Горн

Звенит металл, шипят меха – без устали работает старый кузнец. Много солдат на службе князя и всех приодеть, приобуть надобно. День и ночь гнёт металл кузнец, не кормиться чтобы – голову на плечах носить. Жестокий князь ведёт войну со своим упрямым соседом-братом, потому трудятся на него, не разгибая спины, и стар, и млад, и пахарь, и кузнец.

Чад стоит в кузне такой, что глаза слепит, тяжёлый горячий воздух давит могильной плитой на грудь. Уморился старый кузнец, отложил молот перевести дыхание, вытер испарину со лба. Вдруг слышит детский плач. Усталости его как ни бывало. Осмотрелся в изумлении по сторонам – никого, да и негде ребёнку в кузнице притаиться. Почудилось, не иначе. Взялся снова за молот и вновь слышит плач, – звук доносится из кузнечного горна. Подошёл старик к нему и обомлел: среди тлеющих углей в объятьях пламени лежит мальчик с бронзовой кожей. Лежит себе, ручонками угольки загребает и улыбается. Пригожий то был малыш, и только на месте глаз жутко зияли безднами чёрные пустоты. Испугался кузнец, схватил клещи, вытащил малыша из огня и в воду холодную опустил. А малыш вдруг так протяжно закричит, словно не в воду – в огонь его окунали. Кричит и ручонки к огню тянет. Вернул тогда его кузнец обратно в горн, но опять испугался и второй раз в холодную воду окунул. Покричал, покапризничал ещё немного малыш и утих. А старик только подивился диву, нарёк мальчика Горном, да и оставил себе.

Далеко разлетелась весть о кузнецовом сыне, посмотреть на него стекался народ изо всех окрестных сёл и городов. Молва о Горне достигла княжеских ушей, и тот в любопытстве послал за ним слугу. Но так извивался и брыкался чудесный малыш, такое показал упорство и несоразмерную силу, что не сумел унести его слуга, бросил, а князю сказал, что люди небыль о ребёнке рассказывают.

Быстро рос Горн, есть – не ел, спать – не спал, так и прожил в кузнице первый год. Много озорства в тот год сотворил малыш. Бывало, залезет в кузнечный горн и угли разбросает, или доспех помнёт, или меч уже закалённый надвое переломит. Но когда ругал его старик, опускал Горн пристыженно голову. Он слушался кузнеца как родного отца, один из кузницы не выходил, а по ночам вылезал из тёплого горна, в котором спал, брался за молот и украдкой подражал его работе. И хоть прошёл всего год, доставал Горн уже старику головой пояса и так тяжёл был, что и на руки кузнец не мог его поднять.

Люди побаивались Горна, но злобы к нему не питали, а как подрос подмастерье, стали помощи его просить. Двух лет от роду он мог вытащить застрявшую в грязи телегу и удержать за узду взбесившегося жеребца. Никому Горн в помощи не отказывал, но только если не находил для него работы отец. Долго противился старости кузнечный мастер, а в последний год быстро и внезапно захворал. Всё реже брал он в руки кузнечный молот, всё реже раздувал мехи. Теперь он уж не поучал молодца-сына, а садился в сторонке и с умилением за ним наблюдал. С железом обращался Горн умело, оно покорно слушалось его и само изгибалось в его могучих, крепких как клещи пальцах.

Быстро разносилась слава молодого кузнеца. Горн охотно брался за всякую работу, но никакой платы не требовал – люди предлагали плату сами.

Когда Горну исполнился третий год, князь послал старому кузнецу заказ для большого военного похода. День ждёт князь, неделю, месяц, – нет известий от старика. А направил в кузницу слугу, тот вернулся ни с чем и челом раболепно коснулся пола.

– Пощади, государь, что пришёл с дурными вестями! – вымолвил он в слезах. – Старый кузнец отошёл от дел и кузницу оставил сыну. А сын его, Горн, как бык сильный и такой же упрямый не желает исполнять твой наказ! Не стану я, говорит, ковать нашему князю мечи, не стану помогать убивать людей-братьев!

– Экий паршивец, – процедил злобно князь. – Что возомнил о себе этот дерзкий крестьянин? Приведи его ко мне!

– Горн как бык сильный и такой же упрямый, – робко повторил слуга. – Привести его дело нелегко.

– Так возьми моих воинов! – нетерпеливо прервал его князь. – Лучших воинов возьми.

Солдаты ввалились в кузницу один за другим: дюжина бравых мужей и каждый при оружии. Горн был занят ковкой сохи: плющил и мял её без молота голыми руками. Косая сажень в плечах он и перед высокими солдатами выглядел великаном.

– Горн, пойдём к князю, не упрямься, – вежливо предложил ему старший воин.

Кузнец только обратил к нему пустые глазницы и продолжил работать.

– Мы всё хорошо тебя знаем, – произнёс другой воин. – И знаем твою силу. Но ты один, а нас дюжина, и если придётся, мы сумеем тебя увести.

– Не отвлекайте меня от работы, – проворчал Горн, по-прежнему не поворачивая головы.

Воины безнадёжно вздохнули. Да только напрасно они угрожали Горну, сдвинуть его с места не сумела бы и упряжка волов. Они и толкали его, и вязали верёвками, а Горн только сложил руки на груди, расставил широко ноги и стоял неподвижный, как бронзовая скульптура. И напрасно они тыкали в него стальными мечами – такие мечи он ломал, прежде чем научился ходить.

Посрамлённые воины склонились перед княжеским троном.

– Сам пойду, – выслушав их, рассудил князь. – Не взяла сила, хитрость возьмёт. Будет знать, как воле князя противиться.

Горн, как всегда, работал в кузне и на этот раз гнул бочоночные кольца для своего соседа-бочара.

– Разве это подходящая для твоего таланта работа? – обратился к нему, входя в кузницу, князь. Горн не обернулся. – Иди ко мне на службу, мастер. Ты будешь жить вдосталь, получишь лучшую кузницу и лучшие металлы. – Тот молчал и продолжал выравнивать кольца. – Не хочешь ковать мечи? Не нужно! Об этом я уже не прошу.

Кузнец прервался и посмотрел на князя своими чёрными провалами.

– Так чего ж ты тогда хочешь от меня, князь?

Тот будто бы смутился, потупил взор и заговорил робко и проникновенно.

– Ты знаешь меня как жестокого государя, но не знаешь как любящего сына. А ведь и у меня есть отец, старый князь, такой старый, что уж недолго ему в этом мире пожить осталось. Меж тем есть средство продлить ему жизнь, зовётся оно Алой вишней. Растёт оно далеко на западе, на одиноком утёсе, нависшем над бескрайним океаном. Но плоды этого дерева столь горячи, что удержать их не может ни крепчайшая кожа, ни самый стойкий металл. Но ты, Горн, с этой задачей справишься. Принеси мне ягод Алой вишни. Золота предлагать не стану, я тебе спасибо в благодарность скажу.

– Много на свете стариков, – рассуждал Горн. – Много больше, чем ягод у вишни. Как же разрешить: кому дальше жить, а кому с жизнью расстаться?

– И об этом я думал, – отвечал князь. – Нам бы развести эту вишню. И когда у нас будет молодильный сад, так и на всех ягод хватит.

Призадумался Горн: обо всех стариках думал, да и прежде всего об отце.

– Говори, князь, где растёт Алая вишня.

Верно толковал люд об упрямстве Горна, ежели замыслил что, мысли той нипочём не оставлял. Сколько ни спорил с ним старый кузнец, сколько от затеи не отговаривал, – не слушался его сын.

– Не ходи, сынок, – говорил старик. – Обмануть тебя хочет князь.

– Но ведь правду рассказал он об Алой вишне?

– Правда или нет – кто может знать? Немногие Алую вишню видели, да никто её плодов не вкушал. А только если и найдёшь её, как узнаешь без глаз?

– А мне, чтобы почувствовать пламя, глаза не надобны, – возразил Горн. – Да и что со мной станется? Меч меня не поранит, огонь не обожжёт. Не тревожься, отец, не пропаду.

– Не ходи, – повторил старый кузнец печально. – Не вернёшься.

Да не послушал его упрямый сын.

– Я буду идти денно и нощно, я не буду знать покоя и не остановлюсь. Я обещаю вернуться, и я вернусь.

***

Шёл Горн пехом, ибо ни один конь не мог вынести его великой ноши. Могучее тело не знало усталости, горячее сердце мерно и гулко стучало молотом в бронзовой груди. Его тяжёлая поступь распугивала трусливых зайцев и отвращала ворчливых медведей, его стопы крошили камни и оставляли глубокие следы.

Вокруг простирались дикие земли, ещё не тронутые человеческим плугом и человеческим топором. Возделываемые крестьянами поля остались далеко на востоке. Сначала их сменили степи, затем равнины, а теперь холмы. Впереди топорщились тёмные скалы, их призрачные размытые силуэты утопали в глубинах бездонных небес. У подножья скал плескался холодный океан. А на краю земли, на крошечном утёсе, нависшем тропинкой над водой, одиноко росла Алая вишня. Деревом она оказалась невеликим, и не деревом даже – пышным кустом. Она горела, не слабея в ночи и тумане, и как светлый маяк указывала путь. И хотя Горн не видел Алой вишни, он чувствовал её тепло.

Он двинулся осторожно, подбираясь к ней мелким шагом. Его огромные стопы свешивались с узкой тропинки над водой. Из-под них осыпалась земля и то и дело выскакивали камни; звуки всплесков, с которыми они погружались в океан, не достигали ушей Горна, так далеко он находился от воды. Однако он не боялся высоты, как не ведал всякого страха. Выверяя каждый шаг, он добрался до края утёса, протянул руку и сорвал одну ягодку. Она не утратила пылкости в его ладони и теперь приятно её согревала. И тогда же Горн вдруг прозрел. Он видел, словно ягода была его глазом. Но не успел он подивиться красотам мира и как только зажал ягоду в кулаке, твердь под ним дрогнула и обвалилась. Он обрушился в океан с огромной высоты и наковальней ушёл на глубокое дно.

Поднявшись на ноги, Горн заозирался сторонами. Он стоял на дне океана так твёрдо, как совсем недавно стоял на земле. Плотная толща воды скрадывала далёкое солнце, и единственное, что он различал в кромешной тьме – яркий свет Алой вишни, сочащийся между его пальцами, собранными в твёрдый кулак. Он выбрал направление, но не вышел на берег. Он повернул, а всё равно не смог его найти. И не по прямой он шёл, как мнилось ему, а кругами, и не приближался к берегу, а только глубже погружался в пучину вод.

Густые водоросли хватали его ноги, а холодная вода колыхалась от проплывающих мимо крупных рыб. Но сердце Горна было слишком горячим, чтобы замёрзнуть, а кожа слишком крепкой, чтобы и самые острые зубы могли её прокусить. Горн не боялся океана, а все его мысли обращались к отцу. Он вспоминал старого кузнеца и сокрушался, что причинил ему столько тревог. А когда ему казалось, что свет Алой вишни угасает, он начинал идти быстрей.

Жизнь на поверхности цвела и увядала: стремительная, скоротечная. Здесь же неторопливая, она мерно покачивалась на бессмертных волнах: умирающих и возрождающихся снова. Горн блуждал кругами в темноте и одиночестве, отделённый необъятным океаном от солнечного света и людей. Но ни разу не остановился Горн, не предался страху, не разжал крепкого кулака.

Много дней шёл Горн по дну океана, много шёл ночей. Сколько шёл – не знал, ибо не видел солнца, чтобы счесть. Но однажды воды перед ним посветлели, и он выбрался на сушу. Он взобрался на прибрежную скалу и осмотрелся: вдалеке у подножья гор курился тёмный красный дым.

***

Горн стремительно приближался к подгорной деревеньке, в нетерпении он не мог идти, он бежал. А пока бежал, разыгрался ветер, и наползли сердитые тучи на небо, словно мрак вновь пытался его поглотить. Он уже был в деревне, когда полыхнула первая молния, разрубила старую яблоню и перекинулась в ухоженный сад. Буря набирала силу: ломала деревья, срывала крыши, вынуждая искать новые укрытия и людей, и домашнюю птицу, и перепуганный скот. Надсадно лаяли собаки, испуганно мычали коровы, деревня гудела, как полыхающее осиное гнездо.

Но прочие звуки перекрывал отчаянный колокольный звон. Тощая колокольня возвышалась над приземистыми деревенскими избами, она раскачивалась из стороны в сторону, грозя в любой миг сорваться и упасть. Но старая колокольня выстояла под натиском бури и выстояла, покуда Горн по ней взбирался. Поднявшись, он подошёл на край небольшой площадки, встал перед колоколом и воздел руки к небу. Молнии теперь не разрезали беспорядочно деревню, все они тянулись к Горну, и все они угасали в нём.

Так и простоял Горн до рассвета, не шелохнувшись, покуда не развиднелось, и не унялась долгая буря.

У колокольни собралась вся деревня и отвесила спасителю земной поклон. Вперёд выступил согбенный седой староста.

– Век тебя благодарить будем, молодец, – молвил он и поклонился во второй раз.

– Рад был помочь, – простодушно ответил Горн. – А только буря ваша чудная, отродясь такой не видал.

– Я много старше тебя, – отметил староста. – А сам вижу такое впервой.

– Неслучайно пришла буря! – выкрикнул кто-то из толпы. Вперёд протеснилась безобразная горбатая старуха, она опиралась на клюку и едва удерживалась на дрожащих тощих ногах. – Неслучайно пришёл бронзовый великан! Он отца ищет, а его ищет отец!

– Верно говоришь! – изумился Горн, повернувшись к старухе. – Я ушёл из дома и сбился с пути. Где находится мой дом? Где живёт мой отец?

– Отец твой недалече, – прошамкала горбунья. – Два дня на север, день на запад. Найдёшь самую высокую гору – Алую гору, под горой камень, под камнем твой отец.

– Верно, ошиблись вы, матушка, – вежливо возразил Горн. – Мой отец кузнец, почтенный старец, в городе он, не под камнем…

– Сказано мною, где тебе отца искать! – перебила его старуха. – Только не ходил бы ты к нему, сынок. Из тех, кто к Алой горе ходил, ещё никто не возвращался.

– За предостережение мой вам поклон, – Горн низко поклонился. – А только не могу я оставить отца, я обещал ему вернуться, и я вернусь.

***

Два дня шёл Горн на север, один день на запад, как велела старуха. На четвёртый день предстали его взору исполинские лысые горы, а всех выше выжженная огнём раскалённая Алая гора. Подошёл Горн ближе к ней и видит: у подножья горы огромная железная плита. Отодвинул он плиту и вошёл в пещеру.

Медленно продвигался Горн в темноте, одной рукой придерживался стены пещеры, другую с зажатой Алой вишней в кулаке держал перед собой. И, как и прежде, лучи волшебной ягоды вырывались из-под бронзовых пальцев и спасали его от одиночества и темноты. Под ногами Горна хрустели сухие древние кости, воздух здесь был столь тяжёл, что иной человек не сумел бы его вдохнуть. Много лет в пещеру не заглядывали свет и ветер, много лет в пещеру не проникала жизнь. Но в могильной тишине, в царстве смерти и мрака Горн услыхал чьё-то дыхание. Оно было таким тяжёлым, что Горну показалось, это работают с малолетства ему знакомые кузнечные мехи.

– Подойди ближе, сын мой, я хочу тебя рассмотреть.

Низкий, утробный голос не принадлежал человеку, и уж точно это не был голос старого кузнеца. Впереди вспыхнул яркий огонёк, точно такой, какой удерживал в кулаке Горн. Следом за ним загорелся второй огонёк, и в их алом свете Горн различил морду ужасного дракона.

– Я надеялся найти здесь отца, – спокойно произнёс Горн. Он ничего не боялся прежде и не испугался сейчас.

– И ты его нашёл, – проревел дракон, и от его громового голоса содрогнулись стены, и посыпались камни с потолка.

Горн только повёл плечом, стряхивая осевшую на него пыль.

– Зачем ты лжёшь? Я долго странствовал во тьме, но не забыл, как выглядит мой отец.

– Старый кузнец не был тебе отцом, – прошипел дракон. – Смотри!

Он запрокинул голову и изверг клубы красного огня. Жадное пламя пожрало темноту, скатилось по своду пещеры и осыпалось огненным дождём. Огненные искры задержались в разломах каменного свода и зарделись тысячей глаз чудовищного зверя. В мрачном свете огней Горн увидел всё величие дракона. Его тело укрывала алая чешуя, каждая чешуйка которой походила на отполированный медный щит. Его огромные когти могли насквозь пронзить человека, а в его чудовищной разверстой пасти уместилась бы лошадь. Но не дракон привлёк внимание Горна. У стен стройными рядами растянулись пузатые золотые сундуки. Ведомый беззвучным чарующим зовом Горн подошёл к ближайшему сундуку и приподнял крышку.

Не золото и драгоценные камни оказались внутри, но вещи, искусно выкованные из разных металлов. Подивился Горн работе мастера. Он открыл второй сундук и вновь увидел подобное великолепие.

– Чьи руки ковали эти прекрасные изделия? – спросил он дракона.

– Твои братья и сестры: кузнецы, жившие до тебя.

И тогда Горн понял, что дракон сказал правду, ибо эти творения выглядели так, как могли выглядеть, сотвори он их сам.

– Ты мой отец, – изумился он. – Но как это возможно?

– Старый кузнец похитил тебя, – объяснил дракон. – Так же, как прежде, воровал моё пламя. Было время, когда я вихрем проносился над миром. Я сметал города и веси, в ненасытности пожирая и дерево, и человека, и скот. А теперь посмотри на меня! – дракон расправил крылья: жухлые, растрескавшиеся, как опавшие листья. – Я не могу летать, и с первым же порывом рассеюсь бледным дымом.

– Кто загнал тебя в эту могилу?

– Мои дети, – печально изрёк дракон. – Столь же прекрасные творения, как и ты. Они прониклись любовью к человеку, взялись за руки и ополчились против меня. Но теперь, сын, когда ты распечатал мою могилу, я пойду к людям и заберу свою силу!

Горн покачал головой.

– Я не могу этого допустить и вновь тебя заточу.

– Ты не успеешь, – возразил дракон. – Я гораздо легче и быстрее. Я сбегу, как только ты повернёшься ко мне спиной.

– Тогда я убью тебя, – мрачно заключил Горн. Он наклонился к сундуку и вытащил бронзовый меч.

– Убьёшь родного отца? – изумился дракон. – Твоя беспощадность ужасает даже меня – сироту, пробудившегося в первородном мраке. И прежде чем ты сделаешь выбор, знай: мы отправимся во тьму вместе. Теперь решай.

– Я принял решение, – Горн поднял меч.

Но не было сражения. Как только он взмахнул клинком, дракон истаял. Померкли огни в пещере, повеяло прохладой, угасла Алая вишня в ладони Горна.

Когда он вышел из пещеры, то не увидел солнечного света и понял, что никогда не прозреет вновь. Горька была эта правда, но ещё горше понимание того, что он упустил великий дар и не сумел помочь людям. Он подвёл всех людей, ибо все люди стареют, и подвёл приёмного отца. Он обладал великой силой, и впервые эта сила его подвела.

***

Не различая ночи и дня, не видя дороги под ногами и неба над головой, блуждал Горн в непроглядном мраке и протяжно звал отца. Голос его, надорванный долгой дорогой, теперь походил на рёв раненого зверя. Животные испуганно припадали к земле, едва заслышав этот истошный крик. И самые свирепые из них замирали, прислушиваясь к его тяжёлым шагам. Люди передавали истории о потревоженном злом духе, о звере в обличье человека, о призраке, ищущем свой прижизненный дом.

Время шло, с ним шёл и Горн: не останавливаясь, не замедляя шага, не предаваясь отчаянию. Он дал слово, а значит, рано или поздно найдёт отца. Он упрямо шёл, а тяжёлые ноги его стучали по голому камню, плескали глубокую воду, хрустели холодным снегом и жарким песком.

Молодая чета расположилась на озёрном берегу у лесной опушки, когда древесные дебри разрезал надрывный, исполненный боли крик. Вспорхнули с ветвей перепуганные вороны, дрогнула и опрометью умчалась легконогая лань. Муж поспешил оседлать коня, но жена попросила его остаться.

– Это голос человека, – поняла она. – Позволь ему высказаться.

Трещали сухие ветви, угадывались тяжёлые шаги. Звуки приближались. Лошади нервно перестукивали копытами.

Из леса выступил Горн. Годы странствий высушили его, состарили и согнули. Могучие руки утратили былую силу, а провалы глаз стали ещё темней. Бронзовая кожа лопнула и разошлась пластинами, напоминая старую змеиную чешую. Пустыми глазницами Горн посмотрел мимо людей и что-то сказал. Но, отучившись говорить, он только гудел, словно в груди его скрывались кузнечные мехи. Мужчина прикоснулся к ножнам, но женщина вновь удержала его порыв. Горн растерял человеческий разум, и резкий звук мог разозлить его и напугать. Она приблизилась к великану и мягко произнесла:

– Кто ты, странник, и что ищешь здесь?

– Я Горн… – с трудом прохрипел великан. – И я ищу отца.

– Где живёт твой отец?

Услышав название родного ему города, супруги мрачно переглянулись, – много лет назад жестокий князь проиграл войну, а его город был разграблен и сокрушён. Однако мужчина позвал Горна:

– Иди за нами, мы отведём тебя к отцу.

Они подошли к старенькой бревенчатой избе. На лавочке сидел бородатый старик и сматывал невод, выбирая из него рыбу в ведро.

– Сынок, ты вернулся! – обратился он к мужчине. Но Горн неверно воспринял его слова.

– Отец, ты ли это? – воскликнул он. – Время размыло твой голос в моей памяти, и я не могу его узнать.

Отец вопросительно поглядел на сына и ответил:

– Да, сынок, это я.

Горн приблизился к нему и протянул руку. И впервые, с тех пор как сорвал Алую вишню, он разжал кулак. На грязной, покрытой зелёной патиной ладони лежала чёрная труха. Её забрал первый же лёгкий порыв ветра. Но Горн этого не заметил.

– Я вернулся, как и обещал, – сказал он. – Теперь ты будешь жить.

Так он и стоял с протянутой пустой ладонью, пока старик не накрыл её своей маленькой сухой рукой. Тогда поникли могучие плечи Горна, и беспокойная голова опустилась на грудь.

– Отец, я так устал, – пробормотал он засыпая.

Старик положил ему руку на плечо и произнёс ласково:

– Отдохни, сынок.

Горн опустился на колено, затем лёг на бок. Он положил руки под голову, подтянул ноги к животу и умер. Смерть показала его таким, каким он был на самом деле.

На земле лежал юноша: высокий, но не великан. Рассыпалась бронза, укрывающая его тело, и обнажила многочисленные глубокие шрамы. Руки Горна были обуглены, а ноги стоптаны в кровь. Но из-под рёбер Горна пробивался маленький алый огонёк.

– Каким он был? – спрашивали старца люди. – Говорят, Горн не знал ни боли, ни усталости, что тело его было неуязвимо. Так ли это?

– Истинно так, – ответствовал старец. – И в смерти он был прекрасен.