Гриша

Жил раньше в селе Северном мужик один, Григорием звали. Фамилию никто вспомнить не смог. Из приезжих был. Говорили, из Остяцка, в 50 километрах к северу от Северного, на правом берегу реки Тары, на окраине Васюганских болот. А может и не оттуда, кто его знает.

Рукодельным был — хоть в святцы записывай. Да еще жених какой, – стройный, подтянутый, честный, отзывчивый, не болтливый. Ум у него был острый, как литовка под покос, а руки — золотые, будто сами по себе знали, где, как и что "пришпандорить".

Изба у него была на краю деревни и обычная, – не сказать, чтобы себе он выстрогал фантастику какую... А вот людям он что смастерит – прямо сказка. Гвоздь вбить, – так гвоздь сам в доску без команды лезет. А доску подтесать... Как у него выходило? – блестела доска как лед, да рисунок сучка выделялся – пентаграмма, не иначе. Да что там..., табуретка, стол, лестница, свистулька малышне – это вообще не вопрос.

Мужики звали его: кто сруб сложить, — кто сарай починить, – кто колодец вырыть. Про колодцы кстати, молва пошла, что вода в колодце, который Григорий копал была не только студёная, как зимняя заря, чистая, прозрачная как кристалл, но и сладкая. Ну, про сладкую, это наверное, брехня, а вот что студеная, да чистая, – согласимся.

– А руки у тебя, Гриша, откуда? – Нет, не из ж...пы точно.

– Где научился, Гриша?

– Гриша, вот шибко складно у тебя выходит!

– Повезет же жене твоей, Гриша... Мы вчера кабана закололи. У нас загон пельмени лепить, заходи.

Мужики завидовали ему, и включали такой блеск в глазах, ну прям, как у мартовского кота перед сметаной.

Звали его мужики в лес на охоту, за клюквой, брусникой, груздями, – тот отказывался наотрез. Думали, может аллергия на что.

Уговорили его в баню, к Савельичу.

День был пасмурный, холодный, промозглый даже, небо висело низко, будто выстиранная простыня, а земля застыла без снега, ветрами снег тогда повычистило. Дело поздней осенью было.

Так вот.

Савельичу он помог подпол забетонировать, – устали, замерзли, обмазались, как черти, ну и решили они баньку вечерком истопить — смыть усталь да хворь.

Гришка и говорит:

"Я пойду отдельно".

"Ну отдельно, так отдельно".

"Я пойду первым, – говорит Гришка. – Только ты Савельич, смотри, не чертыхайся. Ночь на дворе, не ровен час…А ты шаромыга, потому рот не раскрывай!»

"Да иди ты, иди! За меня не беспокойся. Ни черта со мной не случится! У меня шкура толстая, как у кабана.

"Ага".

"Да сапоги сними, вон чуни надень».

Сидит Савельич, ждет. А тот не возвращается никак. Стук услышал с огорода, а там баня как раз стояла у забора.

«Дерево гуляет», — подумал мужик.

Уже опустились сумерки. Подошел к бане, покликал, – нет ответа.

"Не угорел бы..." – подумал Савельич.

И стук из предбанника повторился — "Тук-тук, тук-тук" — будто кто-то ногтями по стенке скребётся.

– Да что за чёр… — начал Савельич, да так и застыл с открытым ртом.

Из предбанника выползло что-то, хомячок будто, крупный такой, да так и побежал по голому огороду, будто земли не задевая. Там земля то после картошки буграми. Хомячок лохматый, на копытцах, как у козла, да с рылом свиным. Глазищи у него горели, как он вывалился из бани, будто угли в печи.

Может Савельич со страху и приврал, но суть дела от этого не меняется. К тому же Савельич на тот момент и капли самогона в рот не брал, потому как закодированный был. Заглянул он потом в предбанник, а портки-то Гришкины висят. Заглянул в баню, да где там! Нет никакого Гришки.

Сердце у него застучало, как молоток по наковальне. Голова кругом. Не удержал равновесия, чекнулся об косяк и вывалился задом наперёд. Так и шёл, пятясь, обратно, в избу, не сводя глаз с бани, будто боялся, что рогатый выскочит следом.

А вот куда Гришка делся без портков, – он так и не понял. Веник то березовый, запаренный в тазу, – так и лежал не тронутый. Решил, – у того было сменное белье, дома, наверное, уже. А идти ночью к нему через всю деревню было лень, отложил до утра.

А в доме жена его так и ахнула, когда дверь распахнулась, и в избу ввалился Савельич — бледный, как мел, глаза круглые, а сам — ни гугу.

На другой день даже дети в доме Савельича не бусили. Кинулись к Гришке, а у того дом на замке. Куда делся?

Пропал человек.

К Савельичу и участковый приходил.

Тогда и вспомнили. Кто рассказал, как бревна раз строгали, а он и говорит парню одному из Кордона: "Ты не свисти, а то хозяин ночью придет".

В другой раз мужик заругался, что доски сырые привезли, а он подошел, и говорит так, по-серьезному: "Не зови лиха, а то придёт — не отвертишься".

Бабку одну на дороге перепугал ночью. Та чертыхнулась. А он тут же и вставляет: "Не зови его лишний раз. Чёрт — он как банный пар: пока не обожжёшься, не поверишь". Старуха всей деревне рассказала. Мужики тогда рассмеялись, сказали: "Гришка на шутки мастак, держитесь от него бабы подальше".

А одну женщину отчитал: "Зазыв к ночи не делай". Прямо постучался, вошел, шиповника отпил и говорит, вперившись в окно, хотя окно занавесками закрыто: "Зазыв к ночи не делай". Та говорит: "Иди ты, Гриша, по добру-по здорову". А он как зыркнет на нее, встал на четвереньки и вышел. Даже ее шунька во дворе лаять перестала. Охренела, стало быть. Бабке скорую вызывали.

И каждый день люди к его дому подходили, замок не трогали, боялись, хотя крючок на калитке сорвали.

«Вот куда делся? Шайтан его дери!» – сказал тогда участковый.

Примечание. В рассказе использован диалект жителей Новосибирской области