Главное ходатайство

Боль…

Вспышка…

Жгучая боль…

Вспышка, вспышка…

Боль нестерпимая...

Вспышка…

Темнота…

Мрак…

Я открываю глаза – пелена, туман. Закрываю и открываю глаза ещё раз. Помогает. Туман потихоньку начинает редеть. Озираюсь вокруг. Сумерки. То ли поздний вечер, то ли ранняя ночь.

Где я?

Сквозь рассеивающийся туман проступают очертания круглой площадки. В центре какое-то сооружение. Приглядываюсь: мраморные бортики по пояс взрослому человеку, бьющие высоко вверх, метра на три-четыре струи пенящейся воды. Фонтан.

Площадка выложена брусчаткой. К ней или от неё (тут уж как посмотреть) ведут две неширокие аллейки.

Одна, ярко освещённая полной, огромной, как тележное колесо, восходящей Луной. Другая теряется в непроглядном мраке.

По краям площадка обсажена высокими пышными деревьями. Я приглядываюсь – клёны. Точно клёны: я чётко различаю резные листья, что слабо шевелятся под лёгким ветерком.

Опять смотрю вокруг: две скамейки с коваными подлокотниками. На одной из них расположился я.

Освещают весь этот пейзаж два фонаря, висящие очень низко – на уровне моего лица и дающие неровный колеблющийся свет. Такой свет дают не электрические лампочки, а исключительно газовое освещение. Поверьте, как историк, я знаю, о чем говорю. Приходилось видеть.

Снова оглядываюсь: фонтан, фонари, клёны, Луна. Ничего необычного. Но что-то не так.

Конечно, вопрос: «Как я здесь оказался?» не снимается с повестки дня. Но это ладно, разберёмся потом. Что-то ещё не так. Где-то на краешке сознания что-то тревожит душу и не даёт покоя. Так, давай-ка ещё раз: неровный, колеблющийся свет фонарей, трепет листвы, бьющие высоко в темное небо струи воды и падающие обратно в фонтан.

Стоп! Газовые фонари должны издавать лёгкое гудение! Листва – характерный шелест. А вода, бьющая в небо и падающая обратно, должна шуметь – должны быть слышны плеск и стук капель. Ничего этого нет! Ни единого звука! Тишина. Безмолвие.

Открываю рот и сначала тихо, а потом всё громче и громче произношу:

– А-а-а.

Я четко слышу свой голос. Звук его разносится по площадке, отражается от всех предметов и гулким эхом возвращается ко мне:

– А-а… А-а…

Щелкаю пальцами: эффект тот же. Не понимаю! Может, я сплю?

Ощупываю шероховатую поверхность деревянных брусков скамейки. Отчётливо ощущаю чешуйки отслоившейся краски. Ладонью чувствую холодный металл подлокотника. Всё чётко и реально.

Поднимаюсь. Иду к фонтану. Зачерпываю в ладони воды. Омываю лицо. Вода как вода: мокрая и в меру прохладная. Но почему я, стоя в двух шагах от сопел фонтана, абсолютно ничего не слышу?

Тишина.

Подхожу к фонарю. Действительно газовый: за стеклом видно, как пляшет голубоватый язычок пламени. Обхватываю фонарь руками – теплый, чувствуется чуть заметная вибрация. Прикладываю ухо – ничего. Тихо.

Тишина вокруг.

Внезапно в этой тишине раздаются шаги. Их звук гулким эхом разносится вокруг. Я оборачиваюсь: по укутанной мраком аллейке ко мне приближается человек. Женщина. Одета во всё белое. Несмотря на расстояние и темноту, я прекрасно различаю светлые волосы, густыми волнами лежащие на плечах. Узкое лицо. Тонкие черты. На лице выделяются карие глаза под густыми чёрными бровями. Белоснежный пиджак, блузка. Юбка чуть выше колена. И, как контраст, ярко-алая гвоздика в петлице.

Женщина подходит ближе. Останавливается в двух шагах. И не отрываясь, смотрит на меня. Затем, слегка склонив голову, произносит:

– Рада приветствовать вас, Дмитрий Александрович.

Голос приятный - нежный, бархатистый, с лёгкой хрипотцой.

Я смотрю на неё и пытаюсь понять: знаю её или нет. Хоть лицо очень знакомое, понимаю, что вижу ее впервые. Кто же она и откуда она меня знает?

Наверное, ход моих мыслей отражается у меня на лице. Женщина широко улыбается и говорит:

– Не удивляйтесь, Дмитрий Александрович. Кто же не знает ректора нашего единственного университета? Известнейшего археолога. Доктора исторических наук.

Я, чуть смутившись, киваю.

– А вы кто? – спрашиваю. – Как вас величать?

– О! Имён у меня много. Вы можете называть меня – Мария.

– А по отчеству?

– Не надо отчества. Достаточно просто: Мария.

Киваю:

– Очень приятно. Тогда можно просто: Дмитрий.

И протягиваю руку.

Она делает вид, что не замечает моей ладони, молчит и лишь пристально смотрит мне в глаза. Моя рука медленно опускается.

«Вот ведь! – с огорчением думаю я, – Забыл о правилах хорошего тона! А еще образованный человек!»

Какое-то время мы стоим и смотрим друг на друга. У меня множество вопросов, но я не решаюсь их задать. Мария первая прерывает молчание.

– Я вижу, вас многое беспокоит, – говорит она. - Например: что это за место, где вы, и почему вы здесь. Ведь так?

Я киваю.

– Всё очень просто, – продолжает женщина. – Вы умерли. А это место –преддверие. Отсюда начинается Последняя Дорога. А я...

– Это что, шутка такая? - прерываю её. – Розыгрыш?

Мария удивленно поднимает брови:

– Я что, похожа на шутницу? Клоунессу?

– Не знаю, на кого вы похожи, но попрошу вас прекратить этот балаган и...

– Балаган? – на этот раз она прерывает меня. – Ну что ж. Будет вам балаган.

Она щёлкает пальцами. Налетает порыв холодного ветра. Я вижу, как на обступивших круглую площадку клёнах прямо на глазах желтеют листья, скукоживаются и начинают облетать. Струи воды в фонтане замерзают и превращаются в высокие ледяные фигуры. Всё это происходит за считанные мгновения. Я ошарашено смотрю вокруг. Потом поворачиваюсь к ней. Мария в упор смотрит на меня. Что-то потустороннее появилось в её облике. Она как будто стала выше ростом. Лицо бледнее обычного. Как уголья горят глаза. Губы выгибаются в кривой усмешке, которую можно принять за оскал.

– Вам достаточно?

Молчу. Она снова щёлкает пальцами и начинает падать снег. Вьюга беззвучно бросает пригоршни колючих снежинок мне в лицо. Холод пробирает до костей. Я ёжусь. Начинаю дрожать.

– Вам достаточно? – голос Марии.

Несколько минут я молча перевариваю увиденное. Сопоставляю. Внезапное пробуждение в незнакомом и странном месте. Одинокая женщина в белом. Это чудо с ветром, листьями и снегом. Горящие глаза и хищный оскал. До меня доходит, что это всё правда, что это всё на самом деле и, что я действительно умер.

Поднимаю на неё глаза:

– Достаточно.

Взмах тонкой руки. И всё возвращается, как было прежде. Тает снег. На глазах распускаются листья. Оживают струи фонтана. Мария принимает прежний облик. Облик молодой, симпатичной женщины. Теперь она улыбается. Действительно улыбается. По-доброму.

– От чего я умер? – мой голос хриплый и скрипучий.

– О. Всё достаточно банально: у вас был обширный инфаркт. Скорая приехала вовремя, но врачи ничего не смогли сделать. Мне очень жаль.

– Как же так! Мне всего лишь сорок четыре года! У меня столько неоконченных дел! У меня жена! Дети! Два сына. Маленькая дочка. Я не хочу!!!

Она вздыхает:

– Всегда одно и то же. Каждый раз. Если бы вы знали, сколько раз я слышала подобные фразы...

Я открываю рот. Мария предупреждающе поднимает руку:

– Молчите! Ничего не нужно говорить! Поверьте, со временем ваши родственники, близкие и друзья переживут эту утрату и будут жить дальше без вас. А ваши дела, они так и останутся недоделанными.

– Но...

– Не вы первый и не вы последний, Дмитрий Александрович. Всем нам рано или поздно придёт конец. И придётся пройти по Последней Дороге. А я проводник и здесь для того, чтобы провести вас этой Дорогой.

Мария снимает один из фонарей, протягивает его мне. Второй берет сама. Что удивительно: фонари продолжают гореть!

– Прошу вас, – она приглашающе указывает рукой на аллейку, залитую лунным светом. Как сомнамбула делаю шаг вперед.

Постепенно залитая лунным светом брусчатая аллейка становится шире и превращается в улицу какого-то города. Деревья, растущие по её краям, сменяются небольшими уютными домиками частного сектора.

Нет ни людей, ни машин.

Вокруг темнота. Ни огонька, ни отблеска. Только ровный свет ночного светила да наши фонари освещают нам путь.

И тишина. Не слышно никаких звуков: ни шума ветра, ни шелеста листвы. Не доносится лай дурковатой собаки, увидевшей за забором чью-то тень. Лишь только звук наших шагов гулким эхом разносится по пустынной улице.

Домики, стоящие вдоль улицы, расположены как-то хаотично. Некоторые фасадами выходят прямо на тротуар. Некоторые спрятаны в глубине разросшихся садов. А некоторых вообще не видно, лишь стойкое ощущение, что они где-то там есть.

Первые дома окон не имеют. Или стоят с плотно закрытыми ставнями.

Я прохожу мимо ближайшего добротного деревянного дома и с удивлением обнаруживаю, как в окошке зажигается свет. Окошко расположено низко и выходит прямо на тротуар. И для меня не составляет труда заглянуть внутрь. Вижу комнату, уставленную старинной, еще советской мебелью. Вижу маленького ребёнка, одетого в голубой комбинезон, с огромным ярко-жёлтым слоном на животе. Ребёнок на нетвёрдых ножках, смешно покачиваясь и переваливаясь, спешит к молодой женщине, которая протянула ему навстречу руки. Я узнаю женщину.

– Мама, – шепчу я, прижимаясь к холодному стеклу.

Женщина меня не видит и не слышит. Всё её внимание приковано к малышу. Его я тоже узнаю. По своим детским фотографиям. Малыш не добегает до женщины. Теряет равновесие и собирается упасть. Но женщина ловко подхватывает его на руки и поднимает высоко-высоко. Оба они радостно смеются. Окно гаснет.

Иду дальше.

Следующий дом. Опять зажигается окно. Вижу маленького мальчика в коричневых штанишках на помочах и клетчатой рубашке. Мальчик в компании таких же карапузов с упоением строит огромный замок из кубиков.

Следующий дом. Следующее окно. Мальчик гордо шагает, держа маму за руку. В другой руке у него огромный букет гладиолусов, который больше его самого. Окно гаснет.

Мальчик уже пионер. Ему торжественно повязывают пионерский галстук.

Выпускной. Мальчик танцует с девочкой в пышном розовом платье.

Окна мелькают одно за другим. Картинки сменяются калейдоскопом. Это всё обо мне. Я понимаю это.

Вот я студент и защищаю дипломную работу.

Вот я на раскопках таинственного кургана Аль-Кабал.

Вот защита моей первой диссертации.

Большеглазая девушка с распущенными каштановыми волосами – Ирина, моя будущая жена.

Вот трудный разговор с её родителями: богатый и влиятельный отец ни за что не хочет видеть зятем нищего студента. Ирке все равно. Звучит фраза: «С милым рай в шалаше».

Свадьба.

Вот я забираю жену и первенцев из роддома. Два конверта перевязаны голубыми ленточками.

Моменты жизни мелькают один за другим. Домов много. Очень много. И много окон. Перед некоторыми я останавливаюсь. Долго и внимательно разглядываю происходящее там. На какие-то бросаю лишь мимолётный взгляд и быстро ухожу дальше. А в некоторые даже не пытаюсь заглянуть.

Здесь вся моя жизнь. Моменты моей жизни. Радостные и печальные. Хорошие и не очень. Вся моя жизнь.

Я иду дальше. Рядом со мной шагает женщина в белоснежной одежде. Мария молчит, лишь изредка поглядывает на меня. Словно ждет чего-то. Наконец, решаюсь спросить:

– Мария, скажите, а где мы идём.

– По Последней Дороге.

– А почему она такая? Эта дорога.

– У каждого она своя. У кого-то моменты жизни представлены полотнами в длинных залах картинной галереи. У кого-то рекламными экранами на широком проспекте мегаполиса. У кого-то миражами в пустыне на караванной тропе. У всех по-разному.

Наши голоса гулко звучат на пустой улице. Мы идем дальше.

Последний дом. Окно, в котором я вижу Иру. Она трясущимися пальцами набирает номер телефона. Что-то говорит в трубку. Поглядывает на меня. Я лежу на диване. Рубашка расстёгнута. Рука на груди. Глаза полузакрыты. Лицо белое, осунувшееся.

Окно гаснет.

Дорога заканчивается.

Мы подходим к громадным воротам чёрного цвета. Мария делает жест рукой, и ворота медленно раскрываются. Мы проходим их и оказываемся на площадке, подобной той, на которой я пробудился в этом мире. Разница в том, что эта площадка намного больше. В центре вместо фонтана громадная глыба то ли льда, то ли хрусталя. Глыба переливается всеми оттенками синего. От нежно-голубого до грозно-фиолетового. Она уходит высоко-высоко в небо. Я задираю голову и не вижу её края.

С четырёх сторон на площадку ведут ворота.

Чёрные, через которое мы прошли.

Белые, за которыми виднеется громадное дерево, усыпанное по спирали движущимися светящимися точками.

Багрово-красные, возле которых лежит бесчисленное множество точно таких же фонарей, какой я держу в руке.

И зелёные, густо обросшие каким-то вьющимся растением.

– Вот мы и пришли, – говорит Мария.

– Где мы? – спрашиваю я.

– Мы на Перекрёстке. В сердце изначального мира. То, что вы видите в центре, это Латырь-камень. Камень, упавший с небес и давший жизнь всему на этой планете. Справа Белые врата. Они ведут в Ирий.

Мария протягивает руку, и ворота приоткрываются.

– Подойдите, не бойтесь.

Сразу же за ними начинается лестница, ведущая вверх. Она опоясывает серпантином огромнейшее дерево. По лестнице движется множество народу. И все держат в руках фонари. Слышится чудесная музыка. Доносится запах цветущих растений. Благость охватывает меня.

– Что это? – выдыхаю я.

– Это лестница в Ирий. В Рай. Она опоясывает Великое Изначальное Древо и ведёт в место блаженства и радости. Туда попадают праведники. А еще выше, над самыми облаками – чертоги Рода. Верховного бога.

Створки ворот медленно закрываются.

– Прямо, – продолжает Мария. – Зеленые врата. Врата в жизнь. Сквозь них проходят души людей, которые должны родится. И редко. Очень-очень редко души тех чудаков, которым наскучило пребывание в Ирии.

Она приоткрывает створки Зеленых врат. За ними видна широкая просёлочная дорога, ведущая через цветущий сад.

– Это Дорога Жизни. Она идёт. Ветвится. Поворачивает под немыслимыми углами. Но, в конце концов, становится Последней дорогой и через Чёрные врата выходит на этот перекресток.

Жест, и ворота закрываются

– Слева, – Мария подходит к багрово-красным воротам. – Багряные врата. Врата в Пекло. В царство Чернобога. В мир скорби, боли и печали. Откуда нет и не будет возврата. Никогда. И никому.

Створки ворот начинают медленно отворяться.

– Вам сюда, – говорит она. – Оставляйте фонарь у входа и идите. Вас уже ждут.

За воротами видна угольно-чёрная лестница, ведущая куда-то вниз, во мрак, озаряемый красными сполохами. Чувствуется удушающий запах дыма, гари и копоти. Слышатся жуткие душераздирающие крики, от которых кровь стынет в жилах, и волосы поднимаются дыбом. Я непроизвольно пячусь назад.

– Давайте-давайте, Дмитрий Александрович. – поторапливает меня Мария.

Я качаю головой:

– Но за что? Я же ничего такого не совершил. Я обычный человек, жил обычной жизнью. Никого не убил. Никого не обокрал. За что меня туда? Я не хочу! – голос мой срывается на крик.

– Никто не хочет, – спокойно отвечает Мария. – А насчёт того, что «ничего не сделал». Вы про людские пороки слыхали? По-другому – грехи смертные. Их семь. И все семь вы совершили. И поэтому места в Ирии вам нет. Вам сюда.

Она подходит ко мне. Берёт меня за руку. И с неожиданной для такой хрупкой женщины силой тащит меня к вратам. Я упираюсь. Но все мои усилия тщетны. Шаг за шагом, метр за метром бездна приближается.

«Это конец!» – вихрем проносится у меня в голове.

– Стойте! Остановитесь! – внезапно сзади раздаётся крик.

Мы оборачиваемся. От Чёрных врат к нам быстро идёт высокий человек в элегантном сером костюме-тройке до блеска начищенных туфлях и серой, под стать костюму, шляпе. Чуть прищуренные синие глаза на круглом лице с небольшой аккуратный бородкой выражают озабоченность.

Он подходит к нам и шумно выдыхает.

– Успел. Думал, не догоню, опоздаю. Здравствуй, Мара, – лёгкий поклон в сторону женщины. – Здравствуйте, Дмитрий Александрович, – это уже мне.

– Не будет он здравствовать, – сквозь зубы цедит Мария. Или Мара, как назвал её незнакомец в сером.

– Не придирайся к словам, Мара. Это обычная дань вежливости, – отвечает мужчина.

Мара в упор смотрит на него:

– Говори, зачем пришёл, Азвем. И что всё это значит?

– А это значит, дорогая Мара, что Дмитрию Александровичу там не место, – он кивает в сторону Багряных врат.

– Что значит: ему там не место!? Это ты так решил!? – голос Мары звенит от раздражения.

– Мара, ты же знаешь – я Смотритель за Правдой. И для меня очень важно, чтобы правда восторжествовала. И не приключилось никакой трагической ошибки, которую исправить будет невозможно.

– Какая ошибка, Азвем? Из семи смертных грехов он совершил все семь! Куда ты предлагаешь его отправить? Туда? – она кивает в сторону белых створок.

Человек, которого назвали Азвем, улыбается.

– Азвем, перестань скалиться! Отойди и не мешай мне выполнять мою работу! Его место там, – кивок в сторону горящей бездны.

– Докажи, – мягко произносит Азвем. – Я тоже выполняю свою работу и поэтому должен знать правду.

– Что ж, – говорит Мара. – Смотри.

Она делает замысловатый жест, и на Латырь-камне возникает картина.

Я переношусь туда…

«… Третью неделю я тупо валялся на диване на даче. Бесцельно глядел в потолок. Время от времени листал какой-то бульварный романчик.

Комната постепенно заполнялась бутылками из-под пива, какими-то обёртками, пустыми пачками от сигарет и прочим мусором.

Многодневная щетина, грозившая превратиться в полноценную бороду, покрывала мои щёки и подбородок.

Запах несвежего белья ощущался даже мне самому.

На столе стояла покрытая пылью пишущая машинка «Ромашка» и лежало несколько нетронутых пачек бумаги… »

– Это называется: «Димочка пишет диссертацию», – доносится голос Мары. – В то время, как его жена с двумя годовалыми мальчишками, как раз в это время заболевшими корью, не спит ночами и не находит себе места. Но не решается побеспокоить любимого мужа, пишущего научную работу. Здесь мы видим проявление двух греховных страстей человека: лености и обмана.

– У Мары отличная память, но сейчас она кое о чем запамятовала. Обман или ложь не является смертным грехом, – Азвем удобно устраивается на невесть откуда взявшейся скамейке и приглашающе хлопает рукой по сиденью. Мара игнорирует его приглашение.

– Ложь – мать всех грехов! – заявляет она.

– Утверждение спорное. Ведь существуют: «ложь во благо», «благочестивый обман», «святая ложь», а также «благородная ложь» Платона.

– Но не в этом случае! – рявкает Мара.

– Не будем спорить, – примирительно говорит Азвем. – Насчет лености – справедливо. Однако кроме грехов есть раскаяние, искупление и, наконец, добродетели.

Мара кривит губы в презрительной усмешке.

– Поэтому смотрим дальше, – Азвем щелкает пальцами…

«… – Ирка, ты даже не думай беспокоиться. Всё будет хорошо. С ребятами я справлюсь.

– Дима, я так переживаю. – жена стояла на пороге полностью одетая. В руках держала синюю дорожную сумку.

– Ира, ни о чём не переживай. Тебе нужно отдохнуть, подлечиться. В конце концов, выспаться как человек. Это всего лишь на три недели. На двадцать один день.

Путёвка в санаторий мне чудом досталась в институте. И я решил, что поедет она.

Я обнял жену, подхватил у неё сумку и проводил до такси, ожидающего у подъезда.

Эти три недели для меня были несладкими: парни не давали ни минуты покоя. Ни днем, ни ночью. Однако я справился, стойко выдержал этот двадцать один день. И ни разу не позвонил жене, чтобы не беспокоить и не прерывать её отдых.

А после её приезда засел за диссертацию. В рекордные сроки работа была готова и успешно защищена…»

Азвем вопросительный, смотрит на Мару. Та ничего не отвечает. И вновь взмахивает рукой.

«… Я нервно ходил по комнате, сжимая в руке стопку отпечатанных на машинке листов. «Диссертация аспиранта Волчика Сергея Михайловича», –гласило на титульном листе.

Злость и раздражение переполняли меня:

«Да кто он такой, этот Волчик?! Выскочка! И почему мимо меня? Меня – ректора университета! Не посоветовавшись! Не пригласив меня в рецензенты или, на худой конец, в консультанты, он пишет диссертацию? Таких надо сразу на место ставить! Ничего, завтра я ему покажу, завтра я ему устрою!».

Я пролистал научную работу. Спору нет, написано остроумно. Затронуты реальные проблемы. Грамотно проведено исследование. Смог бы я так же хорошо написать? Вряд ли. Я помотал головой, отгоняя ненужные мысли, и стопка полетела в угол.

На следующий день, на защите диссертации аспиранта Волчика Сергея Михайловича, научная работа вышеупомянутого аспиранта была разнесена в пух и прах ректором исторического университета, доктором исторических наук, профессором Кравцом, то есть мною.

Я готовился тщательно, цеплялся к каждой мелочи, ссылался хоть и на ошибочные, но до сих пор авторитетные данные, сыпал цитатами…

В итоге провал! Полный провал диссертации! Аспирант Волчик с позором изгнан из университета. Справедливость восторжествовала!

Всё-таки я ректор, и слово моё не последнее…»

– А здесь, – вновь доносится голос Мары. – Чётко проявляются целых три смертных греха: гнев, гордыня и зависть. Будешь отрицать, Азвем?

– Ни в коем случае! – он качает головой. – Однако мяч на моей стороне. Смотрим дальше.

«… Какая же интересная статья в этой газете! Как живо описана проблематика! Креативный подход к решению!

Я сижу в кресле и держу в руках «Исторический Вестник». Интересно, откуда он у нас? Ах да! Жена, как учительница истории в средней школе выписывает. Кстати, мне не так давно попадались похожие публикации.

Поднялся. Подошел к полке. Точно! Вот в «Вестнике архивиста» и в «Вопросах истории».

Как грамотно написано! Такой сотрудник, ох как был бы кстати в нашем университете. Ну-ка взглянем, кто же это. Так – Волчик Сергей Михайлович. Что-то знакомое, а вот что – не могу вспомнить.

Волчик? Волчик? Волчик! Вспоминаю этого несчастного аспиранта, которого я три года назад незаслуженно оскорбил и унизил. Боже, как мерзко на душе!

Аккуратно откладываю газету. Беру телефон. Набираю номер.

– Приёмная ректора университета, – раздаётся в трубке голос моей секретарши.

– Александра Михайловна, доброго утра.

– Здравствуйте, Дмитрий Александрович.

– Напомните, пожалуйста, когда у нас семинар «Призвание – историк»?

– Двадцатого.

– Очень хорошо. Александра Михайловна, будьте добры, пригласите, пожалуйста, такого Волчика Михаила Сергеевича на семинар. Он учителем истории в Зеленочской средней школе работает.

– Хорошо записала. Я обязательно с ним свяжусь и приглашу.

– Спасибо, Александра Михайловна. Вы чудо!

Двадцатое. Семинар «Призвание – историк». Большое количество приглашенных. Сидя в президиуме на сцене, я оглядел зал. Знакомые и незнакомые лица. В третьем ряду слева – Ира. Кивнул ей. Она улыбнулась в ответ. Смотрю дальше. Того, кого я хочу видеть, нигде нет. Неужели не пришел? Отказался? Хотя… Точно – в четырнадцатом ряду. Светлые волосы ёжиком. Бородка а-ля Илья Муромец. Курносый нос. Он! Пришел! И на душе стало так покойно, так радостно.

Как ректор, я взял первое слово. Поприветствовал и поздравил участников семинара. Кратко рассказал о работе университета. О научных сотрудниках. Преподавательском составе. О молодых, подающих надежды студентах. И перешёл к самому важному.

– Уважаемые коллеги, – откашлявшись, начал я. – Товарищи. Пользуясь случаем, хочу принести свои искренние извинения одному человеку, которого я несколько лет назад совершенно незаслуженно оскорбил и унизил. Этот человек сейчас находится в этом зале. В данный момент он обычный учитель истории в сельской школе. Но это не мешает ему заниматься научной деятельностью. Проводить исследования. Писать статьи. Зовут его Михаил Сергеевич Волчик, и многие из нас помнят его. Михаил Сергеевич, я попрошу вас выйти на сцену.

Смущаясь, невысокий молодой человек поднялся на сцену.

– Михаил Сергеевич, я приношу свои извинения за те неудобства, которые причинил вам. Беру все свои слова обратно. Признаю свои ошибки. И то, что поступил, как последний негодяй. Буду очень рад видеть вас в числе сотрудников нашего научного коллектива.

Я протянул ему руку. Молодой человек, не колеблясь, ответил крепким рукопожатием...»

Азвем с улыбкой смотрит на Мару. Та нехотя кивает. И произносит:

– Смирение.

Потом опять взмах рукой и…

«… Я сидел за столом. Передо мной стояла тарелка с огромнейшим тихоокеанским омаром. Рядом – специальные щипцы, салфетки и пикантный соус. Я в предвкушении.

Дверь без стука открылась, и в мой кабинет, где накрыт стол к обеду, вошёл православный батюшка. Он довольно молод, несколько широк в кости, длинные рыжие волосы до плеч и такая же рыжая кудрявая бородка. Одет в повседневный чёрный подрясник с широкими рукавами. На груди – большой крест белого металла.

Батюшка подошел к столу, без приглашения уселся и молча уставился на меня.

Я также молча пододвинул ему тарелку с омаром.

Он улыбнулся в рыжие усы, покачал головой и сказал:

– Ну, здравствуй, Дима. Смотрю, всё так же чревоугодничаешь?

– Виталик, – я вскинул руки вверх. – О чём ты говоришь? Какое обжорство? Простая здоровая пища.

Батюшка покачал головой:

– Я не говорю про обжорство. Я говорю про чревоугодничество. Вот сегодня ты кушаешь, – он пригляделся. – Лобстер в чесночном масле? А вчера что вкушал?

– Устрицы «Рокфеллер».

– А позавчера?

– Жульен с грибами «а-ля Гасконь».

– А третьего дня?

– Семга в сливочном соусе с икрой.

– Ну а про дальше я уже и не спрашиваю. Всё блюда заморские с выпендрежом. Простая русская еда вас уже не устраивает, Дмитрий Александрович?

– Виталик, это обычная еда, хоть и экзотическая, но не более того. Ни о каком чревоугодничестве и речи нет.

– Ну да, ну да, – покачал головой батюшка.

Я потихоньку начал закипать.

– Виталя, только благодаря тому, что ты мой одноклассник и лучший друг, я продолжаю терпеть твои проповеди. Ты же знаешь – я агностик.

– Избавь меня, Дима, делать тебе проповеди. Нет ничего хуже, чем наставлять на путь истинный близких и родных людей. Равно, как лечить и учить…»

– Вот видите, даже православный батюшка – Варфоломей Николаев, в миру Виталий, признаёт за Дмитрием Александровичем грех чревоугодничества! – слышится голос Мары.

– Всё верно, всё верно, – кивает головой Азвем. – Но давай смотреть дальше…

«… – Ладно, – священник вздохнул. – Я не проповедовать сюда пришёл. А пришёл с просьбой. Видишь ли, наш приход взял на попечение несколько детей-сирот. Детки маленькие, от трёх до пяти. Прокормить их никакого труда не составит. Но нужно, чтобы было всё правильно.

– Я пока не совсем понимаю, чего ты хочешь.

– Университет и Храм находятся двор в двор. Университетская столовая регулярно проверяется и обследуется СЭС. То есть практически полностью исключены какие-то заболевания и отравления.

– Продолжай, – кивнул я.

– Так вот, мне бы хотелось, чтобы детишки три раза в день кушали в твоей столовой. Завтрак, обед и ужин. Продукты наши. Мы не стесним вас.

– О чём разговор, Виталик! И какие ваши продукты? Разместим, приютим, накормим! Средства имеются.

– Не надо, – начал было он.

Но я махнул рукой, нажимая кнопку селектора.

– Александра Михайловна, зайдите на минутку, будьте любезны.

Моя секретарша много лет проработала диетсестрой в педиатрическом отделении местной больницы. Изложив суть дела и заручившись её поддержкой, я набрал номер.

– Андрей Николаевич, приветствую… Слушай сюда: сейчас к тебе подойдёт Тихонова со списком продуктов и блюд, необходимых для столования десятка малышей. Ознакомься, подготовь смету и в течение часа предоставь мне данные. Деньги получишь сразу же. Это с моего личного счёта. Поставишь детей на довольствие. Четырёхразовое питание… Очень хорошо… Да, Андрей Николаевич ещё одно: для детей должны закупаться самые лучшие продукты. И упаси тебя Бог, чтобы что-то было некачественное, либо же что-то исчезнет или чего-то будет не хватать. Ты меня знаешь… Бывай.

Я положил трубку и посмотрел на отца Варфоломея. Тот поднялся, перекрестил меня и сказал:

– Бог простит тебе все грехи твои за те дела добрые, что ты совершаешь.

Когда за батюшкой закрылась дверь, я посмотрел на тарелку с омаром и с отвращением её отодвинул.

«Вот же! – подумал я. – И ничего такого не сказал. А душу перевернул. Сомнения зародил. Умеют ведь! Наверное, их в семинарии этому обучают».

– Александра Михайловна, – я вновь обратился через селектор к секретарше. – Что сегодня на обед в нашей столовой?

– О! Меню достаточно разнообразно. На первое: и суп гороховый, и борщ, и молочный суп. На второе: котлеты, биточки, отбивная, рыба. Гарниры…

– Спасибо, – сглотнув слюну прервал я её. – Скажите, а можно ли заказать обед из трёх блюд в мой кабинет? Я бы и в столовой пообедал, да, боюсь, своим ректорским видом буду смущать народ.

– Хорошо, Дмитрий Александрович. Что заказать?

– На ваше усмотрение. Кстати, какова стоимость обеда?

Она назвала сумму.

– Сущие гроши, – прошептал я.

– Простите?

– Нет-нет. Ничего. Александра Михайловна, будьте добры и впредь заказывать мне обеды в нашей столовой.

– Хорошо, Дмитрий Александрович. А что делать с заказом на завтра из Чешского ресторана – «Печено вепрево колено»?

– Откажитесь к чёртовой матери!

– Хорошо, Дмитрий Александрович, – в голосе секретарши мне послышалось удовлетворение…»

Мара шумно вздыхает и вновь взмахивает рукой. На огромном камне проявляется новое изображение…

«… Я сидел за столом в своём кабинете. Напротив меня расположился немолодой мужчина в простеньких джинсах и белой футболке. Через очки он умоляюще смотрел на меня:

- Дмитрий Александрович, у нас нет такой суммы! Светочка очень талантливый ребенок. Очень любит историю. Она призёрша нескольких областных олимпиад по истории. Девочке совсем чуть-чуть не хватило до медали в школе. Помогите, прошу вас! У нас есть только половина оговорённой суммы, пожалуйста, довольствуйтесь этим.

– Уважаемый Федор Борисович, я прекрасно понимаю ваши чувства и ваше желание, чтобы ваша внучка училась в нашем университете. Однако существует негласное внутреннее правило. Для того, чтобы она без проблем смогла поступить, педагогам на вступительных испытаниях, возможно, придётся закрывать глаза на некоторые недочеты, ляпы и провалы в памяти абитуриента. Тратить свои нервные клетки и зарабатывать головную боль. А это, согласитесь, дорогого стоит. Поэтому сумма твёрдая и изменениям она не подлежит.

– Но у нас нет таких денег.

– В таком случае, могу вам порекомендовать другой ВУЗ с похожей программой обучения. Там берут гораздо меньше.

– Дмитрий Александрович...

– Всё! Разговор окончен! Либо вы находите всю сумму полностью, либо как пойдёт. Единственное, что могу твердо обещать вам, что никто не будет препятствовать и ставить палки в колёса для самостоятельного поступления вашей одарённой девочки. Всего доброго.

Я поднялся со стола и указал посетителю на дверь...»

– Что ты на это скажешь, Азвем? – говорит Мара. – Явные: стяжательство, жадность и сребролюбие.

При её словах я закрываю лицо руками. Мне стыдно. Мне ужасно стыдно.

Меж тем Азвем, как ни в чём небывало, щёлкает пальцами, и на Латырь-камне появляется новое изображение...

«...Всё тот же кабинет. Я всё так же сидел за своим столом в шикарном кресле. Потом нажал кнопку на селекторе:

– Александра Михайловна, будьте добры, пригласите ко мне председателя приёмной комиссии.

Через несколько минут в мой кабинет, постучавшись, вошел невысокий тучный мужчина в больших роговых очках.

– Добрый день, Виталий Андреевич, – обратился я к нему. – Присаживайтесь.

Мужчина робко примостился на краешек стула и замер, внимательно глядя на меня. Я открыл свой ежедневник.

– Записывайте, Виталий Андреевич.

Тот с готовностью взял шариковую ручку, открыл блокнот и опять замер в ожидании.

– Севидова Ульяна Владимировна, Бельский Анатолий Евгеньевич, Зайцева Инна Фёдоровна, Агиевич Елена Степановна, Васильков Николай Николаевич, Терещенко Нина Васильевна и Антонов Павел Иванович. Записали? Чудесно! Так вот, вышеперечисленные граждане будут у нас учиться на льготных основаниях. Они поступают безо всяческих вступительных экзаменов и испытаний на полный пансион. То-есть стопроцентная стипендия, место в общежитии и трехразовое питание.

– Осмелюсь спросить Дмитрий Александрович, кто эти люди?

– Это ребята из бедных, неблагополучных и неполных семей. У них есть все данные для того, чтобы внести свой вклад в науку. Но возможности оплатить обучение в нашем университете у них нет и в ближайшее время не предвидится. Поэтому мое решение – принять этих одаренных молодых людей в наш университет.

– Но, Дмитрий Александрович, количество бюджетных мест у нас ограничено. Только два на каждую группу, и то на конкурсной основе.

– Виталий Андреевич, я что-то говорил по поводу бюджетных мест?

– Нет.

– Правильно. Я сказал на полный пансион. Оплачиваться их обучение будет с вот этого счёта, – через стол я протянул ему листок из блокнота с номером.

Виталий Андреевич внимательно изучил написанное. Потом изумлённо посмотрел на меня.

– Так это же ваш личный банковский счёт. На который я перечисляю деньги от благодарных...

– Совершенно верно, Виталий Андреевич. Совершенно верно, – перебил я его. – Но пусть это останется нашей с вами маленькой тайной.

Он клятвенно сложил руки на груди, понимающе кивнул и суетливо вышел из кабинета...»

Азвем вопросительно смотрит на Мару.

- У тебя на всё готов ответ, – говорит она. – Но посмотрим, что ты на это скажешь, Смотритель Правды. Как тебе такая правда понравится.

Не глядя, Мара машет рукой в сторону камня, и на том появляется новое изображение. Я поворачиваю голову и моментально узнаю ту сцену, которая будет продемонстрирована. В ужасе закрываю глаза:

«Всё! Всё пропало! Это конец! На это ничего невозможно ответить» …

«… Я в нетерпении ходил по комнате. Я ждал, поминутно глядел на часы, подходил к окну и прислушивался к шагам на лестнице.

Звонок в дверь раздался неожиданно. Я спешно подбежал к двери и открыл замок. На пороге стояла невысокая, чуть полноватая молодая девушка. Короткие чёрные волосы, зелёные глаза, прямой нос, пухлые губы, стройная фигурка.

– Здравствуйте, Дмитрий Александрович, – смущенно улыбнувшись, произнесла она.

– Входи, Юля. Входи. Я очень рад. – посторонившись, я пропустил девушку.

Юля вошла, разулась и, повинуясь моему приглашающему жесту, прошла в комнату.

– Присаживайся, – я указал ей на кресло. Сам устроился в кресле рядом.

На столике между нами стояла бутылка вина, два бокала и ваза с фруктами.

– Выпьем? – моя рука потянулась к бутылке.

– Может, не стоит, – она смущённо посмотрела мне в глаза. – Давайте вы проверите мою работу, и я пойду. Меня жених ждёт: у нас с ним сегодня встреча.

– Подождёт, это доля такая мужская – ждать девушек на свидание. – усмехнулся я. – Давайте вашу работу.

Юля, смеясь, протянула мне папку с бумагами, которые до сих пор держала в руках. Я, изображая буйную и бурную умственную деятельность, хмыкая и качая головой, невнимательно просмотрел напечатанное и выдал вердикт:

– Что ж, весьма неплохо. Думаю, проблем при защите не будет. Гарантирую.

Юля радостно улыбнулась, на щеках появились ямочки, а глаза засияли. Вот эта улыбка и не давала мне покоя последний год.

– Ой, а я так боялась того, что научным руководителем будет сам ректор! – сказала она. – Все говорят, что вы очень строгий и придираетесь к каждой запятой.

– Ну что вы! Я очень рад, что оказался иным, чем вы меня представляли. Нам нужно это отметить, – я откупорил бутылку и разлил вино по бокалам.

– Ну, разве что чуть-чуть, – Юля взяла свой бокал и немножко пригубила.

– До дна, до дна, – сказал я.

Девушка подчинилась и выпила все. Я притушил свет и щёлкнул кнопкой музыкального центра. Из динамиков полилась чарующая музыка Джеймса Ласта «Одинокий пастух». Я знал, что это её любимая мелодия. И действительно, девушка таяла на глазах.

Поднялся, взял её за руку и пригласил на медленный танец. Мы медленно закружились по комнате. Я обнял её за талию. Она положила руки мне на плечи. Я прижался губами к её уху, вдохнул запах ее волос, ее кожи и стал говорить. Что я говорил, не помню. Что-то о любви, несмотря на разницу на в возрасте в двадцать лет. О её чарующий улыбке. Сияющих глазах. Я обещал, что брошу жену и буду только с ней. А у неё будет всё: и высокооплачиваемая должность, и квартира, и машина, и дача, и достаток.

Юля тихо отвечала:

– Не надо, Дмитрий, Александрович, не надо. У меня жених есть.

Она сопротивлялась, но слабо. Я увлек её к дивану и там...

До последнего она говорила: «Не надо, не надо» и отталкивала меня, но я был настойчив. И, в конце концов, добился своего...

Она была невинна! Удивительно! В наше время, в двадцать три года и невинна!

После всего она тихо лежала на диване, уткнувшись лицом в стену. Я сидел на кресле, потягивал вино и молчал.

Через какое-то время Юля молча поднялась. Не глядя на меня, оделась и тихо ушла. Я не стал останавливать её. В конце концов, я получил то, что хотел.

Ни на следующий день, ни через неделю Юля в университете не появилась. Она пропала. Я не искал её. И, признаться, не вспоминал о ней, как и о прочих любовных интрижках, коих у меня было предостаточно.

Юля появилась через четыре месяца. Заметно округлившийся животик выдавал то, что она в положении. Девушка зашла ко мне в кабинет, робко остановилась у порога и, глядя на меня своими зелёными глазами, сказала:

– Дмитрий, Александрович, что мне делать?

– В смысле? – удивился я,

– У меня никого нет. Я сирота. Жених меня бросил после того, как я во всем ему призналась. И… я беременна. Мне нужна помощь. Мне негде жить. И нет работы.

– А я-то здесь при чём?

– Это ваш ребёнок, Дмитрий Александрович. Кроме вас, у меня никого не было.

– Ври, но знай меру, – протянул я. – Выискалась, недотрога.

– Дмитрий Александрович! Как вы можете?

– Я всё могу! – упершись руками о стол я стал подниматься. – Ты что, думаешь непонятно, что ты захотела одним прыжком из грязи в князи?

– Я не понимаю вас, Дмитрий Александрович, – губы у нее дрожали.

– А что тут не понять? Ты думала, что я ради тебя брошу жену и детей. Рискну карьерой и служебным положением?

– Мне просто нужна работа. Просто помогите мне. И ничего такого, я…

Я не дал ей договорить. Открыл стол, достал пачку денег и бросил их на стол.

– В общем, так. Аборт, скорее всего, делать уже поздно. Вот тебе на первое время. А лучше всего съезжай из города и не попадайся мне на глаза.

– Какая же вы дрянь, Дмитрий Александрович, – тихо сказала Юля и посмотрела мне прямо в глаза.

Постояв так с минуту, развернулась и молча вышла.

Сердце моё сжалось. Я почему-то почувствовал, что совершаю что-то непоправимое, что-то неправильное. Но, отогнав эти мысли, уселся за стол и вернулся к своей текущей работе.

Признаться, ни черта у меня не получалось. Перед глазами была она и тот наш единственный вечер. А в ушах звучала музыка Джеймса Ласта «Одинокий пастух» …»

– Ну что, этого достаточно? – слышится торжествующий голос Мары. - Пре-лю-бо-де-я-ни-е, – по слогам произносит она. – Что на это ответишь, Смотритель?

Азвем достает из серебряного портсигара тонкую сигарету, не спеша прикуривает и отвечает:

– Мара, ты, как всегда, права. Но никогда не нужно торопиться. И делать выводы, исходя из неполной информации. Ты совсем чуть-чуть, капельку поторопилась.

– У тебя есть что ответить?

– Конечно, Мара. Конечно.

На Латырь-камне вновь проступает изображение…

«… Было раннее утро. Я поднимался по лестнице, направляясь к себе в кабинет. Занятия в университете еще не начались. По этажам и лестничным маршам сновала суетливая и весёлая толпа студентов. О чём-то переговаривались, шутили, смеялись. Но, натыкаясь на меня, весёлое и шумное студенческое братство преображалось. Все начинали чинно вышагивать. Делали умный вид. Шутки и смех умолкали. Однако, миновав меня, всё возвращалось на круги своя.

Я, не спеша шёл коридорами университета. Раскланивался с педагогами. Здоровался со студентами.

Возле моего кабинета, меня окликнули:

– Дмитрий Александрович!

Я обернулся, ко мне приближалась высокая худощавая женщина с собранными на затылке в хвост светлыми волосами. То была заведующая по учебной части.

– Да, Анастасия Сергеевна. Слушаю вас.

– Дмитрий Александрович, вы помните Юлию Шитько? Нашу аспирантку.

Ну, ещё бы, я и не помнил её! Хоть и прошло около полугода с момента нашей последней встречи, вспоминал я её очень часто. Чувство досады и неправильности не покидали меня всё это время.

– Это такая высокая, худощавая девушка с длинными светлыми волосами? – спросил я.

Анастасия Сергеевна покачала головой.

– Нет. Юля невысокая, черноволосая, с короткой стрижкой.

– Ах да! – я сделал вид, что вспомнил. – Девушка сирота. По программе Президента. Подающая большие надежды. Она еще так внезапно бросила университет. И куда-то пропала.

– Да-да. Именно о ней речь.

– И что с ней? – я весь напрягся в ожидании ответа.

– У неё на днях родилась дочь.

– Ой, как чудесно! – воскликнул я. – Её непременно нужно поздравить. Преподнести какой-нибудь хороший подарок.

– Некому дарить, – тихо сказала завуч. – Юля умерла. Родами.

Я оторопел. Сердце сжалось. Потом громко стукнуло. На миг остановилось. И понеслось галопом. По груди разлилась давящая боль.

– А ребенок? Девочка? Что с ней? – наконец, смог выдавить я из себя.

- С девочкой все хорошо. Она пока в роддоме. Потом – в дом малютки. У неё ведь никого нет.

Я молчал. Тупо глядел в стену.

– Дмитрий Сергеевич. Насчёт похорон? Юлия всё-таки была нашей коллегой, нашей сотрудницей.

– Конечно, конечно, – пробормотал я. – Распорядитесь. Делайте всё, что сочтете нужным. По самому высокому разряду. О деньгах не беспокойтесь...»

– Вот! – звучит голос Мары. – Он ещё и человека убил! В Пекло! Однозначно в Пекло!

– Успокойся, – Азвем поднимает руку. - Юлии Шитько было предначертано умереть родами. И абсолютно не важно, кто был бы отцом. Дмитрий либо другой мужчина.

«... Я прошел в свой кабинет. Уселся за стол. Закрыл лицо руками.

«Умерла. Умерла. Умерла.» – молотом стучала мысль.

Глубоко вздохнул. Растер рукой ноющую грудь. И потянулся к телефону.

– Сергей Петрович, – сказал я в трубку ответившему абоненту. - Здравствуй, дорогой. Узнал?... Как сам? Как жена, детишки?... Слушай, я с такой просьбой… Юлия Шитько. Родила третьего дня. Девочка. Сама умерла... Да... Да... Нет, я насчёт ребенка. Понимаешь, у Юлии никого не было. И девочка осталась совсем одна. Так вот, я хочу её усыновить. Тьфу! То есть удочерить... Нет, я не сошёл с ума... Да! Я серьезно... Серый, хорош мне мозг травмировать. Скажи, поможешь или нет?... Спасибо... Буду ждать.

Я положил трубку. Опять помассировал грудь. Нажал кнопку селектора.

– Александра, Михайловна, сделайте, пожалуйста, чашечку кофе. И, – я замялся. - Может быть, у вас есть таблетка анальгина или ещё чего?

– Что-то случилось, Дмитрий Александрович? – из аппарата донесся взволнованный голос секретарши.

– Ничего, все в порядке. Так, немного голова разболелась.

Наш разговор прервал телефонный звонок. Я снял трубку.

– Дима, ты мог бы и предупредить, – раздался на том конце провода голос Сергея Петровича.

– О чем? – удивился я.

– О том, что не только через меня решаешь эту проблему.

– Не понимаю. О чем ты?

– Ладно, проехали. Через час документы будут готовы. Можешь забирать свою принцессу.

– Серёга, спасибо! Век не забуду!

– Сочтемся, – в трубке раздался смешок.

***

На стареньком лифте я подымался к себе на восьмой этаж. Лифт кряхтел, скрипел и раскачивался. Но выполнял свою функцию: вёз нас вверх. Да – нас. Я держал на руках конвертик из одеяла с человеческим детенышем внутри.

Изредка поднимал краешек конвертика, разглядывал маленькое личико. Пытался угадать, увидеть знакомые черты.

Я не думал о том, что скажу жене. Все уже было обдумано и решено.

Лифт дернулся и остановился. Двери со скрипом раздвинулись. Наш этаж. Налево – дверь моей квартиры. Подошел и нажал кнопку звонка.

Жена открыла почти сразу. Она стояла на пороге. Мать моих детей. Женщина, с которой я прожил бок о бок почти четверть века. Она стояла и смотрела на меня.

Я протянул ей конвертик и сказал:

– Это Юля. Юлия Дмитриевна. Моя дочь. Она будет жить с нами.

Жена молча приняла у меня из рук маленького человечка. Подняла полог. Долго смотрела на мирно спящую девочку. Потом улыбнулась, прижала её к груди. И подняла на меня глаза. В глазах её стояли слезы. Глядя на эти слезы, в эти родные глаза, на грустную улыбку, я понял – она всё знала. Знала! Святая женщина!..»

Это было вчера. Всего лишь вчера. А сегодня я здесь.

Мара молчит. В упор смотрит на переливающийся всеми оттенками синего Латырь-камень.

– Ну хорошо, – она устало опускается на скамейку рядом с Азвемом. – Хорошо. Что ты предлагаешь?

– Ему там не место, – Азвем рукой указывает на Багряные врата.

– Но и там тоже, – кивок женщины в сторону Белых врат. – В Ирий его Дверник и Пилор не пропустят.

– Согласен.

– Тогда что? По Последней Дороге назад не пройдешь. В Ирий нельзя. В Пекло ты не пускаешь. Куда?

Азвем молчит и только улыбается. Мара смотрит на него изумленно. Переводит взгляд на Зеленые врата. Потом громко восклицает:

– Та, с ума сошёл!? Это же невозможно! Неправильно!

Азвем успокоительно хлопает её по руке и мягко говорит:

– Все возможно. Всё будет правильно. Только нужно твоё ходатайство, – продолжает он. – Своё я уже дал. Но, как ты знаешь, одного недостаточно.

– Я-то знаю. Но, возможно, ты сам запамятовал: два ходатайства – мало. Как минимум нужно три! Где еще одно возьмёшь? Чернобога позовешь? Велеса? Ярилу? Ладу? А может быть, самого Рода?

– Третье уже имеется.

Мара скептически смотрит на Азвема. Тот, не мало ни смущаясь, продолжает:

– Да, имеется. У Дмитрия Александровича есть ангел хранитель. В людском обличии.

– И кто же это? – Мара с интересом смотрит на меня.

– Это жена его – Ирина Леонидовна. Та, с которой он прожил бок о бок почти четверть века. Та, которая ежедневно молится за спасение его души. Та, которая своей добротой и любовью исправляет все прегрешения его и делает так, чтобы он сам мог и захотел их исправить.

– Что за чушь ты несёшь? Не бывает такого!

– Смотри, – Азвем взмахивает рукой, и на Латырь-камне вновь проступает изображение.

Их много.

Изображения очень быстро сменяют друг друга.

Вот Ира каждое воскресенье отстаивает долгую службу в церкви. Ставит свечки. О чём-то молится. Что-то шепчет…

Вот Ира обзванивает по всем школам всех своих знакомых учителей, выискивая одарённых детей из неблагополучных семей. И как бы случайно их данные оказываются у меня на столе...

Вот Ира встречается с Волчиком после его неудачной попытки защититься. Убеждает его не бросать начатое. Помогает публиковать в печатных изданиях его статьи, исследования, труды. Потом эти издания, опять же, как бы случайно оказываются у меня на виду...

Вот Ира находит одаренную девушку Светлану, призёршу областных олимпиад по истории. И правдами, и неправдами ссылаясь на меня, устраивает её в университет, отказываясь от предложенного денежного вознаграждения...

Вот Ира стучит в обшарпанную дверь общаги. Ей открывает невысокая молодая девушка с чёрной короткой прической. Юля. Они о чем-то долго говорят. Потом, обнявшись, плачут. В итоге у Юли двухкомнатная квартира. Лучшее питание. Лучшие врачи...

Вот Ира в день смерти Юли начинает процедуру по усыновлению. Поднимает все свои и мои возможные и невозможные связи...

Вот Ира опять в церкви. Одета в чёрное. Заплаканные глаза обращены вверх. В руках свеча...»

– Я думаю, этого достаточно, – говорит Азвем. – Я считаю, что это самое Главное ходатайство. Ходатайство любящей женщины. Любящей, несмотря ни на что и вопреки. Я прав?

Мара согласно кивает и хочет что-то сказать. Но я прерываю её:

– Откуда? Откуда Ира всё знает?

Азвем с удивлением смотрит на меня:

– Александра Михайловна Тихонова, ваша секретарша – лучшая подруга детства вашей жены Ирины Леонидовны Кравец, в девичестве Петрушенко. А больше секретарши о личной жизни начальника знает только его водитель. Но ввиду того, что водителя у вас нет, полной информацией о вас владеет только Александра Михайловна.

Некоторое время мы все молчим. Затем Азвем произносит:

– Это идея Рода дать ему возможность переродиться. Это Род считает, что именно этот человек с его знаниями о грехе и добродетели, получивши второй шанс, сможет радикально повернуть Мир в сторону добра, правды и справедливости.

– Что ты сказал!? Идея Рода!? Род считает!? – возмущению Мары не было предела. Губы плотно сжались. Глаза сузились и, казалось, метали молнии. – Азвем! Тогда зачем был весь этот цирк с ходатайствами!? Можно было просто сказать!

– Успокойся, – мужчина обнимает её за плечи и крепко прижимает к себе. – Твоё ходатайство очень важно для Рода. И оно должно было быть беспристрастным. И если бы ты его не дала, Дмитрий отправился бы к Чернобогу.

Мара некоторое время пытается вырваться из сильных объятий Азвема. Затем понемногу успокаивается. Проводит по лицу руками и ровным голосом говорит:

– Что ж, так тому и быть.

Азвем отпускает её. Встаёт. Протягивает Маре руку:

– Вот и славно. Вот и хорошо.

Мара принимает его руку. Поднимается. Поворачивается ко мне.

– Идем. Пора.

Мы подходим к Зелёным вратам. Громадные створки, увитые вьющимися растениями, тихо отворяются.

За ними видна просёлочная дорога, идущая сквозь залитый солнечным светом цветущий сад.

Я подхожу ближе. Останавливаюсь и, обернувшись, смотрю на своих спутников.

Азвем доброжелательно улыбается и слегка кивает мне.

– Иди, – говорит Мара. – Оправдай оказанное тебе доверие.

И слегка подталкивает меня в спину. Я делаю шаг...

***

Боль.

Вспышка.

Давящая боль.

Вспышка. Вспышка.

Яркий свет. Крик.

Нет, даже не так – ор! Могучий ор во всю глотку, во всю силу легких.

Кто ж так орёт? И не устанет?

– Поздравляю, мамаша. У вас мальчик, – слышится пробивающийся сквозь ор голос.

Вот дела! Так это же я так ору! Мне страшно. Холодно. Ярко. Я прижимаюсь к чему-то теплому, доброму, надежному.

– Мама? Мама! Мама. А-а-а. А-а-а... – всё спокойнее, всё тише.

Я дома...

***

Сквозь оконное стекло на происходящее в родзале смотрят двое. Мужчина в сером костюме, тройке. И женщина во всем белом.

Картинка за окном меняется.

Измученной и уставшей женщине, лежащей на больничной кровати, приносят туго запеленатого малыша. Она счастливо улыбается. И начинает кормить ребенка.

Мужчина в сером костюме довольно хмыкает и отворачивается от окна.

– Азвем, ты уверен, что из него вырастет хороший человек? Действительно хороший? – женщина в белом в упор смотрит на мужчину. – И он с помощью добродетели сможет направить Мир в нужную сторону? В сторону добра?

– Конечно, Мара. Конечно. Если бы я не был уверен, то не ходатайствовал бы за него.

– Он ВСЁ будет помнить?

– Ну, конечно же, нет!

– Тогда я не понимаю... Как он сможет не грешить?

– Он будет знать. Просто знать, что хорошо, а что плохо. И поступать соответственно.

– Не завидную судьбу ты ему уготовил.

– Всё будет хорошо, Мара. Поверь. Он справится.

И Азвем сгибает руку в локте, предлагая даме опереться. Та охотно соглашается. Не спеша, они идут по аллее, залитой светом восходящей Луны.

– Азвем, скажи, а в какую семью ты его отправил? – внезапно спрашивает Мара.

– А разве это имеет значение?

– Конечно! – брови женщины ползут вверх от изумления. – В бедной семье у ребёнка будет мало шансов выбраться наверх. Несмотря на все его добродетели. А уж у маргиналов родителей...

– Успокойся, Мара, – Азвем улыбается в усы. – Есть множество людей, вышедших из низов и ставших достаточно известными личностями: Михаил Васильевич Ломоносов, Тарас Григорьевич Шевченко, Иван Михайлович Фёдоров, Бенджамин Франклин, Виктор Гюго, Франц Петер Шуберт, Иммануил Кант... Всех и не упомнишь.

– Я сильно сомневаюсь, что все из перечисленных тобой были очень добродетельные люди.

Азвем останавливается. Пристально смотрит на Мару.

– Тебе напомнить о самом праведном человеке из бедной семьи? Который действительно смог повернуть Мир в сторону добра?

– Не нужно, – Мара отворачивается и тихо говорит. – Я до сих пор помню Его глаза...

Дальше они идут молча.

Всё дальше и дальше. Постепенно исчезая из виду.

Азвем – бессменный Смотритель за Правдой. И Мара – Проводник душ по Последней Дороге.