Гуманитарные наборы

На протяжении всей своей жизни, не один раз я наблюдал ряд весьма странных эпизодов. Иной характер они приобрели в свете того, что мне удалось узнать несколько лет назад. Этот рассказ не претендуют на правду, мне и самому было бы проще жить зная, что все это лишь за уши притянутые факты и совпадения. Написать про это меня побудила не случайность и уж тем более не желание. Просто в последнее время меня преследует необъяснимый страх. Страх что могу забыть то, что как мне раньше казалось, было частью ложных детских воспоминаний. Именно про все это мне и хочется рассказать перед тем, как перейти к основному, к тому, что было уже в наши дни.

Кто-нибудь из вас еще помнит те оранжевые гуманитарные наборы конца девяностых, которые сбрасывали на парашютах? Ох, сколько раз за минувшие двадцать лет мне доводилось задавать этот вопрос на различных сайтах и форумах. Сколько раз мне указывали на неадекватность и то, что я занимаюсь троллингом. Никто, абсолютно никто не помнил никакие оранжевые гуманитарные наборы, которые сбрасывались с неба. А я помнил, и видел их лично, притом не один раз.

Каждый из вас в течении жизни наверняка умирал не один раз. Не буквально. Умирал в своих ожиданиях и переходе к чему-то новому. Такие смерти бывают, когда ты из садика попадешь в первый класс, когда тебя впервые бросает девушка. Когда заканчиваются летние каникулы, или обучение в школе. В моменты, когда ты поступаешь в институт или переезжаешь в другой город. Новая работа, новый коллектив. Все это маленькая смерть, со своей трагедией и скорбью. Понимание подобного явления, его первые очертания, впервые осознаны мной были на пересменке в летнем лагере. Мать через знакомства выбила путевку на все три смены, и отправила меня с старшим братом в Форос. Был то тысяча девятьсот девяносто девятый год.

Из более светлых воспоминаний в моей памяти осталось теплое море и долгие походы по бесконечным лестницам к нему. Были «цыганские вечера», вызовы пиковых дам и страшные истории перед сном. Вместе с этим были и очередные друзья, которые с окончанием очередной смены уезжали, и за этим следовало то самое чувство какой-то смерти. Было тоскливо и грустно. Летний лагерь пустел, большинство вожатых куда-то разбредались. Период между сменами длился от трех дней до недели. За это время я переживал настоящий детский экзистенциальный кризис. Если мой старший брат мог себе позволить и покурить с вожатыми и выпить пивка, то мне, девятилетнему пацану, одному даже не разрешали ходить на море, и практически весь день заставляли находиться на территории лагеря. Выходило так, что моих ровесников, оставленных на все смены в лагере – не было. Были либо такие как мой брат, уже совсем взрослые, либо ребята на несколько лет старше меня, которые ни в какую не брали меня в свою компанию. Поэтому все свободное время, по территории лагеря я и слонялся один.

Дни были по-настоящему долгими и печальными. Единственным событием, которое хоть как-то скрашивало монотонные и бесконечные дни, были пролетающие в небе самолеты. Они сбрасывали сотни маленьких красных парашютов, с каким-то грузом. Все они улетали куда-то далеко, либо к морю, либо в сторону гор. Мне все хотелось заполучить один такой и узнать, что там, но выбраться незамеченным из лагеря никак не получалось. В один из дней, когда я в очередной раз наблюдал за падающими с неба парашютами, из-за забора ко мне обратился паренек моего возраста.

— Вау! Ты тоже их видишь?! – его голос был удивленным и наполненным радостью.

— Конечно вижу, вот бы найти хоть один такой и узнать, что там… - ответил ему я.

— Так пойдем поищем, меня Матвей зовут, - сказал он представившись.

— Леха, - сказал я и протянул ему через решетчатый забор руку. — Я бы пошел, но меня вожатые не пускают никуда, только с ними.

— А, так ты скажи, что с нами идешь, у нас тут мама в столовой работает, мы живем тут недалеко, в квартире, - сказал он, и в это время подошел еще один пацан, который визуально был старше его на несколько лет. — Это мой брат Серега, если он будет с нами, тебя точно отпустят, ты скажи вожатым, что будешь гулять с Матвеем и Серегой, детьми тети Светы, тебя точно отпустят, приходи в-о-о-о-о-н туда, где два пня, - сказал Матвей и указал рукой в сторону огромных пней. — Там в заборе есть поломанная секция, увидишь её легко, на том месте мы тебя и будем ждать. Давай! Скорее!! – напоследок задорно прокричал Матвей.

Днем найти кого-то из вожатых было не так уж легко. Они вроде всегда были, но, когда оказались нужны – то, как на зло, нигде не нашлись. Поэтому походив немного вокруг главного корпуса, я пошел туда, где меня ждали браться. Подумав при этом, что если вожатые потом спросят, где я был, то скажу – гулял с Матвеем и Серегой, детьми тети Светы, и проблем у меня точно не будет.

Братья ждали меня там, где и говорили, на двух пнях, прямо за лагерным забором. Когда я вылез за ограду, они искренне обрадовались и предложили пойти к ним в гости, посмотреть телевизор. Было самое утро, впереди только предстоял самый жаркий период дня - двенадцать часов. Время, когда жара была немыслимой и тени исчезали. Идея переждать жару и посмотреть телевизор показалась мне невероятной. За те два месяца что я был в лагере, во мне начали бурлить какие-то полностью одичавшие чувства. О телевизоре и мультиках, я мог лишь мечтать, а тут это было почти реальностью. Ничего лучше и быть не могло.

До их дома мы шли минут пять, от территории лагеря он был недалеко. Обычная четырехэтажка, ничем не отличимая от пары таких же по соседству. Братья, подойдя к дому, первое время мешкали, зачем-то долго смотрели в окна третьего этажа, и ходили по двору. Будто пытаясь понять – есть кто-то дома или нет. Потом, на контрасте как-то резко позвали за собой, при этом показывая жестами тишину. Все это было немного странно, но я шел за ними, соблюдая подобие шпионской конспирации. Мне тогда это виделось какой-то игрой, не более. Повторяя за ними, я крался, и замирал - когда замирали они. Делал все то, что свойственно обычной детской шпионской игре. Когда мы поднимались по лестнице, Матвей попросил меня вместе с ним подождать на пролете между этажами, пока Серега открывает квартиру. Все это продолжало казаться мне частью игры. Сверху доносились непонятные звуки, какой-то звон и щелчки. Через несколько минут, Серега шепотом позвал нас, и мы поднялись.

— Ты не стесняйся, чувствуй себя как дома, - сказал Матвей и пошел на кухню.

— Будешь воду? – как-то в лоб спросил Серега и пошел вслед за Матвеем.

— Да, кстати, будешь воду?! – прокричал уже из кухни Матвей.

Раздался звук льющейся из крана воды, и протяжные всасывания. Браться по очереди склонялись над краном и пили воду. Я попил вместе с ними. После чего они продолжили вновь по очереди пить. Это было довольно долго, я лишь смотрел на это и ничего не говорил. Заметив мою озадаченность, Серега растормошил пьющего Матвея и показательно сказал:

— Ты спроси у гостя, может он будет еду.

— Да, кстати, ты будешь еду? – будто удивившись спросил Матвей.

Сильного голода я не испытывал, но за компанию мог и перекусить. Мне стало неловко. Всегда стеснялся есть в гостях, поэтому сказал:

— Ну если вы будете, то и я буду.

— Нет, мы не любим еду, - быстро сказал Матвей и осекся. Серега как-то зло на него посмотрел, и Матвей мгновенно поправил себя. — Мы не хотим есть, пойдем лучше посмотрим телевизор.

В зале, вместо того, чтоб просто включить телек, Серега очень долго крутился вокруг стоящего на табуретке пузатого телевизора. Отключал провода, как-то пережимал их, в конце и вовсе достал из кармана что-то мягкое, похожее на пожеванную жвачку. Этот мутный комочек он прилепил на один конец провода, и воткнул его вместе с ним в телевизор. Другие такие же комочки, он прилепил на верхушки двух торчащих поверх телевизора антенн. Лишь после всего этого, он сказал Матвею: «Включай!». Первые несколько секунд были помехи, Серега периодически по-разному наклонял антенны, и прижимал пальцами комочки на их краях. Минуту, наверное, было шипение и помехи, а затем появилась картинка. Ребята оживились и каждый из них уселся поудобнее, полностью сосредоточившись на том, что было на экране. А вот мне стало тоскливо, я стал говорить мол, давайте переключим, найдем мультики или какой-то фильм, но они лишь отмахивались от меня и просили не мешать. В центре кадра сидела девушка. По телевизору шли новости. Они с таким интересом и поглощенностью их слушали, что мне начало казаться будто они не замечают меня вовсе. Я начал смотреть по сторонам и подмечать, что на стоящих в шкафах фотографиях, какие-то пожилые люди, эти же люди были с внуками, которые на Матвея с Серегой не походили совсем. Тем временем дикторша новостей говорила:

«ЛЮДИ ЗЕМЛИ! Сегодня три тысячи двухсот пятидесятый день сопротивления, мы продолжаем бороться! Юг пал. Восток и запад отступает. Штаб «С» из последних сил держит оборону на севере. Бойцы измотаны тяжелыми боями, враг перехватывает инициативу, сбивает спасительные грузы и контратакует. Надежды все меньше, но мы держимся. В ближайшие недели будет проходить эвакуация, следуйте инструкциям, пейте как можно больше воды, и избегайте изоляции. Если вы почувствуете симптомы заражения, следуйте первому протоколу и как можно скорее используйте содержимое гуманитарных наборов. Любой ценой помните, кто мы, и чего нам стоило сопротивление. Помните кто мы. Сопротивление продолжается. ЛЮДИ ЗЕМЛИ! Сегодня три тысячи двухсот пятидесятый день сопротивления, мы продолжаем бороться…».

Этот фрагмент был зацикленной записью, которая повторялась снова и снова, однако братья реагировали на нее так, будто это что-то сакральное. Я все пытался уговорить их переключить, но вместо этого, они первое время не обращали на меня внимание, а потом как-то напугано вскочили, и сказали, что нам пора. Мы быстро выбежали из квартиры, и я не помню точно – закрывали они дверь или нет, как и не помню испытывали ли я тревожные чувства тогда, или же многое начал осознавать спустя годы. У меня есть ощущение того, что если мне что-то и казалось тогда странным, то я попросту это не понимал в том возрасте.

На улице братья предложили пойти на море, воспользовавшись их секретным маршрутом. Хоть мы и вышли на улицу в самый пик жары, не пробыв в квартире и часа, я всё равно согласился, и мы отправились в путь. До моря от лагеря, который находился довольно высоко в горах, была одна дорога. Через зигзага-образные лестницы, спуск по которым, в моих субъективных воспоминаниях длился минут тридцать. Эти самые лестницы были окружены зарослями с колючими кустами, в которых водились желтопузики. На первой смене в моей комнате был пацан, который все обещал научить меня их ловить, а потом он так и уехал, и спустя годы я даже не помню, как его звали. Братья же по пути до моря, ловили этих милых змей, с какой-то ленивой отрешенностью - они просто подходили к ним и брали их, змеи на них никак не реагировали. Но больше всего мне запомнилось не это. Когда мы залезли в самую гущу колючих кустов, в места, где от тени множества деревьев было темновато, они спокойно шли, не замечая ничего вокруг. А у меня буквально желудок сводило от того, что я видел. Несколько раз до этого, в лагере, мы с пацанами находили сброшенную змеиную кожу. Иногда эти полые сплетения лежали под кустами колючки, иногда свисали с деревьев. Однажды нам даже попалась целая куча сброшенной змеиной кожи. Подобное всегда было примерно одинаковыми, но то, что я видел там, выглядело совершенно иным образом. Очень длинные и толстые, заставляющие вставать волосы дыбом, куски сброшенной змеиной кожи. Толщиной с ногу взрослого человека и в своей длине за десяток метров. Бледно-желтая, едва уловимо пульсирующая, сброшенная змеиная кожа. Братья шли вглубь зарослей с таким спокойствием и беспечностью, будто вокруг ничего подобного не было. Мне было страшно, но сказать им что-либо, я не решался. Тем временем, по мере нашего углубления, окружающее становилось еще более жутким. Стволы и ветки деревьев, покрывала желтоватая паутина. Она обволакивала кусты с землей, и проходила сотней будто живых жил между деревьев. От этого шаги по земле казались мягкими и неприятными. Братья продолжали просто идти, и даже не оборачивались назад. Я же тем временем, от переживаемого ужаса, казалось уже был готов зареветь. Было слишком страшно, что повернуть назад и убежать, еще страшнее было следовать за ними. На нашем пути начали попадаться объемные куски серо-желтых сплетений. Сначала я не мог понять, что это. Будто рваная одежа или не до конца сгоревшие пакеты. Эти большие желтоватые куски, не имели определенно выраженной формы, и воображение рисовало странные фигуры. Я начал узнавать в них очертания кошек и собак, начал узнавать человеческие силуэты. Словно все они, каким-то образом смогли сбросить свою кожу.

— Не отставай, - сказал Матвей, и выдернул меня из оцепенения.

Он будто заметил мой ужас, остановился, посмотрел на меня, затем на то, что вызвало во мне страх. Следом позвал своего брата. Тот без каких-либо слов повернул назад, и пошел в мою сторону. Миновав меня, он прошел к тому, что максимально точно напоминало сброшенную человеческую кожу и растоптал это. После чего вновь занял место во главе группы, продолжив спуск.

— Пойдем, тут совсем чуть-чуть осталось, - Матвей легко подтолкнул меня, и я пошел дальше.

В этом плане он действительно не соврал, и просвет с береговой линией показался всего через несколько минут, темные заросли закончились, а вместе с ними вся та жуть, что была там. Перед нами был самый обычный дикий пляж, окруженный огромными валунами. Братья, не дожидаясь меня бросились бежать в сторону моря. Оставшиеся позади нас заросли выглядели застывшими и жуткими, казалось что-то сокрытое тенью, смотрит нам вслед. Эти мысли подстегнули меня, страх прошелся по спине, заставив побежать за умчавшимися пацанами. Оставшийся спуск до берега был более пологим, от чего мы могли на корточках по пыльному крошеву съезжать вниз.

Был самый пик жары, разгар дня. Солнце пекло невыносимо. Первым в воду пошел Серега, и несколько раз нырнул. Следом за ним побежал Матвей, а уже потом, к ним подключился я. Какое-то время мы просто плавали у берега, дно было каменистым – а вода полностью прозрачной. В девять лет я хорошо плавал, но очень плохо нырял. Воздуха хватало всего на секунд двадцать, не более. Поэтому их предложение понырять на глубине, вызвало у меня тревогу.

— Да погнали, мы покажем тебе нечто интересное! Оно тут совсем близко, возле того камня, - сказал Матвей и указал в сторону огромного валуна, который визуально был не так далеко от берега.

Долго уговаривать им меня не пришлось. Там и Серега подключился к уговору, сказав, что он хорошо плавает, и если что, то я могу на него рассчитывать. Немного поборовшись с сомнениями, я согласился, и мы поплыли туда. В реальности, путь до указанного камня, занял все пол часа. За это время, страх, который заставлял меня поворачивать голову назад, в сторону берега, при его отдалении, несколько раз побуждал меня поплыть обратно. И каждый раз Матвей с Серегой, говорили, что осталось совсем чуть-чуть. Солнце невыносимо пекло голову, периодические окунания не помогали. Хотелось пить и есть. Немного тошнило. Руки и ноги были совсем ватными, а в глазах от яркого неба и блестящего моря, постоянно двоилось. Все эти факторы как мне казалось ранее, сыграли немалую роль в том, что было дальше. Еще через несколько минут, плывший впереди Серега остановился и погрузился в воду.

— Здесь, - вынырнув через минуту сказал он.

Матвей тут же нырнул и его не было примерно столько же. А когда он вынырнул обратно, то с какой-то серьезность, сказал мне следующее:

— Когда будешь нырять, постарайся не пугаться. Это будет прямо под тобой.

Если бы он ничего не сказал про «пугаться», мне бы и в голову не пришло подобное, но от его слов стало как-то совсем жутко.

— Давай, это не страшно, - подбодрил меня Серега.

Немного помешкав, я опустил голову в воду и открыл глаза. Изначально чего-то определенного мне увидеть не удалось. Перед глазами, где-то далеко, было темноватое, размытое дно. Немного попытавшись что-то разглядеть, я поднял голову.

— Нырни чуть поглубже, ты так ничего не увидишь, - сказал Матвей.

— Да, поплыви чуть дольше вниз, ты сразу все разглядишь, - добавил Серега.

Отдышавшись, я набрал как можно больше воздуха, нырнул и помогая себе руками начал плыть вниз. Первые секунды, как и в прошлый раз, была различима лишь темная глубина. Глаза щипало уже не так сильно, и все больше деталей получалось разглядеть отдельно. Покрытые темными водорослями камни, огромные валуны, мелькающие внизу серебристые рыбки. Все это было хоть и немного размытым, но виделось отчетливо. По мере того, как у меня заканчивался воздух, далекое дно являло все более новые детали. Не успев их как следует разглядеть, приходилось всплывать и все повторять вновь. В мое четвертое погружение, братья нырнули вместе со мной, и начали руками указывать в сторону одного места. Если всякие камни и валуны можно было угадать на любом расстоянии с первого раза, то показанное ими, было чем-то совершенно другим. Пытаясь разглядеть «это» под водой, я никак не мог понять на что смотрю. Что-то непомерно большое, будто вагон поезда. Знакомое и одновременно с этим совершенно чужое. Что-то от чего мне становилось страшно и начинало тошнить. Даже на той глубине, где лежало «это», несмотря на морскую темноту, мне все равно было видно многое. Больше всего в глаза бросалась огромная оранжевая надпись «02», и не менее огромная черная дыра сбоку. Воздух начал заканчиваться, и я поплыл на поверхность.

— Что это такое? – отдышавшись спросил я у братьев.

— Эвакуационная капсула, - совершенно естественно ответил Матвей.

— Ее сбили, - более раздосадовано сказал Серега.

— Кто сбил? Зачем?

— Те, кто прибыл сюда десять лет назад, и поработил человечество, - безэмоционально сказал Серега.

Мне вновь показалась что это просто какая-то игра, и я начал подыгрывать им. Они это почувствовали, и совершенно спокойно сказали:

— Ладно, поплыли на берег.

Пока мы плыли обратно, мне несколько раз становилось плохо, очень сильно тошнило и кружилась голова. Покалывало губы, болели глаза. Все эти чувства как-то разом навалились на меня. Как только мы доплыли до берега и вышли из воды, меня вырвало. Ребята заметили это и переглянулись.

— Пойдем, у нас тут недалеко есть гуманитарный набор, мы поможем тебе, - сказал Матвей и они повели меня за собой.

Не помню как и куда мы шли, в пути у меня еще сильнее разболелась голова. Все дальнейшее было какими-то вспышками, где я помню отдельные фрагменты. То перед глазами все чернело, то я блевал. Братья что-то говорили мне, про сопротивление и инструкции. Что я должен что-то помнить. Как назло, я помню лишь что должен что-то помнить, но совершенно не помню, что именно. В те мгновенья, когда Серега мне рассказывал какую-то важную информацию, мое сознание было где-то далеко. Единственное, что я помню досконально, даже спустя годы, хотя долгое время и считал это помутненным, бредовым вымыслом, так это то, как братья при мне открыли гуманитарный набор. Оранжевую коробочку, которая своим размером была ненамного больше автомобильной аптечки. Оттуда они извлекли несколько продолговатых трубочек, и по очереди влили их содержимое себе в нос. Тоже самое они проделали и со мной. От этого мне ненадолго полегчало, и сознание вернулось ко мне. В самом гуманитарном наборе, помимо этих продолговатых трубочек с розоватой жидкостью внутри, были еще ламинированные карточки. На карточках этих были изображены способы оказания различной помощи. Помню, как недоуменно разглядывал картинки и читал описания к ним. «Способы оказания помощи в случае заражения». «Последовательность изоляции зараженных конечностей». «Процедура удаления зараженных конечностей». «Очистка и утилизация зараженных конечностей». Каждый процесс имел тройку картинок, которые вызывали во мне тревожные и непонятные чувства. Люди, которые были изображены на них, там, где значилось «заражение», выглядели страшно. Их кожа была серой и пожухлой, а глаза неестественно большими и красными.

— Не забивай себе голову, - сказал Серега, и забрал карточку из моих рук. — Тебе полегчало?

— Немного…

— Пойдем обратно, нам тоже уже пора домой, - сказал он, и мы выдвинулись в путь.

Остаток пути что он, что Матвей молчали. В этот раз мы шли не через заросли, а выйдя на основную береговую линию, повернули с сторону лестниц, которые вели к лагерю. Мне все еще было плохо, периодически тошнило и кружилась голова. В череде бесконечных лестничных пролетов, я делал паузы и присаживался отдохнуть. Не помню сколько точно было таких передышек, но в одну их них, я похоже или задремал, или потерял сознание, так как из темноты меня выдернули злые крики вожатых, стоящих над мной.

— Нашелся, придурок! – кричали они кому-то наверх.

Братьев нигде не было.

Ну а дальше мне влетело по полной. Никто из них не знал никакой тети Светы поварихи, и её детей – Сергея с Матвеем. Мое исчезновение подняло весь лагерь на поиски. Влетело даже моему брату, который после моего нахождение так сильно выкрутил мне уши, что горели они до самого утра. Нас с ним даже чуть не отправили обратно домой, одна особо неприятная вожатая позвонила к нам в город, и про все нажаловалась маме. До конца последней смены, она под любым предлогом пугала меня отправкой домой, и мне пришлось вести себя соответствующе. В тот день, когда все случилось, мое наказание немного смягчило то, что у меня вроде как был солнечный удар. Остаток дня я периодически блевал, и ближе к ночи, меня отвели в небольшой домик, где была лагерная больница. Там я пробыл два дня, большую часть из которых, либо блевал, либо просто спал.

Напоследок, ночью второго дня, произошло то, что утром для меня было неотличимо от других, бредовых снов, видимых за ночь. В середине ночи, в окно, которое находилось слева от моей кровати постучали. За стуком последовал шепот, который называл мое имя. Это был Матвей, я узнал его сразу. Они вместе с Серегой стояли за окном и звали меня. Подойдя к ним, я не знал, как реагировать. Начал с обвинений.

— Мне из-за вас влетело!

— Не злись, мы не специально, - сказал Матвей.

— Куда вы подевались тогда? – все еще не доверяя им спросил я.

— Так было нужно, - сказал Серега и продолжил. — Мы пришли попрощаться, сегодня мы улетаем на последнем эвакуационном судне.

Я все еще не понимал, о чем они говорят, и просто слушал, до конца, не зная – вижу ли я их в действительности, или мне это просто снится.

— Полетели с нами, - сказал Матвей.

— Матвей… - одернул его Серега.

— Нет, правда, давай с нами. Там еще есть места, наши родители из сопротивления, мы сможем тебе помочь. Тут все равно больше никогда не будет ничего хорошего.

— Матвей…

— Что?! Мы можем взять его с собой, там же есть места! Я видел эти пустые секции, пятый и шестой шлюз!

— Матвей! Он не может полететь с нами! Ты же знаешь! Прощайся и идем обратно!

Матвей будто не знал, что мне сказать, и несколько секунд мялся. Затем посерьезнел и стал неестественно взрослым.

— Просто помни какую цену заплатило сопротивление. Чего нам это стоило. Помни кто мы. Сопротивление продолжается! - напоследок сказал он и они ушли.

Какую цену? Какое сопротивление? Кто мы?! – все это улетело куда сквозь меня. Я даже не пытался найти ответы на эти вопросы в своей голове. В какой-то сонной нереальности, плюхнулся обратно на кровать и провалился в не менее сюрреалистичный сон. А утром, когда открыл глаза, не мог понять - сон то был или нет.

Летний лагерь подошел к концу, и мы с братом наконец-то вернулись обратно домой. Началась школа, которая пожирала время целыми неделями. Пролетел сентябрь и часть октября. До осенних каникул оставалась неделя, и я как назло, заболел ветрянкой. Мать начала переживать за брата, который в свое время не переболел ей, и решила отправить меня на время болезни к деду, который жил в десяти километрах от города, в небольшом поселке на сорок домов. Дед в то время работал горным мастером на шахте и целыми днями пропадал на работе. Так что весь день я был предоставлен сам себе. Проблема была в том, что заняться по большому счету там было нечем. Осенью в поселке детворы не было, а телевизор в его доме ловил три канала, на которых большую часть дня шла невыносимая скукота. Как таковых обязанностей по дому у меня не было, единственно что дед мне всегда доверял, так это растапливать угольную печь, чтоб дом не выстыл. Этот процесс мне и нравился, и давал определенную иллюзию взрослости. На растопку у деда всегда была целая куча разнообразных газет, которые он собирал отовсюду. Девяностые в целом были весьма смутным временем. Рассвет сект и непонятных организаций, никто их не регулировал и толком не проверял что те печатают. Отсюда все те «Белые братства» и прочее. Так что среди тех газет что были у него на растопку печи, подобного хватало с лихвой. В один из раз, когда я перебирал стопку газет в поиске того, чем растапливать печь, мне попалась в руки весьма странная газета. Называлась она как-то в духе «Вестник конца света». Десятки выделенных жирным шрифтом заголовков были на главной странице. «Сколько еще продержится сопротивление?», «Человечество потерпело сокрушительное поражение», «Надежды нет», «Эвакуация закончилась», «Нас больше некому спасти». Под каждым из этих заголовков были столбики текста, которые мне почему-то читать было лень. Вроде я помнил это слово, как его произносили братья, но особого значения этому не придавал. А потом всего через пару дней, в небе пролетел самолет.

В поселке, где ничего не происходит, это было целое событие, которое заставило меня одеться и выбежать во двор. Самолет летел где-то незримо далеко, в сером небе он был крошечным и едва видимым, в отличии от того, что следовало за ним. Хаотичный след из красных парашютов. Ему почти удалось улететь, как неожиданно, с земли к нему устремился огонек, оставляющий за собой молочного цвета шлейф. Всего через несколько секунд то пятнышко, где был самолет на миг стало ярким, а затем в небе не осталось ничего, кроме сотни маленьких парашютов с грузом. Прошло секунд десять, я ничего толком не ждал, смотрел в небо, как тут на все округу разнесся грохот. От этого мне стало страшно, но вместе с этим я не мог найти себе места. Красные парашюты продолжали лететь к земле, они приближались и падали в сторону бескрайних полей что были повсюду. Туда, где росла кормовая тыква и ничего более. Захотелось побежать за ними — это впоследствии я и сделал.

Пусть в небе они были и близко, до ближайшего парашюта идти пришлось около часа. Другие же, виднелись по всему полю, вдоль уходящего ввысь горизонта. За то время пока я шел по неоднородному полю, дедовские резиновые сапоги так натерли мне ноги, что как идти обратно, я не представлял. Дойдя наконец непосредственно до самого парашюта с грузом, я замер. То, что было в качестве груза, походило на продолговатую капсулу, которая открывалась напоминающей рычаг ручкой. Потянув на себе эту рукоять, я не ожидал, что вся капсула так легко откроется. Вместе с шипением, верхняя крышка под давлением отскочила вбок. На землю повалил бледный, напоминающий азот пар, завоняло чем-то мерзким. Пар медленно рассеивался и являл что-то знакомое и в тоже время неприятное. Оранжевые коробочки, те самые гуманитарные наборы. Внутри капсулы их были десятки. Полностью одинаковые, выстроенные в аккуратный ряд. Каждый набор был будто вставлен в специальную секцию. Отторжение и страх у меня вызвало другое. Все эти оранжевые коробочки, были покрыты чем-то склизким. И мерзость эта издавала неприятный звук, как падающий в таз, прямиком с мясорубки фарш. Живой и скользкий. Звук оголенной плоти, внутренностей, мяса. То, чем были покрыты все оранжевые коробочки, напоминало жилы, паутину, жировую сетку и корни. И вся эта неоднородная гадость, словно хотела куда-то уползти, едва уловимо переливаясь. Такого страха я еще не испытывал никогда в своей жизни, и просто убежал оттуда, а когда вечером обо всем рассказал деду, он посоветовал мне меньше смотреть телевизор. Пойти туда вновь, я не решался, и через несколько недель так и уехал домой, обратно в город. Относительно того эпизода с капсулой и наборами, я думал так – раз никто про это не говорит, значит ничего страшного не случилось. Для того чтоб задаваться глобальными вопросами, тогда я был еще слишком мал.

Следующий странный эпизод случился, когда мне было тринадцать лет. У нас в городе был район с частным сектором, куда переехал один мой одноклассник. Его родители купили там дом, и ударились в огородничество. Попутно с этим, в пристройке возле дома, они отгрохали нехилый домашний спортзал, где был стол для пинг-понга, и мой одноклассник частенько звал меня к нему в гости, поиграть в настольный теннис. Общались мы хорошо, практически дружили, район его был недалеко, в десяти пеших минутах от моего дома. Так что бывал у него я очень часто. Особенно летом. Пока мы играли в настольный теннис, либо сидели у него в комнате за компом, его отец на протяжении всего лета, копал во дворе колодец. Не один, конечно, была там тройка рабочих, но курировал все он собственноручно. И вот помню, как мы сидим в комнате моего одноклассника, играем по очереди в первый «Half-Life» с ботами, и слышим, как со двора его зовет батя. «Никита! Никита! Иди скорее сюда!!». Он вскочил, и я побежал вслед за ним. Мы выбежали во двор, и подбежали к его отцу. Тот вместе с рабочими, с помощью лебедки со дна, копаемого ими колодца, достал кусок покрытого резьбой каменного монолита. Хоть весь камень и был в грязи, кое-что сразу показалось мне не нормальным, а именно сюжеты изображенные на нем. Резьба была очень глубокой и примитивной. Существа, высеченные там, либо пожирали людей, либо содержали их в клетках. Эти жуткие твари, по ступеням были выстроены в подобие пирамиды, и каждая из них, наверх передавала оторванные конечности. На самом же верху пирамиды, были какие-то множественные царапины и сколы, и что там было на самом деле я понять не смог. Кто-то, кому попал в руки монолит до этого, может тысячи лет назад, видимо хотел скрыть от других того, кто находится на вершине пирамиды. Кому были совершенны все эти подношения.

Помню, что там на улице, никто не проронил про эти жуткие сюжеты и слова, включая меня. Я и правда не исключаю той возможности, что из-за грязи, мелких камешков и кусков земли, мое воображение разыгралось и дорисовало лишнего. Что все это видел только я. Однако то, что случилось далее, привело меня в еще большее непонимание.

Отец Никиты был, как мне казалось, из уже нового сорта людей. С детства он учил Никиту ответственности и твердой гражданской позиции. Поэтому как ответственный гражданин, он сразу же, позвонил в городской исторический музей, и сообщил о своей находке. Не помню сколько точно прошло времени, неделя, может меньше. Мы сидели у Никиты в комнате, как тут зашел его отец, и попросил нас выйти погулять, но не просто во двор, а прям уйти из дома. Сам он при этом был какой-то не такой на вид, будто собака побитая. Смотрел в землю, поджимал плечи. Когда мы шли через двор в сторону калитки, то заметили возле огородов и того места, где был выкопан колодец, трех человек, которые были одеты весьма официально. Брюки, рубашки, пиджаки. Никита тогда еще обрадовался, сказал, что это из музея приехали. Помню, как мы только вышли за калитку, и нас окликнул веселый дядька. Это был четвертый из компании тех официально одетых мужиков. Он ждал их возле машины и курил. Мы подошли к нему, и он начал как-то сходу нас веселить всякими фокусами со спичками и сигаретами. То как-то по прикольному спички поджигал, то сигарету будто проглатывал, а затем доставал ее из уха. От увиденного мы буквально офигевали, и не замечали, как позади нас, фоном, со стороны Никитиного двора, доносится глухое «стук-стук-стук». Удары молотка и стамески по камню. Все эти фокусы и приколы продлились недолго, вскоре распахнулась калитка, и со двора начали выходить все те официальные мужики. До этого веселивший нас дядька тут же потерял к нам всякий интерес. Те, кто вышел со двора молча погрузили сумки с инструментом в машину, сели в нее и уехали. На улицу тут же вышел отец Никиты и загнал его, а мне довольно грубо сказал, чтобы я шел домой.

А потом спустя две недели, к ним приехали с настоящего музея. Только показывать уже было нечего. Никита стал гулять очень редко, к нему в гости меня больше под разными предлогами не пускали, то говорили, что он занят, то, просто не выйдет. Те крохи информации что мне удалось узнать, он рассказывал мне уже в сентябре, когда началась учеба. Сказал, что те люди повредили рисунок, и теперь в их огороде лежит просто кусок валуна. В конце года, он перевелся в другую школу, поближе к своему новому месту жительства, так что наше общение закончилось тогда же.

Это был последний эпизод, который я могу отнести именно к периоду своего детства. Далее, до моих тридцати лет, ничего особенного не происходило. Все шло своим чередом, и я бы и дальше просто жил, даже не вспоминая это, но вот в 2020 году, когда началась пандемия, а вместе с ней изоляция, мне довелось повстречать одного весьма специфического человека. Этим человеком был мой сосед по этажу в доме, где я снимал квартиру. Вадим Данилович. Из-за того, что я сидел целыми днями безвылазно дома, выходя из квартиры лишь на перекур в подъезд, мы начали общаться. Может совпадали «ритмы курильщика», может он слышал, что я выхожу курить, и выходил за компанию, но практически всегда мы пересекались на этаже, где за общением могли выкурить не одну сигарету. Не то что я к тридцати годам стал человеком, который любит общаться с людьми, просто после целых месяцев общения в официальной форме с коллегами по работе, это была своего рода разгрузка.

Вадим Данилович сначала показался мне тем еще конспирологом. Всяческие сомнения в реальности коронавируса тогда, не озвучивал только ленивый. В этом плане он особо не усердствовал, но какие-то свои конспирологические догадки говорил. Помимо этого, любил он порассуждать и про плоскую землю, и про ядерную войну 1812 года. Но чем больше мы общались, тем очевиднее мне становилось то, передо мной далеко не простой человек. Он знал где провести границу между серьезностью и юмором, говоря про всяких рептилоидов и прочее. В разговоре он всегда старался аргументировать свои догадки, и не сводил все к банальному пересказу просмотренных ранее видео на ютубе.

Не помню, как именно, но разговор повернул на всякие странные жизненные ситуации, и я вспомнил про гуманитарные наборы. Упомянул их вскользь, а он вдруг оживился и побежал к себе в квартиру. От того что он вынес через минуту, у меня аж желудок скрутило. Оранжевая коробка, такая, какую мне доводилось видеть несколько раз в детстве. Она была пустой, и Вадим Данилович будто уточняя поинтересовался, помню ли я, что именно было внутри. Я рассказал ему про карточки с инструкциями и про продолговатые трубочки с розоватой жидкостью. И как много раз пытался найти про эти наборы что-то в интернете.

— Невероятно, я думал кроме меня никто и не помнит этого, - сказал он, дослушав меня. — А ты помнишь откуда они появлялись?

— Помню, как их сбрасывали с самолетов, и еще помню двух пареньков в летнем лагере, которые на телевизоре нашли канал, где рассказывали про какое-то сопротивление…

Вадим Данилович как-то пристально посмотрел на меня, будто взвешивая можно ли со мной говорить откровенно или нет. Помешкав, он все же начал.

— Слышал ли ты что-нибудь про Калиниченко? Про его «принцип преобладающего частоты»? Наверняка не слышал, чего это я… Был такой ученый, в пятидесятые года проводил исследования на насекомых. Тогда же он и совершил свое открытие. Калиниченко определил, что при воздействии на насекомых определенной частотой, можно сделать так, что виды насекомых, которые между собой не уживаются - перестают видеть друг друга. Меняя диапазон частот, он проводил эксперименты и на мышах с котами, и на более крупных хищниках. Везде итог был один – сидя в общей клетке, два совершенно не уживающиеся между собой вида, не видели и не чувствовали друг друга, - Вадим Данилович прервался и закурил.

— В инопланетян веришь? – совсем буднично спросил он.

— Да как-то не очень, - ответил я.

— Не переживай, скоро поверишь, - он затянулся и продолжил. — Как думаешь, почему все страны прекратили ядерные испытания? Может наступило будущее и эпоха гуманизма? Хе-хе, как бы не так. До нас слишком поздно дошло, что когда мы взорвали первые ядерные бомбы, то на всю вселенную обозначили свое местоположение. Да, нравится тебе это или нет, но это так. Все те сигналы, отправленные в космос, золотые пластинки и зонды – все это полная чушь. Именно ядерные взрывы, расщепление атома, и был тот сигнал, который мы отправили во все стороны. И сигнал этот по своей природе был враждебным. Первое испытание ядерного оружия было проведено в 1945 году. Им понадобилось примерно 45 лет, чтоб долететь до нас и всего год, чтоб поработить нас всех. Вторжение, которое абсолютно никто не помнит, а знаешь почему?

— Почему? – испытывая тревогу спросил я.

— Принцип преобладающей частоты. Есть горстка сумасшедших, которая еще помнит, как все небо накрыли корабли. Есть те, кто помнит, как эти твари проникали в людей, а есть и те, кто помнит гуманитарные наборы и сопротивление. Этапы порабощения человечества проходили рука об руку с новыми типами сигнала и их тотальным распространением. Вместе с принципом преобладающей частоты. Первый этап – сотовые телефоны. Вторжение, порабощение всей правящей верхушки и начало подготовки к терраформированию земли. Второй этап – внедрение 3G. Подготовка к полному симбиозу с человеческим организмом, вмешательство в климат, трансгуманизм и создание основы для инкубации. Третий этап – распространение сигнала 5G. Тотальный контроль мысли и воли. Внедрение бесполых носителей, пригодных для полной совместимости. Создание еще более нестабильного климата, для успешной инкубации. И наконец четвертый этап – прибытие.

— Прибытие? – удивленно переспросил я.

— Да, прибытие. И чтоб оно началось, тем кто захватил правительства всех стран, в один момент будет необходимо отправить сигнал основным силам. Нас поработил достаточно ограниченный контингент колонистов, они даже не использовали свои основные ресурсы. И чтоб отправить сигнал основным силам, потребуется порядка сотни последовательных ядерных ударов.

— Вы, конечно, извините, но откуда вы все это знаете? – немного повеселев спросил я.

— Когда-то я состоял в сопротивлении…

— А что такое сопротивление?

— Я… Я… Я не помню… Я просто знаю, что состоял в нем, помню это, но что это такое и чем мы занимались, не могу вспомнить вот уже двадцать лет… Я наизусть знаю то, что тебе говорю, но не помню откуда это знаю. У меня осталась лишь оранжевая коробка от спасительного набора и ряд знаний о том, что нам рассказывали в сопротивлении. Может они каким-то образом нашли частоту сопротивления и смогли заглушить ее, стерев нам всем память…

— Ну неужели нельзя как-то отключить эти частоты, убрать ту, что мешает видеть правду?

— Увы, но ты не сможешь уже ничего другого увидеть. Это как знаешь, вот есть настенный проектор, который показывает какую-то картинку. То, о чем ты говоришь, это попытка убрать отдельный элемент из проецируемой картинки. Думая так, ты упускаешь саму суть – пока тебе кажется, что, убрав из проецируемой картинки лишнее, есть возможность понять нечто большее, ты не видишь главного. Ты продолжаешь смотреть на проекцию, а не на то, что за ней. Понимаешь? Даже если сейчас убрать отдельную частоту, ты не увидишь ничего нового. Ты так же продолжишь смотреть на «картинку», проекцию, только без какой-то одной её детали. У тебя не получиться заглянуть за то, что находиться за ней.

— А что находиться там?

Вадим Данилович пожал плечами.

— Этого мне увы неизвестно, - с досадой сказал он. — Ладно, давай продолжим этот разговор в другой раз, пойду прилягу, а то что-то голова совсем разболелась, - сказал он и ушел к себе в квартиру.

Многое из того, о чем мы с ним говорили, мне правда показалось интересным. Конечно, я был не настолько сумасшедшим чтобы верить во все это, но какую-то тревогу, его слова посеяли во мне. Столько всего еще хотелось узнать, но «другой раз» так и не состоялся. В тот вечер у меня тоже разболелась голова, затем поднялась температура, а на утро пропали все запахи. Коронавирус я перенес очень тяжело, почти месяц пробыл на стационаре. Там, лежа в больничной койке, в самых диких и пограничных состояния, мне удалось вспомнить много других неприятных воспоминаний, которые я уже изложил выше. Про капсулу с гуманитарными наборами и слизь, про жутковатый монолит. Хотелось обо всем рассказать Вадиму Даниловичу. Только вот когда меня выписали из больницы, и я вернулся обратно домой, то с тех пор он больше не появлялся на перекурах. Весь следующий год что я прожил там до переезда в другую квартиру, видеть его мне не доводилось. Он исчез. Первое время мне казалось, что он мог также заболеть и лежать на стационаре. Быть целыми днями на работе или просто незаметно переехать. Но недавно меня начала преследовать дурная мысль, что, если он все еще там, живет свою жизнь и каждый день выходит на перекуры в подъезд, а я всего лишь перестал его видеть, как не вижу и многое другое, из того, что окружает нас.