Грот

Панельные дома — это символ. Кто-то ими восхищается, кто-то их ненавидит. А меня они всегда пугали.

В старшей школе я, ослеплённый софитом юношеского максимализма, верил в свою великую миссию и мечтал стать известным музыкантом. Спускал все подарочные деньги на звукопоглощающие панели и микрофоны: пытался сделать из своей комнаты студию звукозаписи.

Мы с друзьями записали несколько песен, и я стал ходить с гордо поднятой головой. С нескрываемой насмешкой взирал на своих одноклассников и соседей. Ведь они, простые работяги, винтики системы, и не догадывались, что рядом с ними живёт самый настоящий музыкант. И даже окна моей комнаты с улицы смотрелись как-то иначе, благороднее.

Но после школы наша группа разбежалась, и моя студия оказалась никому не нужна, особенно мне самому.

Я начал смотреть шире и увидел другие окна в своей панельке, абсолютно такие же, как и мои. Просто огромный муравейник. Соседи рассказывали об успехах отпрысков: у одного дочь поступила в столицу на международные отношения, у другого сын взял дом в ипотеку и уже в скором времени перевезёт туда всю семью. И каждое их слово оборачивалось маленькой трещиной на моих розовых очках.

Подумать только: пара-тройка окон, одна квартира, а внутри — целая вселенная, полная своих переживаний, достижений и открытий, однако ничем не отличимая от всех остальных.

Вот что меня пугало в панельках: наглядная демонстрация незаурядности…

Под конец школы я схватил небольшое психическое расстройство, развитие которого благополучно остановили таблетки и появившаяся в моей жизни первая любовь. Но депрессивные мысли всё равно не покидали головы. Я принял серость мира и покорно сложил руки. Стал жить, как все, ни о чём не размышляя и ни на что не обращая внимания. Это удобная позиция, ведь благодаря ей люди могут не замечать тот ужас, что таится поблизости.

Например, многие ли задумываются, что в некоторых подъездах даже на первом этаже невозможно разглядеть дно шахты лифта? Сколько ни свети в щель между кабиной и площадкой.

Или почему определённые лифты работают безупречно со времён постройки дома, не требуя починки? Быть может, их чинит не ЖЭК, а совсем другая контора?

Но мы не говорим об этом. Нам же нравится жить в неведении. А потом становится поздно…

***

У меня не повернётся язык назвать всё случившееся со мной «расследованием». Скорее, это было простое наблюдение… Чудом не лишившее меня жизни.

Никаких предпосылок не было, всему виной стала чистейшая случайность.

Несколько дней назад я сильно поссорился с отцом своей девушки, ужасным и жестоким человеком, который сам позвал меня на разговор и начал подло отчитывать прямо на лестничной клетке. Он искренне считал, что Настя мне не пара. Дело едва не дошло до драки, но я вовремя ушёл. Однако ярость ещё пылала в груди, накопившийся пар требовал выпуска. От злости я стукнул кулаком по кнопкам лифта; двери закрылись, но кабина не сдвинулась с места. Когда эмоций поубавилось, я нажал кнопку первого этажа. Лифт дёрнулся и понёс меня вниз.

Прошла минута, но я всё ещё продолжал спускаться. На ум пришла знаменитая короткая страшилка: лифт едет уже третий час, и непонятно, чего бояться больше — что он вообще не остановится или что наконец доедет.

Руки затряслись, я тыкал на кнопку «стоп», но ничего не происходило. В шахте что-то скрипело, стучало, моментами проскакивало нечто вроде жуткого шёпота. А потом сделалось так тихо, что единственным пугающим звуком стало моё собственное учащённое дыхание.

Лифт замер, двери чуть слышно разъехались, открыв передо мной длинный коридор, освещённый тусклым светом гудящих ламп.

Тихо переставляя ноги, я выбрался из кабины и осмотрелся, как вдруг услышал приглушённые голоса. Видимо, они каким-то образом повлияли на меня, затуманили разум и потянули к себе.

Я понимал, что это совершенно ненормально, но события развивались так быстро и абсурдно, что я не успел ни осмыслить происходящее, ни удариться в панику.

В конце прохода темнели ступени, ведущие ещё ниже, но спуститься я не успел. Из помутнения меня выдернул громкий визг.

«Матушка!» — кричал какой-то малыш внизу, и с каждым новым криком голос его становился грубее: проступала хрипотца, будто ребёнок ежесекундно взрослел.

«Матушка!» — прорычал он.

И тут меня обуял страх. Я развернулся и бросился к лифту, но тот, как в дешёвом ужастике, закрыл свои двери.

На глазах выступили слёзы. В панике я хлопал по каменным стенам в поисках кнопки вызова, затем пытался вручную раздвинуть двери — ничего не выходило.

В голову лезли кошмарные мысли. Стоять на месте я больше не мог. Решил найти другой выход и пошёл обратно к ступеням.

Ступени привели меня к обрыву. Коридор переходил в огромный грот, освещённый торчащими из камней лампами.

Пройдя ещё немного, я наткнулся на большую дыру в нижней части грота, она была освещена ещё лучше.

Матушку никто не звал, но приглушённые голоса так же неустанно бубнили. Звуки доносились откуда-то снизу.

Справа от меня по стене тянулся широкий каменный уступ, гигантской резьбой уходящий в пропасть. Я и думать не мог о том, чтобы по нему спускаться, и свернул налево, в темноту. Там я нащупал небольшой лаз между двумя обломками скалы. Согнувшись, я смог аккуратно протиснуться туда и лечь на живот. Почти не дыша, я ползком добрался до самого края, посмотрел вниз и обомлел.

На самом дне лежал огромный восково-бледный младенец. Сперва я принял его за статую. Но внезапно эта тварь качнула головой и поднесла ко рту свои пухлые руки, измазанные в чём-то тёмно-красном. А потом, разомкнув пальцы, отбросила от себя что-то белёсое. Я пригляделся: это были обглоданные кости!

В лицо ударил холодный воздух. Я быстро отполз от края и прижался спиной к ближайшему камню. Осознание пришло мгновенно: это дыхание громадного младенца.

«Матушка!» — вырвалось из глубины с раскатистым эхом.

— Опять зовёт, да что же это такое! — раздалось следом хриплое ворчание.

Собравшись с духом, я вновь подполз к обрыву и наконец понял, откуда доносятся голоса. В скале зияла освещённая ниша. Внутри полукругом сидели жуткие старухи. А на каменном уступе рядом с пещерой дрожали их тени.

Страх изъел мою душу, приковал меня к месту. Острый камень упёрся в грудь, и глубоко вздохнуть я больше не мог.

Старуха в пещере начала говорить:

— Нельзя сейчас… Недавно девку с бабкой скормили…

— Сил нет терпеть! — прошамкала ей в ответ другая.

Остальные загудели.

Они спорили ещё с минуту, пока одна старуха не оборвала всех одной фразой:

— А если матушка придёт? — прохрипела она.

И голоса утихли. А я до смерти перепугался, что бабки меня обнаружили, оттого и замолчали. Тот же хриплый голос приказал:

— Ведите мужика!

Внутри меня всё оборвалось.

Снизу донеслись быстрые шаги, а я, взопревший, будто сросся с камнями. Лёжа неподвижно, сам оказался частью грота. Дыхание перехватило.

Точно проржавевший механизм, с неохотой повернулась моя голова. Это усилие я сделал намеренно, боясь, что послушницы неведомой матушки и её громадного отпрыска решат выколоть мне глаза или прирезать на месте, ещё до подачи младенцу. Хотелось в последний раз взглянуть на своих убийц. От поворота заложило уши, как при спуске по серпантину, но я всё-таки увидел в тусклом свете двух сухопарых бабок в потрёпанных домашних халатах.

Сердце колотилось, боль отдавала в горло, а одна нога тряслась в судороге. Не больше пяти метров разделяли моё тёмное убежище и жутких старух, когда они вдруг свернули к ступеням и поспешили наверх, в коридор.

Пот залил лицо, я лежал совершенно промокший и продрогший, словно провалился под лёд и чудом спасся, зацепившись за край полыньи.

Я упёр дрожащие руку в скалу и аккуратно перевернулся на спину. Острый камень перестал впиваться в грудь, и я смог вволю надышаться. Звон в ушах тоже пропал, и вскоре до меня донёсся знакомый старушечий гомон.

Оставалось выбраться. Если высшие силы дали мне шанс остаться незамеченным, то нужно пользоваться им немедленно. Как только младенец вновь позвал матушку, я поднялся. Но выходить из тьмы не спешил, ждал старух, чтобы потом рвануть по коридору к лифту, пока он не закрылся.

Время тянулось издевательски долго. И на треклятых вернувшихся бабок я смотрел чуть ли не с улыбкой. Однако все переживания вмиг заиграли по новой, когда я увидел, кого они приволокли с собой. Свет упал на измождённое лицо этого человека, и я узнал отца своей Насти. Старухи держали его под мышки, а он безвольной куклой болтался между ними, цепляя ногами камни.

Стоило им скрыться на уступе, как я на ватных ногах подошёл к обрыву, чтобы в последний раз взглянуть на жертву: не ошибся ли?

И вдруг раздался оглушительный бас проклятого младенца:

«Тварь смотрит!» — завопил он и широко раскрыл налитые кровью глаза.

Меня точно бросили в омут. Тот ужас не был похож ни на что другое. Он разлился по венам мутной водой, вздыбился в глотке и хлынул в лёгкие. Я захлёбывался, а свора разъярённых старух тем временем неслась вверх по уступу.

И лишь чудо наперекор страху и отчаянию подбросило мне спасательный круг — бегство. Я не помню, как сорвался с места и помчался по коридору, но в памяти остался лифт. Всё было размыто, и только кабина за раскрытыми дверями сияла ярче любой звезды.

Рассудок вернулся, когда мои дрожащие пальцы до упора вдавили несчастную кнопку первого этажа. Двери плыли навстречу друг другу чрезвычайно медленно, а в другом конце коридора уже появился силуэт приземистой бабки.

Чем ближе она подбиралась, тем меньше оставалось в ней человеческого. Её тело омерзительно изгибалось под немыслимыми углами. Старуха бежала на четвереньках и отталкивалась от стен и потолка вытянутыми конечностями. Но одна её часть не изменилась — голова. Она всегда держалась в одной плоскости, как у курицы: несмотря на все кошмарные прыжки и отскоки, бабка не сводила с меня взгляда.

Но чёртовы двери оказались быстрее этой твари. Они сомкнулись, и я поехал наверх.

На первом этаже я как обезумевший вылетел из кабины и, спотыкаясь, рванул к выходу.

Бежал в сторону рынка, лишь бы затеряться в толпе и не остаться одинокой мишенью для преследователя. Там я скитался больше часа, а потом вышел на людную улицу и по ней добрался до своего дома.

Запершись в комнате, я сорвал со стены одну запылившуюся панель, прижал её к лицу и громко завыл.

Стало безумно страшно за Настю, что могла вернуться в квартиру после моего ухода. Я тут же позвонил ей. С замиранием сердца слушал каждый гудок. И как же бешено тряслись мои руки от одной только мысли, что на том конце провода я услышу знакомое: «Матушка».

Но трубку взяла моя Настя. Сказала, что сидит в гостях у подруги. Я выдохнул с облегчением. Не стал рассказывать ей про отца сразу, мои разъяснения она получила спустя всего пару дней, когда мы, собрав все необходимые вещи, покинули город и уехали ко мне в деревню.

За день до отъезда я ещё раз поразмыслил и определил точно, что всё увиденное мной не сон и не галлюцинации. В первой половине дня я взял мощный фонарик и начал проверку.

Заходил в подъезды, представляясь в домофон почтальоном, вызывал лифт и светил в щель между кабиной и площадкой. И в каждом доме у шахты виднелось дно.

В подъезд, где всё случилось, заходить было особенно страшно. На седьмой этаж я поднялся по лестнице, там меня ждала Настя.

Она была не в себе: исчезновение единственного живого родителя сильно ударило по ней, но я не смел и думать о том, чтобы рассказать всю правду.

Я пробыл у неё несколько часов, предложил встретиться позже и распечатать листовки о пропаже.

Уходя, вызвал лифт на первом этаже и убедился, что не сошёл с ума: дна у шахты не было!

Вечером мы с Настей поговорили. И разговор был не из лёгких. Она много плакала и называла меня сумасшедшим, но в конечном итоге отступила и согласилась убраться подальше из города.

Мы вместе искали информацию в интернете, но нашли лишь пару городских легенд. Запись была относительно свежей: автор рассказывал, что в середине семидесятых, во время сноса деревни для постройки новых панелек, прямо в одном из домов был обнаружен колодец, уходящий глубоко под землю. Но план есть план: дом снесли, а колодец засыпали. Вот только спустя месяц у новостроек стали крутиться никому не знакомые старухи, а потом, похитив мальчика с первого этажа, они исчезли без следа.

Я прочёл много странного. Про подземную матерь и про некую кормилицу. Всё это как-то взаимосвязано, и ключ к разгадке — старухи.

Настя не верит мне, смотрит с подозрением и постоянно хнычет. Но мы не можем покинуть дом: я уже несколько раз видел жутких бабок поблизости.

— И они повсюду! — объясняю я. — От них невозможно спрятаться! Они ездят рано утром в маршрутках, ищут новую жертву. Они ходят с тележками и возят в них человеческое мясо! Они крайне опасны! Тебе нельзя возвращаться домой. Забудь своего сумасшедшего отца! Его уже, наверняка, убили.

Но она не перестаёт рыдать, всё просится в город. Не знаю, как её успокоить. Если люблю, то стоит отпустить, пусть она проведает родную квартиру. Только предупрежу её, чтобы в шахту лифта не светила, старух не тревожила. Хотя, они уже и шахту, и вход в грот заложили, наверное. И тело этого подонка с разбитой головой на крыше дома спрятали. Хитрые они, эти старухи.

2021