Господин учитель II. Французский полтергейст

Анекдота про ёжика с изолентой Диль, конечно, не знала. Вообще, она, как нейросеть, разработанная в этом и ни в каком другом мире, знала практически всё, но — в рамках этого мира. Само собой разумеется, что понятие изолетны ей не было известно. Нет — по крайней мере, в широком использовании — электричества — нет и изолетны, зачем огород городить. Так что смотрел я на Диль с грустью человека, который знает подходящую к случаю шутку, но не может рассказать, поскольку ему точно известно, что собеседнику недоступен контекст.

Будь это утро или день, будь я не настолько вымотанным физически и эмоционально, я бы, конечно, сообразил заменить изоленту, например, на гвозди. Разница-то невелика. Но — увы, имеем, что имеем. Шутка умерла, давайте почтим её минутой молчания. А пока я молча беру у Диль книгу. Книга тяжела, а я слаб. И потому падаю на кровать, кожаный переплёт шлёпается мне на колени. Смотрю на Диль, на книгу. Название стёрто с переплёта, металлические уголки тронуты ржавчиной. Открываю титульный лист, читаю: «Магия Ананке. Первый этап освоения».

Тут, наверное, и минута прошла.

— Ты где это достала?

— Там…

— Где «там», Диль? Ты понимаешь, какая это лютая запрещёнка?

— Ну так наложи на неё иллюзию.

— Иллюзию! Если за ней придут — то уж не Порфирий Петрович, храни его Господь. А такие люди, которые сквозь любые иллюзии пробиться сумеют. Поэтому я хочу знать все обстоятельства того, как к тебе попала эта книга.

Диль переминалась с ноги на ногу. Ей этот разговор не нравился, она совершенно точно рассчитывала на иное. На похвалу как минимум. А может, думала, что я до потолка запрыгаю от счастья.

— Есть одна башня, неподалёку от Парижа. Там жил старый маг-отшельник. Мы с ним подружились и много разговаривали. Он рассказывал, что книгу эту вывез из Российской Империи ещё его дед, рискуя жизнью. А сегодня отшельник умер, и я забрала у него книгу. Он был не против, я спрашивала.

— До или после того, как он умер?

— После, конечно. До — это было бы неприлично.

Ужас просто, каким мощным инструментом в лице Диль я обладаю. Атомная бомба просто, в мирном эквиваленте. Впрочем, на врагах я её не испытывал. Нет у меня врагов, мирный я человек.

— И как давно ты с этим магом познакомилась?

— Пару недель назад.

— Много разговаривали?

— Да, он был весьма словоохотлив.

— А что ты ему конкретно рассказывала?

— Не обижай меня так, хозяин, я не столь глупа. Я ему сказала только очевидные вещи: что я — фамильяр, и что у меня есть хозяин. То, что я фамильяр, ему и без того было ясно, а фамильяров без хозяев не бывает.

— Но то, что твой хозяин — маг Ананке, ты ему сообщила?

— Нет. Про книгу он мне сам рассказал, в числе прочего. А когда я догнала его дух после смерти, я всего лишь попросила разрешения забрать книгу, не сказала, для чего.

Я выдохнул.

— Извини, Диль. Ты — большая-большая молодец.

— Хочешь, я запомню для тебя эту книгу, и мы её уничтожим?

Я подумал несколько секунд, глядя на опасный фолиант, потом кивнул, протянул подарок обратно Диль.

— Сделай одолжение. Так мне будет спокойнее. Спасибо тебе.

— Я всегда рада служить моему хозяину. — Диль сунула книгу подмышку. — Спать будешь?

— Угу.

— Можно я, когда закончу с книгой, буду спать с тобой?

— Смотря в каком смысле.

— В сонном… — Диль зевнула. — А больше свободных кроватей нет. Я думала пойти к Татьяне, но у неё уже спит какая-то магическая девочка.

— Да, приходи, конечно. Я думал, тебе не нужно спать. Но если так — сообразим потом ещё одно койко-место.

— Это не нужно, я редко спать буду.

Меня уже тоже вырубало, поэтому я не стал разбираться в тонкостях фамильярного устройства. Лёг и уснул. Слышал, как шелестят в темноте страницы — Диль читала даже без света. Как она ко мне пришла и приходила ли — даже не почувствовал. Когда утром проснулся, не было ни Диль, ни книги. Зато пахло дымом, все кричали и носились.

***

— Как это по-немецки говорится — Wunderkind! — возмущался Фёдор Игнатьевич.

Дело происходило в столовой, подальше от открытых источников огня. День был пасмурным, свет едва сочился сквозь открытые окна, и помещение казалось мрачным, хоть готику с призраками снимай.

Даринка сидела на стуле, насупившись и сложив руки на груди. Танька в ночной рубашке, с ошалевшим взглядом и всклокоченными волосами, прислонилась плечом к стене. Когда я вошёл, повернулась и сказала:

— Саша, ну это же ужас какой-то! Она едва гостиную не сожгла.

— Я не хотела!

Как выяснилось, гиперактивная Дарина выспалась ни свет ни заря, встала, не нашла у Таньки в комнате ничего интересного и пошла к камину. Для неё, внезапно научившейся играть с огнём, камин был приблизительным аналогом планшета для ребёнка моего мира. Одна фигня: огонь не горел. И спичек не было — Дармидонт их, как всегда, прятал, сообразно своей непростой логике.

Но Дарина видела цель и не видела преград. Она забила камин дровами под завязку, напыжила все свои дитячьи силы, и огонёк появился. Не успела она порадоваться достижению, как пламя вспыхнуло уже не на шутку. Вырвалось из камина, лизнуло дрова в дровнице, которую Даринка подтащила ближе, чтобы не бегать туда-сюда. В общем, пока девчонка сообразила, что игра уже не игра, было поздно. Ещё минуту она пыталась совладать с кризисом своими силами. Не преуспела, занялись уже половицы. Тогда она завизжала и помчалась, куда глаза глядят, звать на помощь.

Проснулись все, я — последним. Спасла ситуацию, однако, Диль. Когда Танька ворвалась в задымлённую гостиную, Диль уже дотушивала остатки пожара, поливая пламя водой из графина. Распахнули окна. Пришёл Фёдор Игнатьевич. Ну а потом подтянулся и я.

— Дарина, ты становишься неоригинальной. Третий поджог за неполный месяц! Есть ведь и другие стихии. Почему не потоп? Что не так с землетрясением? Ты загоняешь себя в узкие рамки, ребёнок, я беспокоюсь за тебя. Когда ты станешь взрослой, общество закуёт тебя в эти рамки и так, но пока у тебя есть юность — экспериментируй!

— Я — не хотела!

— И надо говорить не «я не хотела», а «когда я пришла, всё уже так и было».

— Саша, ну вот чему ты ребёнка учишь?

— Жизни, Татьяна, жизни.

— В жизни нужно уметь признавать свои ошибки!

— Разумеется, нужно. Вот, например, ты не надела тапки. Что это, как не ошибка?

— Сашка!

— Вот обуяет Сашку первобытная страсть, противиться коей ты не найдёшь в себе ни силы, ни желания — что мы потом Серебрякову врать будем? А он мне стал дорог, между прочим, мы с ним имеем в некотором роде дружеские отношения. Решила встать между мной и Вадимом Игоревичем? Не бывать этому, так и знай! Мы не позволим.

— Да фр на тебя, в конце-то концов! — вспылила Танька и унеслась.

— Я живу в сумасшедшем доме! — Фёдор Игнатьевич схватился за голову и упал на стул. — Если бы мой дорогой батюшка хотя бы краем глаза увидел, краем уха услышал, что творится в моём доме… Как хорошо, что он прибрался гораздо раньше, мир его праху, покой его душе… А виновен кто? Я же сам и виновен во всём…

— Убили батюшку ради наследства? — ужаснулся я.

— Александр Николаевич, да что это вы такое говорите! Какое там наследство? Слёзы одни. Я говорю о той ситуации, в которой живу сейчас. Если бы я не потакал дочери изначально…

— Давайте мы эту тему сейчас развивать не будем только.

Фёдор Игнатьевич покосился на притихшую Даринку, которая смекнула, что у взрослых какой-то опасный раздрай, и притворялась мебелью.

— Нужно что-то делать. — Я присел на один из свободных стульев. — Перво-наперво — родителей известить. Как это делается?

— Что делается?

— Ну… Как говорят «послать туда-то» — вот это.

— Ах, это… Ну, верно, извозчика отправить с запиской.

— А если он эту записку за углом выкинет?

— Так посулить ещё денег, коли ответ привезёт.

— Дарин, папа с мамой читать и писать умеют?

— Папа умеет, он вечно какие-то бумажки пишет с цифрами — говорит, дела ведёт.

Фёдор Игнатьевич одобрительно кивнул и встал.

— Я напишу записку.

— Погодите. Записка запиской, а с дитём-то чего делать? Этот, как вы изволили выразиться, Wunderkind представляет собой серьёзную опасность и для себя, и для всех окружающих.

— Вижу, вообразите! Необходимо действовать в соответствии с традициями. Провести инициацию. В таком возрасте, конечно, поздновато, но не будем забывать о прецедентах… — Фёдор Игнатьевич посмотрел на меня.

— А чем нам это поможет?

— Выйдемте.

Вышли. Фёдор Игнатьевич провёл меня в свой кабинет, сел за стол.

— Не хотел при девочке, она уж очень увлечена своими способностями. Инициация, видите ли, как раз и замыкает некий магический контур внутри человека. Магу необходимо вызреть. Его энергетическая система должна окрепнуть. Если девочка будет вот так творить чудеса направо и налево — она себя истощит за год, а то и раньше. В лучшем случае просто утратит способности, а в худшем — может и распрощаться с жизнью. Именно поэтому маги носят детей на инициацию младенцами. А в период, как это называется, пубертата контур размыкается сам, и маг готов к обучению. Да и какой-никакой разум появляется, чтобы управлять даром.

— Вот оно как… А мне тогда чего там накрутили на инициации?

— А с вами, Александр Николаевич, ничего не ясно. У вас всё не как у людей.

— Стараюсь-с.

— Полагаю, в вашем случае контур не трогали, только определили вид магии. В любом случае, имеем, что имеем. Нужно уже этой ночью отвести девочку к Хранительнице. Обо всём этом напишу, пусть её мать приедет сюда…

— Не надо.

— Отчего же?

— Ну, вы кому письмо-то напишете? Не магам-аристократам же. Там люди простые, из поднявшихся крестьян. На них за последние недели и так свалилось столько всего, тут ещё какие-то непонятные магические схемы… А ну как заподозрят, что обманываем, отобрать хотим билет в высшее общество. Начудят чего…

— Хм. Вы говорите разумные вещи.

— Бывают у меня такие приступы. Как ни борюсь — не могу изжить в себе.

— Что же тогда писать?

— Пишите: «Ваша дочь у нас. Если хотите увидеть её снова…» Вы серьёзно, что ли, пишете? Сомните и выбросите, мой приступ счастливо миновал. Пишите иное: «Здравствуйте. Пишет вам Фёдор Игнатьевич Соровский, родственник небезызвестного вам Александра Николаевича. Спешу успокоить: с вашей дочерью Дариной всё хорошо. В качестве доказательства прилагаю к сему её мизинчик».

— Александр Николаевич!

— Проверка критического мышления, не расслабляться! Пишите дальше…

— Дальше я лучше без вас напишу. Освободите кабинет! Постойте, задержитесь. Есть ещё одна весть, не знаю, как вы к ней отнесётесь. Местное отделение министерства образования изучило мои отчёты и вчера поступила рекомендация увеличить нагрузку до шести часов в неделю, с соответствующей прибавкой жалованья. Насколько я понял, за рубежом уже есть какие-то впечатляющие результаты в новой дисциплине. Заинтересованы в том, чтобы не отставать. Опять же, там исследования ведутся в закрытом режиме, на крохотной группе испытуемых, а у нас, вот, уж тридцать человек единовременно проходят подготовку.

Говорил Фёдор Игнатьевич вещи весьма ободрительные, но делал это таким унылым тоном, что мне захотелось плакать от тоски.

— Ну, рекомендуют — значит, увеличим, — вздохнул я. — Мне бы ещё шезлонг.

— Прошу прощения?

— В кабинет. Я там, видите ли, имею возможность либо сидеть, либо лежать. Первое не даёт нужного расслабления, а второе слишком, если можно так выразиться, казуально. Хотелось бы временами занимать среднее положение.

— Вы имеете в виду пляжный шезлонг?

— Полагаю, да. Только с надлежащим матрасом или иным каким умягчением.

— Посмотрю, что можно сделать.

— Весьма обяжете, Фёдор Игнатьевич!

— «На заре ты её не буди, на заре она сладко так спит; утро дышит у ней на груди…»

— Эт-то ещё что такое? — подскочил Фёдор Игнатьевич.

— Это мой будильник. Спасибо, Диль. Когда я не сплю, будить меня не обязательно.

— Да, хозяин.

— И эта песня мне не нравится тоже, она ставит под сомнение мою мужественность, вне всякого сомнения, выдающуюся. Найди что-нибудь боевитое, однако без излишнего эмоционального надрыва, чтобы я просыпался в надлежащем состоянии духа.

— Буду искать, хозяин.

— Свободна!

— В сумасшедшем доме. Я живу в сумасшедшем доме…

***

Записку родителям Дарины я отправил лично. Сам нашёл извозчика, сам всё растолковал и, сунув монету, велел вернуться за добавкой в магическую академию. Там, в академии, предупредил Бориса Карловича и зашёл в библиотеку сдать книжки. Встретил уже знакомую помощницу библиотекаря.

— А вы всё одна?

— Увы, одна.

— Что же ваш непосредственный начальник?

— Он вышел, но получил немедленно штраф и выговор от Фёдора Игнатьевича. После чего, придя в скверное расположение духа, запил вновь.

— Да что ж такое! Почему же никто не следит? Что вы тут одна надрываетесь? Ревизию-то пережили?

— Хвала всем богам, сколько их ни было выдумано человеческим родом — да. Теперь у меня временами есть даже возможность попить чаю.

— Я и вижу, поздоровее выглядеть стали. Не иначе как целебные свойства чая. Но в целом — бардак. Ладно, я это дело на особый контроль возьму. Потерпите немного — перевернётся и на вашей улице обоз с пряниками.

На перемене перед своим занятием я изловчился выловить в кулуарах Стёпу Аляльева и сделал ему внушение.

— Почему? — спросил тот несколько невпопад.

— Потому что так поступить было бы правильно, господин Аляльев.

— А почему я?

— Вы же не станете отрицать, что некоторым образом мне обязаны?

— Разумеется, но…

— Считайте, что это — ответная услуга, которой я от вас прошу.

— Нет, Александр Николаевич, это с вашей стороны некрасиво.

— Прошу прощения?

— Вы ведь не для себя просите. Вы как бы подчёркиваете своё благородство, преуменьшая моё.

— Хм…

— Я исполню вашу просьбу, но я отказываюсь полагать, что после этого мы в расчёте. Я по-прежнему ваш должник, Александр Николаевич.

— Договорились.

После истории с деревом Стёпа всё-таки сильно переменился, хотя раньше я и не знал его особо. Но перемены отмечали все его однокурсники.

Вторую жертву я завербовал уже на своём предмете. Поздоровавшись с ребятами, сел за стол и тяжело вздохнул. Выдержал паузу, чтобы тягость ощутили все. Тогда я медленно и с чувством рассказал о страданиях, коим подвержена несчастная помощница библиотекаря. Я был столь убедителен, что Боря Муратов не выдержал и вскочил.

— Дозвольте помочь несчастной девушке!

— Дозволяю. Скажете, что от меня. Со своей стороны поставлю вам дополнительный балл. Только не сейчас! Сейчас у вас занятие. На переменах и после занятий.

Таким образом у помощницы библиотекаря появилось двое помощников. Временных, разумеется. Но я ведь только начал. В голове у меня уже строились планы.

— Итак-с, приступим. Что ещё нужно знать о мельчайших частицах. Имеющиеся источники, как мы успели выяснить, говорят нам о трёх степенях этих частиц. Нас интересуют мельчайшие частицы первого типа, работаем мы только с ними и их ни в коем случае не пытаемся разделить.

Этого не было в переписанной мною диссертации. Раздел по технике безопасности я дописал в курс самостоятельно, чисто на всякий случай. А когда в обед Борис Карлович принёс мне ответ родителей Дарины, я понял, что как в воду глядел.

Я бы сразу обратился к письму, потому что газеты меня мало интересовали. В честь чего Борис Карлович решил меня заспамить, изначально даже не понял. Но на передовой краем глаза увидел заинтересовавший меня рисунок. И развернул газету.

Заголовок гласил: «Британские спецслужбы пытались скрыть трагедию почти целый месяц!» Под заголовком талантливый газетный рисовальщик изобразил разбегающихся в панике людей, а над ними зыбких очертаний гигантский гриб, шляпкой уходящий в небо.

От автора