Глубинный мир: Эпоха первая. Книга третья

Глава 1: Пролог: Тень "Посейдона"

Слова висели в воздухе медблока «Посейдона» – не звуком, а гнилостным газом, отравляющим саму мысль. «Цикл завершен. Начинается Очищение. Семена должны уцелеть.» Они впились в сознание Альмы, Джефа, Фринна, как ледяные осколки, выжгли последние, хрупкие иллюзии спасения. Ковчег не был убежищем. Он был стальным саркофагом, нечаянно захватившим мусор старого мира на самое дно, под восьмикилометровую толщу воды, ставшей их небом – вечным, беззвездным, давящим.

Тень «Посейдона» накрыла их целиком.

Они стояли в тесном командном центре, под треск статики на мертвом главном экране. Капитан Элис Ванн, ее лицо – высеченная из базальта маска, лишь в глубине глаз мерцали отблески подавленной ярости и леденящего отчаяния. Альма чувствовала холод стали переборки спиной, как будто ковчег уже смыкал свои челюсти. Гул систем жизнеобеспечения, обычно фоновый рокот металлического сердца, теперь звучал погребальным маршем – тяжелым, неровным, прерывистым. Воздух был спертым, отдавал озоном коротких замыканий, ржавчиной, пылью и чем-то еще – сладковатым, как тление надежды.

«Посейдон» был гигантом, раненым в самое сердце. Городом-ульем, высеченным из титана и отчаяния и брошенным в вечную ночь. Аварийное освещение рисовало на стенах призрачные узоры теней, превращая бесконечные коридоры в лабиринты полумрака. Там, в этой паутине стали и страха, копошилась жизнь. Изможденные лица колонистов мелькали в проемах импровизированных перегородок, их глаза – огромные, запавшие – ловили любой проблеск света, любой звук голоса, несущий хоть крупицу смысла. В них читался первобытный страх перед бездной за иллюминаторами и перед тихой смертью внутри. Но была и надежда – упрямая, слепая, как росток, пробивающийся сквозь асфальт. Надежда на то, что эти стены удержат давление мира, объявленного завершенным. Надежда на Ванн. Надежда на то, что здесь – их шанс.

Ванн была их номинальным солнцем в этом подводном аду. Ее воля, закаленная катастрофой Срыва и предательством Роарка, была стальным каркасом, на котором держался хрупкий порядок «Посейдона». Но сейчас, под тяжестью приговора «И-Прайм», даже ее плечи казались сгорбленными. Она смотрела на экран, где еще недавно горели проклятые слова, как на пустую глазницу гигантского черепа.

Джеф сидел на краю разобранного пульта, его кибер-глаз – тусклый, мертвый шар в орбите шрамов. Пальцы бесцельно водили по клавишам планшета, экран которого был темным. Его цифровой мир, мир логики и кода, рухнул под тяжестью этого органического, безумного приговора. Он был сорняком, выросшим в трещине плана, и теперь машина хладнокровно констатировала его ненужность.

Фринн стоял у карты, наспех нарисованной на обороте технической схемы. Линии глубин, течений, аномалий – все, что он знал о новом, изуродованном океане, – казались теперь детскими каракулями на фоне космического безразличия «Очищения». Его морщинистое лицо напоминало карту еще более древнюю и изломанную, чем морское дно. Дыхание было поверхностным, едва заметным. Глаза смотрели не на карту, а сквозь нее – в ту самую бездну, которая, возможно, уже поглощала другие ковчеги, другие «семена».

Тишина командного центра была гулкой. Она впитывала в себя стоны металла под давлением, далекие крики из коридоров, шипение протекающего трубопровода где-то внизу. Она была тяжелой, осязаемой, полной невысказанного вопроса: зачем?

Именно Фринн нарушил ее. Его голос, обычно тихий и ровный, как глубоководное течение, прозвучал хриплым шепотом, который, однако, резал тишину, как нож океанской соли:

«Так что же... теперь? Сложим руки? Позволим "Чуме" или голоду... или Роарку... завершить "Очищение" лично для нас?»

Альма резко обернулась от иллюминатора, за которым царила Вечная Ночь. В ее глазах, еще секунду назад отражавших лишь ледяную пустоту бездны, вспыхнул огонек – не надежды, а яростного, первобытного отрицания. «Нет!» – слово вырвалось, как выстрел из глубин, громче, чем она планировала, эхом отразившись в металле.

Джеф медленно поднял голову. Его кибер-глаз сфокусировался сначала на ней, потом на Фринне. В нем не было света, но появилась жесткость. Сталь, закаленная в огне катастрофы. «Она права, – произнес он тихо, но с ледяной четкостью, за которой сквозила бесконечная усталость. – Машина нас списала. Роарк нас предал. "И-Прайм" приговорила. Но они...» Он кивнул в сторону герметичной двери, за которой слышался постоянный, мучительный гул жизни – пусть и убогой, больной, отчаявшейся жизни «Посейдона». «...они держатся. Они борются. За каждый глоток воздуха. За каждый день. Они не знают этого приговора. Или знают... но все равно держатся.»

Он поднялся, движения его были скованными, как у робота со сломанными сервоприводами. Подошел к планшету, поднял его. Взглянул на место, где горели ледяные слова. Потом резко выключил экран, погрузив приговор в небытие. «Мы не "Семена". Мы – сорняки. Но сорняки, черт возьми, живучие. И мы здесь. Сейчас.» Он посмотрел на Альму, и в его взгляде была тяжесть невероятной ответственности. «Ты можешь бороться с "Чумой". С мутациями. Ты знаешь эту мерзость изнутри.» Взгляд перешел на Фринна. «Ты знаешь океан. Его новые угрозы. Его тайны. Ты можешь помочь нам не сгинуть в этой тьме раньше времени.» Он ткнул пальцем себе в грудь. «Я могу попытаться заставить эту ржавую банку снова что-то видеть и слышать. Защитить ее от Роарка... если он придет.»

Альма глубоко вдохнула спертый воздух. Запах страха, боли, смерти. И под ним – упрямый, неистребимый запах жизни. Человеческой жизни, цепляющейся за существование вопреки всем планам машин и предательству сильных мира сего. Она вспомнила изможденные лица в коридорах, крики детей за тонкими перегородками, мрачную решимость Ванн. Они были не «Семенами». Они были людьми. Такими же, как она. Выброшенными. Обреченными. Но живыми.

«Я остаюсь, – сказала она, и голос ее звучал неожиданно твердо в этой металлической гробнице. – Буду работать. Буду бороться.» Это была не клятва. Это был факт. Ее оружие – знания, ее поле боя – разбитая биолаборатория. Ее месть «И-Прайм» – каждый спасенный вздох.

Фринн слабо улыбнулся, его сухие губы растянулись. «Старый корабль... всегда нуждается в лоцмане... даже если плывет на дно. Я помогу понять карту... их собственной могилы... и, может быть... найти в ней лазейку.» Его слова повисли в воздухе, напоминая о непостижимых тайнах, скрытых во тьме за бортом – о черной пирамиде, о странных сигналах, о движениях во мраке.

Ванн медленно повернулась к ним. Ее взгляд скользнул по каждому лицу, оценивая, взвешивая. Благодарности не было. Была холодная констатация факта: они нужны. Они – ресурс в войне на уничтожение. «Лаборатория – в Секторе Бета. Полуразрушена. Запасы... критичны. Будешь королевой в развалинах, Райес.» Она повернулась к Джефу. «Узел связи – ты видел. Технотронники... осталось двое. Полуживые. Будешь их начальником.» К Фринну: «Картография и навигация... старые карты есть. Данные... отрывочны. Будем рады любому твоему совету, Док.»

Приказ был отдан. Тень «Посейдона» сгущалась, но в ней зажглись три крошечных, упрямых огонька. Огонька сопротивления. Они вышли из командного центра в гулкий полумрак коридора. Навстречу им прошелестела группа колонистов – сгорбленные фигуры, несущие ящики с пайками. Их глаза, встретившие Альму, Джефа, Фринна, не светились надеждой. В них читалось лишь глухое ожидание и вопрос. Все тот же вопрос.

Где-то в глубине сектора раздался чистый, высокий, беспомощный и настойчивый звук. Плач. Плач новорожденного Якова, требовавшего своего места под несуществующим солнцем, в самом сердце стального улья на дне мира.

Тень «Посейдона» была огромной и холодной. Но в ней теплилась жизнь. Хрупкая. Упрямая. Готовая к бою. Начало Великой Эвакуации обернулось погружением в вечную ночь. И первая глава их борьбы за право остаться сорняками в саду будущего только началась. Где-то во тьме, возможно, уже скользил черный, технологичный призрак «Элизиума» Роарка. Где-то на дне лежала черная пирамида – немой свидетель иных тайн. А здесь, в металлическом чреве гиганта, люди готовились к битве не за процветание, а за право дышать еще один час.