Глотка Мира

Ледяной ветер Глотки Мира, словно ледяное дыхание самой смерти, пронзал кости, вгрызаясь в плоть. Довакин стоял на краю зияющей пропасти, окоченевшие пальцы судорожно сжимали Древний Свиток. Взгляд, оторванный от побелевших рук, воспарил в бескрайнюю высь, где рокочущий гром сплетал гобелен грядущей бури. Партурнакс, учитель, чья мудрость струилась пеплом веков, величаво расправил крылья, склоняя чешуйчатую голову навстречу Драконорожденному.

– Dovahkiin, – голос его, пропитанный вечностью, нес в себе тяжесть тысячелетий. – Ты должен прочесть Свиток. Только так ты познаешь Драконобой и остановишь Алдуина. Как ни горько мне признавать, брат мой должен быть повержен.

Эсберн, сгорбившись, застыл позади. Снежинки, словно бриллиантовая пыль, мерцали на его броне в бледном свете, пробившемся сквозь пелену свинцовых туч. – Партурнакс, мы не готовы! Алдуин почует разрыв ткани времени. Он явится сюда, и Глотка Мира станет нашей ледяной могилой.

– Готовыми мы не будем никогда! Но и медлить более нельзя, с каждым днем Червь набирает зловещую мощь! – отрезала Дельфина, в голосе которой звенела сталь непоколебимой решимости. Она стояла плечом к плечу с Довакином, обнажённый меч в ее руке словно предчувствовал скорое кровопролитие. – Если мы не остановим его сейчас, он поглотит все. Все, что нам дорого. С Довакином, с Партурнаксом на нашей стороне, мы сможем одолеть Пожирателя Миров. Мы должны верить!

Партурнакс кивнул, подтверждая ее слова:

– Ov, вера – могучее оружие, Joor. Но ее одной недостаточно. Нужна Suleyk, воля. Несокрушимая решимость. И Dovahkiin должен быть готов пожертвовать всем, чтобы остановить Алдуина.

Довакин молча кивнул, не находя слов для возражений. Древний Свиток в его руках дрожал. Казалось, еще мгновение, и ветхая бумага рассыплется в прах, но магия, заключенная в ней, пульсировала, живая, как бьющееся сердце дракона. Он начал читать.

Слова древнего языка хлынули в его разум, словно ледяной туман, окутывающий горные вершины. Сознание померкло, увлекая его в бездну прошлого. Перед ним развернулась трагическая битва – поле, усеянное павшими драконами, небо, объятое пламенем разрушения, и Первые Драконорожденные – Гормлейт, Хакон и Феллдир, отчаянно сражающиеся с Алдуином. Казалось, еще немного, и Червь одержит победу, но вдруг голоса древних героев слились в едином крике – JOOR ZAH FRUL! – и Пожиратель Мира содрогнулся в агонии.

– Драконобой… – прошептал Довакин, – «Смертный, Ограниченный, Временный»… вот как они низвергли его до нашего уровня…

Он чувствовал, как знание крика проникает в его разум, растворяясь в крови, благодаря магии Древнего Свитка, как понимание крика, рожденного смертными из ненависти и отчаяния, отзывается в его драконьей душе жгучей болью.

Внезапно видение схлынуло, возвращая его в суровую реальность. Ноги его подкосились, и он едва удержался на ногах. Дельфина подхватила его под руку, в ее глазах читалось напряжение. – Ты смог? – спросила она.

Довакин кивнул, но не успел ответить. Раскат грома разорвал небеса, заставив их испуганно поднять головы. На вершине Глотки Мира возник Алдуин, его исполинская тень накрыла их, словно зловещее знамение.

– Slen Joor Tiid, – прорычал он, и в его глазах пылала всепоглощающая ярость. – Вы думали, что сможете остановить меня?

Алдуин был одновременно великолепен и ужасен – огромный даже для дракона, облаченный в черную броню чешуи, тверже закаленной стали, ощетинившийся шипами возмездия. Но самым страшным был его взгляд – глаза, красные, как адское пламя, в которых плескалась абсолютное безумие.

Битва разгорелась мгновенно. Первенец Акатоша обрушил на Довакина и его спутников огненный шторм, испепеляющий все на своем пути, и град ледяных осколков, стремясь уничтожить тех, кто осмелился бросить ему вызов.

Эсберн, старый и мудрый, но все еще полный несгибаемой решимости, использовал магические свитки, пытаясь пробить брешь в чешуе Черного Дракона. Дельфина, с мечом в руке, отважно отражала удары драконьих когтей, прикрывая Довакина. А с небес за всем наблюдал Партурнакс, готовый вмешаться, если ход битвы отклонится от предначертанного.

– Драконобой, используй Драконобой, Dovahkiin! – прогремел голос Партурнакса, – только так мы сможем его ослабить!

– Предатель… Мне следовало убить тебя еще тогда, когда мы были Pindaak Dov, – прорычал Алдуин, обращаясь к брату. – Твоя смерть будет долгой и мучительной, я обещаю тебе это! Я…

Но его монолог был прерван ту'умом Драконорожденного – JOOR ZAH FRUL!

"Твою мать, как же это больно!" – пронзило разум Довакина. – "Но ублюдку еще хуже!"

Пока дракон, неистовствуя, бился на земле в конвульсиях, корчась от невыносимой боли, Довакин со всей яростью бросился к нему, занося для удара Бич Драконов – клинок, выкованный специально для убийства Алдуина.

Но они просчитались.

Алдуин не зря был сильнейшим из драконов. Собрав последние силы, он сумел оправиться от воздействия ту'ума и мощным ударом хвоста сбил Довакина с ног, отбросив его далеко в сторону. Драконорожденный со страшным хрустом ударился о скалу и упал в снег, словно безжизненная кукла.

– Теперь ты… – с садистским ликованием прорычал Первенец Акатоша, обрушивая всю свою испепеляющую ярость на Эсберна, который, отвлекшись на чтение магических свитков, не успел укрыться от смертоносного пламени. Охваченный адским пламенем, Эсберн упал на землю, издав предсмертный крик.

– Нет! – вопль Дельфины прорезал морозный воздух, когда она увидела, как тело ее верного друга пожирает драконий огонь. С яростным рыком она бросилась на Алдуина, вонзая свой меч в его чешую, но тот лишь отмахнулся от нее, словно от назойливого насекомого. Ударом крыла он отбросил ее на землю, и алая кровь нордки запятнала девственный снег. Довакин потянулся к ней, но Алдуин встал у него на пути.

– Ты, Драконорожденный… – прошипел Алдуин, и его пасть, полная острых, как бритва, зубов, раскрылась, готовясь к смертельному укусу. – Ты всего лишь жалкая пешка в игре судьбы.

Но прежде чем он успел нанести удар, в него врезался Партурнакс. Братья сплелись в смертельном танце, крылья рассекали воздух, когти рвали чешую. Алдуин рычал, его голос был полон ненависти и презрения. – Посмотри на себя, "дорогой" брат! Ты стал слаб, обрюзг, твоя чешуя больше не сияет, как прежде. И ради чего ты предал Наш Род? Ради этих… смертных?

Но Партурнакс, израненный, но не сломленный, сумел прижать Алдуина к земле. – Dovahkiin! – прокричал он, удерживая брата изо всех сил. – Сейчас! Нанеси удар!

Драконорожденный ринулся в бой, сталь его клинка жаждала пронзить сердце Алдуина. Но дракон, словно предчувствуя беду, уклонился от удара, и в следующее мгновение челюсти чудовища сомкнулись на шее Партурнакса. Треск ломающихся костей эхом разнесся по вершине, заставив Довакина застыть в ужасе. Клинок лишь бессильно скользнул по неуязвимой чешуе. Яростный рев разорвал тишину, и дракон, взмахнув перепончатыми крыльями, исчез в клубящихся облаках, оставив после себя лишь окровавленную землю и бездонную пропасть отчаяния.

Довакин упал на колени рядом с умирающим Партурнаксом. Хриплое, прерывистое дыхание вырывалось из груди дракона, глаза его заволакивала непроглядная тьма. – Dovahkiin… – прошептал он, словно звук догорающего уголька. – Ты должен завершить… Исполнить предначертанное…

– Нет! – Довакин отчаянно замотал головой, голос его сорвался на крик, исполненный боли и отрицания. – Я не могу потерять тебя!

– Ты не потеряешь меня… – слабеющим голосом произнес Партурнакс, глядя на последнего Драконорожденного печальным, угасающим взглядом. – Поглоти мою душу… Это будет мой последний дар…

Довакин закрыл глаза, сквозь веки сочилась обжигающая боль, раздирающая сердце на части. Но он понимал, что другого пути нет. Склонившись над умирающим драконом, он ощутил, как душа Партурнакса перетекает в него, наполняя его неиссякаемой силой и умиротворяющей мудростью, накопленной за века, вмиг исцеляя от всех полученных ран. В тот же миг кости дракона рассыпались пеплом на окровавленном снегу, оставив лишь зияющую пустоту, выжженную горем.

Довакин поднялся, его глаза горели нечеловеческой решимостью. Он взглянул в небо, в ту точку, где скрылся Алдуин, и поклялся, что не успокоится, пока не уничтожит его навсегда. Ветра Скайрима стали свидетелями его клятвы, а снег впитал слезы древней скорби.