ГОСТ для нечисти

День не задался с самого утра. Сначала похмельный снабженец Семёныч привез не тот цемент, потом у крановщика случился приступ экзистенциального кризиса прямо с десятитонной плитой на крюке. А теперь вот это.

Степаныч, прораб с тридцатилетним стажем и лицом, выдубленным ветрами всех строек от Мытищ до Магадана, смотрел на серое, унылое небо, которое, казалось, вот-вот плюнет на его бригаду затяжным октябрьским дождем.

— …и вот я ей говорю, — вещал Витёк, молодой электрик с неуемной жаждой жизни и чужих жен, — ты, Светик, конечно, женщина-огонь, но фазу-то от нуля отличать надо! А она…

— Витёк, заткнись, — беззлобно буркнул Михалыч, приземистый сварщик, похожий на оживший кусок арматуры. Сосредоточенно поковыряв электродом в зубах, он медитировал после тяжелого шва.

— Да я к тому, что техника безопасности и в любви важна! — не унимался Витёк. — Заземляться надо вовремя!

Степаныч тяжело вздохнул. Его бригада. Один раздолбай, один молчун себе на уме, и он сам, как памятник здравому смыслу посреди этого хаоса. Взгляд прораба упал на монолитную плиту, которую крановщик все-таки соизволил опустить на временные опоры. Плита была древняя, откопанная при рытье котлована. Археологи визжали от восторга, называли ее «уникальным артефактом дохристианской эпохи», а Степаныч видел в ней только полтора куба дрянного бетона с какими-то дурацкими царапинами.

— Степаныч, так мы ее стропим или как? — спросил Михалыч, наконец выплюнув остатки электрода. — Она какая-то… неправильная.

«И правда, неправильная», — подумал прораб, постукивая по плите костяшками пальцев. — «Царапины эти… не похожи на обычные трещины. Словно чертеж какой-то… или схема».

— Вся наша жизнь неправильная, Михалыч, — философски заметил он вслух. — Велели перетащить — перетащим. На ней, говорят, руны какие-то. Силу дают.

— Ага, силу ипотеку платить, — хмыкнул Витёк, доставая из кармана робы моток синей изоленты. — Я вчера такой руной кран в ванной чинил. Держалась, зараза, до первого включения воды.

Именно в этот момент мир решил, что с него хватит.

Сначала странно загудел старый кран, будто подавился собственной совестью. Потом одна из временных опор под плитой издала звук, похожий на хруст сломанной надежды, и подломилась. Полуторакубовый «артефакт» с дурацкими царапинами медленно, почти с достоинством, начал заваливаться прямо на строителей.

— ЛОЖИСЬ! — заорал Степаныч, реагируя на инстинктах, отточенных десятилетиями падающих кирпичей и прочих производственных сюрпризов.

Они рухнули на грязную глину, инстинктивно прикрыв головы руками. Три белые каски на фоне серой стройки.

Мир на мгновение замер.

Грохота не было.

Вместо него по ушам ударила оглушительная, вязкая тишина. Затем — странный, низкий гул, будто кто-то включил гигантский трансформатор, сделанный из чистого горя. Царапины на плите вспыхнули нестерпимо-синим светом, точь-в-точь как изолента Витька.

«Каска все-таки не спасла...» — была последняя связная мысль Степаныча.

А потом синий свет сожрал серый октябрьский день, стройплощадку, матерящегося крановщика и даже далекий шум МКАДа.

И наступила тишина. Абсолютная. Такая, какой не бывает даже между тостами на юбилее у тещи.

На грязной глине остались лежать только три пустые каски, сиротливо поблескивая под накрапывающим дождем. А полуторакубовый артефакт бесследно исчез, утащив с собой, видимо, и бригаду, и остатки сметы. Семёныч-снабженец потом будет долго доказывать, что он тут ни при чем.