Har(D)mon(E)y

Последняя затяжка.

Дым от «Последней Затяжки», ирония названия на пачке не ускользала от нее, стелился сизой вуалью, цепляясь за пластиковые листья искусственного фикуса возле столика у стены. Обшарпанный пластиковый стол с претензией на шик, стулья покрытые искусственной кожей, замечательно неудобные и слишком высокие. Энн ссутулившись сидела в одноразовом больничном халате, слишком тонком и пластиковым для вечного кондиционированного холода воздуха в «Гармонии». Ее нынешний халат был особенным – не белый ранее, как у персонала, а бледно-голубой, цвета пациентов. Пациентов на особом счету.

За стеклом панорамного окна кафе «Добрый Путь» пылал придуманный нейросетью надоедливый неоновый слоган: «Выбирай Свободу! Выбирай Гармонию!». Под ним мелькали улыбающиеся лица с рекламных билбордов – вечно молодые, энергичные элиты геронтократов, для которых само понятие «старость» было экзотическим курьёзом. Для них «Гармония» была абстракцией, темой светских бесед и жестоких шуток. Для таких же, как Энн, медсестры с 30-летним стажем именно в этом отделении клиники, это был единственный приемлемый в сумасшедшем мире выход. Выход во вне...

«Социально неэффективный элемент» – так теперь вежливо называли тех, чей возраст перевалил за отметку, доступную лишь привилегированным геронтократам. Для среднего класса эта планка только что поднялась до 55. Энн было 56, а закон заработал сегодня утром.

Она затянулась глубоко, до боли и ощущения тошноты, чувствуя, как никотин временно приглушает холодный комок липкого страха где-то в животе. Страх был не перед смертью – к ней она давно уже привыкла, сопровождая бесчисленных клиентов «Гармонии». Она была её правой рукой

Страх перед тем, что будет «до». Перед операционной. Стерильной, белоснежной залой, напоминающей своим видом храм, где у нее быстро и безопасно заберут почку и селезёнку. Плата за процедуру конца. Даже с её льготами – социальными за «непрерывный вклад» и грошовой страховкой как сотрудницы клиники – этого было недостаточно. Система требовала свою долю плоти, ведь у нее утром стало на пять лет жизни меньше.

«Оптимизация ресурсов», – как объяснил безэмоциональный администратор клиники. Ее органы пойдут на покрытие расходов или в «пул доноров» для тех, кто ещё мог платить за продление никчёмной жизни. Ирония была горькой и чуть кислой, как дым от дрянных сигарет на языке.

За спиной нависла тень. Энн не обернулась. Знакомый запах дезинфекции и дешёвого парфюма подруги и коллеги предупредил о личности визитёра.

– Энн, – голос Джуди, её бывшей сменной партнёрши, звучал как натянутая струна под рукой неумелого музыканта. – Ты же знаешь график. Сеанс доктора Келлермана через сорок минут. А потом у нас «Серебряный поток» – группа из шести. Очередь расписана до вечера.

Опытная медсестра ни чуть не торопила, лишь привлекала внимание и излагала в воздух информацию.

Энн медленно выдохнула синевато-сизый дым клочьями, кашляя от невысказанной грубости.

– Последняя, Джудс. Разреши человеку подоить свою последнюю отраву за эту жизнь.

Джуди нетерпеливо переминалась с ноги на ногу. Теперь её белоснежный халат без пятнышка, с нужным количеством складочек и натянутая профессиональная улыбка «Все для вашего комфорта!», казались карикатурой в тусклом свете пластикового дружелюбия типового кафе. Из потолочных динамиков тем временем лилась бодрая, синтетическая мелодия – фирменный джингл «Гармонии»: «Новый день, новый путь, выбирай светлую суть!».

– Понимаю, понимаю, – затараторила медсестра, голос был искусственно-сочувственный, но глаза бегали по залу, оценивая пустые столики и медлительность бывшей коллеги. – Просто… Процесс. Ты же сама знаешь, как важно нам соблюдать тайминг. Клиенты ждут конца. Их родственники нервничают и всячески торопят. Эффективность…

Эффективность.

Слово-молот. Оно дробило жизни людские на графики и квоты, бесстрастные отчёты и пустые, безличные диаграммы.

Энн кивнула, не глядя на ту, кто теперь с другой стороны. Она смотрела на свои руки. Руки, ухоженные, гладкие, с аккуратными ногтями и мягкими, нежными пальцами, которые тысячи раз вводили успокоительное, поправляли подушки, держали за ладонь уходящих каждый день.

Теперь же эти руки дрожали, сжимая дешёвую пластиковую сигарету. Скоро их будут привязывать, готовя к тому, чтобы взять у нее часть самой себя. Потом – краткое и жёсткое пробуждение минимальной дозой препарата. Кривая подпись под кипой свежих документов, подтверждающих «добровольное и осознанное согласие». Формальность после оплаты натурой. И финальный вдох в той же палате, куда она провожала напоследок других. Цикл замкнется.

Она сделала последнюю, самую долгую, горькую и отдающую запахом и горечью сгоревшего фильтра затяжку. Жирный пепел упал, рассыпаясь на пластиковый подстаканник с логотипом «Гармонии» – стилизованной птицей, улетающей в закат.

– Готова? – нетерпение в голосе Джуди пробилось сквозь фальшивое, наносное и рабочее сочувствие. – Анестезиолог уже готов. Время – деньги, Энн. И чьи-то надежды...

Смертница раздавила окурок в стеклянной, тяжёлой пепельнице, уже переполненной чужими «последними». Звук был словно хрупким, но окончательным.

Она поднялась во весь небольшой рост, больничный халат болтался на ней, внезапно став символом немощи, а не профессии. Бывшая подруга тут же подхватила её под локоть. Привычный жест, имитирующий заботу, но на деле ускоряющий движение и не позволяющий сомневаться

– Пойдём, дорогая. Все будет хорошо. Ты сделала правильный выбор. Свобода близка, – Джуди бросила ещё одну ослепительно-пустую улыбку куда-то в пространство, возможно, невидимой камере наблюдения, фиксирующей всегда «образцовый сервис».

Они пошли по ярко освещённому коридору с высоким потолком, белыми линиями света на стенах и потолке. На стенах ещё были группками плакаты с сияющими, только задумавшимися о старости людьми, выглядевшими на заветные 55, не больше, держащими руки над сердцами и благодарно смотрящими в камеру. «Спасибо, Гармония, за достойный финал!». Бодрая музыка из динамиков сливалась с гулом вентиляции.

Энн шла, ощущая пустоту там, где ещё минуту назад горела сигарета и леденящую душу пустоту впереди, там, где скоро не станет и её.

Шаги эхом отдавались по стерильному, сияющему зеркально полу коридора, навстречу операционной, где ждали скальпели и весы, а после квитанция об оплате и финальный акт освобождения. В обществе, где молодость была привилегией, а старость – преступлением против эффективности, её последняя затяжка была крошечным, дымящимся актом тихого, никем не услышанного бунта.