Глаша

Ой-ой, как я с барином-то встретилась. Как увидела, сразу и полюбила. Десять лет тогда мне было или одиннадцать, или девять. У крепостных не всегда в церковные книги год верно записывают, да и где её сейчас найти, ту книгу и того дьяка, что писал.

🎤 «Тонкая рябина», народная песня в исполнении Людмилы Зыкиной

Кровь у меня ещё не шла, но титьки уже начали расти. Но вот, наверное, поэтому и полюбила всем сердцем, и до сих пор люблю. Первая самая чистая любовь, я уже не девочка, но ещё и не девица.

Как сейчас помню, мамка его, Иванка Боярова, орёт как резаная. Худая она очень. Сложно её рожать. Папаша Аристархов, старый барин Орлов, даже не пришёл. Уехал на бал какой-то. У благородных всегда есть важнее заботы, чем смотреть, как кухарка от бремени разрешается, даже если поженил ее парочку раз.

Вокруг служанки суетятся, и я тоже. Как моя мамочка братика рожает, я видела, а как из моей деревни меня забрали, больше не видела родов. Ну не пустят же меня смотреть, как графиня порождает Анастасию Панфиловну.

Всеми эта страшная госпожа Алисаария Лофобол командует. Уж такая злючая. Как что не так, пнуть может больно, а уж пощёчин вообще не жалеет никогда. Она вроде как такая же служанка, как все, даже хуже. В плен её взяли, то есть даже не крепостная, а рабыня. Но с ней никто не спорит. Ни слуги, ни экономка, даже привратник-тролль из Скандии и то опасается. Да что там слуги, её графиня боится. Видела, как Елена Семионовна к этой страшилище седой на «вы» обращается, а та к ней на «ты».

Но вот те святое коло, женщин она никогда напрасно не обижает, и меня пальцем не трогала, до тех пор пока первый раз меня дружинник орловский в кладовке не раскорячил. Но это ещё не скоро будет от того дня, когда барин рожался. После того как иметь меня начали, стала Алисаария за проступки пощёчины давать. И иногда по жопе пинать. А сапоги-то у Лофобол железные, лягается, словно кобыла стервозная. Но больше мне жалко не пинков и пощёчин от Алисаарии, а то, что девичество своё для Аристарха сохранить не сумела. Никак не отбиться горничной от кряжа-дружинника.

А сейчас серая ведьма как хозяйка на родах, ты принеси воды, ты чистые тряпки, лишь к роженице ласково, но притом строго. Алисаария, вот уж не приведи Ярило имечко. Только к Иванке с нежностью в том моменте эта самая красноглазая рабыня, как она умеет, и жёстко, и заботливо одновременно.

И первый крик я барина молодого, Аристарха, слышала. Родился красненький и сразу заголосил. Волосики кудрявые, такой миленький и красивый, очень захотелось его на руках подержать. Но Лофобол не разрешила. Пуповину перерезала и всех прогнала.

Только месяц дали Иванке сына выкармливать, а потом графиня скандал затеяла, ну и понятно. Десять лет с графом живут, только дочку нажили, а Иванка разок раком встала и такого богатыря породила. И выгнал граф кухарку из дома. Приходила она несколько раз, плакала у ворот, просила сына показать, а потом пропала. Не знаю, что с ней стало.

Аристарх рос, вот уже и в школу пошёл, а я старела только. Парнем уж стал, на меня и не смотрит даже, понятно, я ведь на десять лет старше его или на одиннадцать, не знаю, в общем. Так и жили, смотрю на него украдкой, а он мимо ходит, внимания не обращает, не говорит вовсе.

Только и жила надеждой и любовью, и травы горькие пила, чтоб не понести от всех этих кобелей, которые вскакивают, сучек не спрашивая. Всё думала, если уж первый мой раз не барин взял, то хоть ребёночек-то точно от него будет. Я уж и намекала ему по-всякому, но он такой бестолковый и не понимает вовсе. Потом вижу, по сестре своей единокровной сохнет, а та и моложее меня, и красивее, думала даже глаза разлучнице выцарапать, но не поможет же это, только в темницу меня запрут или кнутом запорют, и не увижу больше любовь свою.

А потом словно подменили Аристарха, внешне как был, так и остался, а внутри словно пружина злая и жестокая, и к себе убираться пригласил ночью. Я очень боялась, что посмеётся надо мной, скажет: «Хорошо подмела, теперь проваливай». Сердце замирало от одной мысли такой. Но ничего не надела под платье, чтобы, если что, он мои трусы дырявые не видел, и лифчик ношеный. От барыни Елены Семионовны достался, не по размеру, титькам в нём больно. Взяла ведро воды, швабру, прихожу к нему...

Святой Ярило, такого я сюрприза не ожидала. Стол мне царский накрыл, нам, слугам, такой вкуснятины редко когда перепадает, если только у графа приём в имении, потом можно с тарелок добрать, что гости не доели. И вино даже, водку пила до этого, пиво тоже, и брагу с самогоном, но вино до этого старшие слуги допивали. Уж до чего вкусно, и хмелит не сильно, а как раз так, как надо. А потом любил меня барин молодой страстно и крепко, аж до искр в глазах и щекотки в брюхе.

...

А опосля он уехал, бросил меня, узнала, что собирается, от других служанок. Как уж они надо мной смеялись. Сначала, когда прознали, что я с Аристархом постель делю, завидовали, обзывали, говорили, что бросит меня, побалуется и выкинет, как Панфил Иванку выгнал. И правы оказались, уехал молодой барин, и меня с собой не позвал, быстро собрала, что своё есть у меня, и побежала вдогонку. Пока за телегой его гналась, думала, сердце от тоски остановится, но догнала, а он передумал и с собой взял. Пусть не женой, но рядом с ним буду.

...

И вот теперь мы с ним живём в настоящей усадьбе, а я как барыня. Уехал по делам мой любимый, а я пироги ему пеку, вернётся — покушает, рад будет. Мужика обязательно кормить надо, даже если мужик — и вовсе барин. Вдруг слышу, бежит кто-то, мальчонки те два, у которых бабки мы ночевали, Сёмка и Гришка. Запыхались, еле высказали: «Беда, госпожа Боярова». Лестно, конечно, не Боярова я и не госпожа, но приятно. «Беда, идут, идут, убегай скорее, как бы зла не случилось», — сказали и сами убежали. Вижу в оконце, пятеро татей с вилами, топорами и косами. Ой, не муки в долг идут просить соседушки, злое затеяли.

Навстречу им побежала, только валенцы успела накинуть и ружьё взять. Моё это. И барин мой. Никому не позволю счастье моё разрушить. Будет надо — зубами буду грызть, пока кровь моя по жилам течёт.