Глубинный

Антон Кравчук никогда не думал, что тишина может быть страшнее любого шторма. Но сейчас, в душном, неестественно затихшем машинном отделении траулера "Северная звезда", он понимал, что что-то пошло не так. Эта тишина давила, как толща воды, заставляя уши звенеть, а сердце – биться чаще.

Три недели назад девятнадцатилетний практикант впервые ступил на палубу морского траулера в порту Магадан. Первый выход в море после двух курсов морского техникума.

— Слушай сюда, молодой, — наставлял старший механик Василий Петрович. — Море шуток не понимает. Научишься слушать машину и соблюдать технику безопасности — проработаешь долго.

Первые дни ушли на изучение дизеля, трубопроводов, клапанов. Василий Петрович водил его по всем отсекам:

— Циркуляционная смазка — следишь за уровнем. Расширительные цистерны — вода до отметки. Топливные баки — перед сдачей вахты спускаешь отстой, переключаешь на запасной.

Экипаж принял новичка спокойно — двенадцать опытных моряков, для которых Охотское море стало домом.

Капитан Сергей Иванович, грузный мужчина с выцветшими от соли глазами, предупредил сразу:

— Не круизное судно, парень. Работаем в любую погоду. Не справишься — высадим.

Антон справлялся. Освоил четырёхчасовые вахты, научился слышать и понимать каждый звук двигателя. Привык к грохоту лебёдок, скрежету тралов.

Иногда, в этой гулкой темноте, ему казалось, что вахта длится невыносимо долго, минуты тянутся, как резина, вязкие и липкие.

Даже трёхдневный шторм пережил достойно.

Всё изменилось после странной находки.

######

— Что за чертовщина? — выругался боцман Палыч.

Трал вывернул на палубу хороший улов. Но Среди бьющейся рыбы и смердящего ила лежала серебряная чаша, искажённая и чуждая. Её потемневший металл, словно покрытый коростой древней болезни, был испещрён странными рунами. Они не просто мерцали — они пульсировали отвратительным, болезненным светом, пробивающимся даже сквозь толстый слой грязи, словно нечто живое и порочное испускало своё собственное, мертвенное сияние.

Старший механик попятился, словно от чумной заразы. — Выброси нахрен, — буркнул он. — От таких вещей одни проблемы. Не к добру это. Надо вернуть ее на дно.

Капитан, обычно невозмутимый, поспешно, почти лихорадочно принял решение.

— В музей сдадим, — выпалил он, почему-то избегая прямого взгляда на чашу. — Археологи заинтересуются.

Чашу отмыли, отнесли в кают-компанию. Металл оставался пронзительно ледяным, даже в натопленной кают-компании. Прикосновение к нему не просто холодило пальцы, а вытягивало из них тепло, оставляя за собой немеющее оцепенение. От неё исходил тяжелый, затхлый запах заброшенного погреба, смешанный с чем-то неуловимо металлическим и приторным, словно запах старой крови.

Когда Антон наклонился, чтобы рассмотреть руны, ему не просто показалось, он мог поклясться, что услышал слабый, сдавленный плеск, что-то жидкое и вязкое колыхнулось внутри пустой чаши. По спине побежали мурашки.

— Антоха, да на тебе лица нет! — молодой радист нахмурился.

Антон попытался улыбнуться, но получилась жалкая гримаса: — Качка достала.

— В штиль? — радист покачал головой. — Не дури. Что ты там увидел?

Антон промолчал. Слова застряли в горле, нелепые и безумные.

Той ночью сон не шел. В тишине каюты, сквозь мерный скрип корпуса, отчетливо доносился тихий, настойчивый плеск — словно кто-то невидимый плескался в воде прямо за переборкой.

Судовой повар вышел из кладовой с озадаченным видом.

— Парни, — обратился он к завтракающим. — Кто-нибудь травил крыс?

Все покачали головами.

— Тогда куда они делись? — в голосе Ивана сквозила тревога. — Двадцать лет плаваю, крысы всегда были. А тут... пусто. Это к беде, помяните моё слово.

Стармех, услышав это, резко побледнел, его обычно румяное лицо стало серым. Он перекрестился, чего Антон никогда за ним не замечал.

— Согласен, к неудаче это, — прохрипел он, его взгляд был прикован к закрытой двери кают-компании. — Крысы первые чуют проблемы. Уходят, когда судно становится... опасным для них.

Этой ночью начались первые стуки. Сперва слабые, похожие на неторопливые удары по обшивке. Затем они стали настойчивее, ритмичнее, и казалось, что источник их находится не снаружи, а где-то глубоко внизу, под килем, в самом сердце бездны, которую они потревожили.

#####

Три удара в переборку — глухих, тяжелых, словно обитых влажной тканью, чтобы скрыть источник.

Тук... тук... тук.

Антон распахнул глаза. Сердце екнуло и замерло между ударами. Он прижался спиной к холодной переборке. Металл вибрировал, будто по ту сторону что-то огромное прислонилось к стене и ждало ответа.

В наступившей тишине было слышно, как где-то капает вода.

Потом — шаги.

Штурман вышел в коридор, нервно озираясь. Антон, чувствуя, как по спине ползет холодок, тоже выглянул — коридор был девственно пуст, но казалось, что только что кто-то скользнул за угол.

На следующую ночь — то же самое. И на третью. Стуки стали настойчивее, обрели странный, размеренный ритм, который Антон не мог ни с чем сравнить. Казалось, кто-то невидимый, но ощутимо присутствующий, обходил каюты по очереди, прислушиваясь к дыханию спящих, проверял, спит ли экипаж. Это было не просто раздражение, а какая-то жуткая, методичная инспекция.

— Кто из вас, чертовы нехристи, дурака валяет?! — взорвался боцман, его лицо было багровым от недосыпа и злости.

Он осмотрел всех тяжелым, полным подозрения взглядом, пытаясь найти скрытую ухмылку.

Все качали головами, бледные и растерянные, в их глазах застыл немой, животный ужас. Никто не смел даже поднять взгляд.

После приказа капитана матросы несли вахту парами. Бесполезно.

Стук раздавался то здесь, то там. Дежурные метались по коридорам как загнанные звери, но всегда опаздывали. За дверьми — никого. Только мерцающий свет, который с каждым днём становился слабее, будто сам корабль погружался во тьму.

Антон, чьи нервы были натянуты до предела, заметил жуткую закономерность. Стуки приближались к кают-компании, неумолимо, шаг за шагом. Они двигались от крайних кают к центру судна, словно нечто внутри корабля медленно, но верно стягивалось к очагу этой необъяснимой скверны — к страшной чаше.

— Василий Петрович, может, стуки связаны с чашей?

— Не неси чушь, — резко, с почти истерической нотой в голосе, огрызнулся старший механик. Его глаза мельком скользнули к кают-компании, в них читался не только гнев, но и скрытый страх.

Все были встревожены. Двенадцать опытных моряков, обычно невозмутимых перед лицом стихии, теперь выглядели измотанными. Экипаж стал нервным, вздрагивал от каждого скрипа, все спали урывками, пытаясь уловить нечто, что не поддавалось логике.

Недоверие просачивалось в их отношения, каждый исподтишка косился на соседа, ища виновника.

А потом случилось то, что окончательно убедило Антона, что дело было не просто в человеческих шутках, не в расшатанных нервах от недосыпа, а в чём-то гораздо более древнем, голодном и чуждом. Это нечто решило, что время игр закончилось.

#####

Шторм накрыл их ночью — семь баллов, местами до восьми. Не самый страшный, но достаточный, чтобы превратить палубу в ад. Волны перекатывались через фальшборт, ветер рвал снасти.

Первым на бак отправили Витька. Парень был опытный, два года отходил матросом на сухогрузах, знал своё дело.

Два часа Витёк работал как часы. Его "Бак, норма!" звучало через равные промежутки, успокаивая вахтенного штурмана.

В 04:00 доклад не пришёл. Штурман подождал, списав на помехи. Но когда молчание затянулось, в его голосе появилась тревога: — Бак! Виктор! Приём!

Ответом было лишь шипение пустого эфира

Боцман вернулся, поддерживая Виктора. Вид у обоих был жуткий — боцман напуган, Виктор... как будто пустой.

— Еле оторвал его от леера, — пробормотал боцман. — Вцепился как клещ.

Витька стоял, покачиваясь. Взгляд застыл на чём-то невидимом. Зрачки расширены до предела, несмотря на свет в рубке. Нижняя челюсть отвисла, слюна капала на промокшую робу.

— Что с ним? — штурман пощёлкал пальцами перед его лицом.

Никакой реакции. Матрос был где-то далеко. Там, откуда не возвращаются.

Витьку унесли двое матросов. Он висел у них на руках, как тряпичная кукла, что-то шепча пересохшими губами.

Радист между тем бился над рацией. Магадан не отвечал. Вместо позывных береговой станции эфир выплёвывал лишь рваный визг помех.

Не прошло и десяти минут, как новая беда:

— Срочно на мостик! — заорал штурман в селектор. — На баке что-то происходит!

Капитан прибежал, застёгивая куртку:

— Что там?

— Фигура. она неправильная. Слишком длинная. И движется странно, будто марионетка на ниточках. Стоит где Витька был, только... Господи, она изгибается! Гнётся против ветра!

Сразу же отправили двух матросов на проверку. Проверили — никого. Лишь ветер свистел в снастях, да брызги разбивались о палубу.

Матросы вернулись, покачивая головами, их лица выражали смесь недоумения и легкого раздражения.

Через полчаса — снова доклад от штурмана. Отчетливая, не оставляющая сомнений фигура. И странные звуки, которые невозможно было спутать ни с чем.

На этот раз капитану потребовалось почти минута, чтобы ответить.

— Штурман, — его голос был жёстким, хотя в нём всё ещё слышалась нотка тревоги. — Это уже не смешно. Ты решил пошутить?

По палубе пронеслись перешептывания. Матросы косились на штурмана, их взгляды были полны едкого подозрения.

— Я не шучу, капитан! — голос штурмана дрогнул от обиды и страха.

И тут все услышали – низкое, протяжное пение... без слов, но полное древней, нечеловеческой тоски. Оно шло из-под воды, проникая сквозь корпус корабля, пробирая до самых костей.

В рубке воцарилась мёртвая тишина. Капитан побледнел, матросы переглядывались с ужасом в глазах. Кто-то выронил кружку - грохот показался оглушительным.

— Что... что это за чертовщина? — прохрипел боцман.

Антон же понял — пение пробудило что-то в чаше. Руны на ней теперь не просто светились ярче, они пульсировали жутковатым, потусторонним светом, отбрасывая причудливые тени. Холод усилился так, что в кают-компании стал виден пар, вырывающийся изо рта каждого, кто пытался заговорить. Воздух был не просто холодным, он вымораживал тепло из помещения, делая каждый вздох болезненным.

И он теперь точно, без всяких сомнений слышал плеск внутри чаши. Он был ритмичным, настойчивым, словно биение огромного, древнего сердца. И это сердце, казалось, стучало в такт с его собственным, отсчитывая последние удары.

#####

Утром Витька уже не бормотал, а хрипел и корчился в своей койке, его глаза безумно метались по сторонам. Он всё твердил про 'глаза в воде', 'тень под килем' и что-то, что 'тянет снизу', цепляясь за простыни так, что костяшки его пальцев белели.

К полудню обнаружили что кок не вышел на обед. Камбуз пустовал, обед не приготовлен.

— Иван! — крикнул боцман. — Где тебя черти носят?

Тишина.

Искали по всему судну. С каждой пустой каютой росла тревога.

Когда вернулись на камбуз, дверь в кладовую была приоткрыта.

Вошли. И тут же отшатнулись — воздух был густой от запаха крови, липкий, как на скотобойне.

Кок лежал на полу, неестественно скрючившись, словно пытался от чего-то спрятаться. Топорик для разделки мяса глубоко вонзился в его грудь, рукоять торчала вверх, словно чудовищный знак, всё вокруг было залито кровью — не просто лужей, а ковром тёмно-красной, почти чёрной жидкости, в которой отражались дрожащие блики единственной уцелевшей лампы.

— Несчастный случай... — голос капитана, обычно стальной, теперь дрожал.

— Он поскользнулся ... упал... — Его слова повисли в воздухе, тонкие и неправдоподобные.

На шее Ивана, под распахнутым воротом грязной робы, слишком отчетливо темнели багровые, уродливые следы пальцев. Его кто-то душил, сжимал горло с чудовищной силой, прежде чем добить топором.

Боцман присел на корточки, разглядывая шею:

— Сергей Иваныч, тут синяки. Отпечатки пальцев.

— Заткнись! — рявкнул капитан. — Он упал на топор. Всем ясно?

Но все видели правду.

В поисках хоть какого-то объяснения, экипаж собрался у чаши в кают-компании. Руны пульсировали неровно — то вспыхивали ослепительно ярко, то почти гасли, словно чаша дышала.

— Выбросить эту дьявольскую штуку! — взревел Василий Петрович, его голос был полон отчаяния, и он первым протянул руку, чтобы схватить сосуд. — Все началось после неё! Крысы, стуки, теперь смерти! Она тянет нас всех на дно!

Антон заметил закономерность — руны тускнели после каждой смерти, словно питаясь жизненной силой жертв, а потом разгорались снова, голодные и ненасытные.

— Дойдём до порта, вызовем священника... — Капитан попытался придать своему голосу уверенности, но дрожь выдавала его. Глаза его лихорадочно бегали, ища выход.

— Просто нужно продержаться.

######

Двигатель заглох в два часа ночи. Без предупреждения, без агонии — просто смолк, как выключенный рубильником.

В машинном отделении повисла неестественная тишина.

Антон с Василием Петровичем лихорадочно проверили все проблемные места — топливо поступает, масло циркулирует, температура в норме. Даже топливные форсунки прослушали — тишина.

— Такого не бывает, — пробормотал старший механик, вытирая пот. — Дизель не может просто взять и остановиться без причины.

Он замер, уставившись в глубину машинного отделения, словно видел там нечто, недоступное глазам Антона.

И тогда с палубы донеслись крики. Сперва отрывистые, затем сливающиеся в неуправляемую, животную панику. Матросы истошно вопили, показывая дрожащими пальцами на темнеющую, неестественно гладкую, мёртвую воду. На смутные, исполинские тени, скользящие прямо под килем.

Голос штурмана разорвал тишину корабля, раздаваясь из общесудового селектора, так что его услышал каждый, кто был на "Северной звезде". Он не отрывался от радара, его глаза были безумными, расширенными от нечеловеческого ужаса.

— Множественные засветки... — прерывисто хрипел он, словно задыхаясь. — По всему периметру... Они нас окружили. Нам некуда деться.

Антон, сам не свой, выбежал на палубу. Море вокруг судна застыло, словно почерневшее стекло, идеально гладкое, без единой ряби, что было ещё страшнее недавнего шторма.

В глубине, под полотном воды, мерцали огоньки. Сотни, нет, тысячи тусклых, пульсирующих точек, словно глаза, открывшиеся в бездне.

"Планктон..." — отчаянно выдохнул он, цепляясь за это слово, как утопающий за соломинку, пока его разум соскальзывал в бездну.

Но планктон не объяснял громадные, медленно движущиеся тени.

Заработал аварийный генератор, подавая скудный, мерцающий свет, который лишь делал тени длиннее и уродливее. И этот свет начал проникать в кают-компанию, выхватывая из темноты чашу. Она теперь светилась не просто голубым, а призрачным, мёртвым светом, от которого кожа покрывалась мурашками. Руны пульсировали в такт плеску внутри неё, неумолимо, словно настраиваясь на ритм бьющегося нечеловеческого сердца.

Антон, словно поражённый молнией, понял всё происходящее. Головоломка, что мучила его, сложилась в чудовищную картину.

Чаша... это не источник зла, а его тюрьма.

А руны на ней — не просто письмена, а печати. Древние, могущественные, созданные веками назад, чтобы навечно сковать зло внутри.

Печати, что слабели не только от неумолимого хода времени, но и от крови жертв. Кровь, что питала и истончала их, освобождая зло шаг за шагом.

Чаша пульсировала всё сильнее. С каждым ударом что-то менялось в самой ткани реальности вокруг неё. Антон почувствовал это нутром — древнее присутствие, рвущееся наружу.

Внизу, в глубине, двигалось нечто огромное. Не просто морское существо. Страж. Слуга того, что заперто в чаше.

Кровь. Вот зачем были нужны все эти смерти. Каждая капля ослабляла печать. Каждая жертва приближала момент освобождения.

Антон ясно понял, что они подняли не артефакт. Они подняли тюрьму.

И её обитатель почти вырвался на свободу.

Антон с последней надеждой бросился к чаше. Она была не просто горячей — она пылала жаром, обжигая кожу. Плеск внутри неё усилился до грохота — что-то огромное, свирепое билось о её стенки, стремясь вырваться.

Нужно выбросить эту проклятую чашу за борт. Немедленно! Пока не стало слишком поздно!

Он судорожно вцепился в чашу, но руки мгновенно прикипели к обжигающему, жирному на ощупь металлу, словно она стала частью его плоти.

В этот момент в его голове зазвучал голос. Не слова, а мысли, древние, чужие, холодные, как сама бездна, прямиком из глубин океана.

"Поздно, малыш," — прогрохотал голос в самой душе Антона, сотрясая его рассудок. — "Печать... почти разрушена. Мой Верный Слуга, что веками ждал моего освобождения, почти закончил свою работу. Его руками и вашей кровью, я вновь вернусь в этот мир. А ты... ты лишь очередной осколок, что питает моё возрождение."

####

Антон очнулся на полу, его тело ныло, голова раскалывалась от боли. Чаша, лежавшая рядом, была холодной и тёмной, её зловещее свечение исчезло. За окном было утро, мрачное и серое, под низкими, давящими тучами, которые, казалось, висели прямо над мачтами.

На судне царила мёртвая, оглушающая тишина. Это было не просто безмолвие, а безжизненное эхо, оставшееся после внезапного опустошения.

Экипаж исчез. Каюты были пусты, их койки смяты, личные вещи нетронуты — будто люди просто испарились. Мостик безлюден. Двенадцать человек пропали за одну ночь, оставив после себя лишь холодную пустоту. Не было никаких следов борьбы, которые бы указывали на сопротивление.

Шлюпки на месте, все спасательные средства тоже.

Антон посмотрел на чашу. Некоторые руны на ней потускнели, почти стерлись, словно их разъела невидимая кислота. А в тонких, свежих трещинах, что прорезали древний металл, сочилась тёмная, вязкая жидкость, похожая на нефть или густую, засохшую кровь.

Древний голос ворвался в его сознание:

"Закончи ритуал, смертный. Сломай оставшиеся печати, и я верну твоих друзей."

— Вы их убили! — голос Антона сорвался на крик, хотя он знал, что никто его не услышит.

"Я не убивал," — мысленно ответил голос, в нём прозвучала едва уловимая насмешка, такая же древняя, как сам океан. — "Я забрал. Они ждут в его чертогах. Живые. Вся их жизнь... все их сны... всё там. Нужно лишь..."

— Освободить узника? — голос Антона дрожал, в нём сквозило отчаяние и страх. — А потом заберёте и меня? И бросите в его чертоги, к остальным?

В голове Антона раздался смех — сухой, скрежещущий, словно тысячи тонн песка перетирались о скалы на самом дне океана.

"Умный мальчик," — промычал Глубинный, в его мыслях чувствовалась довольная, хищная ухмылка. — "Но выбора нет. Ни у тебя. Ни у них. Печати рушатся. А тот, кто дремлет в чаше... он и мне внушает трепет. Он... хуже меня."

Пока они разговаривали, трещины на чаше расширялись с жутковатым скрипом, словно кости ломались под невыносимым давлением. Из них теперь не просто сочилась, а хлынула тёмная, вязкая жидкость, пузырясь и булькая, будто кровь из живой раны. И в этом зловонном потоке, медленно, но неумолимо, что-то шевелилось — живое, голодное, настолько древнее, что сам океан казался юным младенцем.

Демон или кто он, не солгал. То, что скрывалось в заточении, было не просто хуже — оно было чистейшей квинтэссенцией первородного зла. Даже этот, безмолвный владыка подводных бездн, трепетал перед ним, ощущая его нечестивую ауру, что заставляла его нутро сжиматься от липкого страха.

Одно предчувствие его пробуждения было способно разорвать психику в клочья, оставив лишь осколки здравого смысла.

И он был не просто почти на свободе. Он рвался из своей тюрьмы, и печати кричали, разрываясь под его натиском.

Антон схватил чашу. К счастью, руки в этот раз не прилипли, но её вес стал как у пудовой гири, словно она стала наполнена невидимой, вязкой тьмой, что стремилась утянуть его в бездну.

Стиснув зубы, он потащил её к двери. Каждый шаг давался с неимоверным трудом, мышцы горели от напряжения. В ушах нарастал навязчивый, сводящий с ума шум, заглушая всё остальное.

Вокруг судна, словно голодные пасти, вращались жуткие водовороты, затягивая в свои клокочущие воронки мусор и пену.

Высоко в небе, над всем этим хаосом, медленно кружили одноглазые вороны, их пронзительные, надсадные крики разносились над ревущим морем, разнося ледяное ощущение беды.

Антон с содроганием подумал, что до ближайшего берега — добрых сто миль, если не больше. Откуда взялись эти мерзкие птицы в такой дали от суши?

Их присутствие здесь, в самом сердце бушующего моря, казалось противоестественным, зловещим предзнаменованием.

"Исполни ритуал, — прозвучал голос демона, сладкий и обманчивый, он шептал словно искуситель. — Один порез, одна капля. Он обретёт свободу, а ты… защиту."

Антон вздрогнул. Защиту от чего? Но чудовищные водовороты вокруг не давали ему времени на раздумья, их воронки, казалось, тянули судно в самую Преисподнюю. Траулер опасно накренился на левый борт, заставляя его действовать.

Он выхватил нож. Лезвие скользнуло по запястью, отчего теплая, липкая кровь начала стекать по пальцам, шипя на поверхности артефакта.

Чаша тут же отозвалась мерзким, утробным чавканьем, словно голодное существо, поглощающее долгожданную добычу. Она жадно впитывала кровь, пульсируя и разбухая, пока не превратилась в бурлящий сгусток омерзительной массы.

"Теперь брось её в океан и ты будешь свободен!" — скомандовал монстр, в его голосе прорезались нотки нетерпеливой, почти хищной радости. Он торопил Антона, словно боясь, что тот одумается.

Антон, стиснув зубы, замахнулся, чтобы бросить чашу за борт. Но в последний миг, когда она уже висела над чёрной водой, его ладони словно приплавились в её проклятую поверхность. Он вскрикнул, пытаясь вырваться, но было поздно. Обжигающая боль пронзила каждую его клетку, и он понял: Глубинный солгал. Это был не ритуал освобождения, а ритуал жертвоприношения.

С ужасным, предсмертным криком Антон рухнул в клокочущую воду, увлекая за собой чашу, которая срасталась с его телом.

Вода облепила его со всех сторон, ледяная и давящая.

Из глубины, из самой тьмы, поднялись сотни утопленников, бледных, раздутых, с пустыми глазницами. Они мерзко облизывались, их скрюченные пальцы жадно тянулись к нему, схватив Антона, они потащили свою жертву на дно, в объятия вечной тьмы и забвения.

Последнее, что он увидел, была огромная тень Глубинного, исчезающая в пучине, оставляя его один на один со своей ужасной судьбой.

#####

Береговая охрана нашла "Северную звезду" дрейфующей в ста милях от берега. Судно было исправно, топлива хватало, но на борту не оказалось ни души.

В судовом журнале последняя запись датировалась тремя днями ранее. Почерк капитана, ровный и чёткий: "Ветер северо-восточный, 4 балла. Видимость хорошая."

Водолазы обследовали район. Тела так и не нашли. Ни одного.

В кают-компании следователи обнаружили засохшие пятна странной маслянистой субстанции. Анализ показал неизвестное органическое соединение с включениями металлов, не встречающихся в земной коре. Образцы передали в закрытую лабораторию. Через неделю лаборатория сгорела. Все материалы были уничтожены.

Старый рыбак из Магадана, услышав о находке "Северной звезды", перекрестился и прошептал: — Третий раз за сто лет. Всегда одно и то же. Находят что-то на дне, поднимают... А потом судно возвращается пустым.

Он достал из кармана пожелтевшую фотографию. Парусник "Святой Николай", 1923 год. Найден без экипажа. На заднем плане — размытая фигура матроса, держащего что-то похожее на металлическую чашу.

— Море отдаёт свои проклятия, — продолжил старик. — И всегда найдётся дурак, который поднимет их наверх. Чаша уходит на дно вместе с последним из команды. Ждёт следующих. А то, что в ней...

Он замолчал, глядя на горизонт.

— Оно не освободилось. Пока. Но с каждым разом печать всё слабее. Когда-нибудь не хватит одной жертвы. Не хватит целого экипажа. И тогда...

В архивах Тихоокеанского флота запись о "Северной звезде" поместили в раздел "Необъяснимые инциденты". Рядом с делами о "Святом Николае" (1923), китобое "Удача" (1967) и научно-исследовательском судне "Академик Вернадский" (1991).

Все они были найдены в одном и том же квадрате. Все — без экипажей.

Через месяц после находки "Северной звезды" рыбаки начали избегать те воды. Говорили, что по ночам там слышны голоса. Множество голосов, зовущих из глубины.

А в особенно тихие ночи, когда море превращается в чёрное зеркало, местные клянутся, что видят огни глубоко под водой. Сотни мерцающих точек, выстроенных в странный узор.

Узор, похожий на древние руны.