Город в тенетах паутины

Угольск задыхался под саваном смога, пропитанного гарью.

Тусклый, серый покров висел над покосившимися шахтёрскими домами, чьи окна, подобно пустым глазницам, пялились в пустоту.

Вдалеке выли сирены — бессмысленный, надрывный звук в городе, где надежда умерла.

На севере, за грядой суровых гор, армейские кордоны ощетинились снайперскими вышками и минными полями — единственный «безопасный» выход из города жёстко контролировался. Выйти было нельзя. Через голые, безводные скалы пробраться было невозможно. Карантин был нерушим, словно железный занавес. Угольск стал могилой для десяти тысяч душ.

Виктор Ковалёв укрылся в подвале заброшенной поликлиники, превращённой в его импровизированную лабораторию.

Мигающая лампочка отбрасывала зыбкие тени на растрескавшиеся стены, где трещины казались жилами неведомого существа.

На столе громоздились ноутбук, микроскоп и пробирки с мутной, зловещей жидкостью. Рядом лежал диктофон — спутник его отчаянных записей. Связь с внешним миром держалась на уцелевшем военном кабеле, питавшемся от дизельного генератора, чьи последние вздохи уже отсчитывали часы. Виктор говорил в диктофон, словно слова могли отсрочить неизбежное.

— День двадцать третий карантина, — голос его дрожал, как лист на ветру. — Агент… условно «вирус». Не бактерия, не грибок, не прион. Споры, вероятно. Структура ДНК… чуждая, будто с иной звезды,иного мира....не знаю. Источник — шахты. Там нашли останки, кости, не похожие ни на что земное. Возможно, штамм спал миллионы лет, законсервированный в недрах.

Он умолк. Жжение в груди, знакомый предвестник, накатило волной. Вирус был в нём. Как и во всех.

— Симптомы… Сначала боль, точно кости дробят изнутри. Боль... она постоянно нарастает. Где предел терпения ? Не знаю. Никакие обезболивающие средства не помогают.Затем — оцепенение. Заражённые замирают, те кто сумел дотерпеть до этой стадии , многие убивают себя не в состоянии терпеть.Кожа выделяет… субстанцию. Она твердеет, образуя кокон. Контакт с ней в жидкой фазе или при разрушении кокона — смерть. Мгновенное заражение через слизистые, раны, просто через кожу. Теперь коконы сжигают огнемётами, издалека. Ничего лучше пока не придумали.Всё слишком стремительно.Но их слишком много… Что внутри? Не знаю. Что-то страшное. Не из этого мира. Лучше сжечь. Не испытывать судьбу.

Виктор выключил диктофон. Его отчёты не спасут город. Две недели назад он отправил главный вывод. «Агент непобедим. Это угроза всей органической жизни на земле.Карантин — единственная мера сдерживания».

Его слова стали приговором Угольску. За кордонами шептались о зажигательных бомбах или вакуумных зарядах, ядерном ударе. Виктор не винил их. Он сам бы нажал на спуск.

Жжение переросло в рвущую боль. Он вцепился в край стола, прокусив губу до крови. Прошло. «Ещё не время», — подумал он, глядя на истончившуюся, почти прозрачную кожу рук.

Снаружи грянул взрыв, смешанный с криками. Виктор подошёл к зарешёченному окну. Улица утопала в хламе: брошенные машины, мусор, обрывки жизни. На площади пылал костёр, вокруг метались тени — кто-то размахивал топором, кто-то выл молитвы, кто-то катался по земле от боли. У стены лежали тела, опутанные белёсой, точно паутина, массой. В них швыряли бутылки с горючей смесью.

— Содом и Гоморра! — ревел чей-то голос. — Бог нас покарал!

Виктор отвернулся. Не Бог. Шахты. Проклятые шахты.Окаменелости. Неизвестное.

Сперва шахтёры, что нашли это — кровохарканье, дикие вопли, обмороки, суициды на последних стадиях перед анабиозом. Люди не выдерживали адскую боль. Потом — коконы, для тех кто не сломался от этой пытки, не свихнулся и не прыгнул с крыши.

Вирус поглотил город за считанные дни.

Он включил видеосвязь по кабелю. На экране, искажённом помехами, возникло лицо профессора Лебедева из столицы.

— Виктор, ты выглядишь хуже смерти. Держишься?

— Пока дышу. Новости?

Лебедев отвёл взгляд.

— Обсуждают… ликвидацию. Окончательную.

— Нас сотрут? — прямо спросил Виктор.

Лебедев кивнул.

— Не моё решение Витя. Ты сам сказал…

— Знаю, — оборвал Виктор. — Как? Ты говорил, шахты нестабильны. Взрыв опасен.

— Ищут вариант без цепной реакции. Термитные бомбы, объёмного взрыва… Скоро решат. Крепись. Мне очень жаль...

Связь оборвалась. Виктор смотрел в мёртвый экран. Боль вернулась, теперь в позвоночнике, точно раскалённый шип. Он сжал кулаки до хруста.

Дверь подвала с грохотом распахнулась. В проёме стоял мужчина лет сорока— высокий, заросший, с повязкой на левом глазу. Шахтёрская роба, заляпанная чужой кровью. В руках — дробовик, за поясом — пистолет. Единственный глаз впился в Виктора.

— Ты тот самый доктор? — голос был хриплым, как треснувший колокол, но в нём звучала не только угроза, но и что-то ещё — тоска, жажда ответа. — Ковалёв, да? Тот, что знает, почему мы все подыхаем?

Виктор, сидящий у стола с пробирками, поднял взгляд. Его пальцы, дрожащие от боли в груди, замерли на диктофоне. Он кивнул, медленно, словно взвешивая каждое движение.

— Я… изучаю, — выдавил он, голос срывался, как у человека, балансирующего на краю пропасти. — Но знать? Знать — слишком громкое слово. Я только пытаюсь понять, что это.

Мужик шагнул ближе, дробовик качнулся, словно стрелка компаса, указывающая на правду. Его лицо, покрытое грязью и потом, исказилось.

— Пытаешься? — он сплюнул на пол, и плевок растворился в пыли. — меня Вася звать. Я только что пятерых положил, доктор. Пятерых. Избавил от мук. Один — пацан, лет десять, не больше. Смотрел на меня, хрипел, а я… — он замолчал, сглотнул, будто проглотил раскалённый уголь. — Хочу знать, не зря я ли это сделал. Ты ведь сказал им там, за кордонами, что спасения нет, да? Что мы — дохлый мир?

Виктор сжал кулаки, чувствуя, как боль в костях вгрызается глубже. Он посмотрел на Васю — не на дробовик, не на окровавленную робу, а в единственный глаз, где бушевала буря.

— Я сказал правду, какой её видел, — тихо ответил он. — Агент… он не похож ни на что. Не вирус, не бактерия. Что-то древнее, чужое. Может, оно спало в шахтах миллионы лет, пока мы не раскопали. Я не знаю, как его остановить. Я даже индифицировать это не могу. Но я не говорил, что это конец. Я сказал… сдерживать. Карантин — единственный способ.

Вася хмыкнул, но в этом звуке не было веселья — только горечь, как дым от горящих коконов.

— Сдерживать? — он шагнул ещё ближе, и лампочка над головой качнулась, отбрасывая тени, похожие на паутину. — Ты запер нас, как крыс в клетке, доктор. Десять тысяч душ. Женщины, дети, старики. Мои… — он осёкся, голос дрогнул. — Ты дал им приговор.

Виктор встал, хотя тело кричало от боли. Он смотрел на Васю, и в его глазах мелькнула не только усталость, но и вызов.

— Ты думаешь, я хотел этого? — его голос окреп, несмотря на жжение в груди. — Я учёный, Вася. Моя работа — искать ответы, а не раздавать надежды, которых нет. Если эта штука вырвется за кордоны, весь мир станет Угольском. Ты бы хотел, чтобы твои… — он запнулся, увидев, как глаз Васи потемнел, — чтобы весь мир корчился, как они?

Вася опустил дробовик, но пальцы всё ещё сжимали рукоять.

— Философия, доктор? — он усмехнулся, но улыбка была кривой, как трещина в шахте. — Возможно мы могли бы сбежать.Но ты… ты дал нам клетку. И теперь я хочу знать: что это за дрянь? Что она делает с нами? И не ври, что не знаешь ничего. Ты копался в ней, в этих пробирках, — он кивнул на стол. — Говори.

Виктор сглотнул. Боль в позвоночнике нарастала, но он заставил себя говорить.

— Я уже говорил.Это… споры, возможно. Чужая ДНК. Оно перестраивает нас. Изнутри. Боль — это процесс. Клетки меняются, кости, кожа… всё. Коконы — это… переход. Но что выйдет из них, я не знаю. Никто не знает. Но вряд-ли это будет нормальный человек. Это будет нечто, не наше,чужое. Нельзя дать этому созреть чем бы оно не было. Это угроза планетарного масштаба.Контакт с субстанцией — смерть. Мы сжигаем их, потому что боимся. Но, может, мы сжигаем… — он запнулся, — ответ. Я один тут хоть что-то понимаю в биологии. Я не справляюсь! Слишком быстро всё происходит!

Вася смотрел на него, и в его взгляде было что-то звериное, но за этим — человеческое, сломанное.

— Ответ? — он покачал головой. — Я вижу только страдания и адскую боль, доктор. И знаешь что? Я не хочу умирать, не узнав, за что. Пошли к шахтам. Если эта дрянь оттуда, я уничтожу её сам. Может и твой ответ там.

Виктор даже не задумывался. Его и так тянуло в шахты словно магнитом последнее время. Он давно хотел пойти но исследования не отпускали.

******

Угольск пылал островами огня. Виктор плёлся за Васей, спотыкаясь, стараясь не смотреть на тела вдоль дороги — застреленные или опутанные белёсой паутиной. Воздух пропитался гарью и кровью. Вася шагал уверенно, дробовик на плече, глаз сканировал округу, словно выискивал добычу.

— Куда мы идём? — выдавил Виктор, чувствуя, как боль в груди вонзается глубже.

— К шахтам, — отрезал Вася, не оборачиваясь. — Ты сказал, там всё началось. Хочу взглянуть на эту херню перед тем, как сдохнуть.

Виктор удивлялся этому странному мужику словно сошедшему с экрана американских боевиков. Он не знал что Вася — бывший спецназовец, вернувшийся в родной город перед карантином. Его боялись даже суровые шахтёры за взрывной характер.

Они миновали площадь, где у стены догорали коконы.

Вася замедлил шаг у маленького, детского тела, опутанного субстанцией.

— Ты правда убил ребёнка? — вырвалось у Виктора.

Вася остановился, обернулся. Повязка на глазу намокла от пота.

— А ты правда приговорил город? — отрезал он. — Не тебе судить, доктор.

Виктор отвёл взгляд. Его отчёт — «Агент — глобальная угроза. Прорыв карантина недопустим» — запер Угольск в ловушке.

Вдалеке раздались выстрелы, женский крик оборвался на высокой ноте. Вася не дрогнул.Виктор ковылял, каждый шаг отдавался раскалённой кочергой в рёбрах.

У покосившегося забора послышался детский плач, надрывный, как сигнал бедствия. Из переулка выбежала женщина, глаза её были дикими, волосы спутаны, а на руках — мальчик лет двух, с серым лицом и закатившимися глазами. Сеть вздувшихся сосудов на его шее пульсировала, словно паутина под кожей. Он хрипел, выгибаясь в агонии.

— Помогите! — женщина рухнула на колени перед Васей, протягивая ребёнка, как жертву какому-то древнему богу. — Он умирает! Мой мальчик… Сделайте что-нибудь! Вы же можете, вы же доктор, да? — её взгляд , полный отчаяния и мольбы метнулся к Виктору.

Виктор шагнул было к ней, но Вася поднял руку, останавливая его. Его единственный глаз изучал ребёнка, затем мать. Лицо его было каменным, но в уголке рта дрожала тень эмоции.

— Он мучается, — хрипло сказал Вася, и в его голосе не было вопроса — только констатация, как приговор.

— Нет! — женщина вцепилась в его робу. — Он жив! Он мой! Спасите его! Вы не понимаете, он всё, что у меня осталось!

Виктор дёрнулся вперёд, сердце колотилось.

— Вася, подожди! — крикнул он. — Мы можем… я могу попробовать! Дай мне…

Но Вася уже действовал. Быстрым движением он вырвал мальчика из рук матери. Она закричала, бросилась на него, царапая лицо ногтями. Вася оттолкнул её локтем, и она рухнула в пыль, но тут же поползла, хрипя и проклиная.

— Отдай его мразь! — её голос разрывал воздух. — Ты не человек, ты зверь!

Вася не смотрел на неё. Он держал мальчика, чьё крошечное тело билось в судорогах. Пистолет в его руке казался продолжением его воли. Он поднёс ствол к виску ребёнка.

— Прости, — прошептал он, так тихо, что Виктор едва услышал.

Выстрел. Мальчик обмяк, кровь хлынула на пыль, смешиваясь с гарью.

Женщина завизжала, звук был нечеловеческий, как крик разрываемой души. Она бросилась на Васю, вцепилась в его лицо, но он ударил её в висок рукоятью пистолета. Она рухнула, но продолжала ползти, хрипя проклятья.

— Убийца! Чудовище! — её голос ломался, но глаза пылали ненавистью.

— Он был жив! Ты отнял его у меня!Вася посмотрел на неё сверху вниз.

Его лицо не дрогнуло, но в единственном глазу мелькнула тень — не ярость, не вина, а что-то глубже, как бездонная пропасть.

— Жив? — его голос был холодным, но в нём дрожала сталь. — Он корчился, как зверь, которого режут заживо. Ты бы смотрела, как он превращается в… это? — он кивнул на коконы у стены, горящие в огне. — Я дал ему покой. А ты… ты хочешь цепляться за боль?Женщина замерла, её руки дрожали в пыли.

— Покой? — прошептала она. — Ты называешь это покоем? Ты украл у меня сына! У меня ничего не осталось… ничего!

Вася медленно поднял пистолет, приставил к её лбу. Она не отшатнулась, только смотрела на него, и в её глазах была не мольба, а вызов.

— Тогда и меня, — сказала она. — Если это покой, дай его мне.

Вася не ответил. Выстрел разорвал тишину. Тело женщины осело, как сломанная кукла.

Виктор замер, парализованный. Его горло сжалось, слова застряли, как кость в горле.

— Ты… ублюдок, монстр! Зачем?— наконец вырвалось у него, и он бросился на Васю, не думая о дробовике, о боли в своём теле, о вирусе. Только ярость.Вася легко увернулся, подсёк, и Виктор рухнул на колени, задыхаясь. Вася навис над ним, его тень казалась огромной в свете горящих коконов.

— Монстр? — голос Васи был тихим, но в нём звучала буря. — Я дал им то, чего ты не смог дать, доктор. Покой. Они не будут корчиться, не будут превращаться в… что-то. А ты? Ты запер нас здесь. Ты сказал миру, что мы — угроза. Кто из нас монстр, а? Тот, кто стреляет и освобождает от боли, или тот, кто подписал приговор в муках десяти тысячам?

Виктор кашлял, кровь текла из прокушенной губы. Он смотрел на Васю, и в его голове кружились вопросы, на которые не было ответов.

— Ты не Бог, — выдавил он. — Кто дал тебе право решать?

Вася присел на корточки, его глаз был в десятке сантиметров от лица Виктора.

— А кто дал тебе право запереть нас? — отрезал он. — Ты думаешь, твой карантин — это спасение? Это клетка, доктор. Ты отнял у нас надежду, а я… я даю свободу. Быстро. Чисто.

—Так освободи себя, козёл. Вынеси свой кретинский мозг!

Вася встал, отряхнул робу.

— Я умею терпеть боль. Хватит философии. Идём к шахтам. Я хочу увидеть, кому платим жизнью.

*****

Туннель дышал сыростью, пылью и чем-то древним, нездешним. Боль била в каждом суставе Виктора. Мысль о пистолете Васи стала навязчивой, точно муха, бьющаяся о стекло. Он уже начинал завидовать застреленной женщине. Это же так просто. Вспышка....и боли больше нет.

Вася шёл впереди, луч фонаря на дробовике выхватывал стены, покрытые неестественно симметричными прожилками и вкраплениями странных окаменелостей.

— Уверен, тут что-то есть? — прохрипел Виктор.

— Ты ж у нас доктор, тебе виднее. Но если дрянь отсюда — надо найти гнездо или что у него там. Уничтожить перед концом. Чтобы если сюда после нас сунутся не расползлось по миру. Иначе за каким хреном мы все умерли?

Виктор вспомнил слова Лебедева. «Никто не придёт, Витя. Мир боится. Китай, Штаты — грозят войной при попытке проникнуть в город. Будет зачистка участка. Шахты нестабильны… Минералы, газы. Взрыв — риск цунами, землетрясений, токсичных туч. Ядерный удар исключён. Ищут "чистый" вариант. Может, термит…»

Они вышли в пещеру. Десятки коконов мерцали белёсой субстанцией в свете фонаря. Вася навёл дробовик.

— Сколько их тут .Сжечь бы… Бензина нет.

— Не подходи! Контакт смертелен!Один кокон дрогнул. Субстанция треснула.

Показалась рука — молодая, гладкая. Кокон разорвался. Женщина, лет двадцати, обнажённая, с идеальной кожей, двигалась плавно, точно во сне. Она молча поднялась и пошла в темноту туннеля.

— Натаха? — голос Васи дрогнул, как треснувший лёд.

Женщина не обернулась, продолжая уходить.

— Нет... не может быть... — Вася замер, его единственный глаз расширился от невероятного узнавания. Он резко повернулся к Виктору, лицо исказилось от смеси надежды и ужаса.

— Доктор! Это... это Натаха! Моя одноклассница! Но... как?! — его взгляд метнулся вслед удаляющейся фигуре, — ...нога! Ей в школе ногу по колено отняли! Гангрена! А сейчас... она идет! ЦЕЛАЯ! Что это?! Что за чертовщина?!

Виктор смотрел в темноту тоннеля, где скрылась женщина, сердце колотилось как бешеное. Он видел ее молодость, гладкую кожу, плавность движений... Здоровье, которого не могло быть в этом аду. Но слова Васи о восстановленной ноге ввергли его разум в хаос. Его научные парадигмы рушились. "Она... выглядит... здоровой... — прошептал он, больше самому себе, голос дрожал. — Исцеление? Регенерация? Но как..." — Он сглотнул ком в горле, пытаясь осмыслить невозможное.

— Вася... Это... Это не просто убийца. Похоже Оно... перестраивает. Исцеляет. — Даже слово "исцеляет" казалось ему теперь кощунственным и чужим.

Вася повернулся к нему, и его глаз был как чёрная дыра, поглощающая свет.

— Исцеляет? — он шагнул к Виктору, дробовик задрожал в его руках. — Ты же говорил что нельзя дать этому созреть ?! Я убивал их, доктор! Убивал бля, чтобы они не мучились! Маша… жена...она кричала так, что я до сих пор слышу её в голове,билась головой о стену,срывала ногти царапая пол. Лёшка… сын...он не понимал, что с ним, только выл, как щенок! Я дал им пулю, потому что ты сказал — конец! Мать свою, своими руками....Ты сказал — нет спасения! А теперь… что? Ошибся? Ты блядь, учёный, мать твою, ошибся?!

Виктор отпрянул, чувствуя, как стены пещеры сжимаются вокруг него. Боль в его теле пульсировала, но слова Васи резали глубже.

— Я не знал! — выкрикнул он, голос срывался. — Никто не знал! Коконы… их нельзя было вскрыть! Контакт — смерть! Мы боялись, Вася! Я боялся! Но теперь… смотри на неё! Она жива. Она… больше, чем была. Это не конец, это… трансформация. Твой глаз, он может регенерировать…

— Мой глаз? — Вася рванул повязку, обнажая пустую глазницу, окружённую шрамами.

— Да плевать мне на мой глаз! А Машу? А Лёшку? Я убивал их, доктор! Десятки! Я думал помогаю. Потому что поверил тебе! Ты отнял у них шанс… и у меня. Ты дал мне стать палачом!

Виктор поднял руки, словно защищаясь от слов, которые били, как пули.

— Мы можем переродиться, Вася! — его голос дрожал, но в нём загоралась надежда. — Это не смерть, это… новое начало. Боль, коконы — это цена. Мы станем чем-то большим. Забудем старое, забудем боль. Никто ничего не узнает, что ты их…

Вася смотрел на него, и в его взгляде была не просто ярость — там была пропасть, бездонная, как шахта.

— Забудем? — тихо сказал он, и в этом шёпоте было больше боли, чем в крике. — Ты хочешь забыть, доктор? А я помню. Помню, как Маша смотрела на меня, когда я нажимал на курок. Помню Лёшку, как он тянул ко мне руки. Я не хочу забывать. Я не хочу… быть чем-то другим. Я останусь человеком. Настоящим. Никто не узнает говоришь? Но....я то....знаю.

Он медленно поднёс пистолет к виску.

Виктор бросился к нему, но было поздно. Выстрел раскатился по пещере, эхо билось о стены, как сердце умирающего города. Тело Васи рухнуло, кровь впиталась в белёсую субстанцию, которая не приняла его — его выбор был окончательным.Виктор замер, глядя, как кровь смешивается с паутиной. Пустота в груди разрасталась. Он видел, как из других коконов выходили люди — молчаливые, с ясными глазами, уходили в туннель.

Боль сломила его достигнув наивысшей точки. Он рухнул на пол, завизжал. Из пор кожи полезли белёсые нити.

— Нет! Не сейчас! Сообщить!..

*****

Виктор очнулся. Тело было лёгким, сильным. Кожа — гладкой, он провел языком по зубам, все на месте.

Он лежал в пещере, окружённый светящейся паутиной, что словно стала частью его. Коконы раскрывались. Новые люди — молчаливые, с ясными, слишком спокойными глазами — уходили вглубь туннеля.

Виктор встал. Энергия вибрировала в клетках. Но пустота от поступка Васи и собственной вины осталась. Он посмотрел на тело одноглазого. Субстанция оплетала его, но не поглощала — его выбор был окончательным.

Он должен был сообщить! Мир должен знать — это не гибель, это… трансформация! Но его осознание себя как Виктора удивительным образом таяло, растворяясь,словно сахар в воде. Его тянуло в тоннель куда ранее ушла Наташа. Он направился туда.

Туннель пульсировал. Стены с узорами светились изнутри. Окаменелости горели мягким светом. Это был не просто туннель. Это был организм? Храм? Корабль?— Кто вы? — прошептал он.

Ответ пришёл чувством, образом: бесконечная спираль, звёздная пыль, существа света и камня.

Агент не был случайностью. Он был семенем. Пробуждением. Критерием — способность вынести боль перерождения.

Угольск стал полигоном. Виктор — его невольным пророком.

*****

Небо пылало — не от солнца. Кассетные зажигательные бомбы падали огненным дождём. Огненный шторм поглотил Угольск, выжигая его дотла, превращая в стекловидную пустошь. Мир за кордонами вздохнул с облегчением, решив, что угроза мертва.Они ошибались.

Глубоко под землёй, в сердце шахт, паутина жила. Они, сплетённые паутиной, тоже жили.

Виктор стоял в глубокой пещере. Рядом стояли другие. Перерождённые. Их глаза светились ровным, чужим светом. Они молчали, но Виктор чувствовал их. Его «Я» таяло, растворяясь в общем сознании. Воспоминания о Васе, о прошлом стали совсем далёкими, как чужие сны. Женщина-Наташа шагнула вперёд. Её походка была ровной — хромота исчезла, нога восстановилась на уровне тканей и кости. Голос её был мелодичен, но холоден.

— Мы есть. Мы первые.

Виктор вдруг понял что говорит эти же слова вместе с Наташей, со всеми.

Он посмотрел на свои безупречные руки. Его «Я» растворялось, становилось частью чего-то большего. Общего сознания этой странной общины. Он чувствовал шахту, паутину, что неуловимо переплетала их всех, других.

Чувствовал выжженную пустошь наверху и огромный, спящий мир за горами.

— Кто мы теперь? — спросил он, и его голос был не его, говорили всё, синхронно— он был частью хора, что звучал в его венах.

— Мы — семя, — ответил он сам себе вместе с хором. — этот мир был болен. Мы перестроим его. Как перестроили нас. Те, кто вынесут боль, станут нами. Остальные… — Пустота в груди, где когда-то жил страх, вина, человечность, заполнялась новым. Целью. Он шагнул к Наташе, к другим. Огонь наверху утихал. Пепел остывал.

Они ждали. Мир был полон материала для них.