Грибное место

Иван Кузьмич всегда считал, что в жизни должно быть что-то постоянное.

У кого работа, у кого жена, у кого давление. У него были грибы.

Сколько он себя помнил, с ранней молодости, всё свободное время проводил в лесу: весной по сморчкам, летом по белым, осенью по рыжикам, груздям и прочей честной грибной мелочи.

Лес он любил не теоретически, а ногами: идёшь по тропинке, сапог чуть-чуть шуршит по влажной листве, в ноздри лезет терпкий запах сырой земли, прошлогодних листьев и смолы. Тут и там вспыхивают красные бусы рябины, как фонарики, птицы орут над головой, будто спорят, кто первый заметил этого странного человека с лукошком. Свет просеивается сквозь кроны, пятнами ложится на мох, и в этих пятнах можно стоять и просто дышать, потому что так хорошо бывает только в лесу и разве что на кухне, когда грибы уже шкварчат на сковородке.

И вот он, гриб, его величество: сидит себе в траве, как ни в чём не бывало, на шляпке капли росы, ножка в мху по щиколотку. Увидел его и внутри щёлкнуло: нашёл. Не зарплата, не пенсия, не премия, а именно то самое чувство, ради которого человек добровольно таскается по лесу с утра пораньше и считает это счастьем.

Иногда ходил Иван Кузьмич по грибы с Семёнычем, соседом по улице и конкурентом по лесу. Но чаще один: меньше народу — больше тихой охоты и меньше разговоров о пенсионной реформе. И грибными местами делиться не нужно.

Грибы у него в доме жили лучше некоторых родственников. Часть шла «на скорую руку», в чугунок, с картошечкой, луком и сметаной, чтобы вечером сесть, вздохнуть и понять, что день прошёл не зря. Те, что оставались шли в банки: солил, мариновал, перекладывал чесноком и лаврушкой так тщательно, будто личное дело в архив подшивает. Что не влезало, то на нитки и под потолок, сушиться: вся кухня звенела коричневой гирляндой, как странная сельская ёлка для взрослых. А запах! Из особо удачных белых делал порошок, «лекарство от всего», от простуды до плохого настроения. В погребе стояли стройные батареи банок, как солдаты, и Иван Кузьмич любил по вечерам спускаться, оглядывать свои запасы и чувствовать себя не пенсионером, а хозяином небольшого, но устойчивого грибного государства.

Однако последние пару лет что-то пошло не так.

Весной грибов не было. Летом почти не было. Осенью… ну, осенью стояли гордые три сыроежки, две червивых, одна без шляпки.

— Всё, — сказал Иван Кузьмич, стоя посреди вылизанной до корней грибной тропы. — Пришёл капитализм и в лес.

Он ещё пытался списывать на «экологию», «засуху» и «варваров-дачников, что ходят по лесу как трактор, а ведут себя как саранча», но факты были упрямы: его любимые грибные места пустели. А вместе с ними пустел погреб, полки и душа.

Он приуныл.

Банки маринованных опят заканчивались.

Солёные грузди стали стратегическим запасом, выдаваемым строго по праздникам и под хорошую водку, а не под «эту вашу химию в пакетиках».

Родственники его нытьё слушали по очереди, как караул в дозоре.

Сестре звонил, та ахала в трубку и говорила, что «экология, Ваня, всё из-за экологии, сейчас грибы сами боятся расти».

Зять хмыкал, что «вот поэтому я в магазин хожу, а не в лес по росе».

Племянница однажды даже спросила серьёзно:

— Может, у тебя, дядя Ваня, глаза уже не те? Возраст всё-таки…

На что Кузьмич так возмутился, что чуть не подавился бутербродом.

— Какие, к лешему, глаза? — возмущался он. — Я белый за сто метров чую, а подберёзовик по запаху отличу от твоей колбасы в оболочке!

— Ну… — осторожно говорила племянница. — Может, не сезон?

— Да весь год не сезон! — отрезал он. — Я без грибов как без воздуха: хожу, но не живу.

Семёнычу жаловался, но тот только фыркал:

— Вот и славно. Меньше грибов — меньше конкурентов. Может, хоть теперь мне что-то достанется.

После чего сам же уходил в лес и возвращался с двумя кислыми сыроежками, глядя на них так, будто это он их вырастил, а они его подвели.

Вот в таком состоянии, на грани кулинарной депрессии зазвонил телефон.

— Дед, — бодро сказал в трубке внук Виталик. — Ты там жив ещё?

— Пока грибов нет — сохну, — буркнул Иван Кузьмич. — А как пойдут — тогда и оживу. Чего хотел?

— На выходных приеду. Подарок привезу. Тебе понравится.

— Если это опять твои фрукты сушёные…

— Дед, это наука! — обиделся Виталик. — Ты меня ещё поблагодаришь.

Виталик учился где-то там, в страшном месте, которое называлось «физтех». Для Ивана Кузьмича это звучало как «физтехнарь» и слегка пугало. Казалось, что там людей вскрывают на электроны и собирают обратно без совести.

Но в остальном Виталик был парень толковый: в детстве каждое лето проводил у деда, любил лес, умел отличить белый от поганки и рыжик от шляпы Семёныча.

В субботу утром он ввалился во двор с рюкзаком, ноутбуком и ещё какой-то коробкой, обмотанной скотчем.

— Здорово, дед, — сказал он, чмокнув Кузьмича в щёку. — Готовься стать кибергрибником.

— Я кем? — насторожился Иван Кузьмич. — Я вообще-то уже пенсионер.

— Будешь пенсионер-2.0. С апгрейдом.

Они посидели, выпили чаю с остатками солёных груздей («на тебя, паразита, грибов не жалко»), и Виталик наконец вытащил из коробки пару очков.

На вид обычные, только дужки толстоваты, да спереди по углам какие-то чёрные «пупырышки».

— Это что, китайское? — подозрительно спросил Иван Кузьмич. — У меня сосед телек такой купил, так он у него по ночам сам включается. Я не хочу, чтобы у меня очки ночью сами светились.

— Свои, отечественные, — с гордостью сказал Виталик. — Разработка в рамках курсового проекта. Это очки, которые видят грибы. Грибы и грибницы. Рабочее название, — он торжественно выдержал паузу, — «МИЦЕЛЬ-ВИЖН МК-1».

— А я их, значит, всю жизнь зря глазами искал, — усмехнулся Иван Кузьмич. — А попроще нельзя было назвать? «Грибовидик» там или «грибопоискатель»?

Виталик терпеливо выдохнул.

— Смотри. Гриб это не просто то, что сверху. Это плодовое тело. А основное это мицелий. Он под землей, как нервная система.

— Это я без тебя знаю, — фыркнул дед. — Не позорься, перед грибником лекции читаешь.

— Я не про это. Мицелий, — Виталик включил очки, нажав на маленькую кнопку, — имеет особую структуру. В хитине, в β-глюканах, там куча связей, они по-разному отражают инфракрасный спектр.

— Кто по-разному?

— Связи.

— М-да, — сказал Иван Кузьмич. — Внучок, ты девушкам так же объясняешь, почему ты ещё не женат?

Виталик сделал вид, что не слышит.

— Я обнаружил, что если светить на лес узкополосным ИК-лазером и смотреть через матрицу с биофрактальным фильтром…

— А попроще?

— Очки подсвечивают лес невидимым светом и ловят отражение именно от грибной ткани. На дисплее грибы будут подсвечиваться. Плодовые тела как яркие пятна. Мицелий как серебристые линии. Ты глазами видишь кусты и листья, а через очки ещё и грибную «карту метро» в земле. Это как тепловизор, только грибовизор.

Иван Кузьмич прищурился.

— Это точно не вещь, которая мне мозги поплавит?

— Дед, если ты до пенсии телевизор «Рекорд» смотрел и выжил, то мои очки тебя уже не добьют.

— Хм. Аргумент.

Но недоверие у Ивана Кузьмича ещё не рассеялось. Он всё поглядывал на очки так, будто те могли в любой момент что-нибудь, да выкинуть.

Для начала решили не испытывать судьбу в лесу, а проверить изобретение на том, что точно не убежит, на содержимом погреба.

Виталик достал очки, надел их на деда.

— Видишь?

— Ничего я не вижу.

— Кнопку нажми вот здесь.

Иван Кузьмич нажал. Мир слегка замутился, стал чуть более зеленоватым, по краям полезли какие-то иконки и цифры, от которых ему сразу захотелось сказать: «Выключи это немедленно».

Но когда он повернулся к стенке, где на полках тихо стояли банки с маринованными маслятами, то ойкнул.

Банки светились мягким белым огнём.

Сушёные грибы в полотняных мешочках теплились, как угли.

— Ох ты ж… мать лесная, — выдохнул Иван Кузьмич. — Оно и солёное видит?

— Структура сохранилась, — удовлетворённо кивнул Виталик. — Хитин же никуда не делся.

— Хитин… — уважительно повторил дед, как будто это был новый сорт белого гриба. — А мицелий?

— Нужна земля.

Они вышли во двор. Там, где под забором Иван Кузьмич высыпал старый грибной мусор, через очки тянулись под землей тонкие серебристые переливчатые нити.

— Во как, — сказал он глухо. — Это, значит, всё грибная проводка?

— Ну да. Соединители.

— Хитиновые.

— Почти, — хмыкнул Виталик.

К вечеру Иван Кузьмич уже ходил по двору как киборг: очки на носу, сапоги на ногах, лопата в руке. Он периодически лез в грядку, откапывал какой-нибудь мицелий, разглядывал его без очков. Потом снова надевал очки, смотрел, как оно переливается там и ворчал:

— Да… серебром отливает…

Внука он проводил до автобуса со словами:

— Ну, ты, конечно, выдумщик, — улыбнулся Иван Кузьмич, — но если это в лесу так же работает, то в наследство поляну оформлю, самую секретную.

— Да не ради полян я, дед…

— А зря. Время придёт, лекарств не будет, останутся только грибы и молитвы. И то не факт.

На следующий день Иван Кузьмич вышел в лес в полной экипировке.

Очки на носу.

Старое лукошко в руке.

Сердце стучит как барабан на демонстрации: сейчас покажем капитализму, где раки зимуют и белые растут.

Лес сначала был обычный: зеленый, пахнущий и подозрительно пустой.

Но стоило нажать кнопку и всё изменилось.

Перед глазами вспыхнула тонкая карта: под землей тянулись серебристые струи мицелия, переплетались, уходили в разные стороны, сходились узлами. Плодовые тела светились ярче, как фонари над станциями.

— Ох ты ж… — только и смог сказать Иван Кузьмич.

Через пятнадцать минут лукошко уже было почти полное.

Через час полное с горкой.

Через два он ругался, что не взял с собой второе.

Вернувшись домой, он с каким-то злорадным восторгом вывалил добычу на стол. Белые, подберёзовики, подосиновики, волнушки, такой коллектив давно не собирался в его кухне.

В тот день он солил, мариновал, нанизывал на нитки. Вечером устало сел на табурет и сказал вслух:

— Вот он, прогресс. Раньше, чтобы грибов было много, надо было молиться. Теперь достаточно запихнуть себе на нос китайщину от внука.

Так продолжалось несколько недель. Дом Ивана Кузьмича стал похож на малогабаритный грибной цех.

Лес вокруг деревни постепенно превращался в пустыню: каждая светящаяся точка становилась срезанной ножом ножкой, каждый узел мицелия обдирался до основания.

Пару раз он встречал в лесу других грибников. Те смотрели на его переполненные корзины, на счастливое лицо и спрашивали:

— Дядь Вань, да где вы берёте-то?

— Талант, — отвечал он скромно. — Старый опыт. Лес любить надо, а он ответит.

Очки он прятал в карман до тех пор, пока не уходил за поворот.

Семёныч пару раз приходил нюхать запах вялящихся грибов, стоял у калитки, кряхтел:

— Слушай, Вань, ну так не бывает. Мы с тобой всю жизнь по этим лесам, а тут вдруг…

— А ты меньше по магазинам ходи, — отмахивался Иван Кузьмич. — Лес тебя забыл.

— Это не лес меня забыл, — обиженно говорил Семёныч. — Это сердце меня подводит. А грибы я, между прочим, люблю!

— Любить мало. Надо уметь.

Однажды Семёныч исчез, как сквозь землю провалился.

Иван Кузьмич зашёл к нему похвастаться очередной партией боровиков из лесу, а дома пусто.

В сельмаге продавщица сказала:

— Да уж неделю не видела. Может, в больницу лёг. Он всё грозился сердце лечить. Или к детям укатил.

— Ну и бог с ним, — решил Иван Кузьмич. — Вернётся, я его тут грибами до икоты накормлю. Пусть знает.

Местные окрестности постепенно стали просвечивать насквозь. Стоило надеть очки, и вместо радостно светящихся грибных узелков виднелись жалкие, тонкие нитки, как выжатые жилы.

Очки честно показывали пустоту.

— Ладно, — сказал Иван Кузьмич. — Не впервой.

Он начал уходить дальше, в те места, куда в молодости не ходил, потому что «далеко», а сейчас всё равно делать нечего. Сначала километра на три, потом на пять, потом ещё дальше.

Очки вели его по лесу, как навигатор. Кузьмич шёл не по тропам, а по линиям мицелия, иногда ругаясь, когда тот упорно тянул его в бурелом.

— Да знаю я, что там! — ворчал он. — Крапива там и ветки в морду.

Мицелий, естественно, не отвечал.

И вот однажды, дело было уже ближе к концу сентября, очки показали впереди нечто странное.

Под землей сиял такой мощный узел мицелия, что экран слегка «засветился». Серебристое свечение зияло впереди, как прожектор. Фильтр автоматически снизил яркость.

— Ну нихрена себе, — уважительно сказал Иван Кузьмич. — Это что ж там, грибной Кремль?

Он пошёл на свет.

Через минут десять лес вдруг кончился. Деревья расступились, и он вышел на поляну.

На первый взгляд поляна была вполне обычная. Мох, трава, тихо, птицы где-то вдали. Но грибы…

Грибы тут были неправильные.

Сначала он увидел просто крупные: шляпки размером с добрую сковородку, ножки толщиной с детское бедро. Некоторые стояли поодиночке, другие целыми семьями.

— Чернобыльские, что ли, — пробормотал он. — Или эти, ГМО… ГМО-белые.

Жадность толкнула его вперёд.

Очки показывали такую концентрацию грибов, что он почувствовал себя ребёнком в кондитерском магазине.

Он быстро наполнил своё старое лукошко. Затем вторую корзину. Потом задействовал свой новый аксессуар, заплечный короб, плетёный рюкзак, о котором он мечтал ещё с тех времен, когда ноги не хрустели при каждом шаге.

Короб заполнился моментально.

— Эх ты ж… — вздохнул он, оглядываясь по сторонам. — И куда вас всех складывать? Корзин на вас не напасёшься. Завтра, что ли, с тележкой приду… или вообще тачку из сарая вытащу, сто лет не трогал.

Но чем глубже он заходил в поляну, тем страннее всё становилось.

Мох под ногами был слишком мягкий, будто вата. Воздух был влажный, с тяжёлым, сладковатым грибным запахом, в котором было что-то аптечное. И, главное, вокруг было тихо. Ни птиц, ни шороха ветра. Лес по краям притих, словно не решаясь лезть дальше.

И тут он их увидел.

В самой глубине поляны стояли гигантские грибы.

Не просто большие, громадные, с человеческий рост. Ножки как столбы, шляпки, как зонты от летнего кафе. Цвет приятный, «боровиковый», только местами шли странные прожилки, будто в них что-то пульсировало.

Иван Кузьмич остановился как вкопанный.

— Не, ну это уже издевательство, — шепнул он. — Где были вы, гады, когда я молод был?

Он подошёл ближе к одному. И тут сердце у него ёкнуло.

На шляпке, аккуратно надетая, висела потрёпанная шляпа. Та самая, с вышитым «Fishing Team», которую не снимал Семёныч. Чуть ниже, у основания ножки, наполовину вросшая в мох, лежала его корзинка. Ручка сплелась с какими-то белёсым нитями. В стороне валялся знакомый старый нож с облупленной синей ручкой.

Мир резко сжался до этого пятна.

— Семёныч… — хрипло выдохнул Иван Кузьмич.

Он машинально попятился. Но ноги не послушались. Подошвы будто прилипли к мху.

Он дёрнул раз. Другой.

Ноги стояли, как в цементе.

— Да что ж за… — начал он, но фраза так и не закончилась.

Мох под сапогами шевельнулся.

Не сильно, чуть-чуть, словно под ним прошла волна. Но этой волны было достаточно, чтобы что-то тонкое, холодное и липкое пробилось сквозь подошву. Сначала это были отдельные ниточки, как стеклянные волоски. Потом их стало больше. Они вонзились в кожу ступней, как ледяные иголки.

Иван Кузьмич попытался закричать, но голос застрял где-то между диафрагмой и страхом.

Боль была странная, не острая, а тяжёлая, тянущая, будто ноги обмотали мокрыми холодными тряпками. Нити мицелия проникали в сосуды, цеплялись за нервы, тянулись вверх.

Он чувствовал, как что-то терпеливо, методично расползается по нему изнутри. Как холодная паутина медленно забивает каждую жилку.

Руки всё ещё слушались. Он попытался дотянуться до ножа на поясе, но пальцы вдруг стали ватными. Затем начали дрожать, словно кто-то дёргал за невидимые нитки.

Мир перед глазами раздвоился.

Гигантские грибы чуть наклонились к нему. Шляпки зашуршали, шепчась. И на одной из них покачивалась шляпа Семёныча.

На мгновение ему показалось, что он видит где-то внутри, сквозь полупрозрачную ткань ножки, человеческий силуэт. Оплетённый белыми жгутами, вытянутый, как корень.

«Семёныч», — подумал он. Или мицелий подумал за него.

А потом мысли стали вязкими и потянулись медленно, как смола.

Последнее, что он отчётливо осознал:

«Надо же, не сказал Витальке спасибо…»

Потом грибы приблизились.

Иван Кузьмич стоял на поляне, скорчившись внутри самого себя, а по его венам уже спокойно и деловито шёл мицелий.

Через неделю Виталик наконец выбрался к деду.

Он ехал в автобусе, держась одной рукой за поручень, другой за аккуратную коробочку с надписью «МИЦЕЛЬ-ВИЖН МК-1.2 — исправленная версия». В новой прошивке он пофиксил баг, из-за которого очки иногда принимали старые трухлявые пни за особо жирные белые.

«Пора деду апдейт сделать, — думал Виталик. — А то ещё полезет в гнилую берёзу и скажет, что это новая порода белых».

Но по приезде его ожидала странная тишина.

Дом был закрыт. Замок на месте, пёс, который обычно устраивал концерт, увидев внука, сегодня молчал, будка пустая.

На верёвке висели давно высохшие, перепутанные нитки с обрывками грибов.

Виталик обошёл дом, позвал:

— Дед? Эй, дед!

Ответа не было.

У соседки он услышал:

— Да недельку его не видим. Всё раньше по грибы ходил, каждый день, с утра до вечера. Говорил, нашёл грибное место, а и правда наверно, грибы корзинами таскал. Ну, может, заблудился?

— Он в этих лесах с закрытыми глазами ходит, — автоматически сказал Виталик, а потом замолчал.

— Или сердечко, — многозначительно вздохнула соседка. — Вон Семёныч пропал тоже. Лес сейчас злой.

В сельмаге продавщица только развела руками:

— Последний раз видела недели полторы назад. Соли десять кило купил. Всё грибы таскал, как проклятый. По два огромных короба. Говорил: «Грибное место нашёл, а вам не скажу». И смеялся.

Виталик вернулся к дому, сел на ступеньки и долго молчал.

Скорее всего, лежит где-нибудь с переломом, пытался он думать. Нога, сердце, да хоть давление…

Он сжал коробку с очками.

— Ладно, дед, — тихо сказал он. — Наука тебя в лес загнала, наука же и вытащит.

Он взял вторую пару очков, свою обновленную. Надел, включил.

Мир вокруг дома засветился серебристыми узорами. Тропинка от калитки вела в лес, светясь чуть ярче. И где-то там, вдалеке, глубоко, мерцал мощный, соблазнительный узел свечения.

«Это интересно, — успел подумать в нём учёный. — Такая концентрация, а почему никто не замечал?»

«Потому что нормальные люди ходят по тропинкам, а не по мицелию», — ответил ему внутренний голос, похожий на деда.

Виталик вздохнул и пошёл в лес.

По следам мицелия

Шёл он быстро. Очки показывали картины гораздо чётче, чем у деда: после обновления прошивки интерфейс стал аккуратнее, добавились подсказки и примитивная навигация.

Каждый раз, когда мицелий расходился в стороны, Виталик видел жирную линию, по которой дед ходил чаще всего. Можно было почти восстановить его путь за последние дни.

Где-то по пути попадались места, где мицелий был словно выжжен: там, очевидно, дед вычищал всё до последнего гриба. Виталик пару раз снял очки, лес вокруг выглядел обычно: просто лес, просто мох, просто ветки.

Но стоило снова надеть, и он видел, как под этим «просто лесом» течёт огромная подземная сеть. Как от толстых мицелиальных «магистралей» отходят более тонкие «улицы». Как они все, в конце концов, уходят в одну сторону, туда, где на горизонте в очках мерцала ослепительная грибная «столица».

Через час он вышел к поляне.

Даже без очков было ясно, что место… странное.

Воздух будто стоял. Никакого ветра. Запах был густой, тяжёлый, грибной до одури, с каким-то медицинским привкусом, как если бы кто-то просушивал грибы в операционной. Мох под ногами пружинил, как матрас.

Виталик остановился у кромки, снял очки, протёр их и снова надел.

Поляна вспыхнула.

Грибы светились так ярко, что интерфейс тут же предложил «снизить яркость отображения». Под землёй мицелий был настолько плотным, что казался сплошной серебристой плитой. Здесь было сердце грибной системы. Центральный процессор.

И только теперь, когда глаза привыкли к свету, Виталик заметил, что именно так светится.

В глубине поляны, как стражи, стояли несколько гигантских грибов, с человеческий рост. Толстые ножки, будто колонны, уходили в мягкий мох, а шляпки нависали, как огромные зонты, отбрасывая тяжёлые тени. Они выглядели не как растения, а как существа, слишком большие для этого леса.

— Нифига себе, — прошептал он. — Дед, ты мамонта нашёл, а не грибное место.

Он сделал шаг, другой.

Старался не наступать на самые уж яркие участки, хотя это было почти невозможно.

Слева лежала перевёрнутая корзина. Плетёная, знакомая.

Чуть дальше заплетённые в мох остатки лукошка.

Он узнал дедов нож, тот, которым тот гордо рубил сало и грибы. Ручка, правда, была вросшая во что-то белёсое.

Виталик проглотил ком.

И тут он увидел заплечный короб. Дедов.

Тот самый, о котором тот говорил, как о «мечте грибника». Несколько недель назад дед прислал ему его фотку в мессенджер, хвастался, что «наконец-то и у меня нормальный короб есть, как у людей», и что теперь «грибы сами в него прыгать будут».

Сейчас этот короб висел на… грибной ножке. Как рюкзак, аккуратно надетый на чужое плечо. Чуть выше, на шляпке этого гриба, сидела дедова поношенная кепка.

Гриб… был неправильный.

Его ножка расширялась кверху, образуя не просто единую колонну, а нечто вроде торса. Было ощущение плеч, намёк на шею. Шляпка висела, как громадная фуражка.

Через очки Виталик видел внутри ножки странный рисунок: плотные белые волокна переплетались с более тёмными, плотными образованиями. Где-то там угадывались формы, слишком уж похожие на большой сустав, на ребро, на что-то, похожее на человеческую руку, вытянутую вдоль «стебля».

Он сделал ещё шаг вперёд, не сводя с гриба глаз.

И услышал.

— Виталик…

Голос был тихим, срывающимся, как из старого радиоприёмника. С лёгким хрипом, с паузами.

— …внучок…

У Виталика внутри всё холодно перевернулось. Он оглянулся, вокруг никого. Лес молчал. Только этот гриб-человек стоял перед ним, с дедовой кепкой набекрень.

— Дед? — выдохнул он.

Гриб слегка дрогнул. Это был не ветер, не иллюзия. Шляпка чуть наклонилась в его сторону.

— Ну а кто ж ещё, — всё тем же тихим голосом донеслось до него. — Цапля, что ли?

Если бы не дрожь в руках, Виталик бы рассмеялся.

Где-то в глубине сознания он отчётливо понял, что у него галлюцинации. Стресс, усталость, слишком плотное биоизлучение, всё такое. Но голос был слишком дедов.

— Это… как? — глупо спросил он.

— Очень аккуратно, — вздохнул гриб. — Сначала чуть-чуть в ноги, потом в печень, потом в голову. Местами даже приятно. Как банька, только без водки.

Мицелий под ногами тихо шуршал, как мухи в банке.

— Дед, ты… это правда ты?

— А ты подумай, кому ещё надо, чтобы ты с этими своими очками здесь шастал? — буркнул гриб. — Мицелию, что ли? Он и без тебя справился.

Где-то в глубине ножки что-то вздрогнуло.

Виталик сжался, но остался стоять.

— Я… тебя искал.

— Нашёл, — философски заметил дед. — Молодец. Всегда говорил: голова у тебя варит, раз такую штуку придумал.

Гриб чуть наклонился, шляпка скрипнула.

Он вдруг прищурился, насколько вообще гриб может прищуриться.

— Постой-ка… А это что у тебя на морде? Мои очки? Нашел их здесь?

Виталик невольно потрогал дужку.

— А… ну… — он запнулся. — Это… другая версия. Я их… ну… обновил. Доделал.

— Доделал? — гриб-дед даже слегка поднял шляпку, будто бровь. — То есть у меня была первая, кривая, а себе ты нормальные сделал?

— Да нет же! — смутился Виталик. — Это для тебя. Я не успел тебе отдать новые… Ты… ты же пропал. Я только вчера прошивку закончил…

Гриб-дед хмыкнул, звук получился влажный, грибной:

— Ну-ну. Ладно. Главное, что работают. А то ходил бы тут слепой, на те же грабли.

Мицелий вокруг сапог слегка оживился. Через очки поляна напоминала тарелку лапши, которая очень не хотела оставаться на месте.

— Дед, — осторожно сказал Виталик. — Я попробую…

— Не надо, — перебил его гриб. — Поздно уже из меня что-то пробовать. Я, конечно, маринованные люблю, но не изнутри же. Ты лучше послушай.

Голос стал чуть чище, будто его настроили по частоте.

— Я когда твоей штукой пользовался, — продолжил гриб, — я их ведь не только находил. Я же им дороги прокладывал. Своими ножками-то. Мицелий любит, когда по нему ходят. Разносится. Расширяется. Я ему, считай, автомагистрали проложил. — Шляпка чуть дрогнула, будто он сам себе признавался.

— Но теперь понимаю… мицелий мне показал. Память у него, знаешь, какая…

— Я… они же только показывают, где они уже есть, — машинально возразил Виталик, прикоснувшись к очкам.

— Ага, — хмыкнул дед. — А я только грибы резал, я мицелий не трогал. Вон результат. Семёныч, правда, раньше меня попался, он как ребёнок, увидел поляну, полез, не глядя. Слабак.

Слева, чуть поодаль, другой крупный гриб, поменьше, словно подтверждая слова, чуть качнулся. На его шляпке Виталик заметил что-то похожее на знакомую поношенную шляпу.

Гриб слегка дёрнулся, и из него раздалось хрипловатое, обиженное:

— Да кто попался-то?! Я не попался, я исследовал!

— Во-во, — хмыкнул дед-гриб. — Исследователь нашёлся. Он сюда нос сунул, да обратно не успел.

— Да я вообще первым эту поляну нашёл! И без этих ваших… электро-примочек! — бухтел Семёныч-гриб.

— Ага, расскажи мне, — отозвался дед. — Ты ж без очков и в молодости пень от гриба не отличал.

Гриб-Семёныч сердито заворчал:

— Ну да, ну да… Один раз с пнём промахнулся и ты сто лет припоминаешь!

— Это ж кто говорит, а? Гриб с претензиями!

Мицелий под ними негромко потрескивал, словно смеялся вместе.

Виталик почувствовал, как пот стекает по спине.

— Дед, я попробую тебя… — начал он снова.

— Да куда ты меня, — спокойно сказал гриб. — У меня теперь корней больше, чем у всей нашей улицы. Ты меня обратно в дом потащишь — погреб лопнет.

Он помолчал, и в паузе мицелий под ногами Виталика ощутимо шевельнулся, подбираясь ближе к подошвам.

— Ты лучше сам отсюда уходи, — неожиданно мягко сказал гриб. — Пока можешь. Эти… — шляпка едва заметно качнулась в сторону остальных гигантов, — они любопытные. Им твои очки понравились. Сказали, «высокие технологии», всё такое.

— Кто сказал? — сглотнул Виталик.

— Да кто-кто… — дедов голос слегка заскрипел, как старый шкаф. — Ты думаешь, ты один такой умный? У мицелия памяти побольше, чем у твоего министерства образования. Он теперь всё видит. И через твои глазки ему особенно хорошо будет.

Виталик почувствовал, как по затылку пробежал холодок, волосы сами собой встали дыбом. Он опустил взгляд и увидел, что по мху к его сапогам тянутся тончайшие ниточки, будто белые ресницы. Он сделал шаг назад. Мох пружинил, но ещё держал.

— Дед, пойдём со мной, — упрямо повторил он. — Я что-нибудь придумаю. Пересадка, антифунгальные препараты, хотя бы…

— Виталик, — тоном, который не терпел возражений, сказал гриб. — Я всю жизнь ходил в лес за грибами. А теперь лес пришёл за мной. Это честно.

Где-то за его спиной тяжело вздохнул другой гриб. Виталик поёжился.

— Ты, главное, очки береги, — продолжил дед уже своим обычным, ворчливым тоном. — Не роняй, не мочи. Может, ещё кому пригодятся. Хотя, если честно…

Он на секунду замолчал.

— Может, тебе и не стоило их делать. А то от ваших этих наук пользы как от козла молока, а проблем, как от Семёныча после трёхсот грамм.

Семёныч-гриб обиженно фыркнул сбоку:

— Да я между прочим культурно пил! Это ты меня спаивал!

Виталик нервно хмыкнул. Внутри всё тряслось, но привычка спорить с дедовскими выводами никуда не делась.

— Ничего, — попытался он пошутить. — Зато теперь у тебя гарантированно свежие грибы круглый год.

— Ага, — дед-гриб издевательски усмехнулся. — Только жевать теперь некому.

В этот момент мицелий под ногами двинулся уже не стесняясь.

Виталик ощутил, как мох слегка содрогнулся, как если бы под ним кто-то огромный потянулся. Тончайшие белые ниточки двинулись к его сапогам, словно сотни маленьких пальцев.

Очки отреагировали первыми: интерфейс вспыхнул предупреждающими значками. В левом верхнем углу появилось сообщение:

«ВНИМАНИЕ: АНОМАЛЬНАЯ АКТИВНОСТЬ МИЦЕЛИЯ»

Чуть ниже другое:

«РЕКОМЕНДАЦИЯ: УДАЛИТЬСЯ ИЗ ЗОНЫ»

— Слышал? — мрачно усмехнулся гриб-дед. — Теперь даже железяка говорит, что ноги надо делать.

— Я…

— Беги, говорю! — неожиданно резко выкрикнул дед. Голос его на секунду стал прежним, чистым, человеческим. — Пока они только смотрят!

Словно подтверждая это, несколько гигантских грибов вокруг чуть повернулись. Не сильно, но достаточно, чтобы стало ясно: это не ветер. Их шляпки едва заметно склонились в сторону Виталика.

Он внезапно отчётливо почувствовал, что стоит в центре внимания. Его рассматривают. Измеряют. Примеряют.

Он сделал ещё шаг назад. Мох сопротивлялся, чуть прилипал к подошвам, но отпустил.

Мицелий шуршал под ним недовольно, как человек, у которого из рук вырывают тарелку.

— Дед…

— Да потом поговорим, — гриб нервно дёрнулся. — Если «потом» у тебя будет. Ты главное ноги спасай. Ноги это важно. Без ног в лес не сходишь.

Тончайшая нить всё-таки доползла до его сапога и осторожно ткнулась в резину. Виталик ощущал её как лёгкое, почти невесомое касание. Но в этом касании было такое терпеливое, холодное намерение, что ему вспомнилась история от биофаковцев: они как-то забыли в инкубаторе чашку с агрессивной грибковой культурой. Через двое суток гель был съеден подчистую, осталась голая стеклянная плёнка, и тонкие нити так и продолжали тянуться к краям, в поисках выхода наружу.

Очки вспыхнули ещё раз.

Теперь на весь экран, поверх прозрачного леса и светящихся грибов, появилась крупная строка:

«БЕГИТЕ.»

Без вежливого «рекомендация». Без уточнений.

— Вот, — хрипло сказал гриб-дед. — Даже твоя железяка ругается. А ты всё стоишь. Всю жизнь тебя учил: услышал «беги» — беги. Не раздумывай. И запомни: если что, я тебя не знаю. Я теперь официально коренной житель леса.

Виталик судорожно всхлипнул. То ли от ужаса, то ли от абсурдности происходящего.

— Дед…

— И не вздумай потом сюда кого-нибудь приводить, — ворчливо добавил гриб, словно речь шла о рыбалке. — А то разведёте тут туризм. Мне ещё Семёныча терпеть до конца времён, не хватало мне дачников.

Ещё одна нить мицелия коснулась его сапога. В этот раз касание было чуть увереннее.

Виталик, не раздумывая больше, развернулся и рванул к кромке леса.

Мох под ногами цеплялся, пытался удержать. Тончайшие белые волоски тянулись следом, цеплялись за резину, за подошву. Один раз он споткнулся, упал на колено, ладонью почувствовал влажное, прохладное шевеление под поверхностью.

— Извини! — выкрикнул он, сам не понимая, кому. Грибу? Деду? Лесу? — Я потом… придумаю что-нибудь!

— Только очки не забудь! — донёсся вслед дедов голос. — Главное очки! Ноги ладно, отрастут новые…

Последняя фраза уже звучала не тем голосом, что Виталик знал с детства. Смешок, который разнёсся за ней, был глухим, тягучим, таким, будто смеялся не человек, а сама почва под ногами. В нём слышались скрип старых корней, влажное шуршание мха и тихое, густое довольство сытых грибов.

Виталик вырвался на край поляны, перескочил корни, вломился в густой подлесок. Лес встретил его шумом, ветром, криками птиц, всем тем, чего на поляне не было вообще.

Очки ещё несколько секунд показывали за спиной ослепительный серебряный диск мицелия. Потом фильтр сам погасил свечение, то ли перегрелся, то ли просто решил, что человеку сейчас достаточно и адреналина.

Он бежал долго.

Пока ноги не начали подламываться, а сердце не решило, что на сегодня нагрузок хватит.

Только у знакомой тропинки, где мицелий был тонким и аккуратным, Виталик остановился, снял очки и посмотрел на них.

Линзы чуть подрагивали, как если бы в них ещё отражалось чьё-то щурящееся лицо.

— Ну что, МИЦЕЛЬ-ВИЖН, — прошептал он. — Доигрались…

Он сжал очки так, что костяшки пальцев побелели.

Потом аккуратно спрятал очки в чехол.

Выбросить не смог.

Рука не поднялась.

Он развернулся и пошёл к деревне, ещё чувствуя, как дрожат руки. Не оглядывался, боялся, что взгляд назад сделает всё происходящее слишком настоящим. Лес впереди был обычным, человеческим: ветер, листья, птицы.

Никаких огней.

Никаких линий.

Никакого серебра.

А вот за его спиной всё было иначе.

Где-то глубоко, на поляне, где воздух был слишком густым, а мох слишком мягким, огромный гриб с дедовой кепкой на шляпке чуть наклонился.

Мицелий под ним ожил, словно вытягивая суставы после долгого сна. Толстые, уверенные нити расползались от поляны, собираясь в широкие светящиеся «тропы». Они тянулись туда, в ту сторону, где минуту назад стоял человек.

К тропинке.

К человеческим следам.

К деревне.

С каждым мгновением серебристые линии становились толще, ярче, будто под землёй кто-то прокладывал новую сеть, по свежему запаху, по теплу шагов, по унесённому с собой куску грибной технологии.

Лес слушал.

Поляна дышала.

Грибы росли.

А внутри одного из них тихо, настойчиво билось что-то человеческое, упрямое и живучее, и временами пробивалось наружу короткими, дедовскими шуточками с лёгким грибным налётом.