стала раскладывать по полкам бабушкины гостинцы, кое-что съела немедленно. Потом весь день собирала в мешки мамины вещи. Нашла фотографии, не в альбоме, альбомов никогда не было, просто пачка черно-белых снимков – дела давно минувших дней, последнего десятилетия прошлого века. Парни с ультрамодными прическами похожие на пуделей, нищая закуска на столе, мама в джинсовой юбке с накладными карманами. И все курят парни и девчонки…

Сложила в коробку фото, отдельно документы матери и на квартиру. Необходимо идти переоформлять, регистрировать, маяться в очередях…

Утром взглянула на часы и вскричала:

- Какого!..

Календарь показывал первое октября, в сентябре же тридцать дней! Через час была уже на вокзале. Договаривались в полдень. Ждала до двух часов, лакая молочный коктейль, в пропахшем туалетными дезодорантами «Макдональдсе»…

…Еще в подворотне почуяла смрад пожарища. Так и есть. Вздрогнула, увидев знакомые окна в черных лоскутах сажи. Выгорела и крыша, рабочие наверху стучали кровельными молотками. Двери парадной были настежь распахнуты, мужчина в автомобиле разглядывал всех, кто шел мимо. Алина пошагала дальше дворами, не останавливаясь, как профессиональная шпионка или преступница.

Она совсем растерялась, просто шла, куда глаза глядят. Еще новость. Вместо магазина, где работала теперь OZON. В пирожковой напротив увидела старых знакомых мальчиков и девочек. Они сидели за круглым столом, ругали какого-то Петюню. Поздоровалась. Где Мук, никто не знал.

Ну и плевать. Сделает все дела, уедет к бабушке, устроится в «магнит» в поселке, и все будет хорошо. Может время вылечит ее память, смоются на помойку забвения лица всех маньяков. Сбудется мечта, как у всех глупых баб – большой дом, много детей и животных. Но пока она смеется и счастлива от того, что все, о ком думала в последнее время, все мертвы. А она жива.

Ветер играл ее волосами, трепал за воротник. Фигура Алины еще некоторое время была видна с угла, где теперь OZON. И толпа скрыла ее навсегда.