Главная битва Петра

Однажды мир планеты Земля был клонирован. В параллельных пространствах возникло несколько солнечных систем, с разной точкой отсчёта и темпом времени. Неизвестно, что стало причиной множественности – сознательное созидание или побочный эффект других действий. Вселенский демиург ни перед кем не отчитывается. Лишь ему ведомо, почему в трёх системах история человечества оказалась схожей, подчинённой суровому закону выживания, наполненной конкурентной борьбой, включающей в себя вражду, временные союзы, перемирия и очень долгие кровавые войны. Таков естественный отбор. Право на существование получают сообщества, победившие или хотя бы уцелевшие в противостоянии.

Люди каждой из земель, изрядно уставшие от внутренних конфликтов, но и не помышлявшие их прекращать, оказались втянутыми в галактическую войну. Ставка в нём – не пленение или зависимость от победителя. На кон легло само существование нашей расы.

И так случилось, что самому архаичному из земных миров выпало быть главной надеждой человечества.

Глава первая. Курсант

9.06.1688. Атлантический океан

Унялись хляби небесные, развиднелось. Вахта собачья, зело спать чаю, аки за штурвалом всенощно стоявши. Рене Лежье, деспот и навигацкого курса начальник, такожде на мостике бдимши. Остатний час молчаше, на мя глядеше, аще замечтаюсь, внегда кораблец и увалится с румба. Жаждет конфуза, аспид окаянный, дабы глумитися и злоречети, но всуе. Вахтенные у кормила уж извыклись и чинно курс блюстиши и вкупе в грёзах виташи.

Что со мной? Десять лет живу в Париже, по-французски уж чаще говорю и думаю, нежели по-русски. А задумаюсь порой, и Русь о себе напоминает. Просторы наши вижу, ещё без заводских дымов и дирижаблей в небе… Шум ветра в кронах берёз слышится, доносится тягучий колокольный звон, шепчут они мне словами родного языка. Здесь он чужой. Поделом ругается наставник Лежье, когда я называю мачту ядрилом, парус ветрилом, штурвал кормилом, а якорь – котвой.

Помню, приехал раз в Москву, и мать чуть в обморок не пала, услышав «бонжур, маман». Вздрагивала каждый раз, как из уст моих вырывалось «пардон», «силь ву пле», «вуаля» или «мерси». Обозвала меня немцем. Так всех кличут на Руси, кто не понимает наш язык.

Завтра мне исполнится шестнадцать лет. По обычаям Родины – не отрок, но муж. Занесло меня… Вздымает сизые волны Атлантика, стою у штурвала корвета учебного. По стеклу рубки капли стекают, после дождя оставшиеся. С дремотой борюсь и удерживаю курс на Брест под неусыпным оком субалтерна.

А началось всё со смерти отца. Его почти и не помню. В памяти остались лишь похороны пышные да тучное тело на одре высоком.

Из детства мне памятны лишь игры с драгунами, охранявшими нашу слободку. Мы на реку ходили, коней поили и мыли. Дьяк, за моё воспитание ответственный, ругался зло, что отроку надлежит днями сидеть и Писание учить, а не гойцать незнамо где. Зато я умел из винтовки стрелять, пулемёт чистить и ездить верхом.

Однажды в Коломенское прилетел дирижабль. Заголосила матушка: забирают чадо её, в чужбину увозят… Бранила долго, потом умоляла. Но французский Президент был твёрд, и дядя мой его поддержал.

После чудного полёта на цепеллине я гостил в Версале. Там открылся мне новый мир, электричество всюду, радио, автомобили, люди учтивые и улыбчивые. Затем со старшим сыном Президента, годами младше, а умом мне пожалуй что и ровня, переступили мы впервые порог казармы кадетского училища, что на улице Фонтенуа.

Не преувеличу, сказав: глава Французской республики заменил мне отца. Так я его не звал никогда, чтоб не вызвать ревность Виктора, коего почитал за брата.

В остальном-то мы с ним в выражениях не стеснялись. От матери-мулатки Витька унаследовал смуглый оттенок кожи и густые чёрные кучеряшки. Ни от кого кроме меня он обращения «нигер» не он стерпел бы, а так обзывался «мутантом» в ответ из-за моего роста. Иного убил бы как гада, но на Витьку сердиться нельзя. Вдали от России русские держатся вместе… Хотя Россия, где рождён был отец Виктора, совсем не та – на другой планете, в другом измерении.

Здесь он персона номер один. Его не зовут по имени и фамилии. И даже по французскому псевдониму, избранному при вступлении в должность, чтобы русской фамилией местных не смущать.

Просто – Президент. И точка. Даже в исторических писаниях о временах, когда он дрался на шпагах как рядовой солдат. Понятно же, какую участь Бог ему уготовил!

Касательно нашей учёбы Президент настоял на инкогнито. Мы с братом придумали себе фамилии, я – по отчеству, он без затей – Викторов. Другие кадеты ничего не узнали али делали вид. Наставники ведали о нашей непростоте, ибо намекнули им. Вдобавок у дверей учебных комнат и у казармы отирались вежливые люди в штатском. К этим безмолвным теням я привык настолько, что, повзрослев, на них внимания не обращал, даже снимая шлюх в портовых кабаках и напиваясь как новгородский мытарь. Мы с Виктором могли запросто постоять за себя в драке. Поэтому молчаливые тени скорей были надзором для писания ябед, нежели охраной.

Ежемесячно не менее чем на неделю Президент забирал нас из училища. То был не отдых. Вернувшись в казарму, мы падали челом в подушку и приходили в себя. Рукопашный бой, высшая математика, геополитика, история в трёх параллельных измерениях, правила этикета, психология, стрельба из лучеплазменного оружия, вождение джипа, полевая медицина, нейролингвистическое программирование… Порой думалось, что лепей родиться простым и прожить скучную жизнь, чем так рвать себя.

Во мне соединились три личности. Отрок московитский уступил место юному военному из училища, который думал, говорил и действовал, как любой парижанин того возраста. На занятиях с Президентом в Версале, рассчитывая, например, гидродинамику корабельного корпуса, я чувствовал себя человеком XXIV века, засланным в XVII столетие со специальной задачей. Понятно, что в голове смесь языков, мешаю внутри себя русские, французские, англицкие слова.

Ещё внутри меня обитает имплантат-коммуникатор, позволяющий поддерживать контакт с владельцами таких же штуковин (их мало) либо простейших горошин связи, вставляемых в ухо.

Сочинённый Президентом Кодекс Миссии посвященные зовут просто «Кодекс». Главный. Первее и значительней любых конституций, законов, правил и обычаев. Его я держу в коммуникаторе и со временем выучил наизусть. Кодекс начинается с истории и задачи Миссии.

В 1667 году от Рождества Христова на Землю высадилась экспедиция, отправленная из пространства, где наступил 2321 год. Человечество проиграло войну пришельцам – галактам. Спасение здесь, потому что местное время движется в 201 раз быстрее.

Наша Миссия имеет задачу быстрее превзойти технический уровень 2321 года и изобрести оружие небывалой силы, способное в том мире остановить галактов.

Руководство Миссией принял я, бывший полковник Космофлота, ныне – Президент Франции.

Миссия важнее всего на свете. Если для её продолжения необходимо уничтожить половину населения планеты, так и будет. Иначе галакты истребят нас до последнего человека в трёх измерениях.

Миссия не может быть отменена или остановлена, даже если такой приказ отдаст Совет старой (верхней) Земли, пославший нас в этот мир. Интересы Миссии важнее его решений. Совет действует из коньюнктурных сиюминутных интересов и не способен оценить перспективу.

Через двести лет по нашему времени, когда наверху пройдёт всего около года, нижняя Земля обгонит старую по развитию и стремительно вырвется вперёд. Мы – авангард человечества.

Правду говоря, когда ешь-спишь и на шпагах рубишься, подобные вселенские мысли в голову не лезут. Двести лет – изрядно много, не дотяну. Оттого роль моя маленькая: доглядеть, чтоб жизнь катилась согласно Кодексу. О других вселенных, звездолётах, кознях инопланетян не думается совершенно. Своих забот полон рот – выучиться надо. И вырасти.

В училище мы с братом первенствовали. Уже к двенадцати годам я был без вершка двух метров росту, Витя «всего» метр восемьдесят пять, кадеты боялись и ходили у нас по струнке. Зато наставники проклинали и неизменно первыми подозревали в какой-нибудь шкоде. Да и кому надобны ученики, которые тьму вещей знают лучше педагогов?

На Пасху и Рождество дирижабль отвозил меня в Москву. Не имея в Париже возможности посещать православную церковь, дома я замаливал грехи и просил у Господа наставления на моей нелёгкой стезе. Матушка и дядя показывали боярам наследника фамилии, подбирая мне в партию дочь из знатной семьи. Уже через седьмицу патриархальная Русь начинала казаться тесной, душа рвалась в Европу.

Из училища мы с братом, естественно, поступили в военную академию. Я чаял на море, но президент оказался непреклонен. Он заставил меня посмотреть на карту. Спорить нечего, все перспективы и угрозы для Руси – на суше. Витька вообще по возрасту не вышел для академии, но кто скажет слово поперёк Президента? Брата, рвавшегося на flotte de guerre, тоже за компанию отправили на факультет сухопутных войск.

Там мы проучились одни сутки.

После церемонии зачисления, обычной строевой показухи «к торжественному маршу!.. поротно!.. правое плечо вперёд!..» мы разбрелись, как водится, отметить. Порция вина, французу смертельная, русскому – только слегка разогреться. Когда наши новые клевреты повалились под стол, мы с Витьком организовали доставку тел в казарму. Пока обсуждали, стоит ли добавить, в кубрик припёрлись англичане.

Сэр Мальборо, английский герцог и генерал-губернатор Британской Америки, наверно, большая шишка. Не меньше, нежели думный боярин. Видать, у него были какие-то причины учить свою младшую недоросль в союзной, но всё-таки заграничной Франции, а не в Лондоне. Герцогеныш Эдмунд Мальборо мне сразу не люб показался. Старше нас года на два, он уже успел поучаствовать в какой-то баталии с индейцами и утверждал себя настоящим мужчиной, случайно попавшим в окружение сопляков. К тому же для истинного англичанина даже шотландцы были людьми второго сорта, а презренные французы не стоят и пенни за дюжину.

В тот день юные сэры поначалу никого не трогали. Потом Эдмунд сказал что-то очень смешное, поелику оба его соотечественника зашлись гоготом, повернулся к нам, и я услышал слово «frogeater».

Лягушатник или, точнее, поедатель лягушек, французу – зело обидное слово. Особенно из уст британца. В нас с Витьком нет ни капли французской крови, но сэр счёл нас местными. И оскорблял именно нас.

- Salut, Mosieur, - ответил я ему по-французски, избразив полное радушие. Пусть скудоумный не догадывается, что наречием Альбиона здесь владеют не только британцы, и проявит себя во всей красе. Наследник фамилии, но не титула Мальборо, радостно осклабился и по-английски предложил мне огромную честь вычистить сапоги настоящего джентльмена.

Честь – интересная штука. Если не блюсти её измлада, она пропадёт. Пригодился мой добрый английский. Я подошёл поближе к Эдмунду и, наклонившись сверху, подробно объяснил, каким способом и в какие места поимели его маму, выкинувшую в свет такого недоноска. Обычно родная речь на чужбине приятна уху, но почему-то британца она не обрадовала. Он заорал, выхватил шпагу.

Меня затрясло. Витька говорит, в такие минуты моё лице дёргается ужасно, но ничего не могу поделать. Честно пытался взять себя в руки и объяснить мистеру, что не вооружён: если он хочет поединок, я возьму шпагу. Али как мужчины – на кулаках. Но Эдмунд заявил, что чернь не достойна дуэли с сэром, и он заколет меня как свинью.

С трудом уклонившись от выпада, выбил его шпагу ударом ноги. Врезал по яйцам, достав до тазовой кости, аж ногу свело, потом левой-правой – на-а-а!...

Дальнейшее помню с трудом. Как только под пальцами хрустнуло, внутри поднялась какая-то волна, всё перед очами затопило красным.

Этот ублюдок хотел зарезать меня?! Меня-я-а!!! Чернь, ёпть?! Так получи, урод, в тухлый глаз твоей бабушки! Я те покажу, кто из нас чернь…

Пиная в ярости его лежащее тело, чувствовал, как под сапогами ломаются рёбра. Помню, оттаскивали, я отбивался, кому-то разбил лицо, локтем врезал в нос, затем прыгнул на англичанина как на бабу, снова стал бить и кромсать его на куски. Позже узнал, что оторвал зубами половину английской щеки.

Пришёл в себя на койке. Затылок ломит от удара. По уши в крови, но не в своей. Рядом верный Витька, насмерть перепуганный. До чего же мне худо…

На следующее утро нас доставили в Версаль.

Небольшой зал по соседству с рабочим кабинетом президента, ни одного стула, диванчика или кресла. Французский вождь вышел к нам, волоча в кильватере промежуточное руководство: министра обороны Диего Родригеса и начальника академии Луи д'Артаньяна, сына знаменитого гасконца. Едва мы представились по форме, в зал провели чрезвычайного, полномочного и всякая прочая. Короче, ввалился британский посол и зачитал ноту Форин Офис о вопиющем покушении на жизнь подданного империи.

Президент с каменным лицом выслушал заявление. Когда дипломат закончил гундеть, в комнате заработал головизор. Тщательно подобранные фрагменты явно были сняты с коммуникатора Витюхи. Я увидел сцену заново, как бы его глазами. Неизвестный режиссёр не стал вырезать мои речи на тему о приключениях матушки Эдмунда, в конце концов, это просто словесная перепалка. Видеоряд обрубился на том, как я сношу англичанина с ног. Потом дневальный опускает мне приклад на затылок. Больно! До сих пор ломит… Начищу рыло гаду. И выпивку проставлю – он не дал мне добить мерзавца насмерть и испортить дело вконец.

- …Подданный британской короны находится в госпитале. После выздоровления он будет предан суду за покушение на убийство несовершеннолетнего курсанта. По законам Французской республики британца ждёт смертная казнь или двадцать пять лет каторги. Петля, поверьте, гуманнее, - произнося ответ на ноту, президент нависал над хлипким дипломатом. Если не считать д'Артаньяна с телосложением, типичным для эпохи, мы трое были выше посла на полторы-две головы. Мне он казался незрелым полуфабрикатом человека.

- Похоже, вы не отдаёте себе отчёт, месье президент, - снова забубнил бритиш. – Герцог Мальборо является одним из наиболее влиятельных людей Англии. Последствия нынешнего скандала могут быть весьма существенными.

- Да, конечно, я в курсе, он – сам герцог Мальборо. Британский лорд, член палаты, затем генерал-губернатор американских владений империи. Без сомнения, это даёт неограниченное право его младшему отпрыску оскорблять французов лягушатниками, предлагать дворянам чистить ему сапоги и пытаться протыкать шпагой безоружных. Я вижу, они оба – достойные и типичные образчики английской знати, - президент прижал палец к уху, будто включая переговорное устройство. Мы с Витьком знали, что у его отца имплантированный комм, как и у нас, пантомима с вызовом на связь предназначена послу. Также и разговор вслух, совершенно не нужный при общении с имплантата. – Вильгельм? Привет, дружище! Как Мария? О, спасибо, у нас тоже в порядке. Извини, что тревожу тебя по поводу пустяка, но тут Эдмунд Мальборо… Точно, сын того самого. Юное дарование напилось по случаю зачисления в нашу военную академию и оскорбило сокурсника лягушатником. Затем заявило, что оказывает французу большую честь, позволяя почистить сапоги джентльмену. Будучи посланным нахер, сие существо пыталось заколоть шпагой безоружного тинэйджера. Нет, пока не в Бастилии, не на того нарвался. В госпитале вашего героя собирают по частям. Кстати, лови видеофайл, весьма занятно. Как, просишь не отдавать под суд? Ну, не знаю. Вильгельм, ты – монарх, а я всего-навсего выборный президент. Не поверишь, но мне приходится исполнять законы. Ладно, будешь должен. Что-нибудь придумаю.

Президент выразительно посмотрел на посла, взял из его рук текст ноты, порвал «по поручению императора» на мелкие клочки и снова прижал палец к уху, соединяясь с госпиталем.

- …Как там английский угребок? Не торопитесь. Говорю откровенно, меня просили что-нибудь сообразить для его оправдания, какой-нибудь юридический финт. Если недоумок окажется калекой и не будет представлять общественной опасности, а пострадавший, на жизнь которого он покушался, не заявит претензий, мы можем освободить пациента от ответственности. Кости срастили? Отлично. Дышит, еду глотать сможет? Достаточно. Дырку в щеке уберите. Нет, двигательные и речевые функции ему не на пользу, он вчера доказал. Их не обязательно восстанавливать полностью. Выписывайте, - он поднял глаза на британца. - Передайте в Форин Офис, я смог пойти навстречу пожеланиям его императорского величества и урегулировал конфликт. Полиция подпишет бумаги о прекращении уголовного дела и депортации, к вечеру можете забрать подонка из больницы.

Посол поклонился, пробормотал что-то вроде «мерси, месье президент», изобразил признательную улыбку и ретировался. Здорово их дрессируют. Какой-нибудь наш из посольского приказу морду воротил бы да брови хмурил. А тут протокол соблюдён, не придирёшься.

- Что не означает оставление вашего проступка без последствий. С главным задирой ясно. Но ты-то, Виктор, куда смотрел? Генерал Д'Артаньян, за нарушение дисциплины в первый же день учебного года прошу отчислить курсантов с факультета сухопутных сил.

- Уи, месье президент.

У меня сердце ухнуло доле. Смотрю на брата. Мне-то едино, карьера обеспечена с рождения, потому что появился на свет не в самой худой из российских семей. А он? Он пока в офигении.

- Месье президент, разрешите обратиться. Случившееся – только моя вина. Курсант Викторов пытался остановить драку, у него нос разбит моим локтем. Не отчисляйте его. Позвольте убыть в Москву. Если он не получит образования здесь, выхлопочу ему русскую военную службу.

- Не разрешаю. Так просто не отделаешься. Сам намылил лыжи и его хочешь забрать у Франции?

- Мы русские, ваше высокопревосходительство.

- Щенки вы, а не русские. Месье Д'Артаньян, в наказание зачисли их на морской факультет. Дай им самого свирепого мичмана. Чтоб не было ни сил, ни времени на драки, распутство и попойки.

Когда остались втроём, Президент как будто постарел и сдулся.

- Ты понимаешь, насколько меня подвёл?

Промолчал, опустив глаза. Не пытался скрыться за детским «он первый начал». Твою мать, лучше бы Президент на меня лаялся, ударил, выгнал, покарал бы как. Только не это. Я ему всем обязан, даже жизнью… Не знаю, как бы в нашей реальности пережил стрелецкий бунт, спасибо французам, убедившим царя и Матвеева тихо расформировать московские полки.

- Проблема в том, что я вынужден уехать. Пока на год, потом – не знаю. Здесь я легко прижму и Мальборо, и кого угодно. Они в курсе. Но сколько, по-твоему, будет действовать страшилка, что вернётся кровавый французский вождь и отшибёт головы несогласным? Часть иммигрантов со старой Земли я тоже заберу. Может статься – всех до последнего человека. И вот, накануне отъезда напрягаются отношения с Британской империей, так ты ещё подливаешь масла в огонь. Вильгельм и Мария в живых только благодаря мне и моим коллегам. Но память человеческая недолговечна. Зато долго живут воспоминания об обидах. Англичане не забыли отмену навигационного акта, истребление их флотов в устье Темзы и у Роттердама, казни британских джентльменов удачи. Это – самое страшное унижение в их истории, а они такие вещи не забывают и не прощают.

Президент нервно перемерял кабинет шагами.

- Отношения с Испанией держатся на их короле. Карлос II фанатик, помешан на религии Единого Бога и обручён с моей Люсией. Если сорвётся и станет на дыбы, кто возьмёт его за уздцы? Напомню, через Испанию мы контролируем католические регионы – Польшу и Латинскую Америку. Что следующее по важности? – он нервно мотнул головой и заключил: - Всё важно…

- Китай… - робко вставил Витёк.

- Я притормозил китайцев через личные отношения с Ван Веем, не давая оттяпать у Руси восточные территории. Многие помнят мои сомнительные подвиги при первом знакомстве с Поднебесной и не прочь поквитаться… Да-а… На Востоке пока спокойно, но Франция, оплот Миссии и Кодекса, в кольце друзей, а те в любую секунду готовы обернуться врагами! И объединиться. Прусский король Фридрих способен поддержать Оранского против Франции, учтите. Он же кинется на защиту Священной империи, если начнут обижать австрийских германцев. Свейский Карл XI до сих пор дуется за Ригу и Эстляндию, хотя ему взамен подарили Норвегию и разгром Дании. Мой друг Мохаммед Аман создаёт настоящую империю от Средиземного моря до Персидского залива. Его сын Фарух, наследный принц – исламист, которого тревожит память мусульманской Блистательной Порты. Педру IIявляется нашим самым верным союзником, пока над ним висит угроза расправы за своеволие, а протекторат Франции выгоден Португалии. И эта куча противоречий – лишь часть проблем, - президент распалялся всё более, жестикулируя руками. - Теперь отвечайте мне, два оболдуя, на кого мне оставить планету? Главную планету для всего человечества во всех мирах! Потому что взамен нас, пришельцев из Миссии, отправить будет некого и некому. По крайней мере, такого, кто понимает местные реалии и продолжит толкать эту цивилизацию вперёд.

Он перевёл дух после длинной тирады, более привычный действовать, а не витийствовать. Мы с братом униженно промолчали.

- Сейчас вы не услышали ничего нового. Но для вас важнее всего напиться до синих соплей, трахнуть бабу и отбить яйца сыну самого главного английского засранца в Западном полушарии. Других занятий нет и быть не может.

Надо было упасть на колени или провалиться сквозь землю. Но я подошёл, обнял и через слёзы в голосе шепнул ему: «Прости, отец!» В эту минуту был готов сделать для него что угодно. Вырвать и подарить ему своё сердце. Принять любой обет…

Президент провёл ладонью по моим волосам. Я услышал его тяжёлое дыхание. Он мягко отстранил меня и сказал:

- Ступай. У меня осталось минута попрощаться с Витей.

Я ушёл, спрятав завиду. Виктор не понимает своего счастья!

Потом потянулись бесконечные дни учебки. Service de mer – морская служба по-французски. По сравнению с ней прошлое кадетское училище и тренировочные дни в Версале показались праздностью. Словно офицеры и мичманы пытались вогнать в нас утроенный запас навигацкой науки. Зато на курсе не ошивалось ни единого «джентльмена».

Однажды занятия оборвались. Курсантский взвод срочно погрузили в поезд, я даже не успел попрощаться с Софи. А, плевать, когда-нибудь не вспомню ни её имени, ни лица, ни зело приятных округлостей…

Куда-то запропостились бодигарды. По дороге на запад никто из нас не доведался о конечной точке пути. В Бресте нас ждали старые корветы, первый в этом мире боевой пароход «Миссури» и его систер-шип «Вашингтон». Не прошло и получаса, как давно списанные из боевых рядов учебные корабли взяли курс на Флориду.

Только когда берег скрылся за кормой, капитан объяснил, зачем такая спешка и секретность. Франко-англо-израильская компания «Авиньон» получила концессию на разработку золотого прииска в британской Калифорнии, и у неё нешуточные проблемы.

Мы с Витьком понимающе переглянулись. Такие компании и альянсы собираются только ради Миссии. Если партнёры начали ссориться, сто раз прав президент – хрупкое равновесие на нашей Земле вот-вот нарушится.

Капитан продолжил рассказ.

- Подготовив полугодовую добычу, более пяти тонн самородного золота, точное количество – тайна, агенты «Авиньона» задекларировали груз и отправили его во Флориду для доставки морем в Европу. Англичанам показалось мало их доли, посему заявили претензию на половину добычи. Они пытались отбить золото на французской территории, но были отброшены. Наше адмиралтейство ожидает провокаций. До последнего не желая доводить отношения с Альбионом до открытой войны, в Атлантику не отправили фрегаты. Командующий флотом повелел обойтись двумя усовершенствованными учебными корветами и экипажами из курсантов. Приказано соблюдать видимость, что у нас учебный выход в море.

Учебные корветы – одно только слово что учебные. Вместо паровых машин на них поставили дизельные моторы мощностью в две тысячи лошадиных сил. Каждый корабль получил по две башни с парой трёхдюймовых орудий. Обычные пулемёты заменили на спарку из двух крупнокалиберных. Зону вдоль ватерлинии, погреба, башни, мостик и двигатель укрыли лёгкой бронёй. Несмотря на освобождение от многотонных котлов с водой и десятков кубометров угля, водоизмещение старичков возросло. Чтобы частично скомпенсировать и замаскировать сие новшество, нарастили фальшборт. Такая модернизация за месяц – просто фантастика.

К Флориде шли на полном ходу. Прямо в океане неподалёку от Французской Америки «Дижон» перекачал нам топливо.

Не знаю, как сложились отношения в курсантском взводе факультета сухопутных войск после нашего изгнания. Зато атмосфера на флоте мне действительно нравится. Не скажу, что здесь все равны и братья. Иерархия в экипаже берёт начало в традициях парусников. Капитан и офицеры, белая кость, стояли на шканцах и отдыхали в удобных каютах в приподнятой кормовой части корабля. Ниже мостика, на палубах и в трюме копошились простые матросы. Они же взлетали по вантам на мачты для управления парусами, нередко срываясь, падая в море или на палубный настил.

Однако разница с сухопутными заметная. По крайней мере, во Французском флоте - La Marine Française. К примеру, на учебном «Миссури» двадцать два человека. Из них четыре офицера: корветтен-капитан и три субалтерна. Одним из офицеров в рейс отправился лейтенант Лежье, преподаватель морского факультета, он же – пастух над курсантами. Два наводчика орудий и главный механик представляют постоянный младший начальствующий состав команды. По званию они старшины или капралы. Мы понимаем, на крохотном кораблике его выживаемость зависит от каждого. Ежели что, отправимся на дно полным списком. Или, если хотите, всей семьёй. Поэтому отношения строгие, но человеческие.

Старое корыто наречено корветом лишь для того, чтобы как-то поименовать размерный тип корабликов с главным калибром 75 мм. Вдвое большие машины со 100-миллиметровыми пушками обозвали фрегатами. Некогда Президент скинул файлик про корветы и фрегаты XXI века на Старой Земле. Узрев мощные чудища с ракетами и торпедами, отношусь к ветерану не без насмешки. Не верится, что сей раритет был когда-то сильнейшим кораблём планеты и единственным походом в Вест-Индию изменил баланс сил в мире, растоптав английскую морскую гордость.

На вахтах за штурвалом в гонке до Флориды я понял, что утяжелённому корвету не хватает управляемости. Может, просто недостаточна площадь пера руля. Спешили, стало быть, с реконструкцией. Выдерживать курс не сложно, зато любые манёвры «Миссури» выполняет аки сонный.

Караван собран из десяти судов. Военного сопровождения таких конвоев, наверно, не было со времён Порт-Рояла, Тортуги и других пиратских гнёзд. Ныне два 50-миллиметровых орудия, в стандарте имеющихся на каждом моторном или парусно-паровом торговце, легко отпугнут пару-тройку любителей морского грабежа.

На каком из подопечных золото или оно рассредоточено, нам не сказали. Приказ – всех их доставить в Брест.

Приняв грузовозы милях в пятидесяти от побережья, дабы британские крысы в порту не прознали про охрану, мы медленно потащились на восток. Тянулись дни, скорость не превышала десяти узлов. Ну, или восемнадцати с половиной километров в час. Британцы и мои соотечественники зело тормозят введение метрической системы.

Меж вахтами, в свободное время от надраивания палубы, я разглядывал парусники и думал, что в жизни кое-что упустил. Эпоха поэтики старого флота безвозвратно ушла. Парусно-моторные корабли, умеющие поднимать гребной винт и идти на одних серо-белых крильях, уже не то. Раньше шкипер мог уповать лишь на волю ветра и своё искусство, ждать погоды, уходить от шторма и любоваться, когда морской скиталец летел на поднятых парусах. Пароходы и дизеля прокоптили небо, превратив романтическое дело в простую перевозку грузов и людей. Вернусь – обязательно закажу себе шняву, чтоб кататься по Москве-реке. Никаких моторов.

Витька, гад, смеётся над моим морским пиитством. Ему подавай скорость. Вообще, он мечтает о космолётах, что ходят меж звёзд. Может, оно и добре, но… Не представляю, как любить корабль, где не поймать лицом солёных брызг, не узреть пенных волн и не слышать птичьих криков за кормой!

Стряхнув с себя задумчивость, снова смотрю на компас. Ох, где-то на полделения потерял курс. Украдкой скосил глаз на старпома и чуть повернул штурвал влево, чтобы инерционная туша корвета мало-помалу выровнялась в направлении Бреста. И тут на мостике становится не до моих судоводительских грехов.

Курсант наверху голосит:

- Дымы по левому борту!

Сирена боевой тревоги встряхивает корабль. К размеренному бухтению дизеля и звуку ревуна добавился грохот матросских ботинок. Кстати, мы часто дразним сухопутных «сапогами». У нас в них обуты лишь морские пехотинцы.

На мостике толчея. Сюда поднялся кэп, с ним двое офицеров, потом капитан лезет наверх, бросив мне: «курс так держать». Возвращаю штурвал в среднее положение, а сам слушаю разговоры. Прикидываю, как там Витюха. По боевому расписанию ему надлежит сидеть в погребе под кормовой башней. Место безопасное, бронированное. Ежели, конечно, туда не прилетит стомиллиметровый снаряд из главного калибра фрегата. Понятно, у британцев выстрелы тех времён, когда ими долбили деревянные парусники да береговые сооружения, настоящих бронебойных нет. Но четырёхдюймовка – не шутка. Особенно коль англичане, пользуясь отсутствием объявленной войны, подойдут метров на пятьсот.

Сверху доносятся неприятные новости. Встречно-параллельным курсом надвигается английский фрегат, с ним два паровых корвета, равных «Миссури» до переделки. Нас также заметили, не могли не заметить, баркентины на угле и дымят аки диавольские котлы в преисподней.

Окликаю Витьку через комм. Он тут же отзывается и говорит:

- Прикинь, брат, на головном англичанине есть горошина связи, там свободно, а у нашего кэпа занято. Думаю, он пытается их вызвать, его посылают нафиг.

- Не торопись с выводами. Может, капитан стучится с докладом к адмиралу. Твоё дело маленькое – протирай снаряды.

Витёк отключился. Через семь стальных переборок чувствую его раздражение. Надо же, первый шанс увидеть настоящий бой, я на мостике – словно в партере, а ему досталась оркестровая яма…

По мере сближения ситуация накаляется. Наши разворачивают башни в сторону левого борта.

Кэп снова рядом. Мне велит «лево руля», сам дёргает ручку машинного телеграфа на малый ход. Ясно, пытается стать корветами меж британской тройкой и транспортами.

Посматриваю влево. Ага, уж без всякого бинокля видать моргающий на фрегате огонёк. Курсант докладывает, что наши бывшие друзья требуют заглушить машины, спустить паруса и принять команду для досмотра. Щас, как же! Только срамное место подмоем и маслом смажем, чтоб вам, джентльмены, сподручнее получалось...

- Так держать! – прерывает капитан мои похабные мысли.

Попробуй удержи. На малой скорости наш утюг едва слушается руля и слишком заваливается к англичанам. Кручу вправо. Головной транспорт идёт на правом траверзе и также забирает южнее, пытаясь разорвать дистанцию до британских пушек.

Очередная новость. Оба их корвета резко забирают на юг, пересекая наш курс. Они явно нацеливаются на парусники. Коптят на полном ходу, торопятся. Фрегат, напротив, сбросил обороты, дабы держать «Миссури» под прицелом трёх стволов главного калибра и не проваливаться к нам в тыл. Ставлю месячное курсантское жалование, у него тоже трудности с управляемостью на малом ходу.

- Ну что там? – стонет умирающий от любопытства брат.

- Не томись. Лови картинку с комма. Только бронещиток уже опустили, много не узришь.

Витюха смотрит на мир моими глазами. И ему мизансцена не нравится. Тщится найти хоть что-то положительное.

- Слышь, до них около километра. Наши трёхдюймовки точно пробьют, фрегат – не танк. А броня «Миссури» должна выдержать их снаряды.

Оптимист! Скоро узнаем. Первый выстрел за британцами.

Понимая, что тянуть некуда, и коль англичане нападут, от баталии не сбежать, кэп даёт команду отсемафорить прожектором отказ остановки. Едва закончили, на баке фрегата сверкает вспышка, а в кабельтове по курсу поднимается султан взрыва, через секунду долетает гром. Первый выстрел новой войны, аще предупредительный.

- Снова передай, - капитан дёргает курсанта, стоявшего у сигнального прожектора. – О встрече с британской эскадрой доложено в адмиралтейство. Обстрел конвоя приведёт к началу войны между империей и Французской республикой.

Капитан взывает к разуму командующего встречным отрядом, пытаясь использовать последний шанс обойтись без драки. Но даже мне, курсанту зелёному, ясно – её не избегнуть.

Паровые корветы приблизились к транспортам. Пока мы связаны фрегатом, лучше не думать, что они натворят с парусниками. Пять с деревянными корпусами, некоторые с железной обшивкой. Но если бы англичане остались в строю за фрегатом и лупили по нам, ещё горше. Слава Создателю, не рассмотрели недруги, что корветы усиленные, и чаяли, что фрегат двумя залпами спустит нас на корм рыбам.

Матерь Божья, заступница, не оставляй меня, не дай аспидам английским на поругание! А не сохраню живот, прими Господи мою грешную душу…

Я крещусь, стискивая рукой через робу нательный крестик и сжимаюсь в ожидании неизбежного… Страшно мне, дьявол задери, когда без пальбы прём под английские пушки… Прости Господи за поминание нечистого!

Британец озаряется вспышками трёх башен главного калибра и обеих малых с левого борта.

Бам-м-м!!! Почище, чем когда заехали прикладом в казарме. Поднимаюсь на ноги, уцепившись за штурвал. В голове шум, на устах кровь, всё двоится… Кислая вонь тротила. Оглядываюсь. Вот и скажите, что Крест Животворящий не жалует чудесами! Фугас рванул на пулемётном мостике. Крыша рубки как решето. Лежат кэп и старпом, на мне ни царапины.

У фрегата взметнулись фонтаны накрытия, на «Вашингтоне» не дремлют. Почему наши молчат?! Сейчас на фрегате перезарядят и врежут!

От же дурень! Меня ж учили! Некому приказ отдать и не по чину стрелять без команды – флотская discipline, ёпть. Прыгаю к переговорной трубе, кричу «Беглым – огонь!», ажно глотку саднит. Дёргаю ручку машинного на «самый полный вперёд». В подвижную цель метить труднее.

Один на мостике, стало быть – принял командование. Но в одиночку много не накомандую. Вдобавок слышу плохо от контузии.

Через комм взываю к Витьке: бегом ко мне. С элеватором справится один курсант. Брат мнётся, мол, старший боевой части не отпускает, он же наводчик-капрал в башне. Я ему мессагу: несись сейчас же и галопом, а то брошу кормило, приду и лично урою твоего командира БЧ. Потом опомнился, дублирую приказ через переговорную трубу. Голос из неё в бою – что глас Божий, надлежит исполнять, а не перечить.

Пока меньшой пробирается через трюм, «Миссури» хватанул очередные попадания, кормовая башня затихла. Как не вовремя! Фрегат уж весь в факелах пожаров, у нас унитарные выстрелы, мы можем задавить их быстротой огня. Корвет набирает ход, выкручиваю штурвал влево. Против нас окажется кормовая башня фрегата и две малых с 50-миллиметровками. Две баковых пушки главного калибра достанутся «Вашингтону». Держитесь, девочки!

Наконец, из люка высовывается витькина глава, тёмная от природы и дыма.

- Почему корма молчит?

- Не знаю. Вроде, как я оттуда вылез, было попадание.

Снова бамм! Кажись, впереди под фальшборт. Не беда, сейчас в кубрике точно никого. Крикнул в трубу задним канонирам, нет ответа. Неужто погибли?

- Хватай штурвал, крути влево и обходи фрегат. Я на башню. Надо выяснить причину и найти людей для пулемётов.

Сорвал автомат и несусь на корму прямо по палубе, скрываясь за надстройкой. Некогда ползать понизу! Очередной удар, словно кувалдой по корпусу… Меня снесло с ног, приложило о шлюпбалку, осколки впились ниже и выше колена… На палубе дым, загорелось дизтопливо. Ссуки! Ну, я вам покажу. Тут вам не кубрик и не мистер Мальборо, больше меня никто не остановит…

Но сначала разберусь с нашими.

Люк в башню задраен, колочу прикладом. Открывает курсант, лицо белое, запах порохового злосмрадия мешан с благоуханьем блевотины. Больше из жестов, чем из слов понимаю, что снаряд заклинил башню.

- Так какого хрена расселись?! Бегом наверх к пулемётам, там расчёт погиб!

- Месье капрал не велит. По боевому расписанию нам тут положено.

Хватаю командира БЧ за грудки. Вздумал отсидеться за бронёй? Хрен угадал!

Он морским загибом посылает меня подальше. Как же, целый le caporal d ordinaire. Здесь вообще главный, ибо никто около него не послушает рядового курсанта. Снова не угадал. Имеется запасной аргумент, и этот аргумент в виде приклада автомата влетает ему в пасть. Трус падает спиной на казённик, глотая зубы. Я второй разок – хрясь! С трудом остановливаюсь на грани, когда красное заливает мир. Кричу курсантам: «за мной!», они зрят моё дёргающееся рыло и, не пикнув, шлёпают следом в мясорубку.

Снова тащусь через палубу на мостик, хромаю на пробитую ногу и спотыкаюсь о куски рваного металла. Опять залп, накрытие, нас сбило с ног и облило водой. Живы? Не убило, не смыло, не задохнулись в гари – и ладно, царапины сочтём потом. Наша носовая башня огрызается каждые десять секунд. Фрегат затянут чёрными клубами дыма, но, как и прежде, гремит огнём.

Нас учили стрелять с двадцати-пятнадцати кабельтовых. А в первом же бою – аки парусники, борт в борт и всеми стволами борта: пли!

Вылезаю на пулемётный мостик. Стать негде, трупы летят на палубу. Хватаюсь за спарку. Грохот двух крупнокалиберных стволов заполняет вселенную. Опусткаю оранжевый сноп огня на кормовую башню фрегата. Что ж вы теперь затихли, сэры?

Командую перезарядить пулемёты и повторно угостить фрегат. С двух кабельтовых пули в полтора сантиметра диаметром пронзают обшивку что бумагу. Поскользнувшись на крови, падаю на больную ногу. Твою ма-ать, как разрывает изнутри!

Умирая от боли, проваливаюсь в люк. Витюха смотрит на меня с ужасом и кашляет от дыма. Не дрейфь. Нас Господь хранит. Как говорит твой папан, прорвёмся.

Ручку машинного в средний. Уж вышли вдоль правого борта англичанина. Две носовые башни фрегата развёрнуты к «Вашингтону», но, похоже, не стреляют. Машинный телеграф в малый ход, велю наводчику носовых орудий бить под ватерлинию. Забавно, старшина понял, что им рулит курсант? Или решил: пусть лучше в бою хоть такой командир, чем никакого.

От ватерлинии фрегата надуваются щедрые пузыри воздуха. Закон физики – сколько газа выйдет, столько же воды вольётся. Шлюпок не видно. Привет Нептуну, джентльмены!

Наша баковая башня, наконец, может передохнуть. Даю полный вперёд, чтобы обойти тонущего и успеть к разборкам их корветов с транспортами. Курсанты тушат пожар, таскают снарядные ящики в носовой погреб с кормы. Из небронированной части борта солярка льётся в океан. Проскочили недалеко от «Вашингтона». Похоже, ребятам крепко досталось.

Из пяти деревянных барков и баркентин горят четыре. На каком борту золото? Однакоже и британским пиратам влетело. Простая арифметика – на десяти транспортах двадцать орудий, на двух английских корветах шесть и пулемёты. Пусть торгаши и не ахти какие стрелки, но с двадцати пушек можно пару раз попасть? Они и попали.

Пока «Миссури» выходит на дистанцию открытия огня, Витюха перевязывает мне ногу. Восседаю, значит, я на трупе капитана, другого кресла на мостике не нашлось, и тут под макушкой шевеление. Вызвает меня матушка и спрашивает как дела. Лепота, говорю, ныне на службе, потом сам вас вызову, мама. Да, вздыхает она, кушай лепей и одевайся теплее. Благодарствую, ей в ответ, сейчас покушать – главное, других забот не предвидится…

Наводчик из носовой башни советует малый ход в миле от врага. Снаряды есть, но приближаться опасно, и так куча дырок в корпусе. Может, надо отважно кинуться вперёд, спасая транспорты? Но если мы уйдём ко дну, их точно никто не защитит…

С третьего или четвёртого выстрела пушкари засаживают британцам в самые потроха. От взрыва корпус первого корвета разламывает пополам, на втором сэры подняли белый флаг.

Несмотря на четыре попадания главным калибром и множество из двухдюймовки, «Миссури» пострадал умеренно. В отсеках вода вперемешку с солярой и маслом. Затопило по щиколотку, у кормы по колено, у старичков сие случается безо всякой баталии. Спасибо тебе, Господи! В Париже обязательно свечку поставлю.

Люди погибли, а злато цело. Будь оно проклято! Пленные заполняют палубу торговца. Трофейный кораблец и второй наш корвет приходится взять на буксир. С обоих долго откачиваем трюмную воду, заведя пластырь на бреши.

Жадные до золота, враги обстреляли транспорты осторожно, боясь их затопить. Но две баркентины потушить не удалось.

Приказываю взять капрала под арест. Сдаю корабль офицеру с «Вашингтона». Из нашего машинного отделения вылезает злой механик, выдаёт три морских загиба на тему: какой недоношенный выродок, помесь жабы и каракатицы, из «полного вперёд» перебрасывал телеграф в «малый», а потом резко в «полный вперёд»? Увидев горе-капитана в чумазой курсантской робе и чёрных от крови штанах, старшина зло сплёвывает. Потом скребёт грязную лысину, подходит ближе и с чувством жмёт мне длань.

Хотел вызвать маму, но передумал. Ничего не кончилось. До Бреста полтыщи миль, рядом южное побережье Британии. Англичане начнут бесоваться, узнав о разгроме. «Миссури» новой схватки не сдюжит.

И тут Николай-угодник свершает второе чудо за день. Из-за горизонта пересекающимся курсом вылетает необычайный корабль. Он нёсся так, будто наши разбитые калоши не только не двигаются, но и реверс дали.

Длинный, раза в три больше корвета. Белый, обводы стремительные и изящные. А главное, впереди по осевой линии две башни, в каждой по три орудия небывалой длинны. И две таких же ближе к корме. На мачте реет синяя хоругвь с золотыми звёздами. Французы!

Где ж вы были, окаянные, часа три назад?

Но уже на следующие сутки коллеги оправдывают своё появление. Снова дымы, мы не успели различить цели. На каждую пришлось по три-четыре залпа из двенадцати стволов главного калибра. Чудо-корабль не стал спускать катер, чтобы подобрать англичан из воды. Надо понимать – некого.

Только через четыре дня побитый конвой втягивается в гавань Бреста. Красавец «Де Голль» замыкает строй, оберегая нас до последней секунды.

Невзирая на огневицу в бедре, усталость и жар, я во все глаза смотрю на корабль. Не верилось, что в этом мире успели сделать подобное.

По размерному рангу он соответствует эсминцу старой Земли, несёт пушечное и пулемётное оружие. Вспоминаю староземельное название их класса – дестроер. Или даже что-то крупнее, близкое к лёгкому крейсеру.

Подробности узнаём позже. Двенадцать 150-миллиметровых орудий, четыре башни с зенитными трёхдюймовками и крупнокалиберными пулемётами для защиты от дирижаблей, сто тысяч лошадей паротурбинного двигателя. Не ждали, джентльмены?

Потом я сижу на кнехте, вытянув распухшую ногу, на которую не ступить, и курю трубку. Прямо на пирсе, всего в гное и в завиде морякам с «Де Голля», меня находит адмирал Морис де Брюэль, главнокомандующий флота Французской республики. Припечатав космодесантную аптечку к раздутому бедру прямо через штанину, вопрошает:

- Курсант Пьер Алексеев?

- Так точно, месье адмирал.

Матросы и офицеры с немым удивлением взирают, как главком флота оказывает лекарскую помощь курсанту-первогодку.

- Алексеев, вы получили сообщение от президента?

Якорь мне в зад, как же не узрел, что целые сутки в комме висит иконка нечитанного письма от самого важного человека!

- Обождите открывать. Её смысл прост – ни Президента, ни других, кто пришёл с ним из мира Святого Клинтона, не будет с нами много лет. Он назначил меня премьер-министром Франции. Но я ни черта в политике не смыслю. Зато вас он научил премудростям, для меня скрытым. Рассчитываю на вашу помощь и приглашаю на борт дирижабля, отлетающего в Версаль.

«Миром святого Клинтона» непосвящённые именуют старую (или верхнюю) Землю, родину членов Миссии, но де Брюэлю подробности ни к чему. Не заставляю ждать его с ответом.

- Конечно. Возьмём с собой того чёрного задохлика, месье адмирал? Это сын Президента, Виктор.

- Не возражаю, - де Брюэль вдруг включает официальный тон. - Разрешите вопрос, месье Алексеев. Правда, что вы – русский монарх?

Вот и анонимность. Охрененная секретность! Кто ещё в курсе, может «Вечерние новости» или «Радио Паризьен»? Кстати, флотский главком – дворянин из древнего роду. Не дай Бог, публично преклонит колено или полезет лобзать мне десницу.

- Уи, месье. Но не царствующий, по малолетству моему страной пока регенты правят. Посему не будем афишировать. Вы премьер, я – курсант. Договорились?