Глубина Фазы

Холодный гель от смазанных электродов пожирал остатки тепла с висков, оставляя на коже липкую, стягивающую пленку. Леонид Орлов лежал в капсуле из матового титана, слушая ровный, едва различимый гул системы жизнеобеспечения, и думал о том, что наверняка он — единственный в мире человек, для кого чужие сны пахнут статикой. Не озоном после грозы, а именно статикой — сухой, безжизненной, как пыль на экране монитора. За восемь лет работы в Онейросе он разучился видеть в сновидениях какую-то магию, космическую тайну или врата в подсознание. Сны стали для него просто ландшафтом из данных, запутанным кодом, который ему нужно отладить. Он был высшим программистом, архитектором, подчинявшим себе хаос чужих сознаний. Почти богом. И, как всякий уставший бог, он давно перестал верить в собственную легенду.

Голос Марии, процеженный через встроенный в капсулу динамик, был ровным и профессиональным, как всегда:

— Пациент: Александр К. Четырнадцать лет. Первичный диагноз: лимнофобия. Усиливающиеся панические атаки в фазе быстрого сна. Причина — несчастный случай на воде два года назад.

«Причина — гиперопекающая мать и отец-политик, который с детства внушает, что любая слабость будет использована врагами», — мысленно поправил Леонид. Стандартная, почти банальная ситуация, встречающаяся ему через раз под разными оболочками. Если бы он только мог, он бы вырезал ненужные куски из памяти своих «клиентов». Вот только он не лечил людей. Он лишь исправлял последствия их прошлой жизни.

— Погружение через пять секунд, Лео. Стандартный протокол… Ты готов?

— Всегда, — выдавил он, делая последний глубокий вдох перед прыжком в омут чужой психики.

Сеанс начался с привычного, тошнотворного провала в белую мглу. Поток несвязных образов, обрывков звуков, вспышек цвета. Его сознание, закаленное годами практики, скользило по представленному хаосу, как щуп, выискивая точку входа, сгусток когерентной энергии — ядро кошмара. И вот он — холодный, плотный, пульсирующий, как живая рана.

Лодка.

Вода.

Всепоглощающий страх.

— Здесь, — беззвучно констатировал он и шагнул внутрь.

Озеро раскинулось под белесым, безликим небом, без движения, без горизонта. Тяжелый от влаги воздух разносил густой запах тины. В центре этого мертвого пространства покачивалась маленькая деревянная лодка. В ней, зажатый меж бортов, сидел тщедушный мальчик в промокшей пижаме. Он не кричал, а хрипел, заходясь в беззвучном ужасе. Его пальцы судорожно впивались в дерево, а широко раскрытые глаза смотрели в черную, маслянистую гладь. Из глубины поднимались бледные, студенистые руки. Они не хватали, не тянули — они просто медленно колебались в такт дыханию спящего, создавая невыносимое, гипнотическое напряжение. Сама вода казалась живой, враждебной субстанцией, готовой в любой момент поглотить свою жертву.

— Спокойно, Саша, — произнес Леонид, и его голос в гнетущей тишине прозвучал как удар гонга.

Он не появился в лодке. Он возник, стоя на поверхности воды. Для Леонида это была не жидкость, а интерфейс. Вода под ногами выгнулась, застыла, превратившись в прозрачное, упругое стекло.

Мальчик резко обернулся. В его глазах, полыхавших животным страхом, вспыхнула искра недоумения и слабой, отчаянной надежды. Кто-то пришел. Кто-то был здесь, в его личном аду.

— Это не вода, — Леонид говорил ровно, почти монотонно, словно произносил заклинание. — Это только твой страх. Ты дал ему форму. А форма обязана подчиняться своему создателю.

Он сделал шаг по невидимому полу, приближаясь к лодке. Бледные руки из глубины замерли, а затем начали медленно таять, как куски сахара в кипятке. Леонид коснулся плеча ребенка. Кожа была ледяной и липкой от пота.

— Посмотри на нее, — мягко приказал он.

Мир дрогнул. Озеро вспыхнуло ослепительным белым светом, заколыхалось, словно ткань на ветру. Черная вода вдруг сделалось почти прозрачной и стала уходить. Дно, усеянное гладкими камнями, вскоре проступило сквозь толщу. Лодка с тихим, мягким стуком опустилась на отмель. Над головой засияло солнце, защебетали невидимые птицы. Запах тины сменился ароматом нагретой хвои и полевых цветов.

Сны сопротивлялись редко, особенно детские, и этот не исключение — он был слишком юным и хрупким, чтобы противостоять воле опытного архитектора снов.

Мальчик перестал хрипеть. Его дыхание выровнялось, он задышал глубоко и спокойно. Он смотрел на свои руки, на изменившийся мир вокруг себя, и в его глазах читалось растерянное, почти стыдливое облегчение.

— Ты больше не утонешь, — сказал Леонид, отступая на шаг; его работа выполнена. — Запомни это ощущение. Твердь. Она всегда будет под ногами, если ты сам в это поверишь.

Он не стал ждать благодарности. Он просто шагнул назад, в ничто, разорвав ткань сна одним усилием воли.

***

Леонид открыл глаза в капсуле. Резкий, искусственный свет лаборатории Онейроса ударил в лицо, заставив поморщиться. Металлическая крышка с едва слышным шипением отъехала в сторону. Воздух здесь пах озоном и стерильной чистотой.

Рядом, опершись бедром о блестящий корпус терминала, стояла Мария в белом лабораторном халате, с планшетом в руках. Она была воплощением профессиональной отстраненности, но ее волосы, выбившиеся из строгого пучка, и тени под глазами выдавали вполне человеческую усталость. Она молча смотрела на Леонида с привычной смесью восхищения его мастерством и глухой, невысказанной тревоги.

Леонид медленно, будто его суставы заржавели, отстегнул контакты от висков. Ощущение холода на коже сменилось легким жжением.

— Пятнадцать минут и семь секунд, — голос Марии красивой холодной трелью пронесся над его головой. — Быстро. Чисто. Энцефалограмма стабилизировалась. Фокус страха рассеян. Отличная работа. Как обычно. Хоть сон мальчишки и не самый приятный. Ваша жена ведь когда-то тоже…

— Не бывает плохих снов, Мария, — прервав, он присел, спуская ноги с холодного ложа капсулы, и потянулся за бутылкой с лимонной водой. — Бывают плохие архитекторы.

Он отхлебнул, и кисловатый вкус немного привел его в чувства. Мария отвела взгляд, проявляя толику искренней вины за излишне длинный язык. Но Леонид только хмыкнул. Дела давно минувших дней уже совсем не терзали его собственные сны.

Они пробыли в тишине всего несколько секунд, как за спиной раздался мягкий, отполированный до бархатной остроты голос, от которого по спине пробежали мурашки:

— Орлов! С очередным пробуждением вас. Но не спешите уходить. Сейчас — идеальное время для по-настоящему сложного случая.

Леонид обернулся. В проеме бронированной двери лаборатории стоял Директор Келлер. Высокий, подтянутый, в костюме, сидевшем на нем так безупречно, что он казался второй кожей. Его лицо всегда пряталось за маской спокойствия, но глаза сканировали помещение, выискивая малейший изъян во всем и во всех, кто его окружал. Атмосфера тут же изменилась, сжалась, стала плотнее от его присутствия.

— Сложный случай? Что ж… Это все равно просто работа, директор, — ответил Леонид, чувствуя, как напрягаются мышцы спины.

— Поверьте, вся предыдущая работа скоро покажется вам разминкой, — Келлер сделал несколько шагов вперед; его ботинки не издавали ни звука на кафельном полу. — У меня есть к вам предложение. Дело, которое проверит не только ваши навыки, но и саму границу между реальностью и иллюзией. Иначе говоря… Это задание не только на разбор чужого сознания, но и проверка ваших пределов, Орлов.

Леонид поставил бутылку. Вода внутри колыхнулась. Где-то в глубине, под слоем профессионального цинизма, шевельнулся вслед и старый, почти забытый голод, за который его в свое время журила покойная жена. Голод охотника, учуявшего наконец достойную добычу.

— Всегда готов к сверхурочным.

***

Лифт, ведущий в верхний блок, двигался бесшумно и так быстро, что на мгновение закладывало уши. Леонид молчал, глядя на меняющееся табло этажей. Мария стояла рядом, скрестив руки на груди, будто защищаясь от надвигающегося холода. Келлер, неподвижный, как монумент, смотрел прямо перед собой.

Лифт остановился, и двери разошлись беззвучно. Вместо ожидаемого роскошного кабинета их встретило помещение, больше похожее на стерильный операционный зал или командный центр подземного бункера. Ни окон, ни украшений. Гладкие стены цвета мокрого асфальта, что поглощали свет. В центре комнаты стоял массивный стол из черного стекла, на поверхности которого тут же зажглись голографические проекции, стоило им приблизиться.

— Присаживайтесь, — Келлер указал на два кресла перед столом. Его собственное кресло, высокое и с прямой спинкой, напоминало трон.

Леонид опустился в кресло, чувствуя, как прохлада материала проникает сквозь мягкую ткань брюк. Мария села рядом, положила планшет на колени, словно приготовленный щит.

Келлер не стал тратить время на преамбулы. Легким движением пальца он вывел на стол изображение. Лицо пожилого мужчины с седыми, всклокоченными волосами, острым носом и пронзительными, не по-старчески яркими глазами. В этих глазах будто застыла мысль, ушедшая так глубоко внутрь, что казалось, они видели не внешний мир, а уравнения, пылающие в самой основе мироздания. Код, который должен быть решен или исправлен.

Леонид будто смотрел в зеркало.

— Профессор Аркадий Ильич, фамилия Ветров, — произнес Келлер как дикторский текст. — Гений-самоучка в области квантовой физики и термоядерного синтеза. Автор так и не опубликованного «Проекта Прометей». Его работа — это теоретическая формула, позволяющая стабилизировать процесс холодного синтеза с КПД за пределами современных моделей. Проще говоря, ключ к источнику дешевой, практически бесконечной энергии.

Леонид почувствовал, как в груди замирает тот самый холодный азарт. Он уже чувствовал: его ждала не просто задача — это был вызов, перекраивающий все его представления о работе.

— Несколько лет назад, — продолжал Келлер, — во время частного эксперимента в его домашней лаборатории произошел взрыв. Ветров пережил клиническую смерть. Его реанимировали, но мозг получил необратимые повреждения. Он впал в кому. Но не в обычную.

Изображение лица сменилось графиками и медицинскими отчетами. Леонид, видевший за свою карьеру тысячи энцефалограмм, нахмурился. Активность мозга Ветрова не казалась хаотичным набором пиков и провалов, характерным для вегетативного состояния. Это была идеальная, повторяющаяся синусоида, стабильная, как сердцебиение здорового организма. Рядом пульсировала трехмерная карта сновидений — не клубящийся туман, а четкая, геометрически выверенная структура, напоминающая фрактал или кристаллическую решетку.

— Самоподдерживающийся сон, — прошептала Мария, вглядываясь в данные, ее пальцы бессознательно сжали край планшета. — Я читала о таких, но никогда не видела... Это не хаос. Это... Уже готовая архитектура.

— Именно, доктор, — Келлер скрестил руки на пальцы. — Его сознание не распалось. Оно замкнулось на себе, создав автономную, самодостаточную реальность. Неподвластную внешнему влиянию. До сих пор.

Леонид медленно кивнул, не отрывая взгляда от пульсирующего фрактала.

— И вы хотите, чтобы я вошел туда… Я ведь буду первым?

— Да, — Келлер ответил с готовностью, без эмоций. — Официально — ваша задача вытащить его. Вернуть сознание профессора в реальный мир, оказать посильную медицинскую помощь. Неофициально...

Келлер сделал паузу, давая словам набрать нужный вес.

— Формула «Прометея» существует только в его памяти. В той ее части, что осталась недоступной. Вы должны ее извлечь. Любой ценой. Онейрос обязан завладеть ею.

Мария резко подняла голову.

— Мистер Келлер, это слишком опасно! — возразила она. — Мы не понимаем природу этого явления. Если сон самоподдерживающийся, он может обладать собственными защитными механизмами. Мы можем потерять нейронную связь! Леонид может...

Она запнулась, не решаясь выговорить.

— Застрять там, — безжалостно закончил за нее Келлер.

Его глаза уставились на нее, словно в его рукаве таился нож. Мария инстинктивно прижала планшет к груди. Келлер продолжил:

— Доктор Соколова, риск — это то, чем мы дышим в Онейросе. Но этот риск оправдан. «Прометей» — это не просто формула. Это будущее. Тот, кто получит ее, перепишет следующие столетия человеческой истории. Или обретет абсолютную власть. Мы не можем позволить, чтобы это будущее сгнило в сознании сумасшедшего старика, жадного до такой степени, что решил не делиться ни с кем своим открытием.

Леонид откинулся на спинку кресла, снова глядя на лицо Ветрова. Он чувствовал, как его профессиональное любопытство борется с инстинктом самосохранения. Этот сон был не просто кошмаром. Это целый замок. А он всегда мечтал взломать самую неприступную крепость. Хоть и застрять, как когда-то его супруга, ему не хотелось.

Но… Он — не его жена. Он сильнее. Он — отличный архитектор.

— Ничего не бывает неуязвимым, особенно сны, — сказал он в итоге, и в его голосе снова зазвучали стальные нотки уверенности. — Даже самая прочная крепость имеет слабое место. Какой-нибудь потайной ход. Мне остается только найти его.

Уголки губ Келлера дрогнули в подобии улыбки.

— Я знал, что вы согласитесь.

Леонид перевел взгляд на Марию, видя ее бледность и испуг в глазах, но игнорируя их.

— Когда начинаем?

— Подготовка займет двенадцать часов, — ответил Келлер. — Используйте это время с умом. Изучите все данные по Ветрову. Его биографию, работы, личные дневники, записи о взрыве. Все, что может быть ключом к его сознанию. Ну, вы и сами знаете.

Мария молча опустила голову. Леонид и Келлер пожали друг другу руки.

***

После совещания они шли по длинному белому коридору обратно в лабораторию. Давление атмосферы кабинета Келлера осталось позади, но виски все еще сжимало тисками.

— Лео, это безумие, — тихо сказала Мария, когда они остались одни в лифте. — Эта стабильность... она ненормальна. Это больше похоже на систему, чем на сон, ты сам видел. А каждая система защищает свою целостность. Это может быть какая-то ловушка. Мы еще не сталкивались с таким, а что если…

— Все сны — это ловушки, так или иначе, — ответил Леонид, но без привычной снисходительности. — Просто одни — для их хозяев, а другие... для непрошеных гостей.

— И ты готов стать таким гостем? Там, в сознании человека, который, возможно, сам не хочет выходить? — в ее голосе прозвучала не просто профессиональная тревога за их лучшего архитектора, а что-то более личное.

Леонид остановился перед дверью в комнату отдыха и посмотрел на Марию.

— Мария, я архитектор снов. Я всегда непрошеный гость. Но этот... Ветров... он построил нечто совершенное. Целый мир. И я должен его увидеть… Подготовься получше, если не хочешь дать мне в нем застрять.

Он повернулся и вошел в комнату, оставив Марию одну.

Следующие часы Леонид провел, погруженный в файлы Ветрова. Он читал его сложнейшие статьи, где красота расчетов и исследований граничила с поэзией. Смотрел записи старых лекций, где седой ученый с горящими глазами говорил о Вселенной как о великом уравнении, которое жаждет быть решенным.

Личные же дневники открывали перед ним другого Ветрова — одинокого, параноидально боявшегося, что его открытия попадут не в те руки. Он писал: «Знание — это пламя, которое может согреть дом или спалить его дотла. Я держу в руках факел, способный поджечь весь мир, и не знаю, кому его передать и передавать ли его вовсе».

Леонид откинулся назад, отводя уставшие глаза от экрана. Он постепенно начинал понимать, с кем предстоит иметь дело. Это не просто старик в коме. Это творец, создавший свой собственный мир, и одновременно являвшийся его неутомимым стражем. Ученый, бегущий от коррумпированного мира, который он презирал, готов был уничтожить любого, кто покусится на его идею.

И он, ведущий архитектор снов Онейрос, собирался в этот мир вторгнуться с самым низменным поручением — украсть величайшее сокровище прямо из лап дракона.

Леонид чувствовал, как границы между его профессиональным интересом и чем-то иным начинают стираться. Внутри зрело странное, почти трепетное уважение к своему «клиенту». Это было опасно. Архитектор должен оставаться холодным и беспристрастным. Любая эмоция в его положении — уязвимость.

А в мире Ветрова любая уязвимость могла стать смертельной.

***

Погружение назначили на утро. Непривычное время, но для мозга коматозника, по заверениям Марии, это лучший вариант. В лаборатории царило напряженное ожидание. Техники в последний раз проверяли капсулу, датчики, системы жизнеобеспечения. Мария, бледная, но собранная, настраивала нейроинтерфейс, ее пальцы летали над панелью управления с привычной точностью.

— Сигнал стабилен, но я не могу гарантировать его чистоту внутри, — сказала она, не глядя на Леонида. — Мы не знаем, что внутри. Эта структура фрактала может создавать помехи. Если я потеряю тебя больше чем на пять минут по реальному времени...

— Ты вытащишь меня по протоколу. Протокол Семь, «Принудительный откат», — закончил он за нее, лежа в капсуле.

— Протокол Семь, — тихо повторила она.

Это означало подачу мощного электрического импульса прямо в мозг. Крайняя мера, чреватая непредсказуемыми последствиями. Психической травмой, потерей памяти или чего-то похуже.

— Лео... будь осторожен. Ищи не слабость, а логику. Слабая психика не смогла бы поддерживать нечто столь сложное.

Леонид кивнул. Он закрыл глаза, чувствуя, как электроды впиваются в виски, а гель холодит кожу. Последнее, что он услышал, был ее голос, уже формальный, для записи в лог:

— Начало погружения. Архитектор — Леонид Орлов. Пациент — Аркадий Ветров. Миссия: картография и стабилизация. Три... два... один...

Белый шум. Провал.

***

Первым пришел запах. Не статика, не цифровая пустота. А теплый, густой, почти осязаемый запах цветущей липы и свежескошенной травы. Пахло детством, которого у Леонида никогда не было.

Потом — мягкий, бархатистый свет, пробивающийся сквозь листву. Шелест листьев. Настоящий, нецикличный. Треск кузнечиков в гуще травы.

Он открыл глаза и увидел небо — не белесый потолок сновидения, а глубокую, живую синеву, по которой плыли редкие облака. Он стоял на краю поляны. Перед ним был тот самый деревянный дом со скошенной крышей и облупленной штукатуркой, который он видел в отчетах. Только сейчас он был не изображением, а реальностью. Тепло от солнца на коже, легкий ветерок, шевелящий волосы.

На крыльце, раскачивая ногами, сидел тот самый курчавый мальчишка, тоже с фотографий. Он увлеченно что-то чертил палкой на песке у ступеней. Затем поднял голову, и его взгляд, ясный и при этом бездонный, упал на Леонида. В тех глазах не было ни страха, ни удивления. Было спокойное, открытое любопытство.

— Привет, — сказал мальчик звонким и чистым голосом. — Ты кто?

Леонид сделал шаг вперед. Земля под ногами показалась ему теплой и упругой, прочной. Сон не должен быть таким. Он должен был быть эхом переживаний и тенью страхов. Это же была реальность, по своей плотности превосходящая все, что он знал. Словно он не погрузился в чей-то сон, а наконец-то сам проснулся.

— Я... друг, — с некоторым усилием выдавил он, чувствуя, как ложь оседает горечью на языке. — Я пришел помочь.

Мальчик — юный Ветров — улыбнулся. Улыбка была солнечной, без тени недоверия. Неудивительно, что ученый выбрал именно этот образ для самозапирания. Как обычно говорили: старики — это большие дети. Конечно, важен и еще ряд факторов: ребенку сложнее навредить морально, так что это своего рода щит от вредителей вроде Леонида, да и психика в этом возрасте достаточно подвижна.

— Тогда заходи. Здесь интересно.

Леонид поднялся на крыльцо. Доски под ногами отозвались глухим, натуральным скрипом. Он почувствовал, как что-то невидимое и могущественное словно обволакивает его, изучает. Сон не просто дышал. Он наблюдал за своим гостем.

Леонид заставил себя сделать еще шаг. Каждый его нерв был натянут, как струна.

— Меня зовут Аркадий, — сказал мальчик, поднимаясь. — А тебя?

— Леонид. — Здесь он не видел смысла врать.

В мире, где реальность подчинялась другому, имя уж точно не имело значения.

— Хочешь посмотреть мой муравейник? — Аркадий указал на основание одной из колонн, где в трещинах древесины кипела жизнь. Десятки муравьев тащили хвоинки, зернышки, выстраивая сложные маршруты.

Леонид кивнул, машинально. Его взгляд скользил по деталям, выискивая изъян, глюк, малейшее отклонение. Тень от листьев падала под правильным углом. Запах нагретой древесины смешивался с ароматом земли. Вдалеке, за полем, текла речка, ее негромкий плеск доносился через ласковые потоки ветра. Слишком идеально. Слишком цельно.

Он присел рядом с мальчиком, чувствуя, как неестественно просто ему дается это движение. В реальных снах тело всегда было немного инертным, с запозданием откликающимся на команды мозга. Здесь же все было как в жизни. Или даже лучше.

— Вот смотри, — восторженно заговорил Аркадий, — они же как один организм. Каждый знает свою работу. Никто не сомневается и не думает, что ему надо делать. У каждого свое, конкретное, идеальное место. Красиво, да?

— Да, — ответил Леонид.

Его пальцы невольно потянулись к стене дома. Он провел по шероховатой, облупленной штукатурке. Под его прикосновением трещины должны были исчезнуть, затянуться, как рана. Он сконцентрировался, отдал мысленный приказ: «Выровнять. Восстановить».

Древесина на мгновение посветлела, трещины стерлись, словно ластиком. Леонид почувствовал привычную слабую дрожь — отдачу от изменения кода. Но едва он отвел руку, поверхность с легким, едва слышным шелестом вернулась в исходное состояние. Трещины проступили вновь, точно такие же, на тех же местах. Словно мир просто терпел его вмешательство, как терпит живое тело укол иголки, а затем заживает, не оставляя и следа.

«Иммунная система?», — с тревогой подумал он.

— Что-то не так? — спросил Аркадий, глядя на него с бездной детского любопытства.

— Нет, все в порядке, — буркнул Леонид.

Он решил попробовать что-то более масштабное и сосредоточился на фасаде дома, представив его свежепокрашенным, с новыми, ярко-зелеными ставнями. Он вложил в эту мысленную команду всю силу своей воли, весь свой опыт, и мир дрогнул уже сильнее. Дом на мгновение вспыхнул, как переэкспонированная фотография. Краска легла ровным слоем, ставни стали идеальными. Но длилось это изменение не дольше мгновения. Сновиденческая реальность, словно упругая мембрана, отбросила его волю. Все вернулось. Тот же облупленный, но бесконечно живой и настоящий дом.

— Мария? — тихо, почти шепотом, произнес он, отводя взгляд от мальчика. — Ты видишь это? Прием.

В его ухе, там, где должен был быть микроимплант, щелкнуло. Потом послышался голос, но он был далеким, искаженным, будто доносящимся со дна глубокого колодца.

— Лео... я... здесь... вижу... стабильно... но...

Голос Марии прервался, превратился в нарастающий гул, который болезненно отозвался в его висках.

— ...здесь... здесь... здесь...

Эхо зациклилось, сливаясь в монотонный шум, и затем связь оборвалась окончательно, оставив после себя звенящую, оглушительную тишину. Его якорь, его единственная нить, связывающая с реальностью, оказалась перерезана. Холодная волна паники подкатила к горлу. Он подавил ее, заставив тело дышать ровно.

«Ничто не бывает неуязвимым. Нужно искать логику, как советовала Мария».

— Ты какой-то странный, — заметил Аркадий уже без улыбки, его взгляд стал внимательным, изучающим, взрослым. — Ты все время что-то шепчешь и трогаешь мой дом. Он тебе не нравится?

— Нет, он... очень хороший, — с трудом нашел слова Леонид.

Он чувствовал, как почва медленно уходит у него из-под ног в прямом и переносном смысле. Этот ребенок был частью системы? И система начала задавать ему вопросы?

— Пойдем, я покажу тебе речку! — Мальчик схватил его за руку. Его прикосновение было слишком живым.

Леонид позволил себя вести. Они сошли с крыльца и пошли по тропинке, петляющей через поле. С каждым шагом пейзаж менялся, но не так, как в обычных снах — рывками и скачками. Здесь он плавно перетекал, как панорама. Поле сменилось березовой рощей, роща — лугом с высокими, по пояс, цветами. И везде царила та же, тщательно выверенная идиллия.

И вдруг он увидел его. Не мальчика, а взрослого. Того самого Ветрова с фотографий. Седая шевелюра, пронзительный взгляд. Он стоял под старой раскидистой ивой на берегу реки, глядя на воду, и в руках его был невзрачный камень.

Он себя… Расщепил?

Леонид сглотнул горькую слюну. Слишком редкий феномен. Настолько редкий, что даже Леонид еще не сталкивался с ним.

Действительно умный ход.

Они подошли ближе. Аркадий-мальчик отпустил руку Леонида и подбежал к взрослому.

— Смотри, дедуля, я гостя привел!

Взрослый Ветров медленно повернулся. Его глаза встретились с глазами Леонида. В них не было ни удивления, ни гнева. Лишь спокойное, почти научное любопытство, как у энтомолога, рассматривающего редкий вид насекомого.

— Здравствуй, архитектор, — его голос оказался глубже, чем у Келлера, но в нем была та же неумолимая сила. — Наконец-то добрался. Я начал думать, что Онейрос пришлет какого-нибудь бульдозериста, который перекопает мне тут все, что видит. А ты... ты смотришь. И пытаешься понять.

Леонид почувствовал, как сжимаются его кулаки.

— Я здесь по делу.

— По делу... — Ветров усмехнулся, и его усмешка была полна печали. — А дело чье? Твое? Или тех, кто послал тебя, как щенка на потрошение?

Леонид хотел возразить, сказать что-то о помощи, о лечении, но слова застряли в горле. Лгать этому взгляду было бесполезно.

— Прямо, как твою жену когда-то.

Ветров видел его насквозь. Видел так же, как он сам видел код сновидений.

— Я хочу выбраться отсюда, — сказал Леонид без утайки в надежде, что его каким-то чудом услышит и Мария.

— Выбраться? — Ветров подбросил камень в ладони. — А что, по-твоему, здесь такое? Тюрьма?

Он указал на реку, на небо, на мальчика, который уже сидел на траве и снова что-то чертил палкой.

— Это не тюрьма. Это убежище. А всякое убежище, если оно чего-то стоит, должно защищать от непрошеных гостей. Особенно от тех, кто пришел воровать.

Леонид не нашел, что ответить. Холодный ужас начал медленно заполнять его, поднимаясь от пяток к затылку. Он был не просто в ловушке. Он был в ловушке у того, кто знал его истинную цель. И кто был готов и имел волю защищаться.

Ветров повернулся к реке и бросил камень. Тот полетел по идеальной параболе и упал в воду, подняв маленькие брызги. Круги разошлись по воде, и вдруг Леонид почувствовал, как мир под ним пошатнулся. Не метафорически, опять. Земля действительно дрогнула, как желе.

— Кажется, тебя зовут, — сказал Ветров, не оборачиваясь. — Твоя реальность настойчива. Но не всегда то, что ты видишь, является правдой. Помни об этом, архитектор.

Леонид отступил на шаг, и в этот миг все вокруг поплыло. Березы закачались, небо потемнело. Он услышал голос Марии, но на этот раз ясный, полный паники:

— Лео! Принудительный… Нет! Экстренный откат! Сейчас! Слышишь меня? СИГНАЛ!

Его отбросило назад, в белую мглу. Он летел сквозь вихрь, чувствуя, как его сознание сжимается, чтобы пройти через узкую щель обратно в капсулу.

***

Он распахнул глаза с резким, хриплым вдохом, как человек, вынырнувший с огромной глубины. Свет лаборатории резанул по сетчатке. Он был в капсуле. Над ним склонились Мария и два техника. Ее лицо было бледным, глаза расширены от ужаса.

— Лео! Боже правый, ты вернулся! Я потеряла тебя! Полная потеря сигнала на три минуты! Я уже запускала Протокол Семь, но… но ничего… Боже!

Он попытался сесть, но его тело казалось тяжелым, как свинец. Голова раскалывалась от боли.

— Я... я был там, — прохрипел он. — Я видел его. Он... знал.

— Не говори ничего, — Мария приложила пальцы к его вискам, проверяя датчики. — Ты в шоке. Твои показатели зашкаливают. Ты вернулся, это главное.

Леонид позволил ей и техникам помочь себе подняться. Он сидел на краю капсулы, дрожа, и смотрел на свои руки. Они все еще помнили тепло солнечного света и шероховатость древесины. Это было реальнее, чем холодный металл под его бедрами.

Дверь в лабораторию открылась, и через нее вошел Келлер с каменным отстраненным лицом.

— Отчет, Орлов. Что случилось?

Леонид поднял на него взгляд. Глаза Келлера были пусты. Ни капли беспокойства о его состоянии. Только жажда информации.

— Это не просто сон, директор, — сказал Леонид все еще дрожащим голосом. — Это действительно крепость. И ее хозяин знает, что мы здесь. Он... поговорил со мной.

Келлер даже не моргнул.

— Что с формулой?

— Ничего. Я ничего не успел даже заметить. Он контролирует все.

— Значит, вам придется взять контроль у него, — холодно произнес Келлер. — Вы не для того здесь, чтобы болтать с призраками. Вы здесь, чтобы выполнить свою работу. Отдохните. Через шесть часов проведем повторное погружение.

Он развернулся и вышел тяжелыми шагами. Мария посмотрела на Леонида, и в ее глазах читалось сострадание и ужас.

— Мы… Мы можем отказаться. Сослаться на технические риски.

Предложение Марии будто отрезвило его. Отказаться? Сказать «хватит»? Леонид покачал головой. Он снова почувствовал тот голод, ту одержимость. Страх отступил, уступив место жгучему, почти болезненному интересу. Ветров бросил ему вызов. И он не мог не принять его.

— Нет, — прошептал он, глядя в пустоту. — Я должен вернуться. Я должен понять.

Он уже не был уверен, что хочет украсть формулу. Теперь он хотел понять самого Ветрова. Понять, как он это сделал. И, возможно, найти в его идеальном мире ту самую щель, через которую можно было бы сбежать из своей собственной, стерильной реальности, взяв под контроль собственную жизнь на всех ее уровнях.

***

На этот раз не было ни белой мглы, ни плавного перехода. Его вырвало в сон слишком резко. Давление смяло его, отбросило в сторону, и он рухнул во тьму, словно защитная стена Ветрова поглотила его.

Чуть позже пришел в себя от звука. Монотонного, назойливого — это было тиканье часов. Леонид открыл глаза. Он сидел в своем кресле, в своем кабинете в Онейросе. Все стояло на местах: стол, мониторы с замершими графиками, полка с дисками архивных сновидений. За спиной мягко гудел сервер.

«Я проснулся? Я… Я выбрался».

Облегчение кольнуло так, что он чуть не застонал. Он поднял руки и принялся разглядывать их. Плотные, реальные. Никакого солнца, никакой липы. Только знакомый запах озона.

— Леонид?

Он обернулся. В дверях стояла Мария. Как всегда, в своем белом халате, с планшетом. Но что-то было не так. Ее поза была слишком жесткой, а улыбка — натянутой, как маска.

— Ты вернулся, — сказала она, делая шаг вперед. — Келлер был недоволен, но я сказала, что тебе нужно время. Пришлось все же сослаться на технические неполадки. Как ты себя чувствуешь?

— Я... в порядке, — он попытался встать, но тело не слушалось и было словно одеревеневшее. — Что случилось? Как я здесь оказался?

— Протокол Семь все-таки сработал, — она подошла ближе, ее тень упала на него, и почему-то от этого стало холодно. — Выдернули тебя, как пробку. Ты чуть не сгорел там, Лео. Больше ты туда не пойдешь.

Он кивнул, глотая воздух. Это имело смысл. Откат. Шок. Но почему тогда его не в капсуле? Почему он в своем кабинете?

— Мария, — он посмотрел на нее пристальнее. — Твои волосы…

— Что с ними? — она машинально провела рукой по идеально гладкому пучку.

— В лаборатории... ты всегда поправляешь их. Они выбиваются. А сейчас...

Они лежали мертвым, неподвижным шлемом.

Ее улыбка не дрогнула.

— Я собралась получше. После того, что случилось… Послушала твои слова, ты помнишь?

Тик-так. Тик-так.

Звук доносился откуда-то сверху. Леонид поднял голову. На стене висели старомодные часы с маятником. Но маятник не двигался. Он был застывшим, как в фотографии. А звук шел от них.

— Лео, что-то не так? — голос Марии прозвучал прямо у его уха. Он не слышал ее шагов.

Он отпрянул.

— Часы. Они тикают. Но не идут.

Она посмотрела на часы, потом на него.

— Они всегда тикали. Ты просто никогда не обращал внимания.

«Нет. Это неправда. Здесь никогда не было часов».

Он встал, оттолкнув кресло. Оно с грохотом откатилось и ударилось о стену. Звук был приглушенным, плоским, как в вакууме.

— Лео, успокойся. Твое тело все еще в шоке.

— Я не в шоке! Я в сне! В его сне! — он закричал, отступая от нее.

Его взгляд упал на монитор. На экране был не график, а статичное изображение — тот самый дом Ветрова. И на крыльце сидели они оба: юный Аркадий и взрослый профессор. И оба смотрели прямо на него.

— Это не реальность! — прошипел Леонид.

Лицо Марии исказилось. Не злобой, а чем-то худшим — безразличной, механической пустотой. Черты ее лица поплыли, как расплавленный воск.

— Но разве не это ты хотел? Вернуться? Мы дали тебе то, что ты просил. Твою реальность. Правда, она немного... с дефектами. Как и вся твоя жизнь.

Ее рука потянулась к нему, но пальцы оказались слишком длинными, костлявыми. Тени в комнате легли под невозможным углом, скривились, превратившись в зубчатые, черные щупальца.

Леонид рванул к двери. Рука «Марии» схватила его за плечо ледяным крюком. Он с негромким криком вырвался, распахнул дверь и выбежал в коридор.

Тот казался бесконечным. Длинным, белым, уходящим в туманную даль. И абсолютно одинаковые двери по обеим сторонам зеркалили друг друга. Он побежал, отчаянно пытаясь найти выход, лифт, лестницу — что угодно. Но коридор не менялся. Только его собственное отражение в полированных стенах мелькало рядом — бледное, искаженное ужасом.

Он остановился, пытаясь перевести дыхание. Стена поддалась под его пальцами, как хорошо разогретый пластилин. Он отдернул руку — на пальцах остался влажный след.

— Устал бегать, архитектор?

Леонид обернулся. В конце коридора стоял Ветров. Не старый и не молодой. Он был каким-то срединным, вне возраста. В руках же он держал тот самый камень, который держал ранее на речке.

— Что ты со мной делаешь? — выдохнул Леонид.

— Я? Ничего. Ты все делаешь сам. Ты сам бежишь по коридорам своей памяти. Ты сам наполняешь их страхами. Я лишь... предоставил холст. И немного направляю. Как хороший хозяин направляет гостя по своему дому. Разве не о таком гостеприимстве вы там, в Онейросе, мечтали?

Ветров бросил камень. Тот не упал, а завис в воздухе, и от него пошли круги, как по воде. Стены коридора поплыли, заколебались. Средь мелкой ряби на него уставилось лицо мертвой жены, такое же, каким он его запомнил на похоронах. Белый цвет сменился на серый, потом на черный. Леонид почувствовал, как падает в полной, беззвучной темноте.

***

Он упал на колени, и под ним оказался песок. Горячий, мелкий. Он поднял голову. Он был в своей старой квартире. Той, где он жил с матерью. Комната была пуста, если не считать старого дивана и телевизора с выключенным экраном. За окном — не ночной город, а бескрайняя пустыня под багровым небом.

— Нет... — простонал он. — Только не это.

Из спальни донесся слабый кашель. Тот самый, надсадный, который преследовал его все детство. Он встал и, как загипнотизированный, пошел на звук.

В комнате, в кровати, лежала его мать. Такая же бледная, прозрачная, как тогда. Она смотрела на него мутными глазами.

— Леонид... воды... — прошептала она.

Он замер. Он знал, что это не она. Это ловушка. Но его ноги сами понесли его к кухне. Он налил воды в стакан, вернулся и подал ей. Ее пальцы, холодные и костлявые, схватили его руку с нечеловеческой силой.

— Почему ты не спас меня, сынок? — шепот резал слух, как стекло. — Ты мог бы. Ты же архитектор. Ты мог сделать мой сон счастливым. А ты... ты просто сбежал. Трус! Как всегда.

— Я не мог... — голос Леонида предательски дрогнул. — Я пытался...

— Ты не пытался! — она вцепилась в него еще сильнее, ее глаза вспыхнули лихорадочным блеском. — Ты боялся. Боялся увидеть мою боль. Боялся почувствовать ее. Как ты боишься всего настоящего! И жену свою ты тоже не пытался спасти.

Он вырвал руку и отпрянул. Комната закачалась. Обои начали отслаиваться, обнажая ржавые стены. Пустырь за окном поглотила тьма.

— Это не ты! — закричал он, зажимая уши. Но голос звучал уже внутри его черепа.

«Но это твоя память, Леонид. Твоя вина. Твоя рана. Это — ты. Я лишь показываю тебе. Разве архитектор не должен знать каждую трещину в фундаменте? Особенно в своем собственном?»

Голос Ветрова. Спокойный, безжалостный, как скальпель.

Образ матери распался в пыль. Комната исчезла. Он снова стоял в бесконечном пространстве, где плавали обрывки его воспоминаний — искаженные, гротескные. Он видел, как его отец уходит, не оглядываясь. Видел, как первая любовь смеется над ним. Видел, как жена искала в нем поддержку и совет, как от более опытного архитектора, но натыкалась только на отстраненное: «Решай сама».

Видел свои неудачи, свои страхи, все моменты, когда он был слаб, труслив, ничтожен.

— Хватит! — взревел он, закрывая лицо руками. — Я понял! Я понял!

Все замерло. Тишина оглушила.

Он медленно опустил руки. Перед ним, на стуле, сидел Ветров. Они сидели друг напротив друга в бесконечной пустоте.

— Нет, — тихо сказал Ветров. — Ты не понял. Ты только почувствовал. Понимание — это не эмоция. Это принятие. Ты принял свою боль? Свои страхи? Свою вину? Нет. Ты лишь испугался их. Как и всегда.

Леонид, все еще дрожа, смотрел на него. Никакой ненависти. Только опустошение. И в этом опустошении рождалось что-то новое. Смирение?

— Что ты от меня хочешь? — его голос был хриплым от слез.

— Разве я уже не говорил? Выбора. Ты можешь продолжать служить тем, кто видит в знании лишь инструмент власти. Можешь пытаться вырвать у меня мое детище, чтобы твой Келлер перекраивал мир по своему усмотрению. Или...

Ветров сделал паузу, и в его глазах вспыхнул тот самый огонь, что горел в юном Аркадии за чертежной доской.

— ...или ты можешь помочь мне его защитить. Не формулу, Леонид. Идею. Чистоту знания. Радость открытия, не обремененную жаждой наживы или господства. Ты можешь стать не вором, а... стражем. Хранителем. Мне нужен помощник. Тот, кто хорошо знает Их методы и разборки кодов.

— Я... я не могу... Келлер...

— Келлер — там, — Ветров махнул рукой в сторону ничего. — А ты — здесь. И здесь ты свободен выбирать. Впервые в жизни Онейрос не доберется до тебя. Ты можешь остаться в своих кошмарах, бегать по коридорам собственного страха. Или ты можешь принять свою боль, сделать ее частью себя, и тогда... тогда ты обретешь силу защищать то, что действительно имеет значение.

Леонид смотрел в эти бездонные глаза и видел в них не безумие, а высшую, кристальную ясность. Ветров не был сумасшедшим. Он был свободным. И он предлагал ему ту же свободу. Ценой предательства всего, что Леонид знал.

Он сделал глубокий вдох. Воздух больше не пах статикой. Он пах... ничем. Чистой потенциальностью.

— Я... — он начал и запнулся. — Я не хочу больше быть инструментом.

Уголки губ Ветрова дрогнули в подобии улыбки.

— Тогда, возможно, мы сможем начать с самого начала. Без ловушек. Без масок.

Пустота вокруг них начала наполняться мягким светом. Возникли очертания комнаты. Не идиллического дома, не кошмарного коридора. Простой, аскетичной комнаты с большим столом, заваленным книгами и чертежами. Реальная лаборатория Ветрова.

— Присядь, архитектор, — сказал Ветров. — Давай поговорим. Как равные. Расскажи мне о себе все. Я помогу тебе разобраться в собственных кошмарах.

И впервые с момента погружения Леонид почувствовал не страх, а нечто, отдаленно напоминающее надежду. Он сделал шаг вперед, к столу. Шаг в неизвестность, которая пугала его куда меньше, чем знакомый, стерильный мир Онейроса.

Он не знал, был ли это еще один слой ловушки. Но сейчас это не имело значения. Потому что впервые он делал свой собственный выбор.