Грань Отчуждения: 0

АКТ I: Прибытие

Точка – 3 суток до пуска. Локация: база «Р-1», Красный периметр, Западная Сибирь.

Мороз выедал глаза. Даже сквозь усиленное стекло капсулы военного вертолёта, с логотипом корпорации на обоих бортах, казалось, что в воздухе стояло что-то такое — плотное, белое, беспокойное. Павел Горин не ощущал мороза физически, ведь внутри салона было тепло. Он будто видел его. Будто пейзаж не был пейзажем, а напряжённой мембраной, натянутой между зимой и чем-то, что было скрыто по ту сторону.

Сигнал, содержащий код допуска высшего уровня, отправленный на базу, вернулся утвердительным откликом. Система предупреждения, которая сообщала о том, что установки ПВО держали вертолёт на мушке, наконец заткнулась.

Тревога раздражала.

Горин знал: любой допуск — это фикция. Он был просто смотрящим. Никаких высот в его положении не было. Словно каскадёр, выполнявший трюк за именитую звезду, он был «наместником» совета директоров. Вдруг пуск реактора пойдёт не по плану.

Словно каскадёра, его тоже упомянут в титрах, где за каждой фамилией будет прятаться типовой некролог, если кто-то, всё же, серьёзно ошибся в расчётах.

Если так, то его это уже не будет волновать, как и всех тех, кто сейчас был на станции.

Они заходили на посадку. Внизу, словно крепость, расположилась база объекта «Р-1». Территория, укрытая от внешнего мира высокой стеной с одним пропускным пунктом. К нему вела дорога, чёрной рекой текущая по вырубленной под корень зоне отчуждения вокруг всего комплекса. По восьмигранному периметру располагался ряд дозорных вышек и система автоматических турелей. На объекте «Р-1» располагалась посадочная площадка и ряд строений для персонала и технических нужд. В центре находился основной трехэтажный комплекс с произрастающей из него невысокой башней.

В башне находилась камера фазовой стабилизации, в которой томился в ожидании ещё не включенный реактор.

Не включать реактор было бы проще всего. Но проще — не значит возможно. Не после всего, что было пережито со времён падения, которое произошло пятнадцать лет назад.

«Если мы не сделаем это сейчас — не сделаем никогда. Мы должны получить хоть что-то взамен». Именно эти слова чаще всего звучали по телевидению, когда поднималась тема ТЕСС-энергии. Именно эти слова и засели в голове у всех — даже у Горина.

Отдел пропаганды работал на все деньги.

Внутренний голос, цитировавший пропагандистский лозунг, был чужим, но въедливым. Формулировка возвышенная. Такая же, как в любом из старых шаблонов инструктажа Сальватеха — когда он только начинал карьеру ещё в «Едином технопроме». За год до того, как их поглотила «Компания Будущего».

Сейчас он координатор спецпроекта ТЕСС-А/Р-01.

Ответственный за первый запуск стационарного реактора на экзотопливе.

Ответственный за 218 человек.

Ответственный за то, чтобы не случился прорыв.

Ответственный за то, чтобы всё это… дало результат.

Ответ он будет держать лично. Сперва здесь, во время первого запуска. Затем — на совете директоров.

Если доживёт.

Вертолёт слегка тряхнуло, когда он коснулся земли.

Горин достал планшет. На экран выводились последние данные: фазовые показатели, состояние тессералита, сводка с датчиков периметра, отчёт по поглотителям.

Все казалось таким стабильным.

Он пролистал вниз. Всё по форме:

— «нормативное отклонение»,

— «термическая подпульсация в ядре не превышает 2.1»,

— «хроматические отклонения в пределах нормы».

И в примечании от отдела 4D-биологии значилось:

«Тессералит ведёт себя активно. Возможно, проявляется ранняя псевдоиндукция. Объект стабилен».

Павел убрал планшет в сумку и покинул салон вертолёта.

Гвардейцы Сальватех, что охраняли станцию, молча отдали честь, когда Горин покинул вертолёт. Они не носили штурмовой брони, в отличие от сотрудников охраны Сальватех, что служили в Зелёной Зоне. На них была свободная и лёгкая гвардейская форма, но сами гвардейцы не носили оружия — оно им было не нужно. Они сами — оружие, и Горину было немного не по себе, ведь он видел текстовые отчёты о боевых способностях представителей гвардии.

Пусть текстом, но ему тогда показалось достаточно, ведь обрывки сухих описаний, что он успел прочитать, немного противоречили тому, что он считал приемлемым. Даже несмотря на декларируемые цели.

Поёжился — то ли от мороза, то ли от ощущения, что эти… люди… были так близко. В Зелёную Зону их не допускали. Совсем.

— С прибытием! — поприветствовал его, видимо, старший охранник, — прошу, следуйте за мной. Вас ожидают.

Голос его был обычный и даже неожиданно мягкий. На вид парню было лет 25, и он, казалось, был самым щуплым из всей группы, что стояла чуть поодаль. Он выглядел обычно, даже дружелюбно. Лишь в глазах было нечто такое…

— Я… спасибо, — Горин быстро отвёл взгляд и проследовал за гвардейцами.

Его личная охрана, что покинула вертолёт сразу вслед за ним, молча шла чуть поодаль.

На объекте за охрану отвечала гвардия.

Спустя минуту, он оказался внутри станции.

Горин спустился на нижний уровень. В лаборатории B-7 — стекло, блёклый свет, кислород под давлением — пахло стерильно и как-то чуждо. Внутри работал Жунь, биофизик, курировавший проект. Китайская фамилия, немецкое образование, российский паспорт. Сальватех любил такие коктейли.

— Как у нас дела? — Горин подошёл к экрану, где плотно друг к другу шли фазовые кривые.

— Уже четвёртый цикл остаточных импульсов. У нас тут небольшое возмущение в реакторном ядре… Неожиданно… — пробормотал Жунь с акцентом, который появлялся у него в моменты сильного возбуждения.

— Судя по отчётам о прогреве, всё прошло хорошо…

Жунь чуть улыбнулся, не отрываясь от графиков:

— А вы думали… даже очень хорошо, я бы сказал, что феерично. Мы не ожидали повторных пульсаций… Это всё очень-очень хорошо.

Горин оставил учёного, который тут же забыл о его существовании. Казалось, что он сам тут же ушёл в четвёртое измерение, как только Павел отвёл от него взгляд.

Инженеры сновали по рубке управления, не обращая внимания ни на что.

Горин осторожно, чтобы его не сбили с ног, приблизился к прозрачной стене, за которой была реакторная. Сам «Р-01» находился по центру круглого зала. Просто огромный шар из металла, стоящий на постаменте, к которому тянулись толстые щупальца кабелей.

Вокруг него тоже суетились работники.

"Всё случится через три дня…" — с тревожным предвкушением подумал Горин.

Прогрев был, всё прошло штатно, да ещё и с остаточным излучением, что вызвало восторг Жуня. Значит, оно эффективно. Эффективнее, чем предполагалось.

Но, всё равно, было тревожно.

На вечер был запланирован общий брифинг с техниками и специалистами. Горин листал списки. Кроме Жуня он ни с кем не был знаком. Точнее, не считал необходимым их запоминать.

Брифинг.

Вечером в зале было двадцать человек. Техники, биологи, сотрудники безопасности, инженеры интерфейса, два психолога. Двое гвардейцев скучали снаружи. Горин стоял у голографической схемы реактора, но смотрел не на неё — на лица.

Куратор безопасности говорил заученным голосом. Руководитель термоконтроля кивал в нужных местах. Биологи молчали. Жунь что-то жевал, почти незаметно.

Горин думал о других реакторах. Существующих. Фантастических. Гипотетических. Термояд, солнечная сеть, гравитационная индукция, Сфера Дайсона — всё это было. Хотя бы на страницах книг. То, что дремало перед запуском, в реакторной — нет.

"Энергия излучения неевклидового пространства…" — словно название научной статьи, что лежала в основе всего проекта, всплыло в памяти.

Они тут действительно создавали будущее — реклама SALVATION-Tech не врала. А тессералит — ключ. Оставалось лишь открыть дверь. Если мы научимся жить с этим — мы не станем богами. Мы просто заживём чуть лучше.

Чуть устойчивей.

Чуть стабильней.

Он хотел в это верить. И всё ещё мог.

— Пусковая фаза через трое суток, — сказал Горин, когда все отчитались. — Предварительный допуск подписан. Запуск — в рамках окна 04:30–04:45 по московскому времени. Все отклонения фиксировать. Режим тревоги срабатывает при фазовом импульсе выше 1.8.

Он сделал паузу и добавил — уже почти машинально, убрав вопросительные ноты:

— Мы знаем, что делаем… и давайте это сделаем.

АКТ II: Режим допуска

База «Р-1». Последний день перед пуском.

Горин не завтракал. Не потому, что не хотел — он умел хотеть, умел даже предвкушать. Просто всё на станции казалось химическим. Даже кофе. Особенно кофе. Как будто его заварили в утробе реактора, а потом отфильтровали через поглотитель.

Он включил терминал. Лёгкое размытие — лаг внутренней сети. Затем сработала синхронизация с зашифрованным сегментом: два новых инцидента в секторе D2 — отказ нейроинтерфейса у оператора и зафиксированный шум в фазовом контейнере №3.

Никаких отклонений. Всё — «в пределах нормы». Он уже ненавидел эту фразу. Её писали, когда не хотели посвящать в детали. Или когда было уже поздно что-то предпринимать.

Он вызвал отчёт по волновой активности: кривая дрожала, как линия ЭКГ, только нечеловеческая. Горин увеличил масштаб — на уровне тиков это был почти пульс. Пульс чего? Он закрыл окно с графиком. Не потому, что его что-то напугало, а потому что анализировать бессмысленное — вредная привычка.

На утреннем совещании с интерфейсной группой был Жунь — хмурый, небритый, в термофлисе. Пальцами он листал бумажные распечатки. Горин ненавидел бумагу, но архив был неумолим. Всё дублировалось на разных носителях, и даже Корпорация Будущего использовала такую архаику.

— Мы зафиксировали фоновое резонансное эхо — 0.6. В пределах…, — сказал он, не поднимая головы, проглотив последнее слово.

Он знал о нелюбви Горина к пределам нормы.

— И? — Горин был спокоен.

— Это не шум. Это… повтор. Отражение…

— Повтор чего?

Жунь отложил лист. Поднял взгляд.

— Нас. Частично. Мы подавали вводные сигналы на один из контуров — а через двадцать семь секунд получили зеркальный отклик. С искажением, но с узнаваемым вектором.

— Запись?

— Проверили. Не может быть, но... Это — ответ. Оттуда. Очень грязный. Много помех, но мы, всё же, его смогли прочесть...

Горин молча кивнул, зная, что в протокол это не пойдёт.

Пока не описано в отчёте — не существует.

Днём проводились полевые испытания камер интерференции. Горин наблюдал из галереи. Внизу в защитных комбинезонах, бригада техников расставляла излучатели — массивные шестигранные блоки с рёбрами отвода тепла. Один из них, едва включившись, дал резонансный сбой.

Импульс был коротким — как щелчок по стеклу. Внутри камеры качнулось. Что-то. Масса сместилась — на долю миллиметра.

Осела.

Жунь, стоявший рядом, тихо сказал:

— Даже за секунду её стало больше. Незначительно, но больше.

Горин нахмурился. Он знал об этом эффекте. Открытая дверь создавала воронку в том измерении, и масса устремлялась в неё. В расчётах не было никаких истерик, никакой паники. Просто «незначительное увеличение в пределах допустимой погрешности». Та самая погрешность, которая, на дистанции, давала тот самый неисчерпаемый источник.

Позиция компании была в том, что «избыток — не дефицит» и учёный отдел найдёт применение тому, что реактор выдаст сверх меры. Подразделение фармакологии уже запатентовало ряд важнейших препаратов категории «А+», производимых из ресурсов красной зоны.

С бесконечной биомассой, что даст им реактор, можно будет даже сэкономить на непосредственном сборе материала. Ведь производить его можно будет прямо на станции. Словно радиоактивные отходы на АЭС, если бы те можно было использовать в производстве.

В лаборатории B-3 шли финальные калибровки каналов связи. Старший инженер Троценко — женщина лет сорока пяти, с сединой в висках и выражением лица, будто у неё всю жизнь был недосып — подошла к Горину после обсуждения графиков запуска.

— У нас стабильность ниже расчётной на 0.03 в боковых линиях. Сдвиг гравитационного сигнала чуть выше, чем допустимо в техническом описании.

— Опасно?

— Нет, не опасно. Как-то даже… красиво. — Она мечтательно отвела глаза. — Будто бы этот материал… то вещество внутри реактора не просто сохраняет параметры. Оно их... настраивает. Само. Как будто знает, что его ждут. Такое же поведение, что и при взаимодействии с живыми носителями. Мгновенная адаптация…

— Значит, у нас есть модель...

Она кивнула.

— Мы идём в тёмную воду, Павел Андреевич. Очень тёмную. Но она... будто ждёт нас.

Вечером Горин проверял финальные протоколы. Подписи. Связь. Изоляционные коды. Питание интерфейсов — на холде. Протокол допуска — подписан.

Инженерная группа работала без сбоев. Биологи молчали — что немного тревожило. Психологи отправили странную сводку: три случая бессонницы, один эпизод «реактивной эмпатии» — это когда техник описал ощущение, что реактор наблюдает. Не за ним лично, а в целом — как биосфера смотрит на человека.

Это не симптомы заражения. Это — реакция на неопределённость.

И изоляция.

Работники станции не покидали её уже несколько месяцев. Даже Горин ощущал себя странно, хотя прилетел совсем недавно.

Только молчаливые гвардейцы казались своими в этой новой нормальности, что сложилась в буфере Красной Зоны, которую уже нарекли Серой.

Горин почти их не видел, ведь те двигались бесшумно и будто всегда были в тени, но стоило кого-то из них заметить — сложно было отвлечься на что-то иное.

Павел закрыл на мгновение глаза. Глубоко вдохнул. То измерение было повсюду — даже в его дорогой квартире в Москве. Здесь оно ощущалось потому, что в реакторной был активный тессералит. Вот и всё. Они сами открывали дверь… отсюда и ощущение.

Оно пройдёт.

Ночью он остался в штабе один. Все отчёты сданы. Все линии связи замкнуты. Питание интерфейсов — на холде. Протокол допуска — подписан.

Он спустился в наблюдательный отсек. В камере стабилизации было темно, только пульсировало стекло, чуть заметно, как мембрана. За ним — реактор, в недрах которого была тессералитовая масса. Неподвижная. Неопасная.

Бледные кристаллы, легкие и прочные настолько, что уцелеют в эпицентре ядерного взрыва.

Они пережили космос, пережили падение, переживут и Землю.

Интерфейсный кабель был отсоединён. До запуска — менее 24 часов.

АКТ III: Пуск

03:50. База ««Р-1»». Сектор управления реактором.

Станция была почти беззвучна — не потому, что спала, а потому что затаилась. В каждом её металлокостяке, в каждом кабеле и микрозамке копилась тишина, как напряжение перед замыканием. Горин пил воду медленно, будто каждый глоток надо было согласовать с протоколом. Завтрак отменил. Снова.

Он спустился в главный пульт, шаги звонко отдавались от металлического пола. Пахло пылью, стерилизатором и чем-то иным — техническим, но органичным. Как будто кто-то пытался вычистить запах живого, но только размазал его по стенам.

— Сигнал от термостабилизаторов получен, — доложил техник с фамилией «Соколов» на бэйдже. — Уровни в норме.

— Зафиксируй и подключи к резервному контуру, — ответил Горин.

Он прошёл к иллюминатору, выходившему в реакторную.

В нем, в ядре, дремал якорь. Ядро из тессералита неподвижно лежало в магнито-гравитационном подавляющем поле. И всё же — было ощущение какого-то чуждого присутствия, которое Павел старательно гнал от себя.

Скоро он вернётся домой.

— Всё готово к фазовому прогреву? — спросил Горин у Жуня, появившегося за его спиной.

— Подведены интерфейсы. Я инициировал синхронизацию с основной системой. Фон стабильный. Но… — он замялся. — Но эхо усиливается. Он ждёт…

04:18. Зал пусковой секции.

Протокол требовал минимального освещения — меньше флуктуаций, меньше риска. На экран выводилась трансляция ядра реактора.

В прозрачной капсуле лежал тессералит, напомнивший Горину тусклый янтарь. Он не сиял, а просто был. Никаких спецэффектов и пиротехники — лишь молчаливое присутствие.

Горин сел в кресло операционного наблюдателя. Перед ним — три уровня интерфейса: тактильный, голографический, и внутренний — подвязанный к капсуле через биометрическое сопряжение. У него не было импланта. Но он был подписан на всю дешифровку.

— Подключение фазы стабилизации, первый канал, — произнесла операционная.

— Принято. Подача напряжения — 17% от номинала. Начинаем прогрев якоря.

Жунь стоял рядом, уже в операционном костюме, что был положен по протоколу безопасности. Его рука лежала на пульте. Он не говорил. Только слушал.

С другой стороны, инженер Удальцов синхронизировал фазовые уловители. Графики были стабильны. Все сигналы в зелёной зоне.

— 37%, идём по расписанию. Магнитогравитационная капсула стабилизирована.

— Сдвиг минимален, шум по третьему каналу — в пределах.

Горин услышал гул, хотя его не было. Вибрации не измерялись децибелами. Он их чувствовал как-то иначе.

Покосившись на пару гвардейцев, скучающих у входа, Горин отметил, что они были чуть сосредоточеннее, чем обычно.

"Интересно… а как они ощущают этот гул? Ведь они имели особую связь с тем пространством…" — Горин так и не смог преодолеть ту преграду, которая была между ним и гвардейцами.

Наверное, кто-то из психологической службы имеет данные. Нужно будет поискать отчёты…

Он обязательно займётся этим, когда вернётся в Москву.

Он вернётся.

Сектор-оператор запрашивал подтверждение на подачу энергии в магнито-контур. Секунда — и массивный блок трансмиттера щёлкнул, словно сомкнулись челюсти. Электрические импульсы — пульсирующие, ритмичные, уже не казались машинными. Станция отзывалась.

— 56%. Вводим резонанс.

Реактор слегка дрогнул. На глаз — ничего. Но Горин ощутил, как что-то в зале изменилось. Воздух стал плотнее. Не гуще — напряжённее. Как будто на уровне спинальных рецепторов что-то откликнулось.

Началось. Словно самолёт, что стремительно набирал высоту.

Горин протёр глаза.

Жунь слегка поёжился — будто замёрз.

— Эхо есть, — тихо сказал он. — Камера отвечает. Очень слабо, но... откликается.

— Это фиксируется?

— Нет. Ни один прибор не покажет. Но я слышу.

Значит, он тоже чувствовал.

— 80%. Подготовка к замыканию контура.

Массивы данных с фазовых ловушек начали меняться на глазах — всё ещё в допустимом коридоре, но с микрофлуктуациями, которых не было в прошлых прогревах.

— Она чувствует пуск. Это реакция на соотнесение. Значит — всё по плану.

И вот — 91%.

Голоса звучали отовсюду.

— Начинаем фазовый переход.

— Протокол 4D сопряжения активирован.

— Биоконтур подключается.

Тут вся система зависла на долю секунды. Не технически. Логически. Просто всё стало слишком идеально. Как будто ничего не происходило.

Горин мельком глянул на тессералит — ничего. Только гул.

На графиках — ровный вход в реакцию. На экране — стабильная кривая. Интерфейсы — как по инструкции.

И только Жунь сжал кулак.

— Что-то... не так.

— В чём конкретно?

— Оно… слишком ровно. Слишком быстро.

— Может быть, это и есть норма. Мы просто её не знали.

Жунь не ответил. Он смотрел на тессералит.

— 96%... 97%...

— Внимание. Закрытие цикла.

В эту секунду вспыхнула капсула. Сначала — изнутри, пульсацией. Потом — сетью вспышек, как коротких разрядов по стеклу.

Система не аварийная. Не боевое срабатывание. А именно внутренний, биомассовый импульс.

— Это не сбой! — крикнул один из инженеров. — Интерфейс активен!

— Он сам запускается, — прошептал Жунь. — Он даже нас не ждёт. Перегрев поглотителей!

Горин рванулся к пульту.

— Ручное отключение! Протокол 0.0! Сброс импульса!

Но фазовая система не слушалась. Всё катилось по инерции.

Тессералит пульсировал бледным светом, который не подпадал ни под один знакомый хроматический шаблон.

И вспышка поглотила нижний уровень.

Следующее — тишина.

А потом — запах биомассы. Из наглухо запечатанной реакторной.

Новой. Не мёртвой. Не старой. Нездешней.

АКТ IV: Отбой

Точка 0+12 часов. «Р-1». Изоляционный протокол.

Запах не уходил. Горин не знал, был ли он реальным. Или это было эхо — фантомная проекция биополя, оставшаяся после срыва. Но воздух пах чем-то — густым, как нагретый кератин и йод, и слишком живым.

Его волосы пахли этим. Кожа. Даже голос — когда он заговорил — отдавал этим запахом изнутри.

Он сидел на стуле в отсеке наблюдения, без костюма, без интерфейса, просто как человек, сжав кулаки, чтобы пальцы не дрожали.

— Прорыв закрыт, — доложил Жунь. Голос у него был слишком спокойный, будто вычищен системой. — Я повторно проверил данные по четырём каналам. Биомасса не расширяется, не распадается, не излучает загрязнение. Она... просто остаётся в контуре.

— Она пригодна для дальнейшей работы?

— Если судить по фазовому отклику — да.

— Если судить по протоколу?

Жунь поднял глаза и коротко, но с надрывом ответил:

— Такого протокола ещё нет!

Пострадавших, к счастью, не было. Сама биомасса была инертной и активности не проявляла, если её не интегрировать в живого носителя.

Значит, не так всё плохо.

Значит, он выжил.

Значит, проект будет жить дальше.

Из центра уже выдвинулась бригада сборщиков, которые извлекут всё из реакторной.

Запуск придётся перенести, а саму станцию оснастить резервуаром для хранения материала, чтобы не останавливать процесс.

Энергии оказалось слишком много. Больше всех расчётов.

ТЕСС-реактор придётся переделать. Увеличить. Добавить несколько контуров поглотителей, чтобы не перегружались.

Переизбыток — не дефицит.

В лабораториях началась перепроверка. Команда 4D-сектора погрузилась в логирование и пересчёт. На совещании было тихо. Инженер теплового блока — женщина по фамилии Мельникова — попыталась обсудить падение сигнала в стабилизационном отсеке. Её перебил Жунь:

— Это не падение. Это стабилизация новой топологии. Мы не теряем сигнал — мы получаем другой, но это всё мелочи. Просто продолжайте фиксировать. Нас интересует энергия, а не метафизика.

— Значит, параметры не нужно переписать?

— Нет. Нужно! — Жунь легонько ударил костяшками по столу. — Их нужно переписать, переосмыслить и действовать на результат. Именно этого от нас ждут.

Вечером Горин снова не мог уснуть.

Без жертв всё же не получилось.

Ближе к концу дня, после всех совещаний и брифингов, когда Горин направлялся в пищевой блок, по коридору пронёсся звук выстрела.

Его охрана, что следовала за ним по пятам, тут же прижали его к стене, создав заграждение. Так плотно, что он думал, что задохнётся.

Внутри всё сжалось, и адреналин, вброшенный в кровь, будто отдавался в висках.

"Стрельба… здесь?!"

Никакой прорыв из Красной Зоны не был возможен — стены по периметру, да и автоматическая система турелей на башнях превратит в крошево любую зверюгу, что рискнёт подойти.

Стреляли внутри.

— Шпиона поймали, — приложив палец к «уху», сказал один из охранников. — Обезоружили. Один из инженеров.

"Вот так, значит… самоубийца…" — с разочарованием подумал Горин.

Сунуться на объект Сальватех, да ещё и под прямой охраной гвардии, было чистым безумием. Тут не работало международное право и всякие конвенции.

Тем не менее шпионов, всё же, ловили. Дальнейшая их судьба обрывалась — даже в отчёты не вносили ничего, кроме «противодействие угрозе промышленного шпионажа».

— Я посмотрю… он там? — Горин слегка подтолкнул одного из охранников.

— Сэр, вам, возможно, не следует…

— Пустите, — Горин решительно направился к коридору, откуда прозвучали выстрелы.

Он не боялся, ведь там была гвардия.

Он должен был посмотреть, что скрывалось за теми отчётами.

Внезапно раздался треск, которому предшествовал разрывающий перепонки вопль.

Горин как раз вошёл в коридор, застав момент, когда тот самый паренёк с мягким голосом, что встречал его у вертолёта, отрывал руку лежащему на животе шпиону. Лицо агента, в форме инженера, застыло гримасой агонии, и Горин не узнал бы того, даже если бы он преследовал его все эти дни, проведённые здесь.

Зато он точно узнал лицо гвардейца, хоть и не видел его с той их первой встречи. Несмотря на развороченную выстрелом половину челюсти и уже явно нечеловеческие глаза.

Мертвенно-белые, без зрачков, устремлённые на поверженного врага.

Жертву.

Лёгкая ухмылка на лице его коллеги, стоявшего рядом, скрестив руки на груди. Второй гвардеец был примерно того же возраста, но с нормальными глазами. Почти нормальными. Он лишь мельком глянул на Горина и тут же вернулся к мёртвому стрелку.

Ком подступил к горлу.

Горин всё же понял, что он увидел то, что не желал бы видеть. Он только сейчас осознал: ему действительно следовало ограничиться тем, что он прочитал в отчёте. Ведь он даже не захотел тогда смотреть презентации о том, что являли собой гвардейцы.

Ему хватило тогда сухих канцелярских описаний, которые можно было смело отправлять в комитет по этике и не бояться, что там кто-то возмутится.

В тело мертвого агента с двух сторон впились зубастые твари… нет, это были не твари, это было нечто, что выросло из гвардейца. Змеевидные отростки отрывали куски плоти от самоубийцы, что сунулся на этот объект.

В их логово.

Наверное, он не знал, что его ожидало.

Ведь отчёты потому и составлялись так, чтобы никто не знал, ЧТО они создали.

"Не подавай страху!" — в памяти вспыхнула строка из инструктажа техники безопасности, обёрнутая в ментальный крик.

Состояние гвардейца во время трансформации выходило за нормы человеческой морали.

Горин помнил это из отчёта.

Глаза были индикатором. Повреждение лица запустило процесс, и паренёк стал чем-то, что может просто перешагнуть через твой труп, даже не задумавшись ни на секунду о том, какой уровень допуска ты имеешь.

Если от трупа останется хоть что-то после такой трапезы.

Кулак сжался сам собой.

Белые глаза оторвались от тела на полу и безучастно уставились на Горина, чья спина вмиг покрылась мурашками.

Видя, как дыра в щеке парня прям на глазах заполнялась бледно-розовой массой, а челюсть прирастала, восстанавливая свой изначальный вид, и всё под хруст костей и рвущие звуки тех жутких отростков, Горин презрительно бросил:

— Уберись.

И, резко крутанувшись, вернулся к своим охранникам.

Они не проследовали за ним, ведь уровень допуска не позволял знать, ЧТО там.

Только спустя минуту он вспомнил, как дышать.

5 ДНЕЙ СПУСТЯ. МОСКВА. ШТАБ-КВАРТИРА САЛЬВАТЕХ

Офис SALVATION-Tech в Москве выглядел так, будто не знал о существовании Красной зоны. Тишина в коридорах. Чёрный мрамор под ногами со всполохами белёсых волнистых струек. Воздух с климат-контролем — ровный, искусственный, без запахов.

Горин старался не смотреть под ноги. Цвет дымных узоров напомнил ему о глазах паренька-гвардейца.

Он сидел в зале ожидания на 39 уровне. В руке был планшет — прозрачная панель со схемами и таблицами. Он не читал. Просто смотрел, как линии фазовых петель мерцают в заданном ритме.

Он не спал без снотворного все эти пять дней. Почти не ел. Аппетит так и не возвращался, хоть он почти и забыл тот треск.

Лишь когда составлял свой отчёт, не думая, совал в рот безвкусные хлебцы и так же, не думая, жевал, запивая водой.

Наконец всё было готово — его доклад: «Акт функционирования установки ТЕСС-А/Р-01». Он сам сверял каждую цифру. Каждую метку. Там не было ни одной строки про то, что он ощущал во время запуска.

Зато была строчка о противодействии угрозе промышленного шпионажа, напротив которой он оставил свою визу.

В комнату вошёл представитель дирекции. Мужчина в рубашке без пуговиц, с лицом, на котором не отражалась ни радость, ни усталость.

— Господин Горин. Вас ждут в зале 4.

Зал 4 был серым. Как и всё в Сальватехе. Серое и выдержанно нейтральное — не из-за цвета, а из-за отстранённости и возвышенности над остальным миром и его моралью.

На стене — эмблема: неописуемая конструкция, являющая собой, по мнению её создателя, спираль в 4D. Вокруг стола — восемь человек. Руководители. Дирекция. Кураторы проектов.

— Поздравляем, — сказал один из них. — Установка ТЕСС-А/Р-01 признана успешной. Ваша зона очистки стабилизирована. Результаты, скажем, превзошли все ожидания.

Он не ответил. Просто кивнул.

— Мы запускаем фазу масштабирования. Уже собраны проектные группы для узлов в Хэйхэ, Кемерово и Находке. Вы — координатор тиражирования.

— Я думал, вы поручите это кому-то другому.

— Нет, — ответил директор энергетического подразделения, — у вас есть опыт. И — соответствие. И вы знаете цену молчания.

Горин ещё раз кивнул. Он хотел спросить: «Соответствие чему?» Но не стал. Ответ был известен. Он оказался пригоден.

После совещания он стоял у окна. Москва была ровной, тёплой, фоновой. По улицам ехали автомобили. На одном из зданий красовался информационный экран — новостные ленты.

«SALVATION-Tech. Мы создаём будущее!» — рекламная вставка.

Он коснулся стекла.

Внутри него не было ни радости, ни страха. Только понимание: то, что он видел, неинтересно тем, кто был здесь. В Зелёной Зоне людей интересовала цена за электричество и повышение налогов. Крикунов в ООН интересовало увеличение поставок препаратов категории «А+», естественно, между воплями о необходимости допуска в Серую Зону международных наблюдателей и соблюдении каких-то там конвенций о правах и свободах.

Но Горин знал, что они не хотели бы слышать тот въедливый гул из четвёртого измерения.

Не хотели бы видеть тех белых глаз…