Голоса Гамильтонов. Том 3

Чай с ромашкой, ее любимый, был подан в изящном, розами расписанном фарфоре, таком тонком, что он просвечивал насквозь. В хрустальной вазочке — джем. В корзине на льняной салфетке - мягкие, еще горячие сдобные булочки. Элинор провела пальцем по кромке чашки, ощущая странную ее вещность. Чашка была настоящая. Скатерть и запах масла и клубничного джема - тоже. Разум пытался спорить, пытался убедить ее, что все вокруг выдумано, но невозможно было противостоять странной, почти неколебимой уверенности: все кругом настоящее. Разве что самую малость неправильное.

Шармила сидела напротив, прямая, держа невероятную осанку, которой бы позавидовала и сама королева. Память Элинор все еще была подернута туманом, но вот Шармила вдруг вспомнилась отчетливо, всегда такая же уверенная в себе, такая же гордая и степенная. Волнами расходилось от нее ощущение покоя и какой-то возвышенной жути.

- Рада, что ты нас навестила, Эли, - сказала Шармила. Сейчас у нее куда лучше получалось изображать человека, только губы иногда шевелились не в такт, да глаза оставались пугающе неподвижными.

Она ни слова не сказала о том, что Элинор останется в этом зазеркалье навсегда, и за это следовало быть благодарной.

Элинор сделала еще глоток чая, снова провела кончиком пальца по кромке чашки, рождая удивительно музыкальное гудение, и опустила чашку на блюдце. Нистра сидела слева, устроившись в кресле с ногами, и особенно сильно походила на избалованную и дурно воспитанную дикарку, шаловливое дитя.

Опасное дитя.

- Есть для меня способ выбраться отсюда поскорее? - спросила Элинор Шармилу, игнорируя недовольные гримаски Нистры.

- Сейчас та сильна, - качнула головой тетушка. - Сильна безусловно, по-настоящему. Забрать тело назад у тебя так просто не получится. Придется ждать, пока она не утратит контроль каким-либо образом.

Да, Нистра говорила то же самое. Солнечный удар или же удар совершенно физический, реальный, по голове. Элинор была против, ведь то было ее собственное тело и внутри хрупкой черепной коробки жил ее собственный мозг.

Хотя что тогда сидело в этом странном, искусственном, насквозь воображенном мире и пило ромашковый чай? Душа? Элинор попыталась вспомнить, что говорил о душе отец, но как оказалось, в ее памяти ни единого слова не задержалось. Кажется, его вообще не волновали подобные вещи. И как только он мог столько лет служить викарием, а потом еще судовым капелланом? Маловато в нем было благочестия для священника. И веры тоже.

- Иных способов нет? - поинтересовалась Элинор, втайне сожалея, что не имеет ни малейших склонностей падать в обморок. Ей бы сейчас пригодилась эта женская добродетель, воспетая современной молвой. Очень хотелось, как героини нынешней литературы, чуть что, вопить и терять сознание от ужаса, стыда или избытка сильных чувств.

- Ты можешь забрать чье-нибудь тело, - предложила Нистра одновременно с неохотой и воодушевлением. - На время. И там уже разобраться, что сделать.

Элинор представила себе это и содрогнулась от острой неприязни.

- Нет, - сказала она, мотая головой. - Не хочу. Не могу.

- Ты — да не можешь?! - Нистра хихикнула. - Хорошо, попробуем что-то другое… Гм…

Она выпрыгнула из кресла и, схватив с тарелки пончик, принялась обходить кругами стол. Пончик она ела жадно, не тревожась о манерах — манер у Нистры и вовсе не было, — и по подбородку тек джем.

- Можно попробовать присниться кому-нибудь, - предложила она, когда пончик был доеден, - и попросить о помощи изловить твое тело. Желательно, конечно, сноходцу, но они встречаются так редко... Сновидцы тоже подойдут, у них бывают осознанные видения. Ведьмы… нет, с ведьмами трудно. Ведьмы, кажется, вообще сны не видят, кроме вещего бреда. Да и к тому же, никогда не знаешь, что ведьма запросит с тебя за помощь. Нет, только не ведьма.

Элинор покачала головой с сожалением. Единственный человек, которому она, не задумываясь, доверилась бы, не спал вообще и снов не видел вовсе.

- Тогда и не знаю, чего тебе предложить, Эли, - Нистра расплылась в довольной улыбке, ее несказанно радовало то, что Элинор застряла на неопределенный срок в этом странном, безумном месте.

Остаток чаепития прошел в молчании. Настроение Элинор окончательно испортилось, и все словно подыгрывало ей. На скатерть ложились неприятные мертвенные тени. Чай горчил, а от запаха ромашки хотелось чихать. Джем, брызгавший из пончиков, которые жадно ела Нистра, казался кровью, стекающей по белой коже девушки и ее кружевному платью.

Наконец, отодвинув чашку подальше от края, Элинор поднялась и подошла к окну. Возле него она и замерла, обхватив себя за плечи, пытаясь согреться. Ее физическое тело было там, в реальном мире, с ним же была и шаль, которую не-Элинор, может статься, уже уничтожила. Элинор не хватало той шали, а еще больше не хватало дружеских объятий. Всю жизнь она была достойной молодой леди, хорошо воспитанной и не позволяющей себе вольностей. Она была скромной и добродетельной, не шла по пути стяжания, не думала о лишнем. У нее никогда не было друзей и сердечных привязанностей, которые губили в романах молодых девиц. А вот сейчас ей представлялся Дамиан, прикосновения его холодных рук. Они в первое мгновение наводили на неприятные мысли о мертвецах, а потом вдруг оборачивались чем-то удивительно надежным. Оберегом. Спасательным кругом. Веревкой, не дающей воздушному змею улететь в небо. Элинор жаждала этих прикосновений, мечтала о них, почти ощущала их и должна была стыдиться своих тайных желаний, ведь следом за простым касанием представлялось и нечто иное, более интимное. Но стыда не было. В конце концов, сказала себе Элинор, жажда близости, телесной и духовной — естественная человеческая потребность. Нельзя стыдиться того, что естественно.Стыдно себя стыдиться.

- Ты такая же, - разочарованно протянула Нистра. - Вот, возьми. Шармила сказала, что это должно сработать.

В руках у нее лежало небольшое бронзовое зеркало, очень древнее, успевшее покрыться патиной. Узор на нем был различим с трудом. Кажется, что-то связанное с богиней Венерой. А кого еще изображать обнаженной?

Оборотная сторона, несмотря на почтенный возраст, сияла и отражала лучше иного современного зеркала. Элинор даже поймала себя на странном ощущении: она куда реальнее в том отражении, чем здесь, среди пыли и подобия вещей.

Зеркало было тяжелым и холодным.

- Попробуй с его помощью ходить по снам, - старательно глядя в сторону, сказала Нистра. - Оно, как это?.. Фокусирует. Может, и достучишься до кого, передашь весточку. Узнаешь чего...

И, развернувшись на каблуках, она ушла. Спина, прямая, но не утонченно-величественная, как у Шармилы, а точно палку вставили вместо позвоночника, весьма красноречиво говорила: ты меня обидела. Элинор не могла понять, чем именно, да, честно говоря, и не хотела в том разбираться. Она помешкала, подняла зеркало повыше и вгляделась в его загадочные, полные туманов глубины.

* * *

Федора плохо знала город. Она была дитя полей. Там, на свободе, ей дышалось вольно, а стиснутая высокими каменными домами, она невольно начинала паниковать. И дорогу она не видела. У местных — что воров, что колдунов — было множество примет, по которым можно было проследить путь. Были места, в которые не следует заходить. Были тайники, способные сохранить, защитить, уберечь. Но все это — не для Федоры.

Она бежала, подобрав юбку, проклиная современную моду. Преследователи дышали в спину. Они не были материальны, лишь тени, скользящие во тьме. Ночь наступила, их время; тьма сгустилась, на город надвинулся туман, и в порубежье он оказался особенно плотным и страшным. В прошлый раз, выйдя в город, Федора ненароком забрела в места, о которых ничего предпочитала не знать. Сейчас ее положение было еще хуже.

Федора бежала и перебирала в памяти различные способы ворожбы. На ум, как нарочно, приходили одни только сказки: о тропах фей, дорогах Старых Богов, о лазейках между тем миром и этим, какой бы смысл ни вкладывался в сами эти слова, в само понятие «мира». О тех, кто умеет оборачиваться туманом или птицей, становиться невидимым. О стезе мертвецов, пути, которым следуют мертвые к месту своего упокоения. Там одни лишь тени и тлен, туда мало кому удается попасть, и там по-своему безопасно. Она неоднократно слышала эти сказки от подруг, пока еще, соблюдая смешные чуждые ей правила, ходила на сельские собрания, гордо называемые шабашем. Там не устраивали разнузданных оргий, не целовали дьявола в зад — дьявола там и не было, как не было его вообще; не жарили на адских углях младенцев и не отчитывались о сделанных за год мерзостях. Только сплетничали и рассказывали сказки. О живых мертвецах, о вампирах и демонах, о силах значительно выше понимания любой ведьмы. Хотела бы Федора, чтобы хоть что-то из всего этого было правдой. Тогда у нее появился бы призрачный шанс на спасение.

Она никак не могла уйти от реки. Улицы путались, дорога под ногами завязывалась узлом, все время возвращая ее к одному и тому же месту. К Кенло. Попервоначалу это была лишь догадка, Федора думала, что просто заблудилась в незнакомом месте. Потом она решила — город водит ее. А потом как-то внезапно осознала, что реальность до того истончилась, что она попросту провалилась в чужой мир. Как Элинор в тот раз, проводящая их своими пыльными коридорами.

Дорога снова привела ее к складам, и Федора сдалась. Она остановилась, тяжело дыша, прижимая руку к боку, в котором кололо и резало, словно там свернулся калачиком ёж. И тогда Кенло вышел из темноты.

Его нельзя было спутать с человеком, хотя он все еще носил облик Лауры Гамильтон. И не в свечении было дело, в другом. Кенло был бездной, дырой, адской воронкой, на дне которой вопреки всему рождался свет. Но этот свет не грел, а сразу сжигал всякого, кто посмеет приблизиться.

Федора распрямила плечи.

- Ты смелая, - с неожиданной радостью сказал Кенло. - Мне попадались сильные противники, но смелые — пару раз, не больше. Была одна девчонка… как я жаждал вгрызться в ее сладкое нутро! Она была в точности как ты: наглая. Пришла и потребовала, чтобы я вернул то, что ее. Представляешь! Она считала, что в этом мире хоть что-то принадлежит ей! Я ей предложил обменяться: Леру на нее. Благородно, не так ли? Нечестная сделка, конечно, на что мне порченная кровь? Но я предложил, а она, паршивка, не стала собой жертвовать. Смелая и себялюбивая.

Кенло много говорил. Федоре подумалось, он любит звук своего голоса. Сейчас звучал его собственный голос, не Лаурин, и мурашки бежали от него по коже.

- Ты тоже смелая и себялюбивая, ведьма Федора Крушенк?

Федора ухватилась за имя. Леру. Не самое распространенное имя, и едва ли это совпадение, что человека, который послал ее к Гамильтонам, зовут так же. Барнабас Леру прожил долгую жизнь и, может статься, жив до сих пор. Некоторых смерть почтительно или же опасливо обходит стороной. Значит, можно как-то сладить с Кенло. У него должны быть слабые стороны. У всех они есть.

Федора щекотки боялась.

Кенло — солнечного света, но до утра далеко, и Федора не может, точно сказочная героиня, загадывать до рассвета загадки и ждать, пока тролль обратится в камень. Значит, нужно придумать что-то.

Федора смотрела в Кенло, в глубокую темную бездну, на дне которой мерцает нечто по-настоящему ужасное, и прикидывала варианты. Огонь? Нет, едва ли. К тому же, огнем надо уничтожать физическую оболочку, а то, что стоит перед Федорой, — самая суть.

Что еще может сравниться с солнечным светом?

Ничего.

Федора прикрыла глаза. Даже сквозь закрытые веки пробивалось свечение, нагоняя страх, вселяя ужас. Федора была против чудовища беспомощна. Она даже с Дженет Шарп не могла толком справиться, а ведьма, пусть древняя и могущественная, совершенно точно была человеком.

Но та девчонка, она же выжила. А иначе Кенло не говорил бы о ней с такой голодной тоской, с таким вожделением. Что она сделала? Что сделала бесстрашная и себялюбивая девчонка?

Свет, составляющий потайную суть Кенло, холодный, чуть зеленоватый, не то чтобы мерцал, а словно удалялся и приближался с равными промежутками. И что-то напоминал Федоре, что-то грандиозное, виденное ею очень и очень давно.

Федора зажмурилась еще крепче, пытаясь вспомнить, но на ум так ничего и не пришло. Только крутилось, крутилось что-то в голове, ворочалось, скользкое, точно угорь. Мысль эту никак не удавалось поймать за хвост.

Леру. Барнабас Леру. Мертвый шептун, из-за которого Федора оказалась в Лондоне.

Было глупо и, пожалуй, самонадеянно, но она воззвала мысленно к Леру, напомнив: «За тобой должок. Я свою часть сделки выполнила. Я помогла Гамильтонам, как сумела. Теперь твоя очередь». Никто ей, конечно, не ответил. Федора даже не могла быть уверена, что Леру считает себя ее должником. Заключая любые соглашения с существами подобного рода, следовало действовать по четко очерченным правилам, Федора же просто понадеялась на помощь.

Кенло шевельнулся. Глаза все еще были закрыты, и Федора не знала, собирается ли он наброситься на нее или же только подбирается поближе. Ему явно нравилась игра в догонялки, но рано или поздно Кенло должен был утратить терпение и сжечь ее своим светом дотла.

Остров Лилий, всплыло вдруг в памяти Федоры. Крошечный островок неподалеку от Салерно, личные владения семейства Буканеве, овеянного легендами, и весьма жуткими. Зеленая трава, усыпанная звездочками первоцветов. Волосы Артемиды — красное золото — разметались по траве, она лежит, запрокинув голову, юная и совершенно волшебная. Подле нее Федора ощущает себя галкой рядом с горлицей. И все же в этот момент они подруги, и самые близкие, поверяющие друг другу глубинные девичьи тайны, вроде первой любви и удачного заклинания. Как давно это было! Что сталось с ней? Жива ли или навсегда погребена в памяти? В роду Буканеве много тайн, и семья эта сторонится обычных ведьм, даже смотрит на них свысока. Но когда-то они были подругами, и те далекие дни вспоминаются неожиданно ясно. Как Федора ложится рядом и слушает рассказ о Гвидо Скуро, чудовище семьи Буканеве, о том, кто построил на этом острове и дом, и маяк, и обсерваторию, чтобы наблюдать за звездным небом. Небо над островом грандиозно. Оно цвета индиго, все усыпано искрами и кажется совсем-совсем близким. А потом Артемида вскакивает, тянет Федору за собой вверх по скалам, к округлому куполу, построенному из того же серого камня, сливающемуся с окружающим ландшафтом. К телескопу, последнему приобретению ее отца. И Федора приникает к окуляру, думая, что телескоп у Марко Буканеве такой же необычный, как дочь, супруга или история его странного, то ли проклятого, то ли благословленного рода. А где-то совсем рядом, руку протяни, крутятся спирали, составленные из звезд.

Совсем как в сердцевине Кенло.

Совсем как в глазах чудовищ, о которых рассказывала Элинор Кармайкл, а Федора в самонадеянности своей ей тогда не поверила.

Элинор когда-то удалось сбежать, прыгнув в эту звездную спираль. Получится ли такое у Федоры?

ПРЫГНИ И УЗНАЕШЬ.

Голос, прозвучавший в ее голове, оказался удивительно плотским, осязаемым, болезненно острым, словно на нее обрушились острые осколки, раня, проникая под кожу. Голос уже отзвучал, а боль осталась.

Федора узнала этот голос и улыбнулась через силу. «Благодарю, мистер Леру. Я была на ваш счет несправедлива».

И, решившись, она прыгнула, бесстрашно, бездумно, в себялюбивом желании спастись. В пекло. В горнило. В самое сердце звезды. Иногда лишнее, в неурочный час подброшенное полено вызывает пожар. Кенло вскрикнул, сперва от неожиданности, затем, кажется, от боли. И Федора закричала, потому что огонь горел нестерпимо жарко, опаляя ее, а она все падала и падала в пламя.

Пока не выпала в привычную, сырую, дурно пахнущую реальность лондонских трущоб. Полуголая, в обрывках платья, вся в ожогах. Поднялась, цепляясь за замшелый камень, привалилась голым плечом к холодной влажной стене. Кенло рядом не было, оставалось только надеяться, что он тут нескоро появится. Сейчас, после этого безумного прыжка в никуда, Федора не в состоянии была что-либо сделать. Она и ноги-то переставляла с трудом, стараясь не думать о том, как выглядит со стороны. Мудрые Старые Боги, что таятся в тени, не допустят, чтобы ей по дороге попался констебль или какой-нибудь доброхот, что решит доставить раненую женщину в больницу. Федора шла, медленно, с трудом переставляя ноги, одну за другой, чувствуя себя окровавленным куском плоти, оголенным нервом. Плечо наждаком продирал шершавый камень стены, от которой Федора все никак не могла оттолкнуться. Туман, благословенный туман скрывал ее, прятал от нескромных взглядов, от желающих помочь, холодил раны. Федора шла. Шла. Шла.

Она вскарабкалась на знакомое крыльцо и только тут окончательно потеряла силы. Последнее, на что у нее их хватило, — надавить звонок, отозвавшийся резкой трелью. И тут Федора рухнула, провалилась в обморок и, конечно же, на каменные ступени.

* * *

- Мистер Гамильтон! Мистер Гамильтон! Там… - Алессандра запнулась на мгновение. - Там мисс Крушенк.

На вкус Грегори, в этом ничего удивительного не было. Ведьма прочно обосновалась в их доме, в коридорах уже появился ее особенный запах: олифа и полынь. Она ухитрилась даже проникнуть в его мысли, и не раз за сегодняшний день Грегори ловил себя на том, что вспоминает неожиданную гладкость кожи под пальцами и то, какое великолепное тело скрывается под неряшливой, мешковатой одеждой. Она с легкостью проникла в его жизнь, что, впрочем, совершенно нормально для ведьмы.

- И что с мисс Крушенк? - спросил Грегори, пролистывая очередной том дневников Джошуа Гамильтона, без особой надежды найти в колких ремарках деда хоть что-то полезное в их нынешней ситуации.

- Она у дверей, без сознания.

Грегори выругался, отбросил книгу и выбежал из комнаты. Алессандра едва поспевала следом за ним, бормоча оправдания, что они с Пегги боятся прикоснуться к ведьме, которая так изранена, что… Грегори просто не слушал. Без сознания. Преследовала ту, ненастоящую Элинор, и вот она без сознания.

Лежала ничком на мокрых от тумана ступенях, обрывки платья едва покрывали обожженное, всё в ссадинах тело. Туман подползал, дрянной, желтушный, и тянул к ней свои жадные щупальца. И от каждого касания Федора вздрагивала.

- Пошли за доктором! - велел Грегори, склоняясь и бережно поднимая женщину на руки. Замер со своей неожиданно тяжелой ношей. Осекся. - Нет. Врачи будут задавать лишние вопросы, сами справимся. Приготовь, что нужно. Ты ведь наверняка знаешь? Я отнесу мисс Крушенк в желтую спальню, там воздуха больше.

Он быстро поднялся на третий этаж, прошел коридор до конца и толкнул дверь в спальню, стараниями Алессандры и Пегги приведенную в относительный порядок. Одна из гостевых, достаточно уютная, светлая, отделанная шелком различных оттенков желтого в китайском стиле. Грегори бережно положил Федору на желтое, как и все в комнате, покрывало и замер на мгновение, глядя, как по шелку растекается кровь. Только чудом волосы ведьмы не пострадали, зато все тело было покрыто ссадинами, ожогами и черными пятнами сажи, словно она прошла сквозь огонь и дым.

Грегори колебался всего минуту, потом скинул мешающийся сюртук и принялся осторожно избавлять Федору от остатков ее одежды. От ткани пахло гарью, тухлятиной и еще приторно-сладкими цветами, погребальным залом. От этой сладости мутило даже больше, чем от гнилостной вони.

- Мы сами, сэр, - Алессандра оттеснила его в сторону. - Выйдите, прошу вас. Мы сами.

Грегори посмотрел на Федору, бледную до предсмертной синевы, с заострившимися чертами лица, на ее ожоги и ссадины, на черные пятна, на обнажившуюся грудь, где отпечатались чьи-то пальцы, и их было слишком много для человеческой руки. Отпечатались страшными ожогами. И отступил.

- Да… я… Я загляну к Дамиану.

И он вышел, прикрыв за собой дверь, и на мгновение слабости привалился к стене, лбом прижался. Как всегда, из-за Гамильтонов страдают посторонние люди. Так продолжается не одну сотню лет.

Он сделал несколько глубоких вдохов, приказал себе успокоиться и быстро, решительно дошел до комнаты Дамиана. Повернул ключ, дверь он закрыл из предосторожности, и заглянул в полумрак. Одна-единственная лампа возле постели бросала слабый свет на безмятежное лицо. Брат вытянулся во весь рост, сложил руки на груди, точно покойник в гробу. И как покойник, он не дышал, он был совершенно спокоен, ведь постоянно мятущийся, деятельный дух оставил тело. Грегори подошел и коснулся холодной, неживой руки Дамиана.

- Отдохни, пожалуйста, отдохни…

Он окинул комнату взглядом, нашел покрывало небрежно брошенным на спинку кресла, поднял его и укрыл брата. «Завтра взойдет солнце, - сказал себе Грегори. - Завтра многое прояснится и станет легче».

Вот только, раз уж речь о Гамильтонах заходит, для них солнце зачастую оказывается губительным. И не только потому, что жжет кожу Дамиана. Солнце высвечивает различные уродства, а их у Гамильтонов хватает.

- Мы обязательно найдем решение, - пообещал Грегори пустоте и вышел. И вновь запер дверь, не особенно надеясь на благоразумие брата.

- Мисс Крушенк спит.

Грегори обернулся и посмотрел на Алессандру. Передник горничной и белые манжеты были заляпаны кровью и сажей.

- Мы перевязали раны, они не так серьезны, как выглядят на первый взгляд. Но она… измучена. С чем бы мисс Крушенк ни столкнулась, это ей оказалось почти не по силам.

- Проследите, чтобы «это» не пробралось в дом, - велел Грегори. - Защищайте его любой ценой, я… Заплачу сверх того, что пообещал вам Дамиан.

На губах девушки появилась легкая улыбка.

- Ваш брат нас нанял за обычное жалование, мистер Гамильтон. И защита дома не того рода дополнительная услуга, за которую мы берем деньги. Что же касается остального, - розовый язычок пленительно пробежался по нижней губе. - Будьте осторожнее, сэр, за такие услуги мы берем плату не деньгами, а чем-то куда более важным. Ответными услугами. Даже вашей душой.

Грегори невольно поежился, до того взгляд ведьмы-горничной стал многообещающим.

- Я не собирался вам ничего…

- Я не о нас с Маргарет, мистер Гамильтон, - шире улыбнулась горничная. - Отнюдь.

И, присев в дежурном реверансе, она пошла к лестнице.

Грегори заглянул в желтую спальню. Окно было открыто настежь, под легким ветерком штора вздымалась и опадала, словно беспокойное привидение. Клочья тумана теснились с той стороны, не решаясь коснуться подоконника; их сдерживали магические символы, вычерченные углем на оконной раме. Федора лежала на постели, до пояса укрытая простыней, обнаженная, вся изрисованная теми же колдовскими знаками.

- Ничего не трогайте, сэр, - предупредила Пегги, выходя из ванной. В руках у нее был ворох тряпья, который теперь годился только на ветошь. - Мы не знаем, с чем мисс Крушенк пришлось сражаться, так что… Если к утру знаки потускнеют, значит, она пошла на поправку. Если же станут красными…

Ведьмочка не договорила, но Грегори и без того понял. Плохо будет.

- Ничего не трогайте, - повторила горничная и вышла, аккуратно прикрыв за собой дверь.

Грегори огляделся. Мебели в комнате было немного: кроме широкой постели, только легкий комод, изукрашенный сценами в китайском стиле, да тонконогий столик с фарфоровой вазой на нем. Ни кресла не было, ни стула, поэтому Грегори осторожно опустился в изножии постели, стараясь не потревожить ведьму.

Мысль о том, что она обнажена, не давала ему покоя отчего-то. Должно быть, сказывались последствия чар, наложенных Дженет Шарп. Федора виделась необычайно отчетливо. При взгляде на нее, небрежно, неряшливо, кое-как одетую, нечесаную, представлялось, что под всеми этими тряпками скрывается костлявое, непривлекательное тело. Но, видимо, некрасивых ведьм просто не бывает.

Грегори с усилием отогнал видения. О чем он думает?! О чем он только думает, глядя на раненую, истерзанную женщину?! Что он за чудовище такое?!

Грегори потянулся и осторожно коснулся пальцев Федоры, на них одних не были нанесены рисунки. Хотел бы он иметь хоть толику магической силы, что мать в своих рассказах приписывала некоторым Гамильтонам, боготворимым ею чернокнижникам и некромантам. Все это сказки, понимал Грегори, достаточно хорошо изучивший мир колдунов и Теней; некромантов не существует, а чернокнижники если и существовали когда-то, давно сгинули в веках. Но в детстве от этих историй веяло страхом, да и сейчас было тревожно. И силы этой хотелось отчаянно, чтобы помочь странной, невесть зачем ввязавшейся в чужое дело ведьме.

- Гре… гори…

- Мисс Крушенк?! - на мгновение накатила паника. Он подался вперед, но замер, боясь потревожить знаки и просто - сделать больно раненой женщине.

Она была чудовищно бледна, под глазами залегли тени. Губы покрывала тонкая сеточка трещин.

- Пить… - попросила Федора, и Грегори незамедлительно бросился исполнять ее пожелание.

Горничные оставили на прикроватном столике поднос с графином и тонкостенной фарфоровой чашкой. Грегори наполнил ее водой и осторожно приподнял голову ведьмы. Федора сделала пару судорожных глотков и повалилась назад на подушку. Поставив чашку обратно, Грегори невольно посмотрел на часы. Полночь.

- Подойдите, - тихо попросила Федора. - Плохо вижу. Тяжело говорить громко.

Грегори посмотрел на постель, достаточно широкую, чтобы улечься одному с комфортом, но слишком узкую, если нужно сидеть рядом с больной, которую ни в коем случае нельзя тревожить. Тогда он сел просто на пол, локтем опираясь на матрас. Лицо Федоры, ее полные боли и тревоги глаза и истрескавшиеся губы были совсем рядом.

Одну одержимость Грегори променял на другую.

Федора подняла руку, неловко мазнула кончиками пальцев по его лбу, по щеке, поморщилась досадливо. Грегори накрыл ее пальцы своими.

- Ш-ш-ш, Федора, тише, все хорошо.

- Нет. Не хорошо. Все плохо.

Она говорила короткими фразами, с явным трудом, и Грегори хотелось велеть ей замолчать. Но взгляд ведьмы был строг. И с ведьмами всегда было бесполезно спорить.

- Следила. За Элинор. Ненастоящей, - Федора перевела дух и облизнула сухие губы. - До реки. Там она. И Кенло. И Шарп.

- Дженет была вместе с Кенло и… той? - уточнил Грегори удивленно.

- С ними. Заодно. Ваша жена. Ее больше. Нет.

Грегори отвел взгляд. Лаура. Ее облик уже почти стерся из памяти, и даже если бы Грегори попытался восстановить его, едва ли сумел бы. Словно и не было ее никогда. Сперва, околдованный Дженет Шарп, он вообще ни о чем не мог думать, кроме ее пышного, жаркого, манящего тела и соития с ней. А затем… столько всего навалилось.

- Одна оболочка, - закончила Федора.

- Что с вами произошло? - Грегори мотнул головой. - Нет, не нужно. Отдыхайте, мы поговорим завтра, когда вам станет лучше.

- Кенло. Звезды. Огонь, - пробормотала Федора полную невнятицу. Глаза ее закрылись, а пальцы, наоборот, с неожиданной силой стиснули руку Грегори.

Теперь у него не было никакой возможности уйти. Он сидел на полу, стараясь не смотреть ни на обнаженную грудь, ни на губы женщины, изучал тени в углу и на потолке. Мысли роились, теснились, и не было в них ни смысла, ни порядка.