Харчевня "Три таракана" история основания вольного города

Книга 2

Дорогие читатели, приглашаю вас в продолжение истории «Харчевня Три Таракана»!

Торжище спасено, но испытания только начинаются. Добро пожаловать в столицу — город, который не рад чужакам, но ещё не знает, на что способен Мастер.

Королевская повозка везла нас в столицу уже третий день.

Добротная, с мягкими рессорами и бархатными занавесками, с гербом на дверце и кучером в ливрее, она должна была казаться наградой после всего, что мы пережили. Но чем ближе мы подъезжали к Вингарду, тем сильнее меня грызло чувство, что я еду не к новой жизни, а в красиво обставленную ловушку.

Но вот, колёса, привыкшие шуршать по утрамбованной земле тракта, вдруг загрохотали по брусчатке так, словно мы очутились внутри огромного барабана. Повозка качнулась и замедлила ход.

— Вингард, — тихо сказал Сорен.

Он сидел напротив меня, прямой, как натянутая струна. За время пути успел сменить дорожный плащ на мундир инквизитора. Эта перемена словно возвела между нами стену. Исчез уставший мужчина, что дремал у моей кровати в харчевне, роняя голову на грудь. Тот, что неловко укрывал меня плащом и краснел, когда я ловила его взгляд. Вернулся Сорен Пепельный. Гроза еретиков. Надежда Короны. Только в уголках глаз затаилось беспокойство. Или мне хотелось так думать.

— Да, кажется, добрались, — произнесла я, и, отодвинув бархатную занавеску, выглянула в окно.

Если Торжище у подножия Железных гор было муравейником, то столица оказалась растревоженным ульем размером с небольшую страну. Дома здесь не жались к земле, как у нас, боясь ветров и горных обвалов. Они рвались вверх, наступая друг другу на плечи — три, четыре, пять этажей. Узкие, каменные, с остроконечными крышами, крытыми потемневшей от сажи черепицей. Словно кто-то взял обычный город и растянул его к небу.

Улицы были залиты светом, но не тёплым и живым, как от солнца или огня. Это был холодный, мертвенно-голубой свет магических фонарей, висевших на каждом перекрёстке. Они гудели — низко, на грани слышимости — и от этого гула начинали ныть зубы.

В прошлой жизни так гудели люминесцентные лампы в нашем офисе. Я ненавидела их всей душой. Кажется, и здесь полюбить не получится.

— Богиня-мать, — выдохнула Тара, прижавшись к соседнему окну. Её нос почти касался стекла, оставляя на нём влажные следы. — Сколько же здесь народу...

Орчанка выглядела непривычно притихшей. Её рука инстинктивно искала рукоять ножа, спрятанного в складках плаща, а глаза бегали по толпе, выискивая угрозу. Для неё, привыкшей к просторам степей и честным дракам лицом к лицу, этот каменный лабиринт был ловушкой.

Лукас, напротив, сиял как новенький медяк. Он вцепился в сиденье побелевшими пальцами, и его лицо светилось таким восторгом, что я невольно улыбнулась.

— Смотрите! — воскликнул он, тыча пальцем в стекло. — Там повозка едет сама! Без лошади! А там... Мей, смотри, вода течёт вверх!

Я посмотрела. Действительно, на одной из площадей бил фонтан, струи которого не падали вниз, как положено приличной воде, а закручивались в спирали и уходили в небо, растворяясь в воздухе.

Красиво. И пугающе расточительно.

— Добро пожаловать в Вингард, — сухо произнёс Сорен. — Сердце королевства и головную боль казначейства.

Повозка свернула с широкого проспекта, забитого экипажами и пешеходами, в более тихий переулок. Здесь дома стояли реже, окружённые высокими коваными заборами с острыми пиками наверху. Магические фонари горели тусклее, словно экономили силы, а тени между ними казались гуще и голоднее.

— Куда мы едем? — спросила я, чувствуя, как внутри нарастает знакомая тревога.

Та самая, что накрывала меня в первые дни после пробуждения в теле Мей. Когда всё было чужим: запахи, звуки, собственное отражение в зеркале.

Я оставила свой дом. Свою харчевню с нелепой вывеской, где три жирных таракана ухмылялись прохожим. Харчевню, где я знала каждую скрипучую половицу, каждую трещину в стене, каждый капризный вентиль на «Сердце». Своих механических друзей, которые сейчас спали в холодной темноте кухни, ожидая хозяйку, которая неизвестно когда вернётся.

Я оставила всё ради обещания защиты. Но глядя на эти угрюмые особняки, похожие на фамильные склепы богатых вампиров, я начинала сомневаться в правильности своего выбора.

— В Башню Мастера, — ответил Сорен, и я заметила, как он старательно избегает моего взгляда. Плохой знак. — Это... официальная резиденция, которую Совет выделяет для особых специалистов.

— Резиденция? — переспросила Тара с подозрением. — Звучит как «тюрьма для благородных».

— Это не тюрьма, — твёрдо сказал инквизитор. Слишком твёрдо. — Это будет ваш дом. И ваша лаборатория. Место уединённое, защищённое охранными заклинаниями высшего уровня. Никто не сможет войти без приглашения.

— И выйти? — тихо спросила я.

Сорен, наконец, посмотрел на меня. В его глазах плескалась смесь вины и упрямства.

— И выйти вы сможете, когда захотите. Мей, я обещал тебе свободу и защиту. Я держу слово. Просто... — он замялся, подбирая слова, — это здание долго стояло пустым. Возможно, оно потребует... некоторого внимания.

«Некоторого внимания» в устах мужчины обычно означало «полный разгром, но я надеюсь, ты не заметишь».

Повозка остановилась. Возничий спрыгнул с козел и распахнул дверцу. В нос ударил запах сырости, прелой листвы и старой, густой пыли — тяжёлый запах заброшенности.

Я вышла наружу, подняла голову и замерла.

Перед нами, за высокими ржавыми воротами, увитыми мёртвым плющом, возвышалось нечто, что архитектор, видимо, начинал проектировать как величественный замок, потом передумал и решил построить крепость, а на полпути плюнул и ушёл пить.

Это была башня. Массивная, сложенная из тёмно-серого камня, она поднималась вверх этажей на шесть, увенчанная остроконечной крышей с флюгером в виде дракона. Дракон накренился набок и, кажется, давно потерял волю к жизни.

К башне жалось более низкое двухэтажное крыло, пристройка, похожая на горб. Словно кто-то прилепил к телу великана избушку лесника.

Окна были тёмными, узкими, похожими на бойницы. Кое-где стёкла отсутствовали вовсе, а ставни висели на одной петле, жалобно поскрипывая на ветру. Сад вокруг дома давно превратился в джунгли из крапивы и чертополоха высотой мне по плечо.

— Некоторое внимание? — переспросила Тара, скептически оглядывая этот памятник архитектурному отчаянию. — Сорен, тут нужна не женщина с метлой, а бригада орков-берсерков с топорами и пара безумных огневиков, чтобы выжечь этот бурьян к демоновой матери.

— Здание крепкое, — парировал маг, но я видела, как дрогнули его плечи. Он сам не ожидал такого. — Фундамент заложен на века. Стены выдержат осаду. Подвалы идеальны для лаборатории, там экранированные камеры.

В прошлой жизни риелторы так же нахваливали квартиру с видом на помойку: «Зато инфраструктура развитая!»

Лукас, выбравшийся из повозки последним, подошёл к воротам и взялся за прутья. Ржавчина осыпалась ему на пальцы рыжей пылью.

— Замок, — прошептал он с благоговением, которое могут испытывать только дети. — Мы будем жить в настоящем замке! Как рыцари из книжек!

Его энтузиазм немного разбавил мрачную атмосферу. Я подошла и взлохматила ему волосы, они были мягкими и пахли дымом дорожных костров.

— Как рыцари, которые победили дракона, но забыли нанять уборщицу, — усмехнулась я. — Ну что ж. Идём смотреть наши владения. Если нас там не съедят крысы размером с кошку — считай повезло.

Сорен достал ключ, не магический кристалл, как я ожидала, а обычный, железный, длинный и ржавый. Такой же, какие были у нас в харчевне. Это неожиданно успокоило. Железо я понимала. С железом я умела договариваться. Железо не предавало.

Замок в воротах сопротивлялся, скрежетал, не желая пускать чужаков. Казалось, он возмущённо ворчит: «Ходют тут всякие, а мне потом ржаветь...»

Под нажимом Сорена замок сдался с громким щелчком и обиженным скрипом. Ворота распахнулись, осыпав нас дождём рыжей ржавчины.

Мы прошли по дорожке, вымощенной растрескавшимися плитами, сквозь заросли репейника, который цеплялся за плащи, словно костлявые пальцы нищих. Каждый шаг поднимал облачко пыли и сухих семян.

Входная дверь была дубовой, массивной, с бронзовым молотком в виде львиной головы. Лев смотрел на нас укоризненно, сжимая в пасти позеленевшее от патины кольцо. Выражение его морды говорило: «Я видел лучшие времена. И лучших гостей».

— Мей, — Сорен остановился у двери, не открывая её.

Он повернулся ко мне, и я увидела, как напряжены его плечи под безупречным мундиром. Как сжаты челюсти. Как бегает взгляд от моего лица к воротам, от ворот к башне, обратно ко мне.

— Я... — начал он и запнулся. Сорен Пепельный, гроза еретиков, запинался, как школьник перед строгой учительницей. — Я не смогу зайти с вами. Меня ждут в Совете. Прямо сейчас. Я и так задержался, сопровождая вас лично.

Острая, холодная паника кольнула сердце ледяной иглой. Остаться здесь? В этом мрачном каменном мешке, похожем на декорации к фильму ужасов? В чужом городе, где я не знаю ни улиц, ни людей, ни правил?

— Только на несколько часов, — быстро сказал он, и я почувствовала, как его рука дёрнулась в мою сторону, но он сдержался. — Я должен отчитаться о прибытии, подтвердить твой статус, получить финансирование. Это формальности, но без них... — он покачал головой. — Вечером я вернусь. Привезу продукты, дрова, всё необходимое.

Он протянул мне ключ от дома.

— Прости, что так получается. Я хотел сам всё подготовить, нанять слуг, привести в порядок... Но события развиваются слишком быстро. Совет давит, требует отчётов...

Я взяла ключ. Он был холодным, тяжёлым и шершавым от ржавчины.

Сорок три года в прошлой жизни. Двадцать в этой. Итого шестьдесят три года опыта, из которых большую часть я справлялась сама. Без мужей (тот не считается). Без рыцарей на белых конях. Без магов-инквизиторов с виноватыми глазами.

— Иди, — сказала я, заставляя себя выпрямиться и расправить плечи. — Мы справимся. У нас есть крыша над головой, есть руки. Разберёмся.

«И если эта крыша рухнет нам на головы, по крайней мере, умрём быстро», — добавила я мысленно, но вслух говорить не стала.

Сорен одновременно благодарно и виновато кивнул. Эта смесь эмоций на его обычно бесстрастном лице выглядела почти комично.

— Я вернусь, как только смогу. — Он повернулся к Таре, и голос его стал жёстче, официальнее: — Тара, ты отвечаешь за безопасность. Головой.

— Иди уже, нянька, — фыркнула орчанка, но я заметила, что её рука больше не лежит на рукояти ножа. — Пока ты там будешь бумажки подписывать, мы тут уже камин растопим и занавески повесим. Может, даже пирог испечём.

Сорен скептически посмотрел на башню, явно сомневаясь в наличии там хоть одной целой занавески, но спорить не стал.

Он ушёл быстрым шагом, его плащ взметнулся на ветру. Синяя ткань мелькнула в просвете ворот и исчезла за поворотом.

Мы остались втроём перед закрытой дверью чужого дома.

— Ну, — сказала я, вставляя ключ в замочную скважину. Замок сопротивлялся, но сдался быстрее, чем воротный, видимо, признал хозяйку. — Давайте знакомиться с нашим новым «счастьем». Кто первый увидит крысу — кричит.

Дверь отворилась с протяжным стоном, словно столетняя старуха, которую разбудили посреди ночи.

Внутри пахло холодом. Не просто прохладой неотапливаемого помещения, а тем особым, могильным холодом камня, который не видел огня десятилетиями. И пылью. Густой, плотной, почти осязаемой пылью, которая, казалось, имела собственный характер — вредный и мстительный.

Пыль была везде. Она лежала толстым серым ковром на полу, свисала лохмотьями паутины с потолка, танцевала в лучах света, падающих из открытой двери. Стоило сделать шаг, и она взметнулась облаком, норовя забиться в нос, в глаза, в рот.

Я чихнула. Потом ещё раз. Эхо разнесло мой чих по дому, умножив его в десять раз, и вернуло обратно насмешливым отголоском.

Мы стояли в огромном холле. Потолок терялся где-то в вышине, растворяясь в сумраке. Лестница с резными перилами, половина балясин отсутствовала, остальные торчали, как гнилые зубы, — вела наверх, в темноту. Стены были обшиты тёмными деревянными панелями, местами отсыревшими и вздувшимися.

Мебели почти не было. Одинокий стул с тремя ножками скучал у стены, готовый рухнуть при первом же прикосновении. Огромный шкаф перекосился набок, словно пьяный стражник после получки.

— М-да, — протянула Тара, и её голос гулким эхом отразился от стен, заметался под потолком и вернулся, словно передразнивая. — Харчевня была королевским дворцом по сравнению с этим склепом.

— Здесь... просторно, — попытался найти плюсы Лукас, но сам поёжился от холода. — Можно бегать. И... и прятаться. В прятки играть.

— В прятки с привидениями, — буркнула Тара.

Я сделала несколько шагов вперёд. Мои сапоги оставляли чёткие следы в пыли, единственные живые следы в этом царстве запустения.

— Здесь пусто, — прошептала я. — И мертво.

Воспоминание о моей кухне в «Трёх тараканах» накрыло волной такой острой тоски, что перехватило горло и защипало глаза.

Там было тепло. Там пахло хлебом, жареным луком и пряными травами. Там «Толстяк Блин» уютно пыхтел в углу, покачивая латунным шариком на макушке. Там «Полоскун» звенел тарелками и возмущённо булькал, если я забывала вовремя добавить мыльный раствор. Там «Жук-Крошитель» деловито цокал своими дисками, превращая горы овощей в аккуратные кубики.

Там каждый угол был пропитан жизнью, движением, тихой механической болтовнёй моих помощников.

А здесь... Здесь была пустота. Стены давили со всех сторон, словно пытаясь раздавить. Тишина звенела в ушах фальшивой нотой.

Я закрыла глаза и попыталась почувствовать дом так, как чувствовала харчевню. Потянулась своим даром...и... ничего.

Дом молчал. Никаких скрытых механизмов, никаких техномагических печатей, никакого намёка на то, что здесь когда-то жило что-то, кроме пауков и сырости.

Просто старые камни. Просто пыль. Просто холод.

— Ладно, — сказала я громко, прогоняя наваждение. В конце концов, я пережила смерть, переселение души и пробуждение древнего голема. Неужели меня сломает какой-то пыльный дом? — Тара, проверь окна, нужно впустить хоть немного воздуха и света. Лукас, ищи кухню. Если там есть очаг, мы спасены.

Через час мы осознали масштаб катастрофы.

Кухня нашлась в полуподвале, для этого пришлось спуститься по каменной лестнице, такой крутой и скользкой, что я дважды чуть не свернула себе шею.

Это было огромное помещение с низким сводчатым потолком, каменным полом и гигантским камином, в который можно было загнать целого быка. Или всю нашу компанию разом.

Но дымоход был забит, стоило Лукасу сунуть туда голову, как на него обрушился водопад сажи, перьев и что-то подозрительно похожее на мумифицированную ворону.

— Фу-у-у! — завопил мальчик, выскакивая из камина. Его лицо было чёрным, как у трубочиста, а в волосах застряли веточки и пух. — Там... там гнездо! И оно мёртвое! Очень мёртвое!

Тара отодвинула его в сторону, задрала голову и заглянула в чёрный зев дымохода.

— Гнездо, говоришь? — она хмыкнула. — Подумаешь, гнездо. Видала я дымоходы и похуже.

Не дожидаясь ответа, она скинула плащ, закатала рукава и полезла в камин. Послышалась возня, глухие удары, ругательства на орочьем, судя по интонации, весьма цветистые.

— В клане, — её голос доносился откуда-то из трубы, — в нашем доме…если дымоход забивался… или чисти, или задохнёшься к утру. Меня мать научила, когда мне было меньше, чем этому. — Ещё удар, грохот, облако сажи вырвалось из камина. — А ну пошла, тварь!

Что-то рухнуло вниз: ком веток, перьев, какой-то трухи. За ним посыпалась сажа. Тара вылезла наружу чёрная с головы до ног, скалящаяся во весь рот.

— Готово. Теперь потянет.

Она отряхнула руки, подняв облачко сажи, и огляделась.

— Где тут можно умыться?

Мы с Лукасом переглянулись. В углу кухни торчала сложная система труб с кранами, явно попытка какого-то мага или инженера соорудить водопровод. В прошлой жизни я бы сказала: «О, сантехника!» и вызвала бы мастера.

Здесь мастера не было.

Я повернула один из вентилей. Трубы издали утробный вой, затряслись, как припадочные, выплюнули струю ржавой жижи, которая забрызгала мне весь подол платья, и замолчали.

В прошлой жизни такое случалось в старых хрущёвках. Обычно после этого приходилось звать слесаря дядю Васю, который долго ругался, потом что-то бил молотком, а потом выставлял счёт размером с месячную зарплату. Дядя Вася мне сейчас не помешал бы.

Дров тоже не было. Только куча гнилых досок в углу, покрытых плесенью и чем-то липким, о природе которого я предпочла не думать. Гореть они будут, если вообще загорятся, с таким дымом и вонью, что мы задохнёмся раньше, чем согреемся.

— Значит, так, — подвела итог Тара, вытирая перепачканное сажей лицо Лукаса подолом своего плаща. — Мыться нечем. Греться нечем. Есть... — она заглянула в наши дорожные мешки и скривилась, — сухари, которым сто лет, и вяленое мясо, которое по вкусу напоминает подошву сапога. На один раз хватит. Если не подавимся.

— Сорен обещал привезти всё вечером, — напомнила я, пытаясь сохранить остатки оптимизма.

— Вечер через четыре часа, — заметила орчанка. — А температура здесь падает с каждой минутой. Этот проклятый камень высасывает тепло.

Я подошла к камину. Чёрная, закопчённая пасть смотрела на меня с равнодушием, присущим только очень старым и очень мёртвым вещам.

В харчевне у меня было «Сердце» — моя умница-печь, отзывчивая и тёплая. Я клала руку на её медную панель, представляла огонь, и она вспыхивала послушно, как верный пёс, виляющий хвостом. Мы понимали друг друга без слов.

Здесь передо мной была груда кирпичей. Груда равнодушных, холодных кирпичей.

— Лукас, — позвала я. — Помнишь, как мы разжигали огонь в пути? Ту технику, которую я тебе показывала. Попробуй.

Мальчик подошёл, сосредоточенный и серьёзный. Он вытянул руку к куче щепок, которые мы наломали из относительно сухого ящика, найденного в кладовке. Закрыл глаза. Нахмурился.

Я видела, как он напрягся. Как на его ладони начал формироваться маленький, дрожащий язычок пламени. Он старался. Очень старался. Лоб покрылся испариной, губы шевелились, беззвучно повторяя те слова, которым я его учила: «Река течёт спокойно... я контролирую, не она меня...»

— Давай, малыш, — шептала я. — Просто направь его. Ты можешь.

Огонёк сорвался с его пальцев, лизнул дерево... и погас. Жалобно, как задутая свеча. Дерево было слишком сырым. Магии мальчика не хватало, чтобы высушить и поджечь его одновременно.

Лукас всхлипнул и опустил руки. Плечи его затряслись.

— Не получается. Я слабый. Бесполезный.

— Ты не слабый и не бесполезный, — я обняла его, прижимая к себе. — Просто дрова плохие. Сырые, старые, противные. Даже лучший огневик с ними бы намучился. И дом... — я оглядела мрачные стены, — дом пока не понял, что мы друзья. Он ещё сопротивляется.

— А он поймёт? — Лукас поднял на меня глаза, полные надежды.

— Поймёт. Обязательно поймёт. Дома, они как люди. Сначала чужие и колючие, а потом привыкают и начинают любить.

Или не начинают, и тогда ты съезжаешь, проклиная всё на свете. Но это я добавила только мысленно.

— Или мы к нему привыкнем, — буркнула Тара, которая ходила по кухне и пинала пустые ящики с таким видом, будто они лично её оскорбили.

— Я пойду наружу, — сказала она наконец. — В том бурьяне должны быть сухие ветки. Наломаю.

Она ушла, громко топая сапогами по каменной лестнице.

Я осталась на кухне с Лукасом. Мы сидели на единственной относительно чистой лавке, найденной в углу, прижавшись друг к другу, как два воробья на морозе.

Мой взгляд блуждал по пустой кухне. По огромному дубовому столу, изрезанному ножами за века использования. По пустым полкам вдоль стен. По каменной раковине, покрытой известковым налётом. По мёртвому камину с его чёрной пастью.

— Мей? — тихо позвал Лукас, прерывая мои мрачные размышления.

— Да?

— А мы вернёмся? — он поднял на меня глаза, и в них плескалась такая тоска, что сердце сжалось. — В харчевню? К «Толстяку» и «Полоскуну»? Им там, наверное, скучно одним. Они ждут нас. И грустят.

Сердце кольнуло острой иглой.

— Они спят, Лукас. Глубоко спят. Они не чувствуют скуки и не грустят.

— Откуда ты знаешь? — он шмыгнул носом. — Может, им снятся сны. Про нас. Про то, как мы вместе готовили, и ты учила меня контролировать огонь, и Тара пела свои песни...

— Мы вернёмся, — сказала я, обнимая его крепче. — Обязательно. Это наш дом. А этот... этот просто место, где мы будем жить какое-то время. Работать. Строить что-то новое.

— А мне кажется, этот дом... он злой, — прошептал Лукас. — Он не хочет нас. Он хочет, чтобы мы ушли.

— Он не злой, — возразила я, хотя сама чувствовала то же самое. Стены давили. Холод пробирался под одежду. Темнота в углах казалась живой, наблюдающей. — Он просто... одинокий. Как старый пёс, которого выгнали на улицу и забыли. Он разучился доверять. Ему нужно время, чтобы снова научиться вилять хвостом.

— А если не научится?

— Тогда мы научим его. Мы умеем. Мы ведь уже приручили целую харчевню, правда?

Лукас слабо улыбнулся и кивнул.

Дверь распахнулась, и в кухню ввалилась Тара с охапкой веток в руках. Её волосы растрепались, на щеке алела царапина, но глаза сияли триумфом.

— Нашла! — выдохнула она, сбрасывая добычу на пол у камина. — Сухие, гореть будут отлично.

Мы сложили ветки в камине, после трудов Тары тяга появилась, и дым должен был уходить как положено.

— Давай, Лукас, — подбодрила я. — Ты справишься.

Мальчик кивнул, сосредоточился. Крошечная искра сорвалась с его пальцев и упала на сухой мох, который Тара предусмотрительно подложила под веточки. Мох затлел. Дымок потянулся вверх, в чёрное жерло дымохода. Затрещала первая веточка.

И пламя занялось. Жёлтое, весёлое, живое. Оно росло, лизало ветки, тянулось вверх, разгоняя тьму по углам. Тени отступили. Холод отступил. Каменные стены вдруг перестали казаться тюремными, они превратились в защиту, в укрытие.

Мы сгрудились вокруг огня, протягивая к нему замёрзшие руки. Тепло касалось ладоней, щёк, проникало внутрь, прогоняя зябкую пустоту.

— Надо бы осмотреть остальные комнаты, — сказала я, хотя вставать от огня не хотелось совершенно. — Найти, где будем спать...

— Успеется, — отрезала Тара. — Темнеет. Без света по этим коридорам шастать, ноги переломаем. Или на крысу наступим.

Она была права. За окнами густели сумерки, а свечей у нас не было. Только огонь в камине.

— Дождёмся Сорена, — решила я. — Он обещал привезти всё необходимое. Свечи, дрова, еду. Согреемся пока, а потом уже...

— А потом уже будем думать, — кивнула Тара и полезла во внутренний карман плаща за флейтой. Поднесла инструмент к губам и вскоре полилась тихая, протяжная, с лёгкой грустинкой мелодия.

Мелодия степей, бескрайних как небо. Ветра, который несёт запахи трав и свободы. Дорог, которые ведут к дому.

Звуки флейты наполнили огромную пустую кухню, отражаясь от каменных стен, вплетаясь в треск костра, танцуя вместе с тенями. И дом... дом словно прислушался.

Мне показалось, что тени в углах стали мягче. Что холод отступил ещё на шаг. Что камень вокруг нас будто бы вздохнул не враждебно, а скорее удивлённо. Словно впервые за долгие годы в нём зазвучала жизнь…