Говорит Квавар

Зак, ты спишь? Я ведь не вижу твоих глаз за зеркальным стеклом. Нет-нет, молчи, даже если не уснул. Не отвечай. Говорить вредно, и не только тебе. Лучше дышать ровно и медленно. Глубокие протяжные вдохи и выдохи. Словно всё время спишь. К тому же, может быть, это и к лучшему. К лучшему, если ты не услышишь, что я несу. Но не говорить я уже не могу, поэтому буду делать это шёпотом. Пока не усну.

Знаешь, я часто вспоминаю Марс. В последнее время он стал мне дороже Земли. И это немудрено, Зак. Ведь там мы и познакомились, там я обрёл лучшего друга. Интересная штука жизнь. Кто-то находит друга ещё в детстве, кто-то — в студенчестве или в армии. На этом и заканчивается молодость, дальше уже никто тебе ближе не будет. А я нашёл тебя в ссылке. Вот где ещё остались настоящие люди. Кажется, будто весь цвет человечества отправляют именно туда все эти гладкие, смазанные жиром клопы, стоящие у руля на Земле. Помнишь Ихю? Ихиля. Он ведь, в отличие от нас, даже под «Южным Крестом» не ходил. Просто умный, но не подходящий. То есть — потому и не подходящий. Припаяли ему бог знает что, не отдал чести кому-то, как тот парень, немец, чёрт его, Лэндмессер, кажется. Вот с кем никогда нельзя было соскучиться. Высыпаться нам не давал после отбоя, сукин сын. То анекдоты травит, то о музыке судачит, а то вдруг вспомнит о Муции Сцеволе. Это чтобы мне интересны были гаммы или Древний Рим? Да ни в жисть не поверил бы. Но ведь слушал, чёрт возьми. Весь барак слушал, до того вкусно. Светлая голова, а здоровье никудышное. Тощий весь, а сквозь ухо спираль лампочки видно. Не Марс его убивал, как думали некоторые. Мы с тобой его ближе знали. Он умирать с рождения начал. Словно во всей Системе не было для него подходящей почвы и приятного воздуха. Не человек, а получше. И всё равно мог бы протянуть гораздо дольше и стать вторым для тебя и меня. Третьим для нас. Ведь товарищей должно быть трое. А они так не считали. Вот и отправили в колодец вместе с двумя прочими, которые им как заноза были. Водички добывать, значит. В глубокую, двести метров, могилу под мёрзлым песком. С позволения капрала, ты ведь помнишь эту грязную желтозубую скотину. Не обвал это был, а подрыв, тут уж ни у кого сомнений не возникло. А он даже бровью не повёл, всяко, мол, случается, и затребовал у командования новую партию. Сволочь. Ну убьёшь, допустим. А бежать-то всё равно некуда. Триллиарды километров пустоты, а где жить можно, там везде тебя кокарда поджидает.

Третья неделя. Просто не представляешь, как я устал. Хотя вроде и делать особо нечего, только и делов, что отправлять одно и то же, как попугай. Кажется, я вообще скоро разучусь произносить что-либо, кроме этих двух слов: говорит Квавар, говорит Квавар… Я бы хотел сделать запись и поставить сигнал на автомат, но пока не знаю, как это сделать. Я даже не знаю, идёт ли наш сигнал и попадает ли Марс в его узкий конус. Мне бы пригодились твои руки, Зак, знал бы ты, как много мы смогли бы сделать с твоими руками! И с твоей головой. Но тебе нельзя напрягаться. Тебе лучше лежать. Тебе лучше изо всех сил притвориться мёртвым — но только не умирать! Обмани этот мёрзлый шар, прикинься его частью, куском метанового льда. И — выживи.

Надеюсь, ты не сильно обижаешься на то, что я поместил тебя в скафандр. Так нужно, ведь у нас нет кислородной камеры, а тебе нужен кислород, чтобы рана затянулась. У нас есть установка для разложения оксидов, но здесь она бесполезна. И потому я дышу обеднённым воздухом — воздухом, которым словно бы кто-то уже не раз подышал. Лишь бы ты поправился, Зак. Может, поэтому мне всё время хочется спать. Может, поэтому я так устал и постоянно разбит. Но ты поправишься, и мы вернёмся на Землю… Нет, Земля — это вонючая склочная задница, где все ненавидят друг друга. Рассадник паразитов. На Луне одни лишь шишки, а я не хочу жить с ними по соседству. Они и сами не дадут. Марс мог бы быть раем, если бы не стал полуказармой-полутюрьмой. Как и везде. Как и всегда. Как ломали и топтали, так и будут впредь. Они всё испохабили. Везде у них получается не Австралия, а Сахалин. Да плевать. Выбраться хоть куда-нибудь, а там видно будет. Только бы не остаться здесь.

Когда я впервые услышал это название, то подумал: шутка, что ли. Я вообще о поясе Койпера всегда понаслышке знал. Ну Плутон там, ну Эрида, это у всех на слуху, тут хочешь не хочешь, а пронюхаешь. Из каждого динамика: Э-э-эрис, старая шлюха, нам бы пол-литра и присутствие духа… Знать не знал, что там есть ещё что-то покрупнее Цереры. Как обычно, увекочевили вымерший народ и бога, в которого больше некому верить. Лягушачья планетка, схохмил ты, и тот, лысенький в белом халате, улыбнулся. И погоны, сидящие рядом, тоже. Но совсем не так, как добродушный профессор. Совсем не так. Но что взять с научной лысины? В его тёплой лаборатории можно преспокойненько ставить опыты в резиновых перчатках с палец толщиной и под горячий кофе размышлять о далёком холоде. Если и понять разумом, то не понять сердцем. Я его не виню, они все такие. А не будь такими, может, и не придумали бы ничего. Совесть бы не позволила. Да ведь на него только и надежда сейчас. Больше никому мы с тобой не нужны, Зак. Всем прочим плевать. Впрочем, и ему нужны не экспонаты, а результаты. Я уже заранее решил: натащу с три короба, дескать, нашли, но ни за какие коврижки данных не пошлю, пускай сначала возвращают.

Значит, цифры. Более тринадцати месяцев. Около шести часов. Тысяча с лишним километров. Сотые доли «же». И минус двести тридцать. Ну хорошо-хорошо, разберёмся. Но что вы там забыли-то, док? А, понятно. Органику ищем, нобелевку хотим. На Европе провалилось, Энцелад дулю показал, Тритон вообще рассмеялся вам в лицо: сломайте четыре бура и получите в рыло фонтан аммиака. Нет, нам же надо продолжить, конечно. Пошарить дальше, там, где ещё холоднее и солнце не светит. Ищем до талого, пусть таять уже нечему, всё чин чинарём.

А потом показывают нам это корыто.

Ты расхохотался: на педальном приводе, что ли? А ведь зря, Зак. Лучше бы сдержался. Может, вырази мы претензии помягче да посерьёзнее, нам бы что получше дали. Ведь был же выбор, ведь ангар был не пустой. Но ты видел лицо полковника, Зак. Могу поспорить, что за кулисой тайком от дока он сказал: дайте им этот. Или вон тот, ещё дырявее. Мы ж не знаем, мы не можем быть уверены. Они все там под копирку, только внутренности у всех проржавели по-разному.

Нет, а вообще неплохо получилось. Я бы и сейчас, наверное, не отказался. Первый отпуск, почитай, лет за пятнадцать. Да какой! Лети себе и только докладывай каждый час по пять минут одну и ту же чушь, которую сам еле понимаешь. Будто вахтёр на маяке. Не человек, а просто механизм для чрезвычайных ситуаций, где автоматика не справится. В конце концов, она и не справилась. Никто бы не справился.

Помню, как пересекли орбиту Урана, так оба в мерехлюндию потихоньку впадать начали. Как Ихя говорил, когда ему тридцать три стукнуло: половина пути позади, как ни крути. Хотя его половиной оказалась четверть. Сразу мысли какие-то тревожные, и чернота эта в стекле достала, и солнышко с козявку, да и не посмотришь толком — в спину дует. Вроде и делом скоро займёмся, а так привыкли к размеренному ритму, что уже прерывать неохота. В лом ноги на лёд ставить, ревматизмы тревожить.

Шесть секунд, как я потом выяснил. Шесть секунд мы себя воображали крутыми астронавтами, пока держались на ледовой корке. Хлопнули друг друга по плечу — может, это и дало резонанс? Прикваварились — и зашкварились. Чёрт знает какую тучу лет назад там кипяточек был, да потом остыл и ушёл к ядру поближе. А снаружи-то не скажешь. Чуем: скрежет какой-то нездоровый, будто в желудке у кита бурчит. Потом как дало крену на нос, я-то зацепиться успел, а ты на щиток с размаху. Всегда ты меня убеждал, что ты невезучий. Ну а потом и корму прогнуло, корка вдребезги, и ухнуло всё к чёртовой бабушке на адово днище. Вот тебе и сотые доли «же». Вот тебе и рычаг без набалдашника в печень…

Извини, Зак. Надеюсь ты всё-таки уже спишь. Спокойной тебе ночи.

***

Утро вечера мудрёнее. Кости ломит, во рту будто бомж ночевал. А ты, Зак… ты снова распух как шарик! Понятия не имею, каким таким макаром рана в животе способствует метеоризму. Ты ведь и не ешь почти, я в тебя соки трубками насилу вгоняю. Ничего-ничего, стесняться тут некого. Но и выпускать здесь это нельзя, иначе до скончания дней не избавимся. Ты ведь знаешь, фильтры на ладан дышат.

Давай-ка поднимемся, дружище. Пора на моцион. Вот так, одной рукой. Я тут себя ощущаю силачом, хотя, перенеси меня на Землю, наверное, на карачки бы упал. Погоди, постой тут у стенки, пока я натяну скафандр.

Ш-ш-шлюзовая камера. Наверное, ты стонешь, Зак, и хочешь вернуться в кровать, но вакуум не даёт мне тебя услышать. Потерпи, дружище, обещаю, это продлится недолго.

На улице зга згою. Впрочем, если постоять немного, да ещё после тёмного отсека, то понимаешь, что от звёзд тоже есть какое-никакое освещение. Даже здесь, на дне ямы. Солнце ещё не скоро выйдет, да и света даст не больше, чем Луна, но и этого нам достаточно. Словно весну ждёшь. Осторожно, ступаем очень медленно, а то потеряем друг друга. Надо было привязаться. Держи меня за руку, вот так. Поворачиваю колпачок у тебя на бедре. Присмотревшись, вижу как в невидимой струе дрожат звёзды. Ну ты и проказник, Зак.

О, гляди. Собачка наша снова прибежала. Серое, еле заметное пятнышко в пустоте. Вейвот. А красивое у него название, согласись? Вей-вот. Не то что у родителя. Я тут вот что подумал: у нас есть своя планета и своя луна. Мини-система. Представь себе только. И всё в нашем полном распоряжении. Может, нам создать здесь Город Солнца? Как тебе идея, Зак? Говорят, в будущем здесь станет теплее. Через какие-то миллиарды лет, хе-хе. Ничего, адаптируемся. Человек такая сволочь, что ко всему привыкнет, дай только время. Орбита круговая, больших перепадов не будет. День по восемнадцать часов, а работать много не надо. Да и зачем вкалывать на такой маленькой планетке? Тут парочка людей управится, каждому по полушарию, за несколько прыжков все свои земли обойдёшь, вечером встретились, покурили да поболтали. А с утра подрезал веточки в саду и сиди себе день-деньской…

Дрожь. Вспышка белого огня. Меня подбрасывает вверх. Успеваю шоркнуть перчаткой по обшивке, замедлить взлёт.

Какого…

Кувыркаюсь, барахтаюсь, как жук на спине. Звёзды проносятся перед глазами длинными белыми линиями. Медленно снижаюсь. Края ямы снова выше головы. Наконец, приземляюсь, встаю на ноги и оглядываюсь.

Зак? Где ты, Зак?

Включаю фонарь и вожу лучом света по сторонам. Темно, слипшееся ледяное крошево вокруг.

Зак! Нет, не говори только, что тебя унесло. Не может этого быть. Мы же не на астероиде. Не оставляй меня, Зак. Я не вернусь без тебя. Я ничего не умею, ни с чем не справлюсь. Да я тут один и дня не проживу, ты же знаешь…

Оказывается, тебя отшвырнуло за корабль. Ты лежишь ничком, а рядом в луче фонаря поблёскивают осколки тёмного стекла. И из шлема твоего вытекает, пенясь и туманясь, жёлтая вязкая жидкость.

Зак… Зак…

***

Знаешь, автоматику настроить так и не удалось, зато я придумал кое-что, чтобы не отходить от тебя надолго. Тупо вырвал аппарат связи из панели и провёл провода в спальный отсек. На это моих знаний хватило. Теперь, если поступит сообщение, мы его сразу услышим. Неплохо, да?

Припасов у нас достаточно, хотя их вроде выделили в обрез, только на туда-обратно. Ну, значит, по крайней мере год можно не беспокоиться. С кислородом тоже нормально: тебе больше, мне меньше, в итоге норма. Нет-нет, только не убеждай меня снова, что ты невезучий. Это обычное дело, Зак. Вот и доказательство, что это лишь карликовая планета. Орбиту себе не расчистила. Лишь в толк не возьму, как стекло оказалось таким хрупким. Думал, что осколок помог, но метеорит упал в десяти метрах от нас. Я нашёл его, Зак. Точнее, маленькую воронку во льду, сам он, похоже, испарился целиком. Ну а что тебя стошнило, так в этом тоже ничего зазорного. Это всё из-за раны.

Помню, как-то Ихя рассказывал нам об эскадрильи, приземлившейся в Гренландии из-за нехватки топлива. Людей спасли, а самолёты бросили. А через пятьдесят лет опомнились и пришли. Так оказалось, что машины погрузились в лёд на сотню метров. И никто до сих пор толком объяснить не может — не то ледник на них наполз, не то слои льда вовсе не вёсны отсчитывают, а оттепели, не то вообще они своим весом весь этот лёд пробуравили, ну как грузик на проволочке в школьном опыте. Я это всё к чему? Когда я заносил тебя в шлюз, то обратил внимание, что с прошлого выхода, в пятницу, основания опор ушли в лёд ещё на пару сантиметров. Их почти не видно уже, мы будто на паучьих лапках стоим. Странная штука при такой гравитации. Может, это и к лучшему? Может, так нам не придётся и за бур браться. Проникнем в океан своим ходом и дадим профессору ответ, хе-хе. А может быть, под слоем льда у этого бога тёплое сердце, вот он и хочет нас обнять да приголубить…

Я одолжил тебе свой шлем, Зак. Ты уж береги его. Он последний. А теперь давай спать, трудный был денёк.

Но сначала последний на сегодня сеанс.

Лежу на подушке в темноте. В наушниках лишь шум помех. Это ничего. Тишина хуже. Нажимаю кнопку на аппарате и гну стебелёк микрофона, поднося его ближе к губам. Мой шёпот будет идти шесть часов. Хочется верить, что профессор ещё жив, хотя в последнюю встречу он и жаловался, что пыльные бури вызывают у него кровохарканье, а в полёте, когда гравиманёвр у Юпитера делали, его на связи сменила ассистентка. Может быть, это мы их не слышим, а они нас — превосходно. Может быть, к нам уже летит отряд спасения. Всё что угодно. Нельзя отчаиваться, Зак, тем более, что выход прост и другого нет. Всего-то и делов, что повторять:

Говорит Квавар, говорит Квавар…