Город яблок

Город яблок

Майор Садыков проснулся с тяжестью, давящей на виски, как будто всю ночь над его головой висел молот. Грудь сжимало гнетущее чувство, словно под кожей копошился невидимый червь тревоги. Уже несколько дней подряд его мучил один и тот же сон — пугающе реалистичный, как кадры из архивов холодной войны. Над Алматой вспухает ослепительный, чуждый свету гриб — ядерный взрыв, медленно, зловеще вздымающийся ввысь. И он, Садыков, стоит, вросший в землю, парализованный ужасом, зная, что через секунду всё — город, он сам, его прошлое и будущее — сметёт ударная волна. Ни крика, ни бегства, только обречённое ожидание конца.

Он резко сел на скрипучей кровати, провёл рукой по лицу, как будто мог стереть остатки сна. Трясущимися пальцами достал сигарету, чиркнул зажигалкой — и первый глоток дыма разогнал липкий страх в груди. Всё шло по привычному утреннему ритуалу: разминка, чайник крепкого чая — эти ритуалы держали его с курсантских лет, будто якорь в шторме.

В свои тридцать восемь Садыков должен был бы давно носить подполковничьи или даже полковничьи погоны, но старое взыскание — мелочь, допущенная в одной из первых операций, — стало его карьерной петлёй. Все его бывшие сокурсники из академии КНБ уже носили звёзды, один даже стал генералом. А он... Он продолжал носить свою майорскую форму с почти монашеским упорством, жил на зарплату, от которой отвернулась даже жена.

Сегодня был один из тех дней, которые он ненавидел. Дежурство по городу. В его смены выпадали самые дикие случаи, и негласное правило гласило: "Попалось в твою смену — разгребай сам. Передавать нельзя." Не повезло — терпи.

Особенно он презирал пятницы. В пятницы город будто сходил с ума. Он иногда сталкивался с полицейскими, которые жаловались на безумие ночи: пьяные дебоширы, рванувшие с цепи наркоманы, домашние тираны и случайные убийцы. Но всё это было для обычных копов. У Садыкова были другие кошмары.

Когда он выходил на дежурство, в городе просыпалось настоящее зло. Иногда — оборотни. Иногда — вурдалаки. Порой — мутировавшие подопытные, сбежавшие из засекреченных лабораторий. Он вызывал спецназ, координировал зачистки, обезвреживал угрозы, о которых никто не имел права знать. Ни репортёры. Ни даже другие силовики. Бывали дела, настолько тёмные, что Садыкову даже не приходило в голову упомянуть о них — даже себе вслух.

— Может, сегодня всё будет спокойно, — пробормотал он себе, облокотившись на подоконник с кружкой крепкого чая. — Ну что может случиться в пятницу в городе на два миллиона человек?

Он усмехнулся, но усмешка была пустой. Как стеклянная маска.

В этот момент раздался звонок — резкий, нетерпеливый. Он посмотрел на экран. Оператор. В семь утра. Это не к добру.

— Майор, — произнёс голос на том конце с едва заметным напряжением. — Сигнал поступил. Возможное радиоактивное заражение. Место — Каскелен. Карасайская ЦРБ. Вам ближе всех.

Садыков посмотрел на часы. Ровно семь. Он глубоко выдохнул, поставил кружку на подоконник и с отвращением потушил недокуренную сигарету.

— Прекрасное начало дня, — буркнул он, натягивая китель.
Пятница только начиналась.

Врач Карасайской центральной больницы, Мухтар Абенов, сидел над распечаткой анализов, будто над неразгаданной загадкой из учебника по судебной медицине. Ночь выдалась тяжёлой. Пациент, поступивший ближе к рассвету, вызвал у него не просто тревогу — настоящий внутренний холод.

У мужчины — казаха под пятьдесят — был целый букет симптомов: обильные кровотечения, неконтролируемая рвота, изнуряющая диарея. Он едва реагировал на внешние раздражители. Но больше всего Мухтара поразил цвет его кожи — не желтушный, не мертвенно-бледный, как часто бывает у тяжёлых больных, а… бронзово-загорелый. Такой ровный, насыщенный, глубокий загар, словно человек провёл неделю на пляже где-нибудь в Турции. Ни одного следа от одежды. Загар равномерно покрывал всё тело — даже бёдра и пах. Как будто он загорал нагишом. Или… подвергся облучению.

— Сіз қайда жұмыс істейсіз? — тихо, почти с мольбой, спросил Мухтар, наклонившись к лицу пациента.

Ответа не последовало. Мужчина открыл глаза, в них был страх, но язык не шевелился. Он не мог говорить. Ни документов, ни истории болезни. Ничего. Только сотовый, который медсёстры — пусть и с нарушением, но с благой целью — смогли разблокировать. Внутри оказался электронный документ. Звали его Ахмед Каиржан. Больше ничего. На банковском счету, куда девушки тоже заглянули, сиротливо лежали 10 тысяч тенге.

Последние поступления — от некоего ТОО «Сортировочная АРЕ 2000». Мухтар пробил название. Компания занималась утилизацией и сортировкой твёрдых бытовых отходов, находилась всего в нескольких километрах от больницы. Полигон.

Ахмеда доставили анонимно. Кто-то бросил его у входа, как мешок с мусором. Он сам, превозмогая боль, дошёл до приёмного покоя, и рухнул прямо посреди зала — в собственных рвотных массах, крови и испражнениях.

Мухтар за свою карьеру повидал всё: пробитые черепа, перевёрнутые машины, истекающих кровью подростков и матерей, умирающих от пыток. К нему, как к последней инстанции, везли безнадёжных со всей области. Фельдшеры скорой помощи нарушали протокол, лишь бы попасть на его смену: если был хоть призрачный шанс вытащить — это был шанс с Мухтаром.

Но сейчас он смотрел на то, чего не видел никогда. Ни в жизни, ни в фильмах, ни в книгах. Гугл и справочники выдавали один вердикт — острая лучевая болезнь. Этот человек где-то схлопотал смертельную дозу радиации.

Мухтар резко отстранился от койки и крикнул:

— Карлыгаш! — голос дрогнул, но был твёрдым. — Пациентке ешкімді жақындатпау. Сами близко не подходите.

Медсестра выглянула из-за ширмы. В её глазах уже читалось понимание — и страх.

Не теряя времени, Мухтар схватил трубку и набрал номер главврача. Сонный, хрипловатый голос ответил с раздражённым «не может быть», но когда услышал тон Мухтара — замолчал.

— Баке, это не шутка. У него все симптомы — и кожа, и кровь, и реакция. Как будто из Чернобыля прямиком. Думаю, это что-то с металлоломом. Может, проглотил что-то. Мы рядом с полигоном. Радиоактивный элемент мог остаться внутри него. Даже рядом стоять — риск.

На том конце повисла гнетущая тишина.

— Звони в контору.

Это значило — КНБ. Только они могли среагировать быстро. Только у них были нужные приборы.

Мухтар не стал спорить. Он знал, сколько часов могут потеряться в бюрократической волоките полиции. Он достал телефон и нашёл номер дежурной части Департамента Комитета нацбезопасности по Алматы.

— Дежурная Сагинтаева. — раздался в трубке уверенный женский голос.

— Салеметсіз бе. Карасайская ЦРБ. Пациент с симптомами острой формы лучевой болезни. Срочно нужен дозиметр. Счётчик Гейгера. Очень срочно.

На том конце повисла пауза. Мухтар буквально слышал, как женщина на другом конце лихорадочно перебирает в уме инструкции, прикидывает уровень угрозы.

— Ожидайте. Продиктуйте ваш сотовый и ФИО.

Степь простиралась до самого горизонта, словно бескрайнее море тускло-золотых трав под бледнеющим небом. Вечернее солнце только что скрылось за дальними холмами, и по небу разливался последний багряный свет, переходящий в глубокую синеву ночи. Юный охотник, пятнадцатилетний сакский юноша, крался меж высоких кочек и кустов джузгуна, стараясь идти против ветра. В его руках крепко сжат лук, за поясом позвякивал колчан со стрелами, украшенный резными фигурками зверей. Он выслеживал добычу с утра – раненую сайгу, ускользнувшую от его стрелы.

Сердце юного охотника стучало от напряжения и гордого предвкушения: если ему удастся в одиночку повалить сайгу, старейшины признают в нём молодого воина. Одет он был в короткий войлочный кафтан, подпоясанный плетёным ремнём, и мягкие сапоги из оленьей кожи. Тёплый малахай с оторочкой из лисьего меха защищал голову от вечерней прохлады степного ветра. На ремне покачивался нож в костяных ножнах — простое снаряжение кочевого охотника, чья жизнь течёт под открытым небом и вечным взглядом Тенгри, бога неба.

Когда последние лучи дня угасли, степь вокруг погрузилась в сумеречный полумрак. Таргын прильнул к земле, разглядев впереди тёмную фигуру – то была его подраненная сайга, застыла у высохшего русла реки, насторожив уши. Юноша замер, плавно вынул стрелу из колчана. Ещё миг – и добыча будет повержена. Он медленно поднял лук, натянул тетиву, прищурил глаза, целясь в сердце животного, едва различимого в последних отблесках дня...

Вдруг небо вспыхнуло странным светом. Сначала ему показалось, что это молния рассекла горизонт – но ни облаков, ни грома не было. Сияние разгоралось, заливая округу золотистым светом, будто второе солнце поднималось из земли. Сайга шарахнулась в сторону и умчалась прочь. Охотник застыл, забыв про стрелу. Сердце его сжалось от первобытного ужаса: в воздухе над руслом реки разверзся круглый разлом, сверкающий, словно зеркало, отражающее чужое небо.

Таргын никогда не видел ничего подобного. Он припал грудью к земле, чувствуя, как дрожат под ним травы. «Это духи или боги?.. Неужто небо открыло врата?» – промелькнуло в мыслях. От разлома исходил низкий гул, будто тысяча пчёл кружили сразу. Волосы на затылке мальчика встали дыбом. Ветер стих, всё замерло, и лишь сияние росло, приобретая мягкий бело-золотой оттенок.

Из светящегося портала проступили фигуры. Сначала – высокие тени, затем из золота и света словно соткались силуэты. Их было трое. Они ступили на землю степи плавно, будто плывя в воздухе. Ростом они превосходили любого человека – великаны в ослепительно сверкающих доспехах. Доспехи покрывали их тела с головы до ног и казались выкованными из чистого золота: пластины переливались, как солнечные блики на воде. Там, где должен быть лик, мерцал гладкий золотой шлем без прорезей, окружённый мягким ореолом света.

Юноша в страхе зажмурился, боясь взглянуть прямо на богов. Нутро его сжалось: легенды старейшин ожили наяву. В детстве он слышал истории у костра о Золотых Людях, прибывающих со звёзд. Но разве мог он думать, что станет свидетелем такого? Его руки ослабли, лук выпал на землю. Он слышал, как сайга скрылась, но теперь было не до добычи. Сердце то замирало, то билось как бешеное.

Осторожно приподняв голову, он взглянул на гостей. Три сияющие фигуры стояли среди степи, окружённые ореолом, озарявшим круг трав вокруг них, словно настал день. На доспехах поблёскивали таинственные узоры, значение которых юноша не мог постичь. Один из пришельцев держал в руке длинный посох, на конце которого пульсировал голубоватый огонёк.

Ни один из пришельцев не шевелился несколько мгновений. Они словно осматривали мрак степи сквозь гладкие шлемы. Таргын не чувствовал в их облике злобы или ярости – лишь величие и силу, исходившие от них, как жар от костра. У юноши подгибались колени; всё тело дрожало, но он не мог отвести глаз. Ему хотелось стать невидимым, и одновременно – впитать каждый миг этого чуда.

Вдруг центральная фигура – та, что стояла чуть впереди – повернула голову прямо туда, где прятался мальчик. Сердце Таргына оборвалось: его заметили. Существо сделало шаг вперёд. Трава под ногами великана едва колыхнулась. Казалось, даже земля замирает под шагами тех, кого послал сам Тенгри.

Мальчик рефлекторно попятился, но задел локтем сухую ветку. Тихий треск хвороста прозвучал громом в мёртвой тишине. Трое богов одновременно повернули головы к его укрытию. Таргын похолодел, чувствуя, как сердце подступает к горлу. Бежать было бессмысленно. Превозмогая страх, он медленно выбрался из своего укрытия, поднялся и вышел на открытое место, подняв ладони вверх в знак покорности. Горло перехватило от волнения, но он сделал шаг навстречу незваным гостям.

Сияющие фигуры ждали. Ближайший великан остановился шагах в десяти. Юноша не смел поднять глаз – свет от доспехов бил прямо в лицо. Он опустился на одно колено, склонив голову в глубоком почтении. В ушах стоял шум крови.

Наконец ближайший к нему великан заговорил: голос его был глубок и мелодичен, словно дальний звон металла вперемешку с шёпотом ветра. Незнакомые слова прозвучали на неизвестном языке, но странным образом мальчик почувствовал, как душу наполняет умиротворение – смысл речи словно достиг сердца, минуя уши. Второй из существ поднял ладонь, и оттуда скользнул мягкий луч света, коснувшийся юноши. Тёплое сияние пробежало по его телу, смывая остатки страха. Лидер троицы вновь произнёс несколько мерных фраз. Хотя Таргын не мог понять слов, он уловил невидимую нить смысла: боги старались его успокоить и передать свою волю.

Внезапно один из небожителей протянул руку и бережно коснулся ладонью головы юноши. Таргын застыл: сквозь тёплый мех шапки он ощутил, будто внутрь проникло живое пламя. Он вскрикнул от неожиданности, но боли не было – напротив, по телу разлились жар и восторг.

Он увидел чудесные картины: неведомые горы, над которыми сияли золотые чертоги; реки света текли по небесам; слышалось многоголосое пение ветров. Казалось, существа показывали ему свой мир – величественный, бескрайний, полный тайн. В этих видениях он чувствовал их присутствие и понимал, что его душа отныне вплетена в великий узор вселенной.

Когда видения растворились, юноша очнулся. Колени всё ещё упирались в сухую траву, а перед ним стояли три фигуры. Главный небожитель бережно убрал руку от его головы. Таргын судорожно выдохнул, и только теперь понял, что по щекам текут слёзы. Он опустил взгляд и увидел у себя на груди небольшой круглый амулет, которого прежде не было. Амулет висел на ремешке и излучал мягкое золотистое сияние, постепенно угасающее. Он был тёплым и гладким, покрытый загадочными узорами. Таргын не понимал, как вещица появилась, но ощутил её как дар небесных гостей.

Трое существ отступили назад. Хранитель посоха поднял его вертикально, и сияющий круг портала позади них вспыхнул ослепительным светом. Ветер снова взвился над травой. Главный из незнакомцев поднял руку, словно прощаясь. В ту же секунду в сознании юноши прозвучала чужая мысль: "Мы вернёмся". Затем сияние поглотило их фигуры, и они исчезли.

Через несколько ударов сердца всё стихло. Ночное небо вернулось с холодными звёздами, будто ничего и не было. Таргын лежал ничком, не помня, как повалился на землю. Он сел и оглядел пустую степь. На месте портала лишь чуть опалённые верхушки трав. От загадочных гостей не осталось ничего — кроме амулета на груди да неизгладимого следа в душе.

Юноша почувствовал, что переступил грань между явью и легендой. Ещё утром он был просто мальчишкой, гнавшимся за сайгаком, а теперь его душа горела, словно факел, зажжённый богами. Он – первый из людей, кто приветствовал Аннунаков, небесных пришельцев. Они выбрали его, и страх уступил место благоговению и тихой решимости.

Наконец Таргын поднялся на ноги. Амулет на груди едва заметно теплился, словно уголёк из очага Табити – богини священного огня. Неужто сами древние боги степи явились в новом обличье, чтобы указать путь? Он не знал, как расскажет племени о случившемся – поверят ли взрослые тому, кто едва стал мужчиной? Но амулет будет говорить за него: подарок небес. Стоило коснуться его, и в груди снова откликался тот зов – служить проводником между мирами.

Ночь вокруг была тиха. Лишь вдалеке одинокий волк наконец осмелился завыть на луну. Таргын поднял голову к звёздам. Млечный Путь раскинулся над ним серебристой дорогой – и среди бесчисленных звёзд юноше чудилось, будто три сияют особенно ярко, складываясь в знак солнца с лучами. Он слабо улыбнулся. Его ждёт долгий путь познания и служения. Медленно, но твёрдо он направился к стоянке своего рода за далёким холмом. Сегодня он не принесёт добычи, но принесёт нечто большее – новую легенду, веру и тайну, что будут жить в сердцах людей веками.

Так в степи появился первый Жрец Аннунаков, избранный связующим звеном между миром смертных и миром богов, и судьба его отныне сплелась с судьбой всех людей под звёздным небом Города Яблок.

08:00

Удивительно, но всего через два часа, несмотря на пробки и пятничный бардак на дорогах, на крыльцо больницы прибыли двое. Один — в штатском, с усталым взглядом и спокойной уверенностью, свойственной тем, кто привык к грязной работе. Второй — в форме, капитан, с серебристыми погонами и кожаным планшетом под мышкой. Без суеты, по-деловому.

— Саламалейкум. Вы звонили? — кивнул майор, представляясь.

Но продолжить не успел: щелчки дозиметра, вытащенного капитаном, привлекли всеобщее внимание. Устройство, едва зашедшее в приёмный покой, ожило — частые сухие щелчки, как капли дождя по металлу, усиливались возле палаты. Капитан и майор переглянулись. Без слов стало ясно — это оно.

— Что с ним произошло? — спросил майор Садыков, глядя врачу прямо в глаза.

Мухтар не отвёл взгляда, не замешкался.

— Скорее всего, крал металл. Радиоактивный кусок попал в тело. Вы помните случай в Курчатове, когда потеряли одну боеголовку? Или деталь от неё?

Садыков прищурился. Он знал, что врач не станет нести чушь. Мухтар был из тех, кого Садыков уважал по-настоящему — немногословный, профессиональный, с крепким внутренним стержнем. Таких редко встретишь в этой системе.

— Какой прогноз? — спросил Садыков. — Сколько он схлопотал?

— Внешне — не меньше пяти зивертов. Вероятно, смертельная доза. Его клетки уже не делятся. Единственный шанс — Центр трансплантации крови. Нужна срочная транспортировка. Без вас не обойдёмся.

— Действуйте. Я подключу своих.

Садыков вышел из здания. На улице уже чувствовалась летняя духота, пыль висела в воздухе, как напоминание о мусорке рядом. Капитан ждал его в машине, что-то ковыряя в планшете.

— Я поеду на полигон. Ты — в управление. Рапорт напиши, диспетчерам передай: пусть шлют всех свободных. И вызови военных. Нужна химзащита, счётчики. Думаю, надо выходить на уровень генерал-лейтенанта.

12:00

Смрад полигона ударил в нос даже сквозь маску. Казалось, он прилипал к коже. Майор стоял на вершине мусорного холма и смотрел вниз, как в ад. Там, среди мусора, копошились люди — сотрудники, как муравьи на гниющей груше. Свалка жила своей жизнью: скрипели машины, падали пакеты, и над всем этим — пульсирующий страх.

Садыкову уже позвонили из Астаны. Кто-то сверху, с холодным голосом и предупреждением о последствиях. Рапорт должен быть к вечеру. Иначе — выговор. Или хуже.

Химзащита доставалась не всем. Кто-то надел её поверх футболки, расстегнул, чтобы не свариться. Щелчки счётчиков были редки. Пока. Но площадь полигона обещала, что искать будут долго.

И вдруг — выкрик.

— Есть! Сигнал!

Сотрудники мгновенно сбежались. Гейгер срывался с катушки. Очистили участок за минуту.

16:00

Садыков присел у куска металла. Он блестел, словно недавно отполированный, но на его поверхности были следы обугливания. Чернота, как пепел после возгорания. Похоже на фюзеляж самолёта. Или что-то ещё — военное. Он сфотографировал фрагмент. Отправил в техотдел. Там всё ещё работал Михалыч — седой как зола ветеран, прошедший через КГБ и не сломавшийся.

Ответ не заставил себя ждать.

— Саке, — сразу перешёл к делу Михаил Михайлович, — это специзделие. Завод Кирова. Гони половину группы туда, остальные пусть продолжают копать. Там может быть не один кусок. Я тебя встречу на проходной. По телефону — не могу.

Садыков повесил трубку. Сердце сжалось.

“Завод… Специзделие… Господи, почему не вояки этим занимаются?”

18:00

Завод. Бывшая гордость, теперь — тень былого. Седые токари с очками толщиной с пивное стекло пили чай в тени развалившихся станков. На металле ещё виднелась надпись «Сделано в ГДР». Где-то в углу — станок с клеймом рейха. История в металле.

Михалыч встретил его и без лишних слов повёл через лабиринт. Где-то в глубине завода — старая дверь, массивная, будто с подлодки.

— Дальше не могу. Нужен допуск.

Садыков достал счётчик, включил в режим высокоэнергетического излучения. Прибор завыл.

— Вот оно. След идёт туда.

След — рассыпавшаяся пыль, возможно, ядерного содержания — тянулся к складу.

— Частники. Вскроем. Я вызову группу.

— А я пойду потолкую со стариками.

21:00

Режимный объект. Потенциальная кража. Участники — неизвестны. Мотив — возможно, обычная жадность, закончившаяся катастрофой.

Автобус с сотрудниками въехал на территорию.

— Капитан, вскройте склад. Остальные — по территории. Включить все счётчики.

Через час вернулся Михалыч. Протянул листок с номером.

— Ваш пациент таскал технику. С ним было двое. Ездили на "Газели". Вот номер.

Садыков записал. Взял трубку. Передал ориентировку.

Ехал в управление, ощущая, как тело дрожит от усталости. С шести утра — ни глотка воды. У обочины купил минералку. Сделал глоток — и замер.

Луна сияла над горами. Белые пики светились, как в сказке. В голове начали рождаться строчки рапорта, но всё прервал яркий, ослепительный свет.

Он поднял голову. Над горами — ядерный гриб.

И это был не сон.

Ослепительная вспышка рассекла небо. Через несколько секунд до города докатилась ударная волна.

Майор Садыков проснулся с тяжёлой головой. Опять. Как будто его череп сдавливали чугунными тисками. В груди — знакомое тягостное чувство, липкое и глухое, как страх, застрявший между рёбрами.

Сон снова явился к нему: над Алматы распускается огненный гриб — ослепительный, беззвучный, как в кинохрониках. Он стоит, беспомощный, будто прибитый к земле. Через секунду ударная волна сметёт всё, и жить ему останется ровно три… две…

Сигарета в дрожащих пальцах, глоток крепкого чая. Ритуалы. Но что-то не так. Он моргнул. Стоп. Это уже было.

Садыков замер. Всё вокруг — до мелочей — совпадало. Как под копирку. Телефон зазвонил, словно по сценарию.

— Майор, сигнал поступил. Возможно, радиоактивное заражение. Каскелен, Карасайская ЦРБ.

Он посмотрел на часы — 7:00. Стена реальности дрогнула. Дата — 28.06. Вчера была та же. Всё та же. Дежавю ударило в висок, как пуля.

— Бред какой-то… — пробормотал он, но подчинился.

Он поехал в Каскелен, как будто его вёл невидимый сценарист.

Туда же подъехал капитан Каскыр — фигура в фуражке, которая съезжала ему на глаза. Имя его грозное, но сам — хилый и уставший от жизни. В руках — массивный дозиметр, гудящий чем-то нездешним.

— Мынау не? — спросил Садыков по инерции. Он уже знал ответ.

— Не знаю, в штабе дали. Сказали измерить.

— Ты иди, померяй у пациента. Сам не подходи.

— А ты? — капитан удивился.

Но Садыков уже уходил, строча сообщение в техотдел. Он выиграл себе пару часов, пока те копались. К 11 утра он уже стоял у проходной завода имени Кирова с начальником техслужбы — Михалычем, который и в прежней жизни вел его теми же коридорами, к тем же дверям.

Ритуал повторялся. Только в этот раз Садыков шёл вперёд, зная, куда. Он чувствовал, что времени почти нет.

На проходной — дежурный.

— Бейсенбаев слушает.

— Майор Садыков, ДКНБ по Алматы. Нам нужна поддержка внутренних войск. Срочно.

Садыков двигался быстро. Завёл службы, разослал наряды, оформил бумаги, как заведённый. Всё шло в ускоренном темпе, как если бы он уже проживал не свой день, а свою память о нём.

Цеха завода казались знакомыми до боли. Михалыч вёл его сквозь пыль и станки, некоторые с клеймом «Сделано в ГДР», другие — с фашистскими орлами. История, затерянная в металле.

Они дошли до ангара. Садыков сам открыл дверь. Дежавю щекотало затылок.

У входа курили рабочие. Он подошёл к худому парню в очках.

— Саламалейкум, брат. Кто тут арендует склад?

— Тут много кто был. Но я знаю Ахмета.

— Каиржан?

— Не знаю фамилию. Он отговаривал меня ходить к ребятам… Они звали Коран читать.

Майор спросил про ключи. Арман, студент-практикант, вынул их из-под камня.

Внутри было всё как в прошлый раз. Склад — лабиринт, пыль, воздух с привкусом металла. Михалыч прошептал:

— Руки в карманы. Не дыши глубоко. Пыль может убить.

В центре — тот самый стол. На нём — обшивка. Та самая. И книга — самиздат, арабская вязь, чёрно-белая. Садыков сделал фото, скинул востоковедам. Пока ждал ответ, нашёл доверенность на Газель. Номер — 482–03 PPM. Передал в штаб.

Арабисты перезвонили.

— Это шифр. Частично читается как тафсир. Мы нашли фразу — "уничтожение города яблок".

Садыков вздрогнул. Это Алматы.

Газель засекли. Она поднималась в сторону Медео. Садыков выбежал из склада, не закрыв за собой дверь. Через час грузовик взяли в «коробочку». Трое внутри открыли огонь. Началась перестрелка.

Садыков стоял, тяжело дыша, рядом с машиной на Макатаева. 16:30.

И вдруг — яркий свет. Он обернулся. Это было не сном.

Ядерный гриб в дневном небе был пугающе реальным. Он больше не спал. Он не был в петле времени. Он был в самом её центре.

Через секунду город накрыла ударная волна.

Садыков проснулся с тяжёлой, каменной головой. Всё как прежде. Давление в груди. Сердце будто забылось во сне и теперь билось с опозданием, раскачиваясь, как маятник в шторм.

Опять этот сон. Опять гриб. Опять Алмата превращается в молчаливый ад, в точку на карте, где исчезают миллионы.

Он сел на кровати, зажёг сигарету. Первый глоток дыма резанул по горлу — как всегда. Он уже знал: дальше пойдут привычные утренние ритуалы. Разминка. Чай.
Стоп. Это уже было. Опять.

Он резко затушил сигарету. Руки дрожали. Он понял — снова в том же дне. Но на этот раз он помнил всё. Каждую деталь. Каждый звук. Время. Гриб. Газель.

Словно включился другой процессор в мозгу. Он схватил ручку, лист бумаги. Нужно просчитать. Влияю ли я? Или просто повторяю?

Телефон зазвонил — Садыков не взял. Больше не важно, что скажет оператор. Это не поможет.

Он знал, что в Каскелене уже умирает человек. На свалке валяется смертоносный кусок. И сейчас, прямо в эту минуту, в одном из промышленных цехов бородачи грузят в «Газель» ядерную боеголовку.

«21:33. 16:33. Всё повторяется. Но я здесь. Значит, всё ещё можно изменить.»

В голове шумели мысли. Пот градом катился по вискам. Он впервые в жизни опоздал на работу. В дверь постучали — бойцы, проверяющие его. Он не ответил. Только думал.

Нельзя привлекать МВД. Как только они вмешиваются — всё рвётся быстрее. Он вспомнил номер газели. Записал. Вышел из дома. Через полчаса был уже в управлении.

Заявка на оперативные действия — готова. Он указал фейковый номер дела. Никто даже не успел опомниться. Он играл на тонкой грани — между служебным долгом и внутренним отчаянием.

К 14:00 у него был актуальный маршрут Газели:

Он посмотрел на карту. Если сейчас выехать, можно перехватить. Газель должна быть на Талгарском тракте.

Он влетел в свой старенький «мерседес» и вжал педаль в пол. Пробки сжимали город как тиски. Жара выжигала воздух. Пот капал на руль.

14:50. Время ещё есть.

Полчаса — сплошной нерв: манёвры, мигающий дальний, гудки, обочина, встречка. Машины шарахались. Он не был просто водителем — он был последней надеждой.

И наконец — впереди мелькнул знакомый силуэт. Белая Газель. Потёртая. Тент порван. Усталая. Но внутри — смерть.

Он пристроился сзади. Замигал фарами. Газель замедлилась. В зеркале — две пары глаз. Чужих. Яростных. Нелюдских. Он почувствовал, как по спине пробежал холодок.

Они не мигали. Не дышали. Только смотрели.

Что-то закричали. Лица исказились. Рты раскрылись в беззвучном крике. И тут — темнота.

Садыков прошёл через проходную, не задерживаясь. Махнул корочкой — охранник кивнул. Он молился, чтобы вахтёр не был в сговоре. Подошёл к складу, достал из-под камня ключ, вошёл и аккуратно вернул его на место.

Склад встретил прохладой и тьмой. Майор, прячась в тени, двинулся в глубину. Он знал путь. Но внутри было иначе.

Вчера здесь лежала одна книга. Сейчас — целая библиотека. Он подошёл к столу. Взял первую попавшуюся.
Бейгель, Стаников — “Устройство селезащиты города”. Алма-Ата, 1983.
Внизу: “Медеу — высокогорная селезащитная плотина”.

Книга была исписана заметками, маркером, карандашом. Кто-то изучал её не для сдачи экзамена, а чтобы что-то разрушить.

Садыков открыл другие книги. Некоторые — на казахском, некоторые на арабском. Проповеди, толкования, теологические изыскания. Повторялись фразы о “городе яблок”, “Эдеме”, “сокрытом зле”. Постоянный мотив: Алматы как грех, который нужно смыть.”

Он листал страницы, когда щелчок замка прервал его.

Он быстро отступил в тень, за пределы солнечного круга, падающего с потолка. Свет выхватывал пыль, и она будто замирала, как в замедленной плёнке.

— Каиржан! Сіз кеше есікті жабуды ұмытып кетіпсіз! — громко сказал молодой голос.

Затем:
— Әкел, выгоняйте погрузчик. Надо разгрузить изделие в центр. Не трогайте центральную часть. Держите за края.

Садыков затаился. Голос... знакомый. Это же Арман.
Тот самый студент с очками, с «невинной» практикой. И тогда в нём всё срослось.

Арман и был организатором. Умный, образованный, харизматичный. А Ахмет Каиржан — всего лишь пешка, простой работяга, не знавший, что тащит смерть.

Руки у Садыкова тряслись. Он достал телефон. Открыл заготовку сообщения:

“Баке. Срочно вызывай "Арыстан" на завод им. Кирова. Под мою ответственность. Если Раке будет спрашивать — я отвечаю. Вот номер моего личного дела и номер взвода в учебке — только ты их знаешь. Координаты склада прилагаю. Я внутри. Их четверо. Вооружены. Похоже на теракт. Религиозный экстремизм.”

Он скинул геолокацию. Баке — не подведёт. Он из старой школы, умел действовать без приказа.

По его расчётам, через полтора часа “Арыстан” будет тут. Дроны. Периметр. Тепловизоры.

Но самое главное — не дать им нажать кнопку.

Он глубоко вдохнул. Подозреваемые были в десяти метрах. Между ним и ними — всего лишь коробки, баулы, книги, и время.

Садыков прислонился к холодной стене и закрыл глаза. Всё зависело от следующего часа.

И от того, сможет ли он перехитрить будущий взрыв.

Проснулся я на рассвете — солнце лишь начинало облизывать вершины гор мягким, тёплым светом. Шкура подо мной ещё хранила тепло ночного огня, впитав в себя запах дыма и зверя. За стенами шатра уже шуршали шаги, перекликались слуги. Сегодня — день солнца. И всё должно быть безупречно.

Я потянулся, открыл глаза — и сразу вспомнил. Снова придётся надевать этот золотой доспех. Он тяжёл, он жарок, он вечен.

Вышел в утреннюю степь — ветер встретил меня запахом пепла и мокрой травы. Старейшины уже ждали. Кивали. Пора.
Народ смотрел на меня, будто я спустился с неба — символ, полубог, миф. Но внутри… я всё тот же мальчишка, который хочет схватить лук, уйти в лес и забыть, как надо стоять прямо и говорить, как вождь.

Я вошёл обратно в шатёр. Пора готовиться. Накинул на плечи броню — не просто украшение, а знамение. Доверие рода. Шёпот предков. Броня эта — мой дар, моя ноша, и мой договор с иными. Благодаря ей я живу три столетия, не старея, не забывая.

Сегодня снова разверзнется разлом, и выйдут Аннунаки. Они приходят раз в десять лет, приносят дары. Их дары — чудесны. А взамен мы отдаём руду, что добывают неодушевлённые люди — безмолвные создания, что остались у нас от их первой встречи.

В шатёр вошёл Спаргам — мой праправнук, старейшина, согбенный и седой.

— Жрец… пора. Самруғ готов к отлёту.

Я кивнул. Мы вышли из лагеря, и позади нас начали складываться шатры — чётко, как по велению невидимой руки. Я с группой слуг поднялся на летающую птицу, оставленную Аннунаками в прошлый цикл. Та, как и мой доспех, пылала ровным, беззвучным золотым светом.

Мы летели над степью, мимо холмов, сквозь резкий ветер. Под крылом осталась жилая земля, и впереди возникло ущелье, заросшее вековыми соснами и елями. Это было священное место — никто не имел права охотиться здесь.

В центре стояла каменная плита, будто вросшая в землю. Вокруг неё — дикие яблони. На плите — горящее древо из золота, каждый плод на нём светился, будто пульсировал светом и жизнью.

Когда я ступил на плиту, она зарычала, загудела — откликнулась, как всегда.
Я был ключом.
Плита чувствовала меня, и каждый мой шаг оставлял след — светящийся отпечаток босой ноги.

Вдали, на каменном уступе, раздался рёв. И в тени показался Гал-Мушенну.

Это не был зверь. Это было предупреждение богов.
Он был змеем с телом, покрытым трескающейся глиной. Три лица — старика, младенца и воина — смотрели в разные стороны. Его глаза светились небесным синим. Он всегда выходил в день солнца, лишь ко мне проявляя терпимость. Все остальные — даже случайные путники — были для него добычей. Он не убивал из злобы. Он выполнял волю.

Я стоял на плите. Мои люди — у птицы. Гал-Мушенну — на вершине. И всё вокруг — замерло.

Поверхность камня разошлась, как раскалённая ткань. Изнутри полыхнул свет — разлом открылся.

Из золотого огня начали выходить Аннунаки. Похожи на людей, но чище, строже, тяжелее. Они несли в себе знание и свет. Их костюмы горели, как мой. Мы были связаны. Я — их сосуд. Они — мой источник.

Следом из разлома вышли неодушевлённые — безликие тени, несущие дары: ящики, сферы, артефакты.
Моя свита пала на колени.

Я стоял. Один. В центре древа.
Мой доспех сиял ярче солнца.
И я знал: ещё одна эпоха начинается.
А я — всё тот же мальчик, которому нельзя уйти в лес.

Садыков крался в темноте, стараясь не издавать ни звука. Сквозь нависшие балки, между коробками и мешками он пробирался к центру склада, где, как он знал, скрывалась причина всех повторяющихся катастроф.

Там, освещённая мягким золотистым светом, лежала торпеда. Рядом с ней, колдуя над панелью с какими-то инопланетными символами, стоял Арман — тот самый очкарик-стажёр, вчерашний шёпот в тени, теперь — сосредоточенный жрец. Его руки двигались с точностью и уверенностью, которых не могло быть у простого студента.

Остальные участники, безмолвные, полулежали на матрасах, залипая в экранах своих телефонов. Мир искажался: грань между обыденным и священным трещала.

Садыков вышел из тени, подняв руки.

— Арман… послушай. Давай поговорим.

Тот не оторвался от торпеды, но голос его прозвучал ясно:

— Я ждал тебя, Жрец.

Он поднялся с колен, неспешно, как будто выполнял ритуал. Сдёрнул с себя худи. Под ним — броня. Золотая, живая, она запылала мягким светом, как у Аннунаков. Свет вырвался наружу и на мгновение озарил весь ангар.

Люди с матрасов вскочили, в оцепенении глядя на Армана.

— Арман, мынау не?! — выкрикнул один из них, указывая на сияющую броню.

Арман даже не посмотрел на него. Он просто махнул рукой.

Взрыв.
Голова того парня разлетелась, как переспевший гранат. Обугленные куски мяса отлетели к стене.

Второй в панике метнулся к выходу, но даже не добежал до двери — захлебнулся в собственной крови, рухнув как кукла.

Садыков замер. Мозг отчаянно пытался понять, что происходит. Арман повернулся к нему, и с выражением почти детской обиды на лице задал вопрос:

— Ты помнишь, кто ты? И зачем ты здесь?

— Что ты делаешь?.. Кто ты вообще? — голос майора дрожал, но он не отступал.

Арман вздохнул. Раздосадованно топнул ногой. Броня на его теле вспыхнула, словно приняв решение за него. Золотые линии на ней засияли ярче, складываясь в незнакомые символы.

— Значит, матрица памяти ещё не активирована. Придётся помочь.

Он шагнул вперёд. Свет вокруг него вспыхнул, обволакивая всё складское пространство. Мир погас.

Садыков провалился.

Он не падал. Он тонул. Сквозь свет, сквозь шум, сквозь звёзды и пески веков.

Я скакал на лошади позади каравана. Над нами, почти бесшумно, парили гружёные птицы — летающие создания из металла, оставленные Аннунаками. Они не хлопали крыльями, а скользили, не касаясь земли, не нарушая тишины. Каждая несла по два огромных ящика, наполненных редкими металлами, которые мы добывали из жил под горами.

Обычно я не сопровождал такие рейды. Это было делом воинов и техников, не Жреца. Но сегодня что-то тянуло меня в путь.

Со мной был один из Аннунаков — Аран. Он плыл на собственной птице рядом, в воздухе. Его фигура, закованная в светящуюся броню, отбрасывала странную, мягкую тень.

Я не упустил возможности задать вопрос, который мучил меня с детства:

— Зачем вам столько металлов, Аран?

Он молча посмотрел вдаль — туда, где небо начинало выгибаться в арку горизонта. Затем ответил спокойно, почти не думая:

— Твоя планета удивительно богата и удобно расположена. То, что на ней возникла разумная жизнь — приятный бонус. Это упрощает разработку.

Некоторые слова были мне непонятны. Я переспросил. Он объяснил — коротко, чуждо, непонятно. Я не стал переспрашивать. Только запомнил и обдумывал потом долгими вечерами у костра.

— Почему ваши искусственные люди не говорят с нами? — спросил я. — Мне бы хотелось, чтобы они учили нас.

— Вы научитесь всему сами. Мы пытались однажды ускорить развитие цивилизаций. Это привело к коллапсу. Иногда знания раньше времени — яд.

Я помолчал. Потом решился:

— Откуда вы пришли?

Аран кивнул, будто этого вопроса ждал:

— Мы познали силу, подобную той, что создала Вселенную. И теперь можем путешествовать сквозь миры, через так называемые “порталы”.
Он сделал паузу.
— Твой портал называется Город Яблок. Ты — ключ к нему. Ты — гарант. Память плоти, отпечаток ДНК. Осколок эпохи, когда каждое открытие могло быть смертельным. Милая традиция — вписывать код доступа в душу живого.

Я многое не понял. Но одно понял точно: я им зачем-то нужен. И не просто нужен — я необходим.

— Что мне делать, если вы не вернётесь через десять лет?

— Ждать. Гравитационная война — явление цикличное. Она приходит каждые десять зим по вашему счёту. Но мы…
Он посмотрел в небо. Там, в вышине, висел материнский корабль — как раскалённая капля янтаря на облаке.
— …мы можем добраться до вас и за пять тысяч зим. Даже без портала.

Я сглотнул. Пять тысяч зим. Я пытался представить себе их, пересчитывая жизнь за жизнью. Ветви моего рода, уходящие в бесконечность.

— Что будет, если я исчезну?

— Гал-Мушенну позаботится. Или он. Или другой, как ты.

— А что случилось с прошлым Жрецом?

Аран отвернулся.

— Были другие. В других местах. Неважно. Мы сдвинули портал. Теперь он здесь. Теперь — ты.

Одна из птиц накренилась. Груз сорвался. Металл ударил землю, как молния, раздавив нескольких искусственных. В небе затрещало. Аран резко свернул вниз, к месту аварии. Его броня вспыхнула тревожным красным.

Я остался стоять, глядя, как он исчезает среди искр и пыли. До отбытия он больше не вернулся ко мне.

Я остался один.
Жрец Города Яблок.
Ключ. Символ.
И просто человек.

Садыков очнулся в темноте. Голову сжимало, во рту — сухо, будто пил пепел. Он пошарил по карманам — ни сигарет, ни телефона. Пусто. Только его собственное тело, тяжёлое, как после лихорадки.

Под ногами покачивалась металлическая платформа — кузов Газели, которая тряслась, поднимаясь по склону. Машина ехала вверх с ощутимым наклоном. В горы. Рядом, тщательно закреплённая тросами, лежала торпеда — как древний саркофаг, и в ней хранилось нечто, что не должно было попасть в этот мир.

Машина остановилась. Крышка кузова откинулась. На фоне неба показалась фигура в сером бесформенном худи.

— Пойдём. — негромко сказал Арман.

Они выбрались наружу. Ветер хлестнул по лицу. Под ногами — селезащитная плотина, широкая, с выщербленными краями. Внизу, вдали, Алматы шумел своей жизнью — машины, свет, обыденность. Город ничего не знал. И не должен был узнать.

— Зачем… дамба? — хрипло спросил Садыков.

— Это место не узнать, но именно здесь находится Портал. — ответил Арман, спокойно, как будто обсуждал погоду.
— Мы не были тут пять тысяч лет. Мне пришлось лететь… по-старому. В анабиозе. От ближайшего уцелевшего прохода.

Садыков взглянул на него. Тот смотрел в сторону горизонта, ветер развевал капюшон. Из-под худи вспыхнул золотой свет — едва заметный, но властный.

— Что случилось? Почему вы не вернулись через 10 лет, как обещали?

Арман промолчал. Потом сказал:

— Была война. Все связи потеряны. Вселенная — хрупкая штука. Да и до вашего портала был другой. Его также не удалось спасти. Жреца до тебя звали Гилгамеш.

Он отвернулся, как будто стыдился.

— ДНК твоего потомка — ключ к открытию Портала. Так были созданы эти ворота. И мы обнаружили твой генетический след. Мой корабль сейчас на орбите. Он каждый раз перегружает реальность, когда ты умираешь. Чтобы дать ещё один шанс.

Садыков ошарашено замер.

— Ты хочешь сказать, это всё…? Все петли... —

— Да. Петля — защита. Петля — шанс. В этом ты даже лучше, чем предыдущий Жрец. Ты — упёртый. — Арман усмехнулся.

Садыков посмотрел на торпеду. Потом — на плотину. Ни сигнала, ни связи. Внизу — два миллиона человек.

— Ты хочешь взорвать дамбу. Открыть доступ к Порталу под ней. — медленно проговорил майор. — А торпеда — твой ключ?

Арман кивнул.

— Да. У меня не было оружия. Я искал способ на земле. Ваша цивилизация… весьма изобретательна. Но, увы, критическое мышление всё ещё отстаёт. — он произнёс это без злобы. Почти с жалостью.

— Там, внизу, два миллиона человек, Арман. Ты знаешь, что сделает ядерный взрыв с ними?!

— Жертвы будут минимальны. — Арман смотрел прямо, спокойно. — Андроиды восстановят разрушенное. Излечат пострадавших. Это необходимо. Портал должен быть открыт.

Он сделал шаг к краю плотины. Свет от его тела становился всё ярче.

— Город Яблок — так мы называем ваш узел. Один из древнейших. Ты — его Жрец. Его Код. Его Печать.

Садыков почувствовал, как в груди — не гнев, не страх. Выбор.