Граница между нами

Каменный пол под щекой был мокрым от крови и пота. Нил лежал, свернувшись калачиком, стараясь не шевелиться — каждое движение отзывалось тупой болью в ребрах, в животе, в разбитом лице. Воздух в камере загустел, пропитался сыростью, запахом ржавого металла и беспомощности. Где-то за стеной капала вода, монотонно, будто отсчитывая секунды времени, которого здесь не существовало.

Тени на стенах шевелились, как живые, сливаясь в очертания чужих лиц — тех, кто был здесь до него. Шепот, липкий и невнятный, полз из щелей в камне: о сломанных костях, о криках, о судьбах, запертых за толстыми дверями и растоптанных в прах. Иногда казалось, будто кто-то дышит у самого уха — коротко, прерывисто, как зверь, притаившийся в темноте. Но когда Нил поворачивал голову, там не было никого. Только влажный камень да чернота, вязкая, как смола.

Сквозь решетку под потолком пробивался тусклый свет, не похожий на солнце, будто искусственный, желтый и больной. Он падал пятнами на пол, где копошились тараканы, хитиновые спины поблескивали, словно капли масла на рабочем столе в прошлом.

Нил пытался вспомнить, сколько дней прошло с момента, как его схватили. Три? Пять? Может, уже десять? Имперские шавки его достали. Теперь он понимал, как сильно ошибался.

Нил скривил губы в подобие улыбки. Наивный идиот. Он действительно верил, что хитрости и удачи хватит, чтобы переиграть Этрийскую империю. Что их с Шаей авантюры — дерзкий вызов системе, а не детский лепет на фоне холодного, отточенного величия страны, не знающей жалости.

Изменить республику, дразня при этом империю на границе…

Теперь-то он понимал, каким дураком был.

Каждый удар, каждый пинок — результат его ошибок. Он слепец. Глупец. Нил представлял себя хитрым лисом, а оказался мышью, которая, задрав хвост, плясала перед змеиным гнездом.

Злость подкатывала комком к горлу. Не на них — на себя. Нил закусил губу. Боль была слабой, почти неощутимой на фоне остального, но хотя бы это он еще мог контролировать.

«В следующий раз…» — подумал Нил, но тут же себя оборвал. Какой, в пекло, следующий раз? Его или сломают здесь, или убьют при попытке к бегству.

Но если вдруг... если каким-то чудом выбраться...

Тогда уж Нил больше не будет наивным.

Пальцы непроизвольно сжались в кулаки, но тут же обмякли. Боль от ожога пронзила левое предплечье, и Нил застонал, прикусив губу. Кровь выступила на потрескавшихся, обкусанных губах.

«Как я мог вляпаться…» — мысль билась в голове, как птица в клетке.

Нил не был шпионом. Не был диверсантом. Он просто бежал. От войны, от смерти и жестокости, помогал простым гражданам по мере сил. Но для империи он теперь лишь лериец — грязный, подлый дикарь.

Вспомнились последние удары, сапог в живот, кулак в челюсть, хриплый смех. Кого он пытался обмануть? Зачем только согласился сотрудничать? Будто не понимал, чем все закончится… Такой наивный.

Нил зажмурился, но даже под веками не было темноты — только багровые всполохи. Он хотел плакать, но от обезвоживания слез не осталось. Только сухая, жгучая пустота где-то внутри.

А еще — страх. Не тот, что сковывает перед ударом, а другой, оглушительный, ползучий. Страх того, что его здесь забудут. Что он сгниет в этой каменной коробке, и никто не узнает о его последнем вздохе. Он останется пустой тенью на каменном полу.

Шая не узнает, что с ним случилось.

Главное, конечно, чтобы она была в безопасности. Шая всегда вела себя более осмотрительно, боялась попасться, но во многом полагалась на Нила… Что теперь с ней станет?.. Он отдал бы жизнь, лишь бы защитить ее.

Нил закрыл глаза, пытаясь представить Шаю. Она ускользала. Но в следующий же миг снова появлялась, будто и не уходила, успокаивая его агонию. Горечь подступила к горлу — пустой желудок исторгал желчь.

Нил вспоминал, как Шая смеялась — тихо, будто боялась, что кто-то услышит, но так искренне, что даже в осажденном городе, среди страха и потерь, на мгновение казалось, будто они просто двое влюбленных, а не беглецы. Как ее пальцы сжимали его руку, когда Шая волновалась. Как она злилась, если он рисковал слишком сильно, но никогда не говорила «перестань», только «будь осторожнее».

«Я ведь обещал спасти ее… Обещал, что никогда не оставлю… Что однажды нам не придется прятаться, что мы сможем просто жить…»

Теперь эти слова казались насмешкой.

«Прости…», — мысленно шептал Нил, зная, что Шая, где бы ни была, ненавидит это слово. Она не хотела его жалости, не хотела, чтобы он винил себя. Но как не винить?

Ведь Шая была его всем. Даже если Небеса больше не позволят им быть вместе, даже если последнее, что он увидит, будет не ее лицо, а решетка окна под потолком — он погибнет, зная, что любил так, как мало кто способен. И, возможно, этого достаточно.

Ужасно было другое. Где-то в глубине, под слоями страха и отчаяния, под лживым смирением, теплилась мысль: «Может, получится сбежать?»

Где-то заскрипела дверь. Нил не пошевелился. Шаги приближались. Он знал — сейчас снова будет боль.