Hereditas (наследование)

«Что дальше? Вселенной никогда не быть прежней»

Г. Л. Олди,

«Блудный сын, или Ойкумена двадцать лет спустя», книга 3

-Что умеешь?

Вопрос – холодный, лишённый намёка на пошлость или издёвку. Просто вопрос.

-Рисую… Немного, так…

Ответ – ломкий, хрупкий, словно высохший до скелетика лист. Тронь, дунь, и рассыпется.

-Ещё?

-Я… - Слова липнут шелухой к горлу, к нёбу, к дёснам. – Книги пишу… Писала…

-Ещё? – Каждый раз вопрос – как молоток: падает и одним ударом вгоняет гвоздь. По самую шляпку.

Господи! Господи, да что же ещё-то?!

-З… занятия вела, мастер-классы…

-Учитель? Педагог? В школе? В вузе?

-Н… Нет, для взрослых…

-Фитнесс? Физподготовка?

-Не совсем, досуговое, после работы… На моторику, мелкую, концентрацию…

-Сборка моделей? Кройка? Шитьё?

Голос спрашивающего, как у автомата: всё коротко, лаконично, без эмоций. Самого спрашивающего уже давно не трогают заторможенность, страх, тупость или истерики отвечающих. Он, этот человек в пятнистой форме без знаков отличия, похож на говорящий сборник тестов. Вопрос – ответ, вопрос – ответ. Да – нет. Прошёл – не прошёл.

-Прядение… Старинные ремёсла… Вязание ещё немного…

Пауза. Долгая, словно человек-вопрос «завис», как компьютер, который обрабатывает «не корректный запрос». Двинул глазами вниз, на лист с результатами экспресс-медосмотра. Возраст, вес, наследственные заболевания, психосоматические реакции…

-Рожала?

-Нет…

-В походы ходила?

-Нет… - Это – совсем тихо, обреченно. Уже всё понятно, уже…

-Языки знаешь? Машину водишь? Навыки программирования? Уровень медицинских знаний?

Молчание, напитанное беспомощностью, чувством стыда и вины: ничего из этого, ничего…

Человек-вопрос буравит её сухими, как асфальт в жару, глазами. Отодвигает лист с медицинскими результатами в сторону. Влево. Всё.

-Следующий.

***

Из-за дверей цвета старого бетона слышны голоса. Спрашивает всегда один и тот же, почти мёртвый, лишенный и намёка на сострадание. Отвечают разные: женские, мужские, молодые, старые, высокие, низкие, сорванные плачем и криками, визгливые, обречённые, напористые… Иногда внятно, бойко, словно бросают вызов скучному сухому набору вопросов Выявителя. Порой слышится бормотание, запинающееся, муторное или заискивающее, похожее на скулёж побитой собаки. Бывает, после паузы, когда уже решена судьба очередного визитёра, из-за двери слышны истеричные крики, угрозы, мольбы, брань…

Тогда со своего места снимаются двое охранников. Обычно они стоят неподвижно, почти сливаясь с серыми стенами коридора, сами – будто части этих стен. Двигаясь до зловещего слажено, они быстро проходят в кабинет Выявителя. Отворяют дверь без шума и грохота. Так же быстро, без суеты, подхватывают визитёра, чьё досье отложено влево, в стопку «Не пригоден для…». Тех, кто разошёлся не на шутку и с кулаками кидается на молчаливых охранников, усмиряют ядерной дозой успокоительного. Побои тут ни к чему. У этих и так– всё хуже некуда.

Обмякшего человека, почти уносят прочь от кабинета, через коридор, через сумрачный холодный зал, где мнётся очередь из вызванных к Выявителю. Оттуда -в следующий, где опрошенным раздаётся по доле их: счастливчикам из «правостопочных» вручают пластиковую карточку, удостоверяющий жетон со знаком профпригодности, список прав и обязанностей в «Ковчеге». Отсеянным достаётся последний набор для выживания: паёк, бутыль воды, одноместная палатка, туристический коврик, брикеты растопки. Всё.

Тех, кто идёт сам или кого волоком ведут в Зал Распределения, провожают глазами другие, кому только предстоит встреча с Выявителем. Глаза разные: испуганные, лихорадочно блестящие, тусклые, пустые, изредка – злорадные. Кто-то и вовсе отводит взгляд, словно опасаясь, что их затянет в незримый кильватер, утащит к тем, кому не нашлось места в «Ковчеге». А потом взгляды вновь обращаются в сторону коридора, к двери в кабинет Выявителя.

К двери, цвета отчаяния, равнодушия и рациональной жестокости – цвета старого бетона…

***

Новую группу отсеянных выставили за ворота «Ковчега», когда уже начали сгущаться вечерние сумерки. И этим невезучим казалось– свет меркнет по мере того, как смыкаются тяжеленные монолитные створы. Они так и стояли, ошеломленные, испуганные, под дулами автоматов, не пробуя рвануться обратно. Конвоиры выжидали до последнего, держа изгнанников под прицелом, и цепочкой быстро, отработанно проскочили в щель закрывающихся ворот.

Скучившись, отсеянные стояли и смотрели, как щель становится всё уже – полметра, в ширину ладони, в палец. Всё, створы сомкнулись с тяжким негромким лязгом. Люди всё смотрели, напрягая глаза в сумерках, не в силах поверить и до конца не осознать: они по эту сторону. А остальные – по ту. В безопасности.

На них со стены колючими чёрными зрачками всё ещё смотрели дула автоматов. Охранники целились без злобы или раздражения. Возможно, даже с некоторым сочувствием: эти внизу, отсеянные, на границе мира человеческого и мира сумерек, не были больными или уродами. В большинстве своём выглядели вполне здоровыми, крепкими и физически пригодными для работы.

Но решение Выявителей обжалованию не подлежит: «Ковчеги» нуждались в максимально полезных членах нового общества. И более всего – в матёрых практиках, на обучение или переобучение которых потребуется немного времени. Поэтому среди проходивших тест Выявителя случались и старики - мастера в своих умениях и упрямые в стремлении быть полезными. Этих сразу определяли в Наставников, чтобы успели обучить и передать то, что сами умеют.

«Ковчеги» ценили практику и практиков. «Умствующих» теоретиков, работников «интеллектуального труда», пренебрегавших физическим трудом – никто переучивать не собирался. Времени на то не было.

В след за стуком сомкнувшихся створ разнёсся короткий вой: сработали гидравлические механизмы замков. Эхо изорвало этот звук и разметало по теряющей ясные очертания пустоши. А потом – вернуло такими же кусками, словно на людей со всех сторон обрушился лающий издевательский хохот. Впрочем, раздробленный искажённый звук словно провалился сам в себя. Повисшая за тем тишина стала густой, тягостной. Атмосфера подавленности и отчаяния вокруг отсеянных тоже стала почти осязаемой.

А потом один из них вдруг встрепенулся и с пронзительными криками бросился к закрытым воротам. Дородный лысеющий мужчина метался перед створами, потрясая кулаками и брызжа слюной. Он кричал, умолял, грозил, перечислял какие-то имена, требовал встречи с поименованными…

Остальные со смесью жалости и раздражения смотрели на бывшего мэра города. Города, ставшего одним из «Ковчегов». Никакие заслуги, явные и мнимые, ни канувший в лету пост, звания и связи не смогли изменить решение Выявителя. Мэра лишили места в «Ковчеге», как и многих до него и с ним.

Выставленные за порог привычного мира, люди растерянно топтались на месте. Они не пробовали присоединиться к беснующемуся мужчине. Не пытались требовать, умолять, грозить – хоть как-то заявить о себе тем, с той стороны, в человеческом мире. Отсеянные переглядывались между собой, перекладывали из руки в руку плотные свёртки – палатки-одноместки. Что с ними делать, как и с пайками, никто не мог решить. В головах никак не укладывалось всё с ними случившееся, и людей охватило какое-то оцепенение.

В группе оказалось несколько женщин. Самой юной было лет тринадцать, но из-за нездоровой полноты она выглядела почти взрослой. Словно в противовес ей смотрелась самая старшая – высокая, худощавая старуха со всклокоченными седыми волосами и живыми, свирепо сверкающими глазами. Она так зыркала на беснующегося под воротами мэра, что могла бы – испепелила взглядом. В ней чувствовалась странная воля и упрямство, и отсеянные то и дело смотрели именно на неё. Не обменявшись ни словом с товарищами по несчастью, каждый ждал от неё хоть каких-то указаний.

И когда толстая девочка вдруг завыла в голос, а ей причитаниями вторила брюнетка с внешностью модели, именно старуха привела их в чувства. Подошла, отодрала истерящих, захлёбывающихся слезами девиц друг от друга – и молча отхлестала обеих по щекам. А потом стала цедить какие-то распоряжения, скаля удивительно ровные, чуть лишь желтоватые зубы. Толстуха и брюнетка сначала ошеломлённо смотрели на неё, потом – стали слушать, постепенно успокаиваясь. Заворожёно слушали, что говорит эта старая женщина с глазами волчицы. И словно исподволь, обе стали выполнять её указания.

Бывшая руководитель кружка юннатов уж кое-что знала о том, как из хаоса создать подобие порядка, даром, что ли, столько школьников через её руки прошло?! А о выживании - больше, чем все эти изгнанники вместе взятые.

К ним, к их очагу какой-то понятной, организованной деятельности, подтянулись прочие. Старуха, не стесняясь в выражениях, подгоняла мужчин, показывая, как ставить палатки. Одновременно рычала на скучившихся женщин, и те сумели даже развести костёр, расстелить вокруг коврики, чтобы можно было сидеть. Достали пайки, расставили у огня, создав подобие общего стола. Худо-бедно до наступления ночи лагерь был поставлен.

Внезапная предводительница изгнанников критически рассматривала стоящие в разнобой палатки и сгрудившихся у хилого костерка людей. Огонь был нужен не для приготовления пищи: в пайках были саморазогревающиеся консервы. Огонь дарил иллюзию защищённости, успокаивал тех, кто оказался выставлен вон из нового миропорядка «Ковчегов». Огонь отгонял призраки страха и паники перед пустошью и Облаком, убаюкивал…

Старуха резко оглянулась через плечо, напряжённо щурясь, всмотрелась в тёмную громаду стены. Неуютные, сгустившиеся сумерки поглощали все полутона и любого награждали «куриной слепотой». В такой мгле трудно было рассмотреть, что там, у стены «Ковчега». Вопли мэра стихли где-то полчаса назад. Оставалось гадать, сидит ли он, обессилев, привалившись к створам ворот. Или его доконал недуг, который много лет подтачивал здоровье крепкого с виду толстяка. Тот самый недуг, из-за которого Выявитель и отложил папку в стопку «непригодных для…».

-Марта Сабировна?..

Робкий, срывающийся на шёпот голосок, заставил старую женщину вздрогнуть, как от выстрела. Она оглянулась, мучительно всматриваясь в размывающееся пятно перед собой. Проклятые сумерки пустоши уже на расстоянии полутора метров пожирали чёткость. Уж лучше б была обычная ночь – со звёздами, пусть и без Луны. Тогда хоть боковым зрением можно видеть, а тут: словно в мутную воду пытаешься смотреть, а кто-то со дна ил баламутит.

-Марта Сабировна, это я…

-Караська?!

Не смотря на возраст, старая женщина отлично помнила всех своих подопечных, за все годы ведения кружка юннатов. И хотя многие из её бывших учеников давно выросли, обзавелись своими семьями и чадами, Марта всегда почти сразу вспоминала их, если довелось встретить. Каждого по имени – и прозвищу, которые придумывала на радость ребятне.

-Караська, ты, что ль, вправду, ты?! – Она вытянула руки вперёд, к неясной тени, которая могла стоять и на другом конце лагеря. Но нет, рядом стояла: ладони Марты наткнулись сначала на дёрнувшуюся голову, коротко стриженные волосы кошачьим языком шоркнули по коже. А потом в её руки вцепились пальцы – холодные и тонкие, как птичьи лапки.

-Марта Сабировна! – Из сумрачной мглы высеклось бледное лицо с широко распахнутыми, почти круглыми глазами.

-Карасёва! Стаська! – радостно воскликнула старуха, сгребая в охапку похожую на привидение девушку. – Рыба ты моя драгоценная!

Радость внезапной встречи словно отодвинула всё случившееся, они стояли, обнявшись, смеясь и всхлипывая, не в силах говорить связно. Наконец, Марта оторвала от себя бывшую ученицу из самого последнего своего, почти что перед пенсией, набора. Попыталась всмотреться внимательнее, щурясь чуть не до боли в глазах. Чертыхнулась, ухватила Караську за плечо, потянув поближе к костру.

Люди, сидящие в круге скудного света, медленно, заторможено подвинулись. Кое-кто и вовсе поднялся с места и поплёлся к палаткам, подавшись апатии. Другие после еды просто солово смотрел в огонь, и к разговору Марты и щуплой девицы никто не прислушивался.

-Как ты тут? – отрывисто спросила Марта, пытаясь поймать взгляд Стаси. – Занесло, спрашиваю, как?! Вроде, здоровая всегда была, хоть и дрищ дрищом.

Бывшая ученица вздрогнула, втянула голову в плечи, глянув виновато, промычала что-то невнятное. Марта вздохнула и потрепала её по затылку. Ладонь снова словно огромная кошка лизнула: от мягких локонов Стаськи только воспоминания остались.

-Ты с чего вдруг постриглась? – проворчала Марта. – Моде, что ли, решила следовать или бунт какой запоздалый юношеский?

Вместо ответа девушка сжалась и молчала по старой привычке.

***

Марта с кривой усмешкой вспомнила: Станислава Карасёва и в школьном возрасте такой была – робкая, застенчивая. Предпочитала отмолчаться на неудобные вопросы или подначки, стерпеть. Не было в ней азарта и огонька ровесников, искавших всевозможные приключения на неусидчивые задницы. Ни по заборам вокруг заброшенного детского садика на спор походить, ни в ближайшие гаражи за поисками «артефактов» отправиться.

Когда Стаська пришла в кружок, Марта не сразу и прозвище-то ей придумала, к такой тихоне так и липли «черпашкина», «улиточка» или «мимоза пугливая». Марта сделала от противного, да и фамилия девчушки напрашивалась: назвала в честь сердитой речной рыбы, которая и щуки не боится. Надеялась, хоть этим придать задору.

Но Стаська так и оставалась тихой мышкой, сидя на занятиях за самым дальним столом. Зато безропотно выполняла самые неприятные поручения: хоть у хомячков и кроликов опилки поменять и помёт вымести, хоть из ванной, где плескалась ручная ондатра, застоявшуюся воду слить. Другие детишки изо всех сил уклонялись от этих обязанностей, предпочитая просто таскать из клеток белых мышей, закармливать черепах капустой или пытаясь устраивать «войнушку» с использованием чучел птиц и животных.

А Стася – жадно, хоть и молча, слушала Марту, впитывала её уроки, не принимая участия в детских забавах. Не удивительно, что подростки дразнили её тормозом, хотя она училась на твёрдые «четвёрки». А во всём, что касалась ботаники и зоологии, любого из сотоварищей по кружку, да и в школе, могла за пояс заткнуть. Могла, да не затыкала.

Даже когда Карасёва стала старше, и посещать кружок дополнительного образования стало «не по чину», она всё равно продолжала наведываться к старой преподавательнице. Всё так же помогала с уходом за мелкой живностью и слушала, как Марта полушутливо-полусерьёзно сетует, мол, совсем от рук детишки отбились, нет этим шалопаям дела до чудес фотосинтеза или роли дождевых червей в глобальной картине мира. «Пердышатам», как звала их Марта, было интереснее «залипать» в телефонах, чем слушать о нависшей над планетой угрозе тотальной экологической катастрофы. И уж тем более не интересовало, что они-то могут с этим сделать. Они хотели играть, «лайкать» и «постить» свои селфи с кроликом или черепахами.

Поэтому Марта всегда была рада визитам Станиславы и вдохновенно читала ей лекции, которые уже относились к университетскому курсу. И девчонка, не сводя с уже изрядно поседевшей женщины круглых глаз, слушала всё так же: жадно и внимательно.

Но после школьного выпуска Карасёва как будто вовсе из города исчезла Марта уже вышла на пенсию, но никакой весточки ни разу не получила. Проглотила удивление, недоумение, даже обиду. За десять с лишним последующих лет – успешно об обиде забыла. Потом вообще - не до рефлексии стало, и куда там запропастилась самая башковитая из учеников…

Вот и свела судьба, где не гадали.

***

Стася сидела, по обыкновению ссутулившись, пряча ладони между коленей. Вот вообще в этом не изменилась, разве что подстриглась почти под ноль. Выглядела всё тем же подростком: щуплая, большеглазая, по-птичьи хрупкая.

Марта вздохнула, быстро посчитав: Стасе уже двадцать шесть исполнилось. И ещё даже не услышав её историю, старая женщина знала: характер Карасёвой за эти годы ничуть не изменился. Тихая умница, никогда не рисковавшая заявить о своих талантах. Робкая, и потому не сумевшая отстоять своё право остаться в «Ковчеге». Тихонь в нынешнее время вообще никто рассматривать не станет, какие там у них скрытые таланты.

-Что ж ты, Станислава Викторовна? – с наигранной строгостью спросила Марта, хлопнув девушку по острому твёрдому колену. – Язык проглотила на беседе с Выявителем? Или тебе пиранья какая язык оттяпала?

-Так я же… а он… а я… и вот, - замямлила девушка, ещё сильнее втягивая голову в плечи.

-Ну и дура, - усталым голосом припечатала старая женщина, потом уставилась на огонь. Пошевелила беззвучно губами, сдвинула, хмурясь, брови. И вдруг спросила: - А Полина что же? Как всегда, без мыла пролезла, а? И балласт в виде сестры быстренько спихнула, не попробовала даже вступиться, так?

В ответ Станислава сначала вскинулась, словно собираясь защищать сестру. Но почти сразу сникла, булькнула горлом, сглатывая очередные слёзы.

Обычное дело для двойняшек: одна у другой при рождении словно всю боевитость вытянула. Да и телом Полина удалась: сразу была пухлая, розовощёкая, бойкая, как нахальный, резвый поросёнок. Белобрысая и голубоглазая, умеющая очаровать любого взрослого, она быстро затмила собой тихую сестру. Стася со своей врождённой субтильностью попросту терялась на фоне двойняшки.

Особых способностей к учёбе Поля не показывала, зато любила себя такой, какой родилась. В подростковом периоде из просто пухлой девчушки Полина стала откровенной, ещё не оформившейся толстушкой. Но и это её совершенно не огорчало. Она всё так же хохотала громче всех, умела обаять хоть ребят постарше, хоть учителей. И беззастенчиво пользовалась их покровительством и прочими привилегиями любимицы.

Неудивительно, что отбоя от поклонников у неё не было ни в старших классах, ни позже. Этим сестра Стаси тоже пользовалась напропалую. И замуж-то она выскочила хоть и рано, зато по расчёту, жила, не печалясь о деньгах и не никаких душевных мук не испытывая. Нарожала мужу пятерых детишек, таких же крепких и горластых, как она сама. И даже на момент катастрофы – в очередной раз была чуть не на последнем месяце беременности.

Для жизни Полина выбрала одну из самых прагматичных профессий – бухгалтера, выучилась на неё, своё дело знала туго. Помогала мужу в бизнесе, а потом – на вверенном ей семейном предприятии. Там попробовала себя и в роли завхоза, за что получила прозвище «Цербериха»: считать и учитывать Полина умела гораздо лучше, чем стихи, скажем, заучивать.

И чувствуя себя хозяйкой жизни, с наслаждением поучала, как с этой жизнью обращаться каждого: детей, соседей и, конечно же, тихую сестру-двойняшку. Делала это из самых лучших своих побуждений, говоря правду-матку в лицо и без купюр.

Именно Полина, когда стала появляться система «Ковчегов», без обиняков заявила Стасе, что та уже кандидат на отсев, потому как «ни кожи, ни рожи, ни поехать, ни подержать». И оказалась права.

Карасёва снова сдавленно всхлипнула, стараясь не смотреть на Марту, а та подвела итог:

-Что ж, наша бодрая свиноматка точно не пропадёт, быть ей генералом продовольственного склада, как минимум.

-Она не… - вскинулась было девушка, но под взглядом насмешливых глаз бывшей учительницы снова скукожилась.

-Не шмыгай, Караська, это Полине – мой сердечный комплимент, - усмехнулась Марта и ткнула, весьма ощутимо, Стасю кулаком в бок. – Она ж рожает детей – словно семечки щёлкает, и всё с неё не убывает. Таких в нынешние времена очень ценить будут – за производительность. А уж за сметливость и бытовую хватку я бы ей диплом выписала, красный-распрекрасный, магистерский. Ну-ка, сознайся, рыбонька моя сопливая, Поля ведь не растерялась, мужа спихнула и уже к кому посолиднее пристроилась, так?

Стася неопределённо мотнула головой, да Марте и не надо было её подтверждений. За свою жизнь насмотрелась на таких, как Полина Карасёва. Та была из породы бойких девиц, умеющих везде в жизни выгодно пристроиться. Чтобы выжить, для таких все средства хороши: хоть с мужем быстрехонько разбежаться, хоть от непутёвой сестры откреститься.

Карасёва не справилась со слезами обиды и жалости к себе, рыдала тихонько и безутешно до полной заложенности носа. Поэтому, когда она обратилась к бывшей наставнице с вопросом, голос звучал гундосо и почти неразборчиво:

-А бочему Вас, Марда Сабибовна? Ну, зюда? Бочему? Вы же – бебодаватель со стафем…

-Высморкайся, кукла, - проворчала Марта, потирая пальцами виски. – А то и половины слов не разбираю из твоего гундежа.

Стася всхрюкнула, завозилась, видимо, разыскивая носовой платок. Постаралась высморкаться как можно тише, чтобы не привлекать внимание остального лагеря.

Но изгнанники даже головы к ней не повернули, каждый был поглощён своими переживаниями. Те, что забрались в палатки, лежали без намёка на сон, укрывшись до подбородка одеялами и впав в оцепенение. А те, что ещё сидели у костерка, походили на кукол, лишившихся поддерживающих нитей и тростей.

Даже две девицы, что устроили по началу истерику, уже не жаловались шёпотом на несправедливость жизни. Жались друг к дружке, как воробьи, словно боялись утратить единственную оставшуюся в этом мире опору: бок и плечо соседки.

Марта Сабировна с кривой усмешкой смотрела на них, вынужденно признавая: Выявители были правы в своём беспощадном выборе. В отборе, неестественном, но необходимом для выживания вида. Плаксы, истерички, тихони, меланхолики, вся эта богема и прочая «натура утончённая» - нынче были не нужны. Даже в качестве «дополнительных ресурсов для сохранения численности населения». По статье «репродуктивной профпригодности» - ни она из девиц не прошла. Как и Карасёва.

Стася утёрла напоследок нос, надрывно вздохнула и, комкая в руках влажный платок, снова повторила вопрос:

-Почему Вас-то отсеяли, Марта Сабировна? Вы же – высококлассный специалист, педагог со стажем…

-И кому нынче нужны мои знания? – фыркнула Марта и яростно взъерошила себе волосы. – Зачем рассказывать об окружающей природе, о связи экосистем и прочем, если от этой самой природы – остались анемичные свиньи, чахлая соя, еле живой фитопланктон и ряска да кое-какие водоносные кактусы?! Ах да, я ж забыла о «мясе будущем» - фермах по разведению червячков! О чём, ответь-ка, Карасик, я буду преподавать?!

Стася закусила нижнюю губу (итак уже искусанную чуть не до корост), плотнее стиснула ладони между коленей. Больно было это признавать, но все знания по биологии – теперь и яйца выеденного не стоили. Если только рассказывать, как неправдоподобную сказку: когда-то были курицы и несли те самые яйца.

***

После того как опустилось Облако, человечество могло любоваться утерянным биоразнообразием только по фотографиям и записям на чудом сохранившихся видеокассетах (цифровые носители были утрачены так же, как флора и фауна). В «Ковчегах» же из всей живности и были – те самые свиньи и обнаруженные позже черви, ставшие главным источником белка. Главное, не вспоминать, что плодились эти черви – на остатках свалок и прочих продуктах жизнедеятельности городов…

***

-К тому же, Карасик-рыбасик, - продолжила Марта как-то враз постаревшим, усталым голосом, - кому нужна бессемейная старуха с вздорным нравом, отказывающаяся шагать под марш «Дивного, нового мира»? Которая к тому же… - Тут она вдруг замялась, метнула на Стасю быстрый, непонятный взгляд. Но потом словно решилась и закончила: - Диагноз у меня совсем не радужный, Карасик. Хуже, чем у нашего пьяницы-мэра. – А о том, что лукавила перед бывшей ученицей (сколько сил приложила, только б не остаться в «Ковчеге», а ведь упрашивали, искали повод удержать) Марта решила не упоминать.

От её слов Стася вскинулась, схватилась руками за лицо. Марта фыркнула: ну просто ожившая картина Мунка, в сумерках пустоши: почти такая же то ли зеленоватая, то ли желтоватая, и глаза в пол-лица. Старуха хлопнула себя ладонью по колену, выпрямилась, подбоченилась и как бы небрежно сказала:

-Да и тошно бы мне было в «Ковчеге», рыба ты моя урёванная. Не жизнь у них там, а самая дурная антиутопия намечается, американским киноделам такое и не снилось! Даже если б Выявитель нашёл повод оставить меня, - тут Марта едва заметно вздрогнула, глотая ложь, но Стася не заметила, - я б сама со стены прыгнула, ну их! Душно там, Караська. Душно и тухло. Помнишь, как воду в аквариумах меняли? Сливали в стеклянный такой ящик, помнишь?

Стася закивала, почти радостно и воодушевлённо, даже улыбка наметилась на губах. Ещё бы не помнить, ведь аквариумов было аж восемь штук! Пока всех рыб отловишь, пересадишь, воду вытаскаешь в тот самый «отстойник», а потом свежей нальёшь и всю живность обратно разместишь – день уходил. Занималась этим, само собой, Марта, а Стася была у неё главным помощником. Прочая же ребятня не могла дождаться момента, когда из «отстойника» начнут сливать «рыбную водичку» через длинный шланг. Лопухи на задках кружка юннатов от таких удобрений – выше человеческого роста вымахивали!

Марта и сама не заметила, как начала улыбаться, вспомнив счастливые визги детей, когда она направляла шланг высоко вверх, грозя полить самых двоечников. А те – порскали в разные стороны, продолжая восторженно верещать, словно стрижи…

Тряхнув головой, старая женщина спросила:

-А помнишь, что было, когда мы с тобой заметались: крольчихи Пуся и Тося рожать начали? И мы с тобой воду слить забыли и на выходные оставили? Жаркие такие выходные были, июль месяц.

-Да он завонял так, что даже на подходах слышно было! – живо отозвалась Стася и передёрнулась всем телом, даже ладонь поднесла к лицу, словно въяве унюхав вонь протухшей «рыбной водички». – Ужас, как воняло, мы с Вами даже в респираторах едва дышать могли. И меня потом ещё тошнило… И стенки у «отстойника» все сплошь зелёные и склизкие были, кое-как отодрали.

Марта ухмылялась уже во весь рот, вспоминая, что после этого героического деяния ей пришлось отмывать уже саму Стаську. И перед её родителями объясняться, почему дитё домой вернулось не своих вещах, а в хозяйственном халате, который Марта кое-как в кладовке отыскала. Полина потом ещё долго сестру изводила, нарочито шумно принюхиваясь и фукая в полный голос.

Однако это курьёзное, в целом, событие всколыхнуло в девчонке нешуточный исследовательский интерес. Стася постаралась всесторонне изучить вопрос цветения воды и его последствия для экосистемы, Марта же чем могла, помогала. Даже пробирки предоставила для сбора образцов из разных городских водоёмов, включая фонтаны. Проводила с ней тесты, определяя степень загрязнения и цветения… И это ни к чему не обязывающее обеих занятие внезапно принесло свои плоды: в одном из облюбованных горожанами прудов обнаружилась бурно плодящаяся колония сине-зелёных водорослей[1].

Марта тогда все свои связи использовала, подняв трезвон до небес. Зато сумела очень быстро привлечь внимание санэпидемстанции, подтвердившей наличие опасных водорослей и закрывшей пляж для посещений. Правда, купальщики этого не оценили, скандалили и писали обиженные посты во все соцсети. Люди оставались людьми: у них лето, им хочется отдыхать, загорать и плескаться в доступных водоёмах, раз уж на море не свезло. И знать не желали, чем могло закончиться плавание в заражённой водичке.

Марта вздохнула, вспоминая, как их назвали сначала «экополицейскими» и хвалили. А потом – «экопаникёршами» и всячески ругали за то, что лишили граждан законного места отдыха.

«Вот такие мы экие – то такие, то эдакие», - посмеивалась тогда руководитель кружка юннатов, стараясь утешить не на шутку расстроенную Стаську. Ведь они и вправду, спасли кучу народа от шанса попасть в больницу!

-Так вот, рыба моя Караська, - заговорила Марта, выныривая из сейчас таких приятных воспоминаний. – Все эти «Ковчеги» сейчас не лучше нашего отстойника: мутно, квёло, затхло. И никакой жизни, один запашок остался, и тот – вовсе не розы. А уж какой там «человеко-планктон» расцветает – цианобактерии милейшими шалуньями покажутся!

Девушка хмурилась, но безотчётно кивала на каждое слово бывшей преподавательницы. Потом заговорила, медленно, с долгими паузами:

-Да, если представить «Ковчеги» как некую экосистему… Замкнутую, закрывшуюся… Если ничего не изменить в существующем цикле… то там и впрямь всё начнёт тухнуть.

А вслух не сказала, что отбором «максимально полезных» граждан Выявители и пытаются -максимально замедлить этот процесс.

Повисло молчание, пока обе женщины – старая и молодая - размышляли о сказанном и не сказанном. У костерка к этому моменту только они и остались, в свете призрачного бледного пламени сами похожие на привидения.

-Знаешь, чего мне сейчас хочется? – неожиданно спросила Марта, цепко ухватив вздрогнувшую девушку за локоть. – Хочу шашлыка, такого жирного, с салом, луком и помидорами. Помнишь, на всех городских праздниках – обязательно торговали шашлыками, и воняло перегоревшим жиром? – Марта мечтательно зажмурилась и даже повела сладко плечами. – Вот такого хочу, местами пережаренного, с горелочками. И лука, лука в маринаде. И кружку пива.

Стася так и вытаращилась на неё: более махровой вегитарианки, чем Марта Сабировна, только в Индии и Тибете можно было отыскать. А уж на запах пива она делала «воспитательную стойку», и горе тем любителям посидеть на лавочке с бутылочкой заветного напитка. Марта отбивала у них охоту пить даже газировку своими нравоучительными лекциями с очень убедительным описанием того, что происходит с организмом «пивопьющих прямоходящих», во всех красках и натуралистичных подробностях. Иные вообще пить после этого бросали…

Марта скорее угадала, чем разглядела выражение лица Карасёвой. Расхохоталась, беззастенчиво, громко, с лающей хрипотцой. Хлопнула девушку по спине и сквозь смех сказала:

-А ты что себе думала, мол, я всю жизнь была травоядной праведницей?! Эх, видела б ты мои семнадцать лет! А уж как я в двадцать три отжигала, эх!

Она снова рассмеялась, не боясь и не стесняясь переполошить остальной лагерь. Никто и носа не высунул из палаток. Марта оборвала веселье внезапно, как и начала, и проговорила тише, с тоской:

-А теперь ни шашлыков, ни лука, ни пива… Карасик! – Она рывком, обхватив ойкнувшую Стасю за плечи, притянула её вплотную к себе. Заглянула своими волчьими глазами в её, почти непроглядно чёрные. – Слушай меня, рыба Карасик. Бежать тебе надо. Сегодня же. Сейчас. Пока эти – спят.

Стася заворожено проследила за взмахом жилистой старческой руки, куда-то за пределы светового круга. Слова бывшей наставницы дошли до неё далеко не сразу.

-Беги, Карасёва, - уже в самое ухо хрипло шептала ей Марта. – Беги, у тебя есть шанс уцелеть! Химеры приходят на второй-третий день, ты сама знаешь. У тебя ещё есть шанс уйти…

-Да куда же?! – чуть не в голос воскликнула Стася, решив, что старуха всё-таки тронулась умом.

-Тихо, не ори! – зашипела Марта, крепко, до боли зажав ей рот своей горячей сухой ладонью. – Переполошишь остальных, и скидывай ласты! И не мельтеши мне, я помню, что ты даже в загородные походы не ходила. Карасёва, послушай старуху, послушай, как тогда, возле того вонючего ящика. Ни среди этих амёб квёлых, - взмах в сторону палаток, - ни в городах, - выразительный тычок в направлении «Ковчега», - нигде никому нет дела выяснять, что же такое на самом деле – Облако, химеры и прочая чертовщина. Понимаешь, рыба моя?!

-Н-но… учёные… следователи… И новости… - проблеяла девушка, кое-как отодрав от лица руку Марты. – Аномалия… вторжение…

-Хер-рня всё, Стася! – зло усмехнулась старая женщина. – Я ведь видела кое-что, Караська, видела, вот как тебя. И знаешь, что?

-Что? – послушным эхо отозвалась Стася.

-Да ничего! – От Марты расходились яростные токи горячечного тепла, казалось, она сама светится от давно тлеющего внутри гнева. – Ничегошеньки, рыба ты моя! Ни одна якобы исследовательская экспедиция ничего не нашла! Зонды исчезают на высоте меньше двухсот метров, все хвалёные лазеры-шмазеры-хреназеры слепнут за пределами «Ковчегов». В ноль, Стася, в чистейший кругленький ноль без палочки! Любая аппаратура дохнет, стоит удалиться от города на пару километров… - Старуха умолкла, переводя дыхание и прижимая руку к распалённой груди. Потом, понизив голос до сипящего шёпота, продолжила: - Стася, всё, что гоняют по телевизорам и сливают в якобы Сеть – фигня полная, лапша на уши обывателей «о продвижении разведотрядов» и «контактах с другими «Ковчегами» с помощью сверхмощных передатчиков». Понимаешь?! Даже эта ваша разлюбимая Сеть – фикция, никуда и ничего она сейчас не выходит, так, псевдоинтернет внутри каждого города, каша из сплетен и слухов! Чтоб обывателю было куда в «комментах поссац» и не свихнуться. Успокоительная хе-ро-та. Даже клятые америкосы, со всех их звёздочками и полосочками и манией спасти всех от всех, и у этих вышел вот такенный обломинго. Слыхала ведь про это их позорище – попытку бомбануть «базу противника»?

Стася неопределённо мотнула головой. Года полтора назад только и было трезвона по всем новостным каналам и остаткам соцсетей о попытках организовать «последнюю линию обороны» в виде единой военной базы совместно с американцами. Туда, кажется, стащили весь уцелевший боевой арсенал, аппаратуру, технику, не говоря уже про штат людей. И вот тогда-то у кого-то из «звёздно-полосатых» нервишки сдали, и весь этот арсенал полетел в неведомом направлении. И – ничего, ни свидетельств о попадании хоть во что-то, ни ответного удара…

-Знаешь, что с той базой стало? – снова на ухо шипела ей Марта, крепко ухватив девушку за шею и подтянув к себе.

-Де… демонтировали? – робко предположила девушка, невольно жмурясь: её всё больше пугал напор эмоций со стороны Марты.

-Угу, ещё скажи: в коробочку сложили и на антресоли убрали! – фыркнула старуха, отпуская Стасю, давая той сесть прямо. Заглянула снова ей в глаза и с какой-то недоброй улыбкой сказала: - Исчезла она, Караська. Со всеми заборами, ангарами, взлётной полосой, всеми этими военными игрушечками и солдатиками: пуф, и нету! – Марта повела по сторонам каким-то шальным и тоскливым взглядом. А говорила уже словно не для Стаси, а сама с собой, вспоминая: - После того грешного залпа меньше часа прошло, а всякая связь (кстати, по старинке, пеше-колесатыми курьерами да морзянкой) – исчезла. Вместе с проводами и курьерами. Полностью. Нолик к нолику. А пока туда с ближайших «Ковчегов» спасателей выслали, да всё такое, пока добрались, плутая, как попало – база попросту исчезла. Только бетонное поле с остатками фундаментов. Ни наземных построек, ни подземных. Ни-че-го. Так-то.

-Откуда?! – облизнув враз пересохшие губы, еле слышно спросила Стася, теперь сама подавшись к Марте.

-Оттуда, - ухмыльнулась та и сникла, ссутулилась, словно жаркая, полубезумная речь выжгла некий державший её стержень. И голос стал – надтреснутый, тусклый. – Была я там, Стася. В тот период ещё пытались привлечь экологов-биологов, разобраться с ситуацией по-научному… Ха! Нагнали такой симпозиум – от матёрых львов науки, со степенями до колен, до таких как я, пенсов с школьной выучкой. На ту-то базу я и попала, по распределению, чистая, скажу тебе, лотерея была. Насмотрелась там, даже на химеридов вблизи посмотрела. На живых, я имею в виду.

Стася в струнку вытянулась, жадно и одновременно недоверчиво уставившись на собеседницу. Открыла, да так и закрыла рот, словно захлебнувшись миллионом вопросов и возражений.

***

Химериды были темой больной, почти неприличной в нынешних условиях, одновременно влекущей и постыдной, как просмотр порнофильмов. Ведь никто толком не мог объяснить, КАК они появлялись. Но все знали, из КОГО: из изгнанников, выставленных как Марта, Карасёва, их сотоварищи за монолитные стены «Ковчегов». Выброшенных, как непригодные инструменты. А кто-то предполагал – отданных на откуп химерам, загадочным отродьям Облака. Но такие догадки приводили людей в ужас, и эту версию лишний раз старались не упоминать.

Известно было, что химеры приходят за изгнанниками на второй-третий день. Это если те сами, впав в истерику или отчаяние, не убегали в пустоши, в неизведанные глуби Облака. За теми, кто оставался сидеть на месте, приходили химеры - бесшумные то ли порождения, то ли истинные хозяева феномена, накрывшего весь мир и разрушившего его без единого выстрела.

По началу изгнанников пытались отбить у тварей, напоминающих воплотившиеся ночные кошмары. Охрана периметра палила со стен, но – попадала только в бестолково мечущихся, перепуганных людей. Химерам то ли пули были ни почём. То ли все физические законы Земли по боку.

Потом стали просачиваться слухи (и это уже по «сарафанному радио», из уст в уста, тихо-тихо, с оглядкой), что изгнанников пытались использовать как приманку. Но ни одной химеры – живой или мёртвой – так захватить и не довелось. Твари словно знали, что им готовят ловушку и не приближались к лагерям. Изгнанники сами потом уходили – в Облако и никто их больше не видел.

…но однажды, после первых, самых позорных и скандальных отборов Выявителей, когда люди начали смиряться с новыми порядками, в «Ковчеги» стали проникать химериды. Как им удавалось это сделать, минуя все уровни защиты, установить не смогли до сих пор. Зато быстро выяснили главное, наградив измотанное человечество ещё одним стыдным знанием: химериды были из тех, что исчезали на второй-третий день изгнания.

Внешне они всё ещё походили на людей, двигались, как люди, но к виду Хомо Сапиенс уже не имели никакого отношения. Они стали гибридами из людей – и представителей исчезнувшей флоры и фауны. Химериды походили на причудливые фантазии средневековых художников или порождения античных мифов, у которых животные или растительные части тел когда гармонично, когда – нет сочетались с человеческими.

Химериды возвращались в города, отказавшиеся от своих сограждан. Но цель их была так же непостижима, как и способ проникновения за десять уровней защиты. Они не скрывались и не нападали, не пытались убежать или защищаться, когда обитатели «Ковчегов», пережив первое потрясение, сами набрасывались на не-людей. Что-то такое накрывало подавленных обычно горожан, возможно, тот общий на всех стыд и чувство вины. А может, нечто вовсе дремучее, заставлявшее видеть в химеридах страшных врагов, покусившихся на территорию настоящих людей. И до прибытия сил Контроля и Порядка (так теперь называли полицию) – от «уродов» оставались только кровавые ошмётки…

***

Стасе однажды самой довелось видеть и химерида и то, что с ним сделали впавшие в исступление люди. Тогда девушка не сразу и сообразила, что по другой стороне улицы – идёт гибрид. Удивилась только: у высокой блондинки была странная, как бы танцующая походка. От этого длинные волосы, свитые в причудливые пружинки, словно своей жизнью живут. Так оно и было, и не зря на ум Карасёвой пришло сравнение с многочисленными щупальцами какой-нибудь глубоководной сифонофоры[2]. Это выглядело красиво на фоне мрачных безрадостных стен. Волосы блондиники и оказались – конгломератом стрекательных щупалец и плавательных отростков… Они ещё рефлекторно дёргались и сокращались, когда подоспевшие Контролёры отгоняли от тела мёртвой химериды озверевшую толпу.

Стася, когда до неё дошло, кого же она увидела за несколько секунд до страшной расправы, потом весь вечер проревела, забившись в угол крохотной комнатки в общежитии. И вряд ли бы смогла объяснить причину безудержных слёз, спроси её кто о ней.

***

-Видела, почти нос к носу стояла, - вырвал девушку из воспоминаний голос Марты. Та неотрывно смотрела в почти угасшее пламя, явно не видя. – Я по одну сторону бронестекла, они – по другую. И глаза у них, Карасик, у них такие глаза!.. Всё равно что в безоблачное небо смотреть: ни краёв, ни границ, глубина сплошная, бездна. Абсолютно чистая бездна, безмятежная… Чужая… - Марта вдруг передёрнулась всем телом, тряхнула головой так, что хрустнули шейные позвонки.

Не повернула к бывшей ученице головы, только глаза, и Стасе стало жутко: то ли у Марты так блёклый огонь отражался, то ли вправду глаза – своими потаённым, внутренним светом светились.

-Так вот, Карасик, - снова заговорила старая женщина, и в её голосе снова слышалась так привычная насмешка. – Послали меня в тот злополучный день образцы собирать. Ха! Образцы! Я вас умоляю! Я миллион банок наковыряла этого дерьма, на котором даже мхи не растут! – Она свирепо ковырнула носком туфли землю под ногам. – Даже бактерий не осталось в почве, Стася! Даже тех милых микроскопических трупоедиков, что окончательно за нами подчищают после физической кончины! – Марта отрывисто помотала головой, зажмурившись и ругаясь сквозь стиснутые зубы. Потом так же внезапно, без перехода, успокоилась и продолжила: - Я исправно об этом отчитывалась, заполняла тонну всяких форм и таблиц, где вместо графиков хоть с какими-то выпуклостями-вогнутостями – только по линейке прямые рисовала. Говорила о том, что из самой земли ушло понятие биоса – жизни, и незачем даже пытаться что-то там найти. Меня слушали, кивали с важными лицами – и снова посылали песочек этот совочком собирать. Песочница, м-мать…

Она умолкла, угрюмо глядя на горку взрыхлённой почвы – сухой, рассыпчатой и одновременно липковатой, как кинетический песок. Вздохнула тяжело и снова заговорила с мрачным весельем в голосе:

-Ковыряюсь я, значит, а тут у меня над головой – заревело, завизжало, воздушной волной чуть с землёй не сравняло: ракеты пошли! Это я потом уже осознала и поняла, что кто-то по кнопкам от души долбанул, не считаясь с теми, кто в «поле» работал. Ты вот не застала, а я намертво запомнила, каким концом вперёд противогаз натягивать, и что делать в случае ядерного взрыва. Память-то меня и кинула, как на учениях – в ту же ямку, что я совочком наковыряла, пятками к эпицентру взрыва. А взрывов всё нет и нет, и нет, и нет. И лежу я, от страха уже почти мёртвая. И глупости всякие в голове, про трусы там мокрые, знаешь, и что не все бирки на образцах надписала, поскольку уже лень было… А взрывов всё нет, и тишина всё такая же, как до. Правда ведь решила, что умерла, не заметила просто, как в пепел превратилась, а всё ещё думаю, по инерции, что ли. И думаю, какой интересный феномен, вот бы изучить!

Стася уже не знала, куда изумляться больше, только головой качала. Марта умолкла, наклонилась к костерку, подкидывая брикеты топлива. Огонь не стал выше или ярче, почти не излучал тепла. Но действия бывшей учительницы словно удержали и без того расшатанный за последние часы мир девушки. Собравшись с мыслями, Стася спросила:

-А как же вы? Ну, потом?.. Если базы не стало…

Марта молчала почти минуту, хмурилась, словно и сама пыталась вспомнить, как пришла в себя, убедилась, что жива-целёхонька, как пробиралась к базе, которой нигде не было видно.

-Не знаю, Карасик, - наконец, тихо сказала она. – То ли от шока, то ли ещё почему. Меня уже горе-спасатели подобрали потом. Кругами они ездили вокруг того, что было военной базой, орали, как потерпевшие во все стороны… Мне просто фантастически повезло, что ли, а может, у меня внутренний компас – на зависть всем стрижам. Меня не унесло в глубины Облака, шла я примерно в нужном направлении, только мотало зигзагами…

-Но ведь ракеты запустили уже под вечер, - тихо заметила Карасёва, хорошо помнившая, как кипели новости в тот день, выдавая хронику событий чуть не по секундам. – И спасателям, вы сами сказали, пришлось несколько дней добираться…

Марта вдруг выпрямилась, повернулась всем телом, словно то одеревенело, пронзительно глянула на притихшую девушку. Улыбнулась – медленно и жутковато:

-Правильные выводы делаешь, Станислава Викторовна. И в голове у тебя не каша, как у других. Да, я провела в пустошах несколько дней и ночей. Одна, только с сумкой образцов и совочком вместо полновесного спаскомплекта.

-Тогда… как же? – пролепетала девушка, но не шарахнулась от старухи. Подалась ближе, мучительно напрягая зрение, всматриваясь, пытаясь углядеть знаки, что Марта…

-Я не химерида, - хмыкнула та, легко поняв её внимание. – Думаешь, меня там вдоль и поперёк, снаружи и изнутри не рассмотрели на этот вопрос? Нет, я – человек, биологический, настоящий. Иначе бы меня на составные разобрали да по тем же баночкам с бирками распихали. Но почему и как я продержалась четверо суток в пустошах… - Марта подняла голову вверх, и Стася невольно повторила за ней этот жест. Вверху, как и по сторонам, царила всё та же непроглядная мгла – Облако. – Циклы, Карасик, даже в нынешнем вывернутом мире – есть циклы. Только их очень тяжело отслеживать без Луны, звёзд, моря, миграции животных, даже так любимой многими дистонии. Я так до конца и не просчитала, с чем это связано: ночи и дни, когда можно уйти в Облако и остаться собой. Связано это с какими-то физическими явлениями или это что-то энергетическое. Может, вообще из разряда мистики. Но они есть.

-Откуда же… Вы их знаете? – ошеломлённая такими новостями, прошептала Стася.

-Чувствую. – Марта ткнула себе пальцем в грудь. – Вот прямо своей дрянной болячкой – чувствую. Никому об этом не говорила. О болячке – да, говорила много, вкусно, с подробностями, какая стадия, чем спасаюсь, сколько ещё небо коптить осталось. Чтобы от меня, старухи-развалюхи, отвязались и со счетов списали. И ведь списали, Карасик. Им – общество надо спасать, великое дело делать. А я так, курьёзная случайность этого вымороченного времени. А я – наблюдала, делала выводы, тишком из «Ковчега» утекала… - Тут она захихикала, точь-в-точь девчонка, поделившаяся с подружкой тем, как обхитрила строгую мамашу и под благовидным предлогом сбежала на свиданку. – Недалеко, конечно, дурных нема. Но мне хватило, чтобы соотнести, когда немочь моя даёт о себе знать, своеобразно так, и когда – начинаются циклы Затишья. Только вот моё время – уже на исходе, совсем-совсем, рыба моя Карасик. Не уйти мне далеко, хоть и хочется…

Тут она снова взяла оцепеневшую девушку за плечо, но на этот раз мягко, и почти просящее сказала:

-Уходи, Стася, сегодня же. Четверо суток – это очень много, это просто роскошь по нынешним временам. Бери весь провиант, всю воду, одеяла возьми, своё и моё, растопку. Мне тебе нечего передать, записей, сама понимаешь, не вела, чтобы не рисковать. Только в голове всё – и тут. – Она снова указала себе на грудь. – А ты молодая, ты крепче, чем сама о себе думаешь, не всё в Польку ушло. Беги, рыба моя драгоценная, плыви – в мутной воде легче скрываться.

-От кого? – слабым голосом спросила Карасёва, шмыгнула носом, чувствуя, что опять подкатили слёзы. И потом добавила: - И куда?

-От этого всего. – Марта неопределённо, по кругу, махнула рукой. – От задохлости этой, болота застойного. А куда… Туда. – Старуха снова крепко взяла бывшую ученицу за плечо (наверняка, потом даже синяки проступят) и повернула лицом к бездне, что обступала со всех сторон: пустошам Облака. – Поверь своему чутью, как тогда, когда тебя именно на тот берег пруда понесло образцы сбирать. Помнишь, ты мне сама говорила, что тебя будто потянуло туда, хотя ты пробирок уже с лихвой наполнила. А колония водорослей – именно там обсела.

Стася медленно кивнула, действительно вспомнив и этот эпизод, такой сейчас далёкий, как из сна. И про себя, не вслух, добавила: потом ещё не раз, пока взрослела, случалось - шла куда-то вдруг, куда не думала, а всё вовремя и к месту. Делала что-то, вроде невпопад, а оказывалось – таки надо было. Ведь даже когда за ней пришли подручные Выявителей, прямо к комнатке в общаге, что-то внутри тревожно требовало: сбежать, спрятаться, отсидеться где-нибудь. Не побежала, потому как – некуда было бежать. Не в «Ковчеге». А про пустоши и Облако – и мысли не возникло.

И сейчас, чувствуя сквозь джинсовку горячие пальцы Марты на плече, девушка, не мигая, смотрела в эту ночь-не ночь, без ориентиров и границ. И вдруг – словно тончайший звон в ушах, как перед обмороком или мельтешение точек перед глазами, если быстро повернуться или дрожь по всему телу; что-то вот такое потянуло… немного левее, чем развернула её старуха.

Марта тут же отпустила её, быстро, молча увязала в один свёрток одеяла и провиант. Не постеснялась: выпотрошила брошенные на землю пакеты с пайками и питьевой водой других изгнанников. Соорудила из ещё одного одеяла что-то вроде сумки-слинга, накинула Карасёвой через голову. Та только тогда вздрогнула, очнулась, уставилась на бывшую учительницу. Открыла и закрыла рот. Ничего не сказала и не спросила: всё уже было сказано.

-Плыви, рыба моя, - только и напутствовала её Марта, крепко, до боли, обняв напоследок. И тоже: ни слова больше, ни указаний, что и как будет делать девушка в неведомой – чуждой – глубине Облака. Куда пойдёт, что или кого должна найти…

Станислава, словно забыв о въевшейся за всю жизнь робости и некоторой трусоватости, придерживая на груди грубые узлы импровизированной сумки, молча устремилась туда, куда звал неслышимый никому звон-свет-вибрация. И очень быстро словно растворилась в безмолвных сумерках – как та самая рыбка-карасик в мутной воде.

***

Марта ещё некоторое время стояла, глядя в ту сторону, где исчезла девушка. Смотрела, не щурясь, как остальные, мучительно выискивающие во мгле хоть какие-то ориентиры. Ясно смотрела и спокойно. Потом тихо вернулась на то место, где они вдвоём сидели совсем недавно – бывшая учительница, бывшая ученица. Села и снова подбросила в огонь брусок растопки, найденный под ворохом пустых пакетов.

И когда она подняла взгляд на пламя – глаза у неё стала заливать небесная голубизна, чистая и бездонная, беспримесная. Чужая.

Время Марты и вправду вышло: развитие химериды заняло прилично времени, но химера – не мешала носителю выбирать потомство. Даже помогала, давая старой женщине что-то вроде не физического чутья – обнаруживать таких вот смышленых людей, молодых и старых, с особой внутренней искрой, огнём, который ещё тлел - и неуловимо для них связывал с исчезнувшим, как все думали, миром.

Кого-то получалось найти и попробовать направить прочь от городов-ловушек, обрекающих себя на медленное самоубийство. Другие так и не узнали, что могут уйти, и тогда за ними являлись Дикие химеры, а после этого – появлялись безгласные, неразумные химериды.

Но Облаку нужен был голос и облик, наделённый способностью мыслить, общаться, донести – самим своим видом – понимание: природа Земли изменилась необратимо, и человечеству тоже надо измениться.

Только меняться очень страшно…

Марта тоже боялась, чуть не до тех самых «мокрых трусов», когда в пустошах её окутало само Облако. Общалось с ней невыразимым языком эволюции и метаморфоз, показывая, как появляются химериды и для чего. И старая женщина, которой и вправду оставалось недолго – опухоль пожирала её последние годы – согласилась стать первым осознанным Вестником. Хотя даже в этом случае она через какой-то период перестала бы быть.

Та, что перестала быть Мартой, смотрела в огонь голубыми бездонными глазами, улыбаясь безмятежно и нечеловечески мягко. Память старой женщины ещё подкидывала, что в категориях морали, она совершила предательство, отправив доверявшую ей девушку на гибель. Но это – не была физическая гибель. Это вообще выходило за рамки человеческих понятий. Людям необходимо измениться, таковы Законы природы и эволюции.

Но способны на это – далеко не все представители, и Вестники будут искать всё новых и новых людей, способных пройти преображение, не испугавшись, что теперь – они по-настоящему станут частью природы.

И та, что перестала быть Мартой, сказала голосом, ещё похожим на голос женщины, усталой, измотанной старой болезнью, в котором слышалось облегчение:

-Плыви, рыбка моя Карасик, эти воды – теперь для тебя…

***

Hereditas (наследование) – это универсальное преемство по случаю смерти, которое может быть уменьшено преемством сингулярным в пользу третьего лица. «Универсальным» оно называется потому, что преемник получает как права, так и обязанности. Так же: передача генетической информации от одного поколения организмов к другому

Hereditas Iacens (лат., юрид., - «лежачее» наследство) - наследство в период между смертью наследодателя и принятием наследства наследником

(лето 2016 (?)- май, 2024)

***

Послесловие автора

Так точно и не вспомнила, в каком году была начата эта история; кажется, всё-таки в 2016-м (когда деревья были большими, о пандемии и не думали, и всё ещё казалось вполне замечательным). По припискам в конце отрывка предполагалась, что Стася отправится в эдакий квест с продолжением, но жизнь внесла свои коррективы, и в моём личном умонастроении многое изменилось за несколько лет. И вот я добралась до этой незаконченной зарисовки с новыми мерками и красками.

У меня то и дело всплывают такие эко-притчи, и, помучавшись с версиями продолжения, я не стала «размазывать» текст в роман. И закончить решила в духе своего же мрачного настроения: вроде не особо оптимистично, но и не фатально. Мир изменился, и как говорят мои любимые авторы, дуэт Олди, «Вселенной никогда не быть прежней».

Как и что накрыло мир людей, сколько прошло на самом деле (полагаю, от трёх лет до пяти, а то и десятка), какие конфликты неизбежно возникали в новом обществе «Ковчегов»; как именно выглядят химеры и что они делают с людьми – это я тоже не стала и не буду расписывать.

Почти до самого финала я не представляла, чем же обернётся беседа Марты с Карасёвой. В итоге – это оказалась рода «передача знаний», от взрослой, и одновременно умирающей химериды новой. И это – уже многим поднадоевшее предупреждение об опасности застойных эко-систем, будь то отдельный пруд, лишившийся подпитки, или город, или – сам образ нынешнего мышления человечества.

Больше пояснений не стану давать, отдавая прочие измышления читателям.

(11.05.2024, вечер)

[1]Сине-зеленые водоросли - это цианобактерии, которые по своей активности относятся к фитопланктону. Выделяют нейротоксин, который в больших количествах может нанести ощутимый вред здоровью людей, в отдельных случаях выделяют свои токсины и в воздух, после этого может наступить легочная недостаточность и удушье. Контакт с водорослями происходит во время купания, очень опасно пить заражённую ими воду.

[2]Сифонофоры(класс Гидроидные, Подкласс кишечнополостные) представляют из себя коллективный организм (колонию) морских организмов, самый известный представитель – португальский кораблик