Глист

Михаил Анатольевич не любил младшего зятя.

И вот надо же, как Судьба распорядилась! Посмеялась над стариком…

***

Ну, во-первых, имя. Что за имя для мужика – Роман? Ромочка… Или Ромик, как звала его дочка? Тьфу, а не имя!

Вот старший зять – да! Василь Василич. Важно? Важно! Мужественно? Еще как!

Когда Василь Василич приезжал на своем «вагоне», многие деревенские мужики тут же тянулись к хате Васильковых. Кто вроде как по делам своим идет, да по пути заглянет, а кто целенаправленно: с Василь Василичем поручкаться, уважение выказать, новости узнать, вопрос задать…

Тот важный такой стоит: приятно же, что народ тебя уважает!

А когда этот Ромик приезжал, ни одна дверь в ближайших к Васильковым хатах не скрипела, открываясь. Все эту болотного цвета Дэу Нексию знали. Раз она мимо окон проехала – младший зять Васильковых притащился, ради чего тут всполошаться-то?

Михаил Анатольевич давно уж Романа «Глистом» величать стал.

Да чай - с первого же визита, когда оглядел он будущего зятя, тощего, длинного, в очках этих своих нелепых, отвернулся и пробурчал себе под нос: «вот надо же, Машка… нашла глиста».

С тех пор так он младшего зятя и звал.

Нет, не в лицо конечно, но при Наташке, жене своей, не стеснялся:

- Когда Глист приедет? Батарейки пусть мне привезет, для радиво.

Наташа поначалу пыталась одернуть супруга, мол, имя у того есть, вроде плохого ничего не сделал, да потом махнула рукой: если правда похож, что поделаешь?

У Васильковых было двое дочерей. Старшая, Галя, замуж вышла первой, и удачно - за Василь Василича, дочку тут же родила. Младшая - Маша, у них семь лет с сестрой разница, у которой и был Глист, а детей не было.

Обе они в городе давно жили.

Что там у Маши с Глистом происходит, родители знали мало. Точнее, знали они только хорошее, потому что дочка старалась о плохом не рассказывать, чтобы не нервировать родителей. А вот Галя и по телефону, и при посещении родителей всё очень подробно на них вываливала: на работе – беда, замучалась, люди - говно, денег нет.

Наташа всегда старалась старшей сунуть тайком несколько рыжих купюр, и Галя вроде оттаивала, улыбаться начинала.

Но от этих жалоб нервничала только Наташа, Михаил Анатольевич же был мужиком непрошибаемым. С чего б ему волноваться? Дочки пристроены, жена по дому всегда хлопочет, хозяйством деревенским занимается, слушается во всем, что не велишь. Если какая неисправность: крыша там прохудилась, или надо соорудить что-то, починить – Василь Василич приедет. Исделается!

Выйдет Михаил Анатольевич во двор перед домом, сядет на скамейку, зятем старшим сооруженную, ногу больную на табуретку вытянет, и глядит на дорогу: не появится ли кто из дочерей? Лучше б, конечно, Галя со своим и с дочкой.

У Маши-то детей не было из-за него, Глиста окаянного! Книг дюже много читает, от великого и ненужного ума все у него иссохло… А надо молоток чаше держать, мужиком быть!

Глист, действительно, для деревни выглядел нелепо, слишком интеллигентно. Не курит, самогон не выпивает, всё глаза отводит, когда предлагаешь. Не уважает, значит. Тощий, опять же, никакой представительности. Все на небо смотрит, на облака, да улыбается как идиот!

Говорит много, и всё угодить старается, соглашается со всём.

Разве ж настоящие мужики такие? Вон, смотрите, как Василий ведет себя: если слово скажет – исключительно по делу, со значением:

- А я считаю… - надолго остановится, рассматривая что-то в руке, деталь какую-нибудь, или просто глядя в землю, как будто там и находится ответ на поставленную жизнью задачу, - …я считаю… (к примеру) рано еще рассаду высаживать…

И снова замолчит надолго, до следующего важного момента, когда без его мнения дело спориться не станет, а остановится напрочь.

И Михаил Анатольевич, и Наташа, и мужики-бабы деревенские, раскрыв рот, старшего зятя слушают. Ему – и место в красном углу, и лучшее кушанье, и почтительное уважение. Вполне заслуженно!

А Глиста вообще всерьез не принимают: что он сказать-то может? На табуретку его посадят, колченогую, и внимания - ноль.

***

Наташа умерла в шестьдесят восемь. Рак ее съел за полгода.

Михаил Анатольевич один в доме остался.

Но одиночества не почувствовал. Чаще теперь дочки ездить стали. Василь Василич раз недели в две Галю привозил, а Машка и вообще зачастила, пару раз в неделю – как штык у отца, благо, город недалеко.

- Папочка, папочка, как ты…? – всё волновалась. - Не болеешь? Как нога? Почему не доел то, что мы позавчера привезли…? Не понравилось?

Привозила младшая всё самое вкусное, самое дорогое. Но ее же никто не заставлял? Сама выбирала. Галя, вон, сосисок дешевых наберет, очень их Михаил Анатольевич уважал. И недорого, и вкусно! Теперь, кстати, старшая дочь уже ему на жизнь жаловалась, на безденежье, за что продолжила получать заслуженные красивые купюры.

Михаил Анатольевич не сильно переживал о потере. Ничего же не изменилось: холодильник набит, грязные вещи Машка регулярно забирает, чистые выглаженные привозит, раз в неделю генеральная уборка в доме, потом купание, новый телевизор притащат, обогреватель, то-сё, всё по первому же требованию…

А Наташа…? Ну, Бог дал – Бог и взял. Стало быть так.

***

Двадцать лет Машка со своим Глистом прожила. Без году.

А потом умерла. Тромб оторвался, когда на работу шла. За считанные секунды Бог ее забрал, прямо на улице.

Сорок семь ей было, когда схоронили.

Глист после похорон к тестю две недели не приезжал.

А когда приехал, остановился на своей задрипанной Нексии во дворе, гостинцы разгружать стал, Михаил Анатольевич резво скатился навстречу зятю с крыльца, и с еле сдерживаемой яростью прямо в эти ненавистные очки прошипел:

- Чтоба духу тваво здесь не было.

Глист, как не странно, ничего не ответил. Молча перенес сумки и свертки на Васину скамейку, сел за руль и скрылся с глаз в клубах пыли деревенского проселка.

И действительно – больше не приезжал.

***

Михаил Анатольевичу, конечно, потяжелее стало. Галя и до этого не частила с визитами, а тут и вовсе ездить стала, дай Бог, раз в месяц-полтора.

Повздыхал старик, которому как раз семьдесят стукнуло, да делать нечего - стал не всю свою пенсию откладывать: часть пришлось тратить в автолавке. Гостинцы-то кончились, а вкусные сосиски, и так редко появлявшиеся на столе, стали желудок огнем жечь - спасу нет. Что они там, сволочи, добавлять-то начали?

Да и радиво играть перестало – Галя батарейки вечно забывала.

И все-таки не страшно всё это. Зато Глист теперь не маячил перед глазами.

Михаил Анатольевич всем сердцем считал, что только тот один виноват в смерти его дочери. Крыл сволочь почем зря в разговоре с земляками, не стесняясь в выражениях. «Глист» из них было самое приличное.

***

Вот тогда Судьба и посмеялась над стариком.

В тот роковой день с утра солнышко светило. Погодка обещалась быть хорошей. Ничего беды не предвещало.

Михаил Анатольевич позавтракал, выпил стакан самогоночки для настроения, да вышел в сенцы. Хотел пойти огород глянуть. Вчера обещал Гале позвонить и доложить.

Но так свой огород никогда больше не увидел.

Ему еще показалось, что в сенцах как-то слишком темно.

А потом и полная темнота наступила.

Очень долгая темнота, показавшаяся одним мигом.

***

Снова пришел он в себя на больничной койке от шума и гама. В палате, где старик отлеживался после инсульта, было еще человек восемь. Но суета их Михаилу Анатольевичу никак не мешала, потому что было не до нее: всё плыло перед глазами, и было как в тумане. Какие-то люди подходили, что-то с ним делали, говорили. Свет сменялся темнотой, та снова светом, он проваливался в очередной сон, в котором куда-то долго падал и никак не мог упасть.

Ему очень нужно было спросить: что случилось, где Наташа? Но язык не слушался, как и всё тело, которое лежало где-то отдельно от его сознания.

Потом осознал он, что кто-то иногда кормит его, как ребенка: ложечку в рот суёт… с чем-то противным и жидким…

Галя, кто же еще… Она – последняя его отрада.

Ну и Василь Василич, конечно…

В себя окончательно пришел Михаил Анатольевич только в день выписки.

Вдруг осознал, что одет он уже в рубашку, а не в легкий халат, и сидит в инвалидном кресле на колесиках, и куда-то его везут. Старик попытался обернуться, посмотреть, кто сзади коляску толкает, но увидел только белый халат. Медсестра, значит.

Мужик еще рядом какой-то идет. Прохожий, видимо.

Его вывезли на улицу, остановили… перед Дэу Нексией???

Халат приблизился и Михаил Анатольевич поднял глаза.

Халат был накинут на Глиста, который протягивал к нему руки.

Старик отпрянул, дернулся, чтобы вскочить с коляски, но…

Ничего не произошло. Ног он совсем не чувствовал. Хотел закричать, но только захрипел.

Глист и тот самый мужчина-прохожий мягко взяли его под мышки и под задницу и аккуратно усадили на заднее сидение автомобиля.

Ехали втроем.

Молча.

***

У Машки отец был всего раза два. Все чаще у Гали.

У младшей ему не понравилось. Одна комната всего. Ни одного ковра, красного угла опять же нет.

Не то, что у Гали: трехкомнатная на троих, везде ковры, богатство, дом полная чаша, как и положено основательным, уважаемым людям. Огромный иконостас огромной иконой Матронушки посредине! Явно люди богобоязненные.

Но попал он не к Гале, а к ненавистному Глисту.

Пока несли его зять с мужичком на пятый этаж по лестнице, пытался Михаил Анатольевич хрипеть и вырываться. Да куда там… Тело не слушалось, а ног вроде как и вовсе никогда у него не было…

Когда внесли и положили Михаила Анатольевича на кровать, пахнущую свежестиранным бельем, он заплакал. Как мог, с учетом сил. Точнее, их отсутствия.

Глист поговорил на лестничной площадке с мужиком и вернулся один.

- Вот, Михаил Анатольевич, ваше пристанище.

В этот раз он не улыбался и говорил неожиданно скупо. Больше ничего не добавил и ушел на кухню, зашумел водой, стал греметь посудой: что-то готовил…

Минут через десять вернулся.

- Давайте переоденемся, - он стал расстегивать на лежащем старике рубашку.

Михаил Анатольевич непослушными руками принялся отбиваться и шептать: «уйди, уйди, Глист чертов…»

Но тот оказался, естественно, сильнее, быстро справился со стариком, резво скинул рубаху и штаны, а затем, к ужасу немощного Михаила Анатольевича, и трусы.

Впрочем, тут же ловко застегнул памперс, выдохнул и отошел.

- Вы не сопротивляйтесь. Мне так тяжелее…

Старик вдруг вспомнил:

- Дай! Телехвон дай, изверг!

- А! – спохватился Глист. – Точно!

Он достал из пакета с больничными вещами телефон. Михаил Анатольевич трясущимися руками минут пять пытался набрать дочь.

Наконец услышал:

- Алё? Пап? Ты как? Нормально?

- Какой нормально? – заплакал старик, - приедь, забери. Этот… меня… силой увёз…

- Силой? – засмеялась Галя. – Не буровь, дед. Не мог он силой. Всё там по закону и по нашему разрешению.

- Каак…? - опешил старик – Так ты знаешь, что он…?

- Ну а ты что хотел…?

- Я-то? Дык… Домой…

- Домой, - повторила Галя и неожиданно обидно засмеялась. – Какой теперь домой? Всё. Домой ты уже никогда не попадешь. Ты чего, не понял? У тебя же ноги парализованы, ты стоять не можешь и сидеть скоро тоже. Ты ж теперь овощ, пап!

- Ккак… овощ…?

- Так…! Инсульт тебя шибанул. Или память тебе тоже отшибло? Ты хоть понимаешь чего?

- Я… Я… - слезы катились по щекам старика. – Забери меня, а? Галь? К вам с Васей…

- Пап! – строго пресекла жалобы дочь, - ну куда тебя – к нам? Ну сам подумай? У нас же ребенок, ремонт только что сделали. Мусечка моя опять же… От нее одной - шерсти кило… И потом – мы все на работе. Вася тоже – категорически против. Или тебя энтот… настраивает…?

Она помолчала. Сказала осторожно:

- Мы дом престарелых тебе нашли. В целом там неплохо. Мы в интернете смотрели. И недорого… Давно б я тебя оформила… Но энтот… Глист, хе-хе… - она захихикала, - предложил забрать тебя. Ну а мы что? Если он, дурак, обузу хочет… ой, извини… Но ведь правда же… А хочет – да пусть берет. Мы же не изверги! И он одинокий, и нам не платить…

Михаил Анатольевич молчал. Мир для него рухнул. Еще раз.

- Ладно, пора мне. Давай там, не болей. Если что, звони. Мы в деревню ездить будем, не волнуйся, за домом пока присмотрим, а осенью урожай соберем, и на продажу будем готовить…

Она что-то еще говорила, но Михаил Анатольевич уже уронил аппарат.

Голова его откинулась на приятно пахнущую чистотой подушку, глаза закрылись, слезы еще долго вытекали из-под век.

***

Поначалу они молчали.

Глист молча ставил перед тестем тарелки с приготовленной им едой, потом, когда тот молча ковырялся в них и обиженно отодвигал, почти не притронувшись, молча уносил.

Молча делал уколы, сверяясь с затертой бумажкой-рекомендацией лечащего врача.

Дважды в день, утром и вечером, он молча поворачивал тестя на левый бок, расстегивал памперс, обмывал старика, смазывал чем-то ледяным спину и ниже, переворачивал на живот, давал полежать час, затем снова молча одевал новый памперс.

Иногда Глист молча включал для него телевизор и клал рядом с кроватью пульт, иногда заменял пульт приемником - с ретромузыкой. Старик телевизор чаще выключал, а приемник – выключал реже, но делал это так же молча.

Раза два в неделю Глист молча пылесосил в комнате и проходился влажной тряпкой по полу.

Каждый будний день он молча уходил утром на работу и молча возвращался около трех часов дня, как раз, когда старик успевал проголодаться.

Им не о чем было говорить.

***

Однажды, месяца через два молчания, лежа на левом боку и внутренне корёжась от прикосновения рук зятя, тесть угрюмо спросил:

- Зачем тебе это? Из-за пенсии?

Тот деловито натирал спину и ответил не сразу:

- Пенсию твою Галя получает… Не нужно мне от вас ничего, - он помолчал. - Я Маше обещал… Да и… Ты же живой человек…

Еще через две недели, во время такой же процедуры, когда по старческому уродливому телу снова скользили руки Глиста, смазанные мазью от пролежней, Михаил Анатольевич снова сказал, тихо и яростно:

- Ненавижу тебя…

Мужчина ответил не сразу, рассеянно:

- Я знаю…

- Ты Машку мою убил!

Тот молчал. Доделал процедуры, привычно повернул старика на живот. Вымыл тщательно руки. Сходил к книжному шкафу, покопался в бумагах.

Положил перед лицом старика лист бумаги с заголовком «Заключение о вскрытии». Внизу листа красным была подчеркнута фраза: «…врожденная патология: аневризма аорты головного мозга, вероятно наследственная. По отцовской линии…»

- У вас это у всех, - тихо сказал Глист. – Твою же мать тоже инсульт хватил? Это ты Маше передал. По наследству…

Лист остался лежать перед лицом Михаила Анатольевича, который попытался спихнуть его носом на пол. Не получалось, и Глист сам забрал заключение.

- Хочешь, чтоб в ноги тебе кланялся? – прошипел старик. – Нравится над инвалидами издеваться?

- Не юродствуй, - спокойно ответил Глист и ушел на кухню, опять греметь кастрюлями.

Дни тянулись за днями, недели за неделями. Приходили врачи, медсестры, массажисты. Появлялись и исчезали пролежни, сердечные недостаточности, кашель и тахикардии.

Одно оставалось неизменным – Глист и Михаил Анатольевич не разговаривали.

Дважды приходили Галя с Василь Василичем.

В первый визит Михаил Анатольевич едва не вскочил от радости, увидев любимого, старшего, зятя! Но быстро сполз обратно на подушку.

- Галюш, Василь Василич! За мной, да? - в его голосе была неподдельная радость и надежда.

И лишь по улыбке Глиста и по молчанию супругов он все понял.

- Как там…? Дома…? – он с трудом произнес это слово. Где теперь его дом?

- Аа! – отмахнулась Галя, - заросло всё. Некогда нам там возиться. И покупать никто не покупает. Дом твой – развалюха. А ты лентяй. Мог и обиходить его, хоть чуть… Когда нормальным был…

- Да я… - начал было оправдываться старик, но потом замолк.

- Как ты… тут? – Галя доверительно наклонилась к отцу. Вася с любопытством и презрением оглядывал жилую комнату. – Не обижают, хе-хе…?

Старик насуплено сдвинул брови. Ему было бы легче ответить «да», но Глист сидел тут же и он буркнул: - Вродя не… Лечимся…

- Ну ладно… - Галя с подозрением исподлобья взглянула на мужчину, - стало быть так… Пора нам. На минутку заскочили… Предупредить. Нотариус придет на днях. Доверенность оформим…

Старик подавленно кивнул, и с момента ухода гостей лежал, не шевелясь и уставившись в потолок. К еде он не притронулся…

Второй раз дочь пришла, действительно, с нотариусом. Михаил Анатольевич в этот раз почти ничего не говорил, только ответил на скучные вопросы богато разодетой бабы: как зовут и согласен ли, и поставил подпись, в трех местах.

Больше дочь не приходила.

Однажды ночью он вдруг тихо спросил в потолок:

- Не спишь, Роман?

- Не сплю, - немного погодя ответил зять.

- Так она с детства… того… уже… была…?

- Да…

- …ммм…

Старик надолго замолчал, потом горестно вздохнул.

- Извел ты меня. Не люблю я тебя, понял? Не люблю!

- Да знаю я. Давно уж знал. С самого начала.

- Лучше б я сдох…

- Понимаю…

- Вот видишь? Лучше б ты наорал, ударил даже… А ты… «Понимаю»! На «вы» всё норовишь… Вежливый, сука!

- Я не такой - орать.

- Не такой, не сякой. Тьфу…

Они помолчали.

- Я тебе спасибо не скажу, учти.

- Да мне и не надо…

- Не надо ему… Ты чего ж… того…? Внука нам не родил?

- Маше нельзя было. От наркоза могла она умереть… А мы… Хотели мы очень… Усыновить думали…

- А что бабу не найдешь?

- Бабу? – печально переспросил Глист. – А тебя куда? На балкон?

Хотя оба не спали, после этого никто из них не произнес ни слова.

***

Несколько дней спустя Михаил Анатольевич умер.

Глист как раз одел ему свежий памперс, перевернул, как всегда, осторожно на спину. Старик вдруг тихо вскрикнул, мужчина подумал, что где-то прищемил ему кожу, хотел поискать – где, но Михаил Анатольевич внезапно схватил Глиста за руку, сжал. Рот его раскрылся, взгляды мужчин пересеклись.

Кадык старика несколько раз дернулся. Он хотел то ли глубоко вдохнуть, то ли сказать что-то очень-очень важное, чего не говорил всё время знакомства с зятем, с тех пор, как увидел его впервые: улыбчивого тощего очкарика, приветливого и разговорчивого…

Всего одно слово, но невероятно важное.

Но не сказал.

Глаза его расширились и остекленели.

Кто знает, что бы он сказал?