Highschool of the Dead: Мрачный дебют

❝ Как всегда, Ватсон, ты смотришь, но не наблюдаешь, потому для тебя мир покрыт тайной, а для меня прост и понятен. Жёсткая логика против романтических причуд. Любое действие влечёт за собой последствие. В последний раз объясняю: если хочешь держать погремушку, не бросай её на пол. ❞

— Шерлок Холмс, сериал «Шерлок».

/Научно-исследовательский комплекс «Симо-Нэккус», восемнадцать километров от мыса Инубо/

Мои ступни, обутые в стандартную для комплекса бесшумную обувь, касались решетчатого покрытия пола, погружая шаг в равномерный шум, что исходил от систем жизнеобеспечения, скрытых за гладкими стенами.

В висках отдавалась упрямая, назойливая пульсация, плата за бессонную ночь, целиком отданную вихрю анализа и сложных расчетов.

Мысли, тяжёлые по своему умственному весу, но приносящие эйфорическое предвкушение результата, были сосредоточены на разработке контрмер против особо опасной инфекции, чей природный очаг оставался неуловимым.

Этот комплекс действий, одобренный генеральным директором Кобаяши Кэнтаро, моим теневым протектором и родителем в одном обличье, отныне определял мое существование. Сама мысль о родстве с человеком, облеченным такой властью и обладающим практически неограниченными ресурсами, вызывала внутреннее сопротивление.

Снаружи оставался сдержан и не демонстративен, однако внутри медленно, но верно накапливалась та самая прожигающая слизистую желудка желчь, что зарождалась тревогой о возможном кумовстве.

Поначалу наваждение «фаворитизма» не отпускало, но со временем, осознав тотальную индифферентность персонала, счел эту тревогу неуместной, хоть и признавал, что причины для неё всё же имелись, к примеру, мой малый возраст и докторская степень в двадцать пять лет, что само по себе звучало как явление крайне маловероятное.

Горящие от недосыпа глаза, скрытые за линзами очков, выхватили из полумрака коридора фигуры у вендингового аппарата.

Первого узнал моментально, Виталий Ковалев, высокий и спортивной кондиции голубоглазый мужчина, белокурый славянин, чья стать всегда выделялась в серой толпе сотрудников.

Второго, Венделла Конагера, не знал лично, но постоянно видел в компании Виталия. Его собеседник обладал привлекательным, запоминающимся лицом с большими тёмными глазами, обрамленными черными кругами, волосы цвета темного каштана были коротко подстрижены по бокам (в этой области они значительно темнее), а бледная кожа и спортивное телосложение при росте около метра восьмидесяти пяти завершали его портрет.

Собеседник, осушив пластиковый стаканчик с кофе, отправил его в металлическую корзину цилиндрической формы, затем похлопал Виталия по плечу, тот в ответ слегка приподнял уголки губ в подобии улыбки и кивнул.

Проводил взглядом удаляющуюся фигуру Конагера и приблизился к коллеге.

Виталий, повторив ритуал избавления от пустого стаканчика, повернул голову в мою сторону, ни единого слова не прозвучало, но мы поняли друг друга с полусотни: синхронно развернувшись, мы покинули обширную зону отдыха и направились к нашему рабочему месту.

Мой коллега, врач-инфекционист высшей категории, был тем, кто консультировал меня по узконаправленным вопросам, без которых сложно было представить работоспособность моих трудов.

Мы шагали в медитативной тишине по длинному тракту подводного научно-исследовательского комплекса, погружённого глубоко под земную поверхность.

Просторный туннель, выложенный гладкими панелями из усиленного композитного материала, отбрасывал слабые блики под равномерным свечением встроенных светодиодных лент, бегущих вдоль потолка и стен и создававших иллюзию бесконечного пути вперёд. Воздух был прохладен и ощутимо влажен из-за неустанной работы систем вентиляции, чей приглушённый шум доносился из недр перегородок, перекачивая очищенный кислород и отфильтровывая любые примеси для поддержания идеальной атмосферы для долгой работы под землёй.

Виталий, с его широкими, наполняющими пространство плечами, двигался справа, его туфли мягко соприкасались с решёткой, каждый перенос веса тела заставлял мышцы ног слегка напрягаться под тканью лабораторного халата, обрисовывая рельеф, поддерживаемый регулярными тренировками.

Рядом, на расстоянии вытянутой руки, двигался с присущей мне андрогинной грацией, мои шаги были короче и вывереннее, словно следующие по невидимой сетке, а чёрные пряди волос покачивались в такт ходьбе.

Мой халат, идентичный по крою, издавал легкий шелест при каждом взмахе руки, а тонкие пальцы правой кисти иногда касались стены, улавливая прохладу металла и слабую, постоянную вибрацию от далеких механизмов, что обеспечивали стабильность всего комплекса на глубине сотен метров под морским дном.

Тракт, плавно изгибаясь, тянулся вперёд, следуя контурам геологической формации, по мере нашего продвижения свет лент становился чуть ярче, выхватывая из полумрака информационные панели на стенах, где мигали зеленые индикаторы статуса систем. Воздух сгущался от интенсивной циркуляции, неся с собой слабый, но отчетливый привкус соли, напоминание о том, что над нами простирается бездонная толща воды, давящая на внешние оболочки комплекса с неослабевающей силой.

Наше дыхание синхронизировалось незаметно: вдох Виталия был глубоким и размеренным, его грудная клетка расширялась под халатом, в то время как мой выдох был более поверхностным, но ритмичным, словно экономил энергию для предстоящей умственной работы.

По бокам тракта изредка мелькали ниши с оборудованием: запертые шкафы с инструментами, мониторы с графиками сейсмической активности, обновляющиеся в реальном времени и отображающие спокойные линии без тревожных пиков.

Длина тракта казалась бесконечной, однако впереди постепенно начала вырисовываться массивная дверь лифтовой шахты, её титановая поверхность отражала наши приближающиеся фигуры, искажая пропорции в мягком мерцании искусственного света.

Когда мы подошли вплотную, автоматические сенсоры уловили наше присутствие, дверь бесшумно разошлась в стороны, открывая просторную кабину лифта, залитую мягким янтарным светом.

Мои пальцы, не колеблясь, коснулись на панели управления кнопки с маркировкой нижнего уровня, дверь закрылась с шипением уплотнителей.

Лифт начал спускаться вниз с плавным ускорением, которое отозвалось легким давлением в подошвах ног и в глубине желудка, словно тело адаптировалось к изменению глубины.

Стены кабины, покрытые звукопоглощающим материалом, приглушали любой внешний шум, оставляя низкий, вибрирующий звук тросов и магнитных рельсов, что проникал сквозь пол и отдавался глубоко в костях.

Виталий стоял, опираясь спиной о стену, его руки были скрещены на груди, а пальцы бесшумно барабанили по рукаву, взгляд его был устремлён в пол, где отражались блики от потолочных ламп, создавая иллюзию движения вниз по бесконечной спирали.

Я же, напротив, не отрывал взгляда от индикатора этажей, мои глаза следили за бегущими цифрами: «-5», «-6», «-7». Каждый пройденный метр сопровождался изменением давления, которое уши улавливали как тихий хлопок, а системы компенсации тут же выравнивали, впрыскивая дополнительные порции воздуха. Кабина, рассчитанная на перевозку габаритного оборудования, казалась особенно пустынной.

Спуск длился минуты, но субъективно растягивался: тело Виталия постепенно расслаблялось, мышцы его плеч мягко опускались, а я, не отрывая взгляда от панели, изредка моргал, мои ресницы отбрасывали лёгкие тени на щёки.

В этой замкнутой пространстве тишина становилась осязаемой, густой, прерываемая редкими, тихими сигналами системы подтверждения этажа, пока, наконец, лифт не замедлился с обратным, сильными толчком.

Двери разошлись, открывая вид на нижний уровень.

Мы вышли в лабиринт извилистых коридоров, что петляли по нашему полю зрения, как корни могучего дерева из старых сказок, адаптируясь к неровностям скальной породы, в которую был врезан комплекс.

Каждый поворот был плавен, с закруглёнными углами, минимизируя риск в условиях возможных сейсмических толчков. Пол здесь сменился на антискользящее покрытие, мягкое под ногами и поглощающее звук наших шагов, а стены местами переходили от металлических панелей к прозрачным секциям из укрепленного стекла, за которыми виднелись ряды серверов, мигающих синими огоньками, трубопроводы с тихо бурлящей охлаждающей жидкостью.

Виталий шёл первым, его фигура заполняла собой пространство узкого коридора, плечи почти касались стен на поворотах, он рефлекторно замедлял шаг на изгибах, чтобы я не отставал, чувствуя за своей спиной легкое, ровное дыхание коллеги, что постепенно синхронизировалось с его собственным.

Следовал вплотную, моя рука временами скользила по поверхности стены, а пальцы улавливали смену текстур от гладкого металла к шероховатой, неровной поверхности натурального камня, в котором комплекс находил свою окончательную опору.

Коридоры вились, то сужаясь до ширины двух человек, то неожиданно расширяясь в небольшие узлы с массивными дверями лабораторий, где через круглые иллюминаторы мелькали силуэты центрифуг, спектрометров и экранов с бегущими строками данных. Свет здесь становился разнообразнее: от холодного белого в рабочих зонах до приглушенного зеленого в переходах, подсвечивая наши лица и делая кожу Виталия в его спектре чуть бледнее.

Дверь с биометрическим замком отъехала вбок с уловимым вздохом гидравлики.

Ковалёв переступил порог первым, я ощутил, как под его подошвами, а затем и под моими, сменилась текстура пола: решётка тракта уступила место гладкой, слегка упругой мембране, которая мгновенно прогрелась под весом тела, передавая лёгкое тепло через тонкую ткань нашей обуви.

Едва пересек порог, всё помещение пришло в состояние активности: потолочные форсунки выпустили тончайшую, невидимую глазу вуаль аэрозоля, бесцветного и лишенного какого-либо запаха, которая оседала на наши халаты микроскопическими каплями, тут же испаряясь под действием ультрафиолетовых ламп, встроенных в арки по периметру.

Свет в этот миг сменил спектр с теплого янтарного на стерильный, безжалостно-голубой, воздух наполнился слышимым треском работающих озонаторов, функционировавших в импульсном режиме и уничтожавших любые органические следы, принесенные извне.

Поток направленного, теплого и сухого ветра обдал наши лица, приподнимая волосы на висках, просушивая кожу и унося мельчайшие частицы пыли в решётки, скрытые вдоль плинтусов, где те исчезали в недрах фильтров с тихим, шипящим звуком.

Весь процесс занял ровно двенадцать секунд, на протяжении которых мембрана под нашими ногами слегка пульсировала, мягко массируя стопы через подошвы, а датчики, вмурованные в стены, фиксировали температуру наших тел, частоту дыхания и микровибрации мышц, удостоверяясь в отсутствии каких-либо патогенов.

Когда цикл дезинфекции завершился, свет вернулся к нейтральному белому, форсунки бесшумно втянулись в потолок, а внутренние створки, скрытые в толще стен, разошлись с мягким щелчком, открывая, наконец, доступ в основное пространство лаборатории.

Помещение раскрылось перед нами во всем своем величии: просторный купол высотой в четыре этажа, укрепленный концентрическими кольцами из прозрачного сапфирового стекла, сквозь которые струилось естественное на вид освещение от биолюминесцентных панелей, имитирующих смену дневного цикла.

Пол был выстлан цельной плитой из пористого титана с микроскопической текстурой, предотвращающей скольжение даже при разливе реактивов, по нему тянулись, как живые сосуды, тонкие световые дорожки, ведущие к различным рабочим зонам и пульсирующие каждая в своём ритме, подсказывая оптимальные маршруты для разных задач.

В центре зала возвышалась главная сферическая платформа диаметром не менее десяти метров, подвешенная на магнитных подвесках и медленно вращающаяся вокруг своей оси, демонстрируя в воздухе объемные голографические проекции молекулярных структур, мерцающих всеми мыслимыми оттенками спектра.

Вокруг платформы кольцом располагались столы из чёрного карбона, по периметру купола тянулись вертикальные фермы с гидропонными модулями, где в прозрачных, похожих на алхимические сосуды колбах, неспешно колыхались культуры микроорганизмов, подсвеченные индивидуальными спектрами для стимуляции роста, каждая колба была оплетена тончайшими трубками, по которым циркулировала питательная среда, создавая гипнотический эффект живых, пульсирующих артерий.

Выше, на втором ярусе, доступном по спиральной рампе без ограждений, размещались ряды криохранилищ: цилиндры из чистого кварца, внутри которых клубился жидкий азот, подсвечиваемый изнутри призрачным голубым свечением, в каждом таком цилиндре, словно заточенные во времени, плавали образцы, поверхности образцов покрытые инеем, что переливался, как алмазная пыль.

Третий ярус занимали спектроскопические кабины, отделенные друг от друга перегородками из электромагнитного стекла, внутри каждой работали лазерные установки, выжигающие следы на образцах с нанометровой точностью, а воздух там был постоянно насыщен запахом нагретого кремния.

Четвертый, самый верхний ярус, представлял собой кольцевую галерею с панорамными окнами, вмурованными прямо в скальную породу, за толстым слоем прозрачного алюмината виднелись естественные подземные пустоты, заполненные грунтовыми водами, в которых плавали, излучая фосфоресцирующий свет, специально выведенные организмы для мониторинга геохимических процессов.

Всё пространство лаборатории было насыщено мобильными манипуляторами на магнитных шинах, которые бесшумно скользили по полу, перенося пробирки, колбы и инструменты, суставы двигались с хитиновой грацией насекомых, а многочисленные сенсоры постоянно сканировали окружающее пространство, избегая малейших столкновений.

Температура в лаборатории поддерживалась на стабильном уровне восемнадцати градусов, но с четкими локальными зонами: над аналитическим узлом воздух был теплее на два градуса для комфорта персонала, в то время как в криохранилищах он опускался до минус ста девяносто.

Акустика пространства была выверена до мельчайших деталей: звук наших шагов бесследно растворялся в специальных поглощающих панелях, но человеческие голоса, если бы они зазвучали, разносились бы кристально чисто благодаря системе направленных резонаторов.

Остановился у входа в изолированный модуль «Биосинтез», где прочная диафрагма из поликарбоната разошлась с тихим шипением вакуумного уплотнителя.

Виталий Ковалёв вошёл следом, дверь за нашими спинами плотно сомкнулась, полностью отсекая ровный гул главного зала.

Внутреннее помещение было компактным, шесть на восемь метров, со строгими стенами из нержавеющей стали, покрытыми слоем эпоксидной смолы, потолком со встроенными HEPA-фильтрами, подающими ламинарный поток воздуха сверху вниз со скоростью 0,45 метров в секунду.

Пол состоял из винилового листа с антистатическим покрытием, под которым скрывалась сеть датчиков, отслеживающих вес и температуру.

В центре стоял биореактор «New Brunswick Scientific BioFlo 310» объемом в десять литров, рядом с ним ламинарный бокс «Esco Class II», спектрофотометр «NanoDrop 1000» и исправно шумящий низким баритоном холодильник на -80°C с механическим компрессором.

Подошёл к ламинарному боксу, надел стерильные нитриловые перчатки и активировал УФ-облучение на положенные пятнадцать минут.

Вся эта история с проектом началась год назад, когда анализировал данные по штамму RABV-PV в лаборатории в Саппоро.

Мы с Виталием тогда заметили, что у мышей, инфицированных этим фиксированным штаммом, выживаемость при постэкспозиционной профилактике рибавирином и интерфероном альфа-2b составляла всего двенадцать процентов, даже при введении в первые двадцать четыре часа, при этом в мозге выживших животных обнаруживались остаточные вирусные антигены, но без клинических признаков; выделил РНК из ткани гиппокампа и провёл ПЦР с обратной транскрипцией. Результат был однозначен: вирус не был элиминирован, а переведён в латентное состояние за счёт формирования дефектных интерферирующих DI-частиц. Эти частицы содержали укороченный геном, но сохраняли 5'- и 3'-концы, необходимые для упаковки в нуклеокапсид.

По истечении времени стерилизации открыл дверцу бокса, достал стерильный флакон с культурой клеток BHK-21 и установил его под окуляр микроскопа.

Классическая вакцина индуцирует антитела к гликопротеину G, но они не проникают через гематоэнцефалический барьер в достаточном количестве после появления симптомов. Антивирусные препараты вроде рибавирина блокируют репликацию, но не затрагивают уже интегрированный вирусный геном в нейронах.

Я, уточнив все критические моменты с Ковалевым, решил использовать сам вирус как вектор доставки терапевтической молекулы.

Идея была проста в своей основе: создать рекомбинантный рабдовирус, который несёт не свой собственный геном, а антисмысловую РНК, комплементарную к гену L полимеразы бешенства. При репликации в клетке эта антисмысловая последовательность будет связываться с матричной РНК вируса и блокировать трансляцию полимеразы. Без полимеразы вирус не сможет реплицироваться, но клетка останется живой.

Аккуратно перенёс клетки в стерильную чашку Петри.

За основу в начале нашего интеллектуального пути мы использовали штамм SAD B19, аттенуированный для млекопитающих.

Заменил ген P фосфопротеина на антисмысловую последовательность длиной в четыреста пятьдесят нуклеотидов, комплементарную к 5'-концу гена L. Конструкцию собрали в плазмиде pCI-neo, клонировали в E. coli DH5α, затем очистили с помощью набора «Qiagen Mega Kit». Трансфекцию в BHK-21 проводили с помощью «Lipofectamine 2000». Спустя семьдесят два часа отбирали супернатант, центрифугировали при 25 000 g, осаждали вирус полиэтиленгликолем 8000.

Взял стерильный шприц и ввел два миллилитра вирусной суспензии в биореактор, где уже циркулировала питательная среда DMEM с пятью процентами эмбриональной телячьей сыворотки.

Наше лекарство, по сути, представляло собой живой аттенуированный вирус, который вводится интралюмбально или внутривенно в высокой дозе 10⁸ БОЕ на килограмм массы тела, после проникновения в ЦНС он инфицирует нейроны, но вместо запуска патогенного цикла запускает синтез антисмысловой РНК.

Эта РНК образует прочные дуплексы с мРНК дикого вируса, активируя механизм РНК-интерференции. Клеточная Dicer разрезает дуплекс. Образующиеся siRNA направляют RISC-комплекс на деградацию всех вирусных транскриптов. Уже через сорок восемь часов титр дикого вируса падает на четыре порядка, клинические симптомы начинают регрессировать.

Виталий, следя за процессом, ввёл в биореактор сто миллилитров свежей среды, поддерживая уровень pH на отметке 7,2 с помощью бикарбонатного буфера.

— Для синергизма, — тихо произнёс я, доставая из холодильника флакон с рибавирином и добавляя в общий объем расчетные пятьдесят микрограмм на миллилитр.

В своих экспериментах мы тестировали прототип на хомяках, заражённых уличным штаммом из Тайланда. Контрольная группа погибала на седьмой-девятый день, мы же начинали лечение на третий день после появления первых параличей. Выживаемость достигала девяноста процентов, а побочные эффекты были минимальны: легкая лихорадка в первые сутки, проходящая самостоятельно.

Виталий надёжно закрыл крышку биореактора, его пальцы установили режим культивирования: 33°C, пятьдесят оборотов в минуту, 5% CO₂.

— Через девяносто шесть часов мы соберём супернатант, профильтруем через фильтр 0,22 микрона, сконцентрируем методом ультрафильтрации на мембранах Amicon с отсечкой по молекулярной массе в 100 килодальтон, — сказал коллеге, глядя на медленно вращающуюся среду в реакторе. — Готовый препарат будет храниться при минус восьмидесяти по Цельсию в ампулах по два миллилитра. Одна доза на человека составит 10⁹ БОЕ, вводится интралюмбально под контролем компьютерной томографии.

Дверь в блок испытательных камер сомкнулась за моей спиной с мягким, но окончательным клацаньем магнитного замка, отсекая внешний мир. Ровно пять тысяч восемьсот восемьдесят минут отделяли меня от момента завершения культивирования партии «Рабдосиленс-Ω». Пустота, которую оставил после себя Виталий, была ощутима. Его место в изоляторе медико-санитарной службы, с температурой 38,7°C и лейкоцитозом 14 × 10⁹/л, служило молчаливым напоминанием о хрупкости наших планов.

Подозрение на острый риновирус означало, что мне предстоит продолжать в одиночку. Моё решение было твёрдым: каждый параметр будет зафиксирован в трех независимых экземплярах: на страницах бумажного журнала, на пленку диктофона и в память резервного жесткого диска.

Передо мной возвышалась камера, идеальный куб из сорокамиллиметрового армированного стекла, вмурованный в монолит бетонной стены. Внутри её восьмикубометрового объёма находились четверо яванских макак, каждый массой 4,8 килограмма и возрастом три с половиной года.

Взгляды, лишённые всякого осознания, скользили по мне из-за прозрачной преграды. Они располагались на многоуровневых платформах из нержавеющей стали, покрытых резиновым ковриком с дренажными отверстиями.

Облачился в стерильный халат, маску и двойной слой перчаток, прошёл через шлюз, где ультрафиолетовые лампы омыли меня невидимым стерилизующим светом, занял позицию перед пультом управления. На экране загорелись идентификаторы: «Альфа», «Бета», «Гамма», «Дельта».

Моя рука, холодная от предстоящего действия, взяла шприц с одним миллилитром суспензии уличного штамма бешенства, выделенного из мозга собаки в провинции Чонбури, с титром 10⁶,⁵ ЛД₅₀/мл.

Процедура инокуляции была отработана до автоматизма. Через встроенный в стену манипуляционный рукав ввёл вирус внутримышечно, в дельтовидную мышцу правой задней конечности каждого примата. Доза составляла 10⁵ ЛД₅₀ на особь, что в контрольных группах гарантировало стопроцентную летальность.

Иглы 26G погружались на глубину восьми миллиметров, перед введением выполнял аспирацию, дабы исключить случайное попадание в сосуд.

Реакции были разными: «Альфа» вздрогнул и тут же начал вылизывать место укола, «Бета» замер в неподвижности, «Гамма» издал короткий, пронзительный крик, а «Дельта» остался безучастным, словно каменное изваяние.

Последующие сорок восемь часов провёл в наблюдательной комнате, отделенной от камеры односторонним стеклом, фиксируя каждые тридцать минут малейшие изменения в поведении: активность, аппетит, потребление воды, температуру тела через имплантированные датчики, частоту дыхания, намеки на агрессию или апатию.

На четвертые сутки у «Гаммы» появилась гиперсаливация: двенадцать миллилитров слюны за шесть часов против обычных трёх, сопровождаемая лёгкой ригидностью затылочных мышц.

На пятые сутки все четверо отказались от корма, «Бета» начал навязчиво кружить по камере против часовой стрелки, а «Дельта» проявил фотофобию, прижимаясь к самому тёмному углу. Температура тел поднялась до 39,8-40,1°C, в крови бушевал нейтрофильный лейкоцитоз, а в спинномозговой жидкости, полученной люмбальной пункцией под кетамином, был выявлен плеоцитоз, 180 клеток/мкл с преобладанием лимфоцитов. ПЦР-анализ на РНК вируса в слюне дал положительный результат у всех подопытных.

На шестые сутки, когда у «Альфы» начались тонические судороги, ввёл «Рабдосиленс-Ω». Препарат, размороженный при 37°C в течение семи минут и разведенный в физиологическом растворе до концентрации 10⁹ бляшкообразующих единиц в двух миллилитрах, был введён интралюмбально под контролем портативного рентген-аппарата.

Игла 22G вошла в пространство L5, аспирация 0,3 мл ликвора подтвердила правильность положения, после чего последовало медленное введение в течение девяноста секунд. Животные пребывали под действием кетамина в дозе 10 мг/кг.

Уже через четыре часа после инъекции пробы ликвора показали титр рекомбинантного вируса 10⁵,² БОЕ/мл против дикого – 10⁴,⁸ ЛД₅₀/мл.

На двенадцатый час судороги у «Альфы» прекратились, а температура снизилась до 38,2°C. К двадцать четвертому часу все приматы начали пить воду, а «Бета» съел пятнадцать граммов гранул. ПЦР на матриксную РНК гликопротеина дикого вируса зафиксировал снижение вирусной нагрузки в четырнадцать тысяч раз.

К сорок восьмому часу клинические признаки полностью регрессировали: координация движений, аппетит и температура тела вернулись к норме. После эвтаназии «Дельты» на семьдесят второй час по протоколу, провёл секвенирование ампликонов из мозга: антисмысловая РНК была обнаружена в нейронах коры и гиппокампа, в то время как следы дикого вируса оказались ниже порога детекции. На седьмые сутки оставшиеся три примата были активны и не проявляли неврологического дефицита.

Внес в журнал итоговую запись: «Полное излечение подтверждено клинически, вирусологически и молекулярно».

На восьмой день после констатации выздоровления вошёл в наблюдательный отсек и сразу отметил изменение в ритме движений «Альфы»: плавные прыжки сменились короткими, отрывистыми скачками, каждый из которых завершался замиранием на доли секунды, животное просчитывало траекторию. Его глаза, прежде живые и быстрые, теперь оставались полуприкрытыми, а зрачки были расширены до шести миллиметров даже при ярком освещении в пятьсот люкс.

Зафиксировал: «Возможная дисрегуляция дофаминовых путей в стриатуме, проверить экспрессию гена DRD2 в постмортем».

Девятый день принёс новую аномалию: «Бета» перестал использовать хвост для поддержания баланса. Конечность безвольно висела, хотя мышечный тонус сохранялся. Примат уселся в углу и начал медленно поворачивать голову на сто восемьдесят градусов без малейшего участия туловища, движение, анатомически невозможное из-за ограничений шейных позвонков.

Провел видеосъемку с частотой сто двадцать кадров в секунду и измерил угол: сто восемьдесят два градуса за 1,8 секунды. Возможно, это была релаксация связочного аппарата и гиперпродукция релаксина.

Десятый день ознаменовался трансформацией вокализации. «Гамма» начал издавать звуки, не зафиксированные в этограмме вида: низкочастотный гул на 85 Гц, модулированный короткими щелчками, напоминающими эхолокацию летучих мышей. Подключённый спектрограф выявил пики на 2,4 кГц и 8,7 кГц, частоты, используемые для коммуникации в стрессовых ситуациях, но никогда в состоянии покоя. Вероятно, была активирована альтернативная нейронная сеть в височной коре.

На одиннадцатый день кожа приматов приобрела сероватый оттенок, спектрофотометрия показала снижение уровня меланина в эпидермисе на тридцать восемь процентов.

«Альфа» начал выкусывать шерсть на внутренней поверхности бедра, оставляя идеально ровные круги диаметром три сантиметра, но не до крови, лишь до волосяных фолликулов.

Биопсия выявила в дерме скопления макрофагов, фагоцитировавших вирусные частицы «Рабдосиленс-Ω», но без признаков воспалительного процесса.

Отметил: «Иммунная толерантность к вектору, возможна делеция Т-клеток через Fas-лиганд».

Двенадцатый день выявил полную потерю мимики. Лицевые мышцы «Беты» оставались неподвижными даже после введения 0,1 мл однопроцентного раствора пилокарпина в конъюнктивальный мешок, слезотечение и саливация отсутствовали. Электромиография подтвердила сохранение сигналов от лицевого нерва, однако они не доходили до мышц.

Моя гипотеза гласила: «Блокада синаптической передачи на уровне нейромышечного соединения, проверить экспрессию гена CHRNA1».

На тринадцатый день приматы перестали спать. В течение двадцати четырёх часов ни один из них не принял позу отдыха, глаза оставались открытыми, дыхание ровным, но электроэнцефалограмма показывала только дельта-волны 1-2 Гц без перехода в быструю фазу. Введение двух миллилитров 0,5% пентобарбитала внутривенно «Гамме» не привело к потере сознания, только замедлило его движения.

Внёс в записи: «Резистентность к ГАМКергическим препаратам, возможно, мутация в субъединице GABRA1».

Четырнадцатый день ознаменовался проявлением каннибалистических тенденций. «Альфа» начал поедать фекалии «Беты», поведение, никогда ранее не наблюдавшееся у данного вида. Анализ проб выявил в кале нейроны гиппокампа с маркёром NeuN.

Я предположил транснейрональную миграцию прионовых белков и отметил необходимость проверки последовательности PRNP.

К шестнадцатому дню движения приматов стали полностью автоматизированными: они ходили по периметру камеры с интервалом в 7,2 секунды, каждый раз касаясь одной и той же точки на стекле.

Инфракрасные датчики зафиксировали повторение траектории с точностью до двух миллиметров. Это указывало на формирование устойчивого энграммного паттерна в базальных ганглиях, возможно, вследствие гиперэкспрессии гена FOSB.

На семнадцатый день кожа приматов начала отслаиваться пластами: эпидермис отделялся от дермы без кровотечения, обнажая розовую ткань, которая спустя четыре часа покрывалась новой, более плотной кожей с чешуйчатой текстурой. Соскоб показал, что кератиноциты делились с интервалом в шесть часов вместо обычных двадцати восьми дней.

Записал: «Активация стволовых клеток волосяного фолликула, проверить сигнальный путь Wnt/β-катенин».

К восемнадцатому дню приматы перестали реагировать на болевые раздражители: введение иглы 18G в мышцу бедра «Гаммы» на глубину пятнадцати миллиметров не вызвало ни малейшей реакции. Нейроны ноцицептивных путей в спинном мозге сохраняли активность, но сигнал более не доходил до коры.

«Десенситизация TRPV1 рецепторов, возможно, эпигенетическое молчание гена».

На девятнадцатый день глаза приматов приобрели молочно-белый оттенок: роговица помутнела, однако зрительные рефлексы сохранялись, животные избегали препятствий. Офтальмоскопия выявила прозрачный хрусталик, но в стекловидном теле плавали опалесцирующие частицы.

К двадцатому дню движения приматов стали синхронными: все четверо поднимали правую переднюю конечность одновременно с точностью до 0,3 секунды. Подключённая ЭЭГ показала синхронизацию мозговых волн на частоте Шумана (7,83 Гц).

Я предположил квантовую когерентность нейронных сетей через тубулиновые структуры.

Продолжал наблюдение в одиночестве, скрывая растущий массив данных в зашифрованном разделе жёсткого диска. Каждое утро входил в камеру с новыми инструментами: МРТ-сканером на 0,5 Тесла, портативным масс-спектрометром, набором для генетического секвенирования. Любопытство, острое и всепоглощающее, брало верх над усталостью, спал по четыре часа в сутки, питался протеиновыми батончиками, но мои глаза горели ненасытным интересом.

«Рабдосиленс-Ω» запустил каскад эволюционных изменений, я был полон решимости докопаться до самой сути этого феномена.

Двадцать первый день с момента официального признания приматов излеченными начался с возвращения Виталия.

Его фигура, все еще отмеченная лёгкой бледностью после болезни, пересекла порог наблюдательного блока, наполняя пространство привычной, уверенной энергией.

Он сразу направился к антропометрической станции, где лазерный сканер, похожий на тонкий серебристый обруч, с легким гудением вращался вокруг платформы, окутывая «Альфу» сеткой алых лучей, которые вычерчивали в воздухе трёхмерную карту его тела.

Я, тем временем, расположился у стола, где центрифуга тихо гудела, готовясь к новому циклу. Погрузился в данные, стекавшие по экрану секвенатора в виде радужных полос.

Виталий, склонившись над дисплеем, зафиксировал высоту «Альфы» в сидячем положении, 58,3 сантиметра, что значительно превышало видовой норматив в 51,2 сантиметра. Масса тела, отображенная на весах с высокой точностью, достигла 5,81 килограмма при стандартных 4,3.

Лазерные лучи, скользя по конечностям, выявили удлинение плечевой кости на одиннадцать миллиметров, а бедренной на четырнадцать. Ультразвуковой датчик, прижатый к квадрицепсу, показал увеличение мышечного объёма на двадцать восемь процентов, при этом саркомеры растянулись до 2,9 микрометра против нормы в 2,3.

Виталий внёс в журнал запись: «Гипертрофия волокон типа IIb, активация сателлитных клеток, возможная дерепрессия гена MYH1».

Я, не отрывая взгляда от экрана, запустил полимеразную цепную реакцию на промоторе этого гена и через сорок минут увидел, что метилирование CpG-островка снизилось на семьдесят два процента, что однозначно указывало на эпигенетическую активацию, инициированную вирусным вектором.

На двадцать второй день «Бета» возвышался уже на 59,7 сантиметра, а его масса перешагнула отметку в 6,04 килограмма. Его грудная клетка расширилась на 3,2 сантиметра, ключица удлинилась на восемь миллиметров, а рентген-денситометр зафиксировал повышенную плотность костной ткани в эпифизах.

Виталий, проводя пальцем по кривой на мониторе, отметил следующее: «Остеобластическая активность, уровень остеокальцина в сыворотке 48 нг/мл при норме 12-18».

Я, экстрагируя ДНК из образца крови, обнаружил в плазмиде «Рабдосиленс-Ω» случайную инсерцию длиной 312 пар нуклеотидов, фрагмент гена IGF1 макаки с сохраненным энхансером, который, судя по всему, попал в конструкцию на этапе клонирования в кишечной палочке.

Двадцать третий день принёс новое подтверждение: «Гамма» достиг 61,1 сантиметра и 6,37 килограмма, а в его трапециевидной мышце появились добавочные пучки, не описанные в анатомических атласах. Виталий, приложив датчик миостатина, зафиксировал его уровень на отметке 0,8 нг/мл при норме 11-14 и добавил: «Ингибирование GASP-1, активация Akt/mTOR пути».

Я, секвенируя вставку, идентифицировал сайт связывания транскрипционного фактора SRF, обычно активного только в эмбриогенезе. Становилось ясно: вирус случайно реактивировал древнюю программу развития.

На двадцать четвёртый день, в 14:17, в тишине, нарушаемой шелестом вентиляции, «Альфа» приблизился к самке «Эпсилон», введённой для изучения социальной динамики.

Он инициировал копулятивное поведение: хватательные движения за бёдра, ритмичные толчки тазом, продолжительностью сорок семь секунд. Повторения последовали в 16:44 и 19:12.

Виталий, собрав вагинальный смыв через катетер, обнаружил под микроскопом подвижные сперматозоиды с концентрацией 84 миллиона на миллилитр, но ДНК-фрагментация составляла семьдесят восемь процентов, что исключало возможность оплодотворения.

Двадцать пятый день показал «Альфу» на высоте 63,4 сантиметра и с массой 6,92 килограмма, его позвоночник удлинился на 2,1 сантиметра за счет хрящевых зон роста.

Виталий задокументировал: «Ростовые пластинки открыты, хондроциты в пролиферации, экспрессия SOX9».

Сам обнаружил в вирусном геноме мутацию в сайте посадки микроРНК miR-206, что привело к дерепрессии гена фоллистатина, усиливая анаболизм.

Двадцать шестой день зафиксировал три эпизода копуляции «Беты» с «Эпсилон», каждый продолжительностью пятьдесят две секунды.

Ультразвуковое исследование яичников самки показало наличие фолликулов до трёх миллиметров, но без доминантного.

Виталий отметил в журнале исследований: «Блокада овуляции на уровне лютеинизирующего гормона, рецепторы десенсибилизированы».

Увидел в инсерции сайт для антисмысловой РНК к гену GnRH, подавляющий репродуктивную функцию.

К двадцать седьмому дню самцы превысили отметку в 65 сантиметров, а масса варьировалась от 7,1 до 7,4 килограмма. Плечевая кость «Гаммы» достигла длины, характерной для человеческого подростка.

Виталий констатировал: «Костный мозг гиперклеточный, эритропоэз +240%, тромбоцитопоэз +180%».

Я определил, что вставка фланкирована LTR-элементами, обеспечивающими интеграцию в геном с эффективностью 1 на 10 000 клеток.

На двадцать восьмой день, в 09:30, пригласил Виталия в звукоизолированную комнату, где стены поглощали любой звук, создавая вакуум тишины.

— Метаморфозы вызваны инсерцией фрагмента генома макак в “Рабдосиленс-Ω”, — начал, глядя на него поверх стола. — Энхансер IGF1, ингибитор миостатина и антисмысловая последовательность к GnRH, всё это встроилось в стволовые клетки. Вирус запустил неконтролируемый рост.

— CRISPR-Cas9 с гидом к инсерции, вырезать её, — предложил он, голос ровный, но в глазах напряженная работа мысли.

— Интеграция произошла в восемьдесят семь процентов клеток, включая зародышевую линию. Удаление вызовет массовый апоптоз, гипотеза жизнеспособна, но требует создания совершенно нового вектора, — возразил коллеге.

Двадцать девятый день показал самцов ростом 68 сантиметров и массой 7,8 килограмма. Копулятивное поведение стало ритуальным и синхронным, продолжительностью тридцать восемь секунд, но сперматозоиды в эякуляте отсутствовали. Сперматогенез был блокирован на стадии сперматид.

Тридцать первый день начался с нашего совместного входа в наблюдательный блок.

Виталий сразу направился к сканеру, который, обводя «Альфу» алыми лучами, зафиксировал высоту 70,8 сантиметра и массу 8,31 килограмма.

Плечевая кость удлинилась еще на девять миллиметров, а толщина мышечного брюшка бицепса достигла 4,7 сантиметра при норме 2,1.

Я, подключив портативный масс-спектрометр, определил концентрацию свободного тестостерона в сыворотке, 42 нмоль/л против обычных 8-12.

Тридцать второй день показал «Бету» на отметке 72,3 сантиметра и 8,59 килограмма. Его грудная клетка расширилась до 48 сантиметров в обхвате, а рентген-денситометр выявил утолщение кортикального слоя длинных костей на 1,8 миллиметра. Анализ экспрессии генов показал усиление транскрипции RUNX2 в остеобластах, что свидетельствовало о продолжающейся костной ремоделировке.

На тридцать третий день «Гамма» достиг 73,9 сантиметра и 8,92 килограмма. Мышечные волокна его трапеции теперь содержали добавочные, периферически расположенные ядра.

Ультразвуковое сканирование показало увеличение кровотока в артериях на 310% от исходного уровня.

Виталий сделал запись: «Ангиогенез под контролем VEGF-A, экспрессия HIF-1α». Ещё он обнаружил в инсерции дополнительный мотив, усиливающий транскрипцию гена VEGFA.

Тридцать четвёртый день принес неожиданное и тревожное открытие. Виталий, проводя тест на зрительное восприятие, направил луч фонаря мощностью 800 люмен в глаза «Альфы». Зрачок не сузился, роговица осталась неподвижной.

Офтальмоскопия выявила полное помутнение хрусталика и стекловидного тела, а электроретинограмма показала отсутствие ответа на световой стимул любой интенсивности. Все особи полностью ослепли, гистологическое исследование показало дегенерацию фоторецепторов в сетчатке, остался только слой ганглиозных клеток.

Тридцать пятый день подтвердил полную слепоту у «Беты» и «Гаммы», но тест на слуховую реакцию дал парадоксальные результаты.

Виталий воспроизвёл тон частотой 500 Гц интенсивностью 20 дБ, «Альфа» повернул голову с точностью до 3° к источнику звука. При частоте 16 кГц и интенсивности 5 дБ реакция сохранилась, тогда как нормальный порог для вида составлял 15 дБ.

Тридцать шестой день показал, что копулятивное поведение полностью прекратилось. «Альфа» и «Бета» более не приближались к «Эпсилон». Анализ спермы выявил полное отсутствие сперматозоидов, лишь клетки Сертоли и дегенерирующие сперматиды. Виталий идентифицировал в инсерции сайт для микроРНК, подавляющей ген DAZL, необходимый для дифференцировки половых клеток.

К тридцать седьмому дню самцы достигли 76 сантиметров в высоту и массы от 9,4 до 9,7 килограмма. Кожа на ладонях и стопах огрубела, образовав мозолистые подушки толщиной четыре миллиметра.

Я определил, что инсерция усиливает сигнальный путь Notch, ответственный за пролиферацию эпителия.

Тридцать восьмой день выявил у «Гаммы» удивительную способность ориентироваться в полной темноте: примат безошибочно обошёл препятствие высотой сорок сантиметров, не задев его. Ковалев провел тест с эхолокацией: примат издавал короткие клики частотой 42 кГц, явно получая информацию от отраженного сигнала.

— Развитие сонарной способности, аналогичной таковой у летучих мышей. Возможно, через экспрессию гена FOXP2 в слуховой коре, — доложил Виталий, слова звучали с оттенком приглушенной тревоги.

На тридцать девятый день рост продолжался: «Альфа» достиг 78,2 сантиметра и 10,1 килограмма. Его мышечные волокна теперь содержали до восемнадцати ядер на клетку. Становилось очевидным, что инсерция «Рабдосиленс-Ω» запустила необратимый каскад эволюционных адаптаций, трансформировав зрительную систему в слуховую невероятной чувствительности, открывая путь к формам жизни, ранее существовавшим в теории.

Сорок первый день застал приматов в состоянии, которое опровергало все устоявшиеся биологические каноны.

«Альфа», чья высота в сидячем положении достигла уже 80,4 сантиметра, а масса перевалила за 10,6 килограмма, демонстративно игнорировал гранулы стандартного рациона, рассыпанные по полированным поддонам из нержавеющей стали, он даже не приближался к автопоилке с кристально чистой деионизированной водой, хотя данные анализаторов крови упрямо показывали уровень дегидратации в пределах физиологической нормы, а осмолярность плазмы стабильно держалась на отметке 292 мОсм/л.

Сорок второй день лишь укрепил это наблюдение: кормушки оставались полными до краёв, а сверхточные весы зафиксировали снижение массы тела «Беты» на 1,8%, однако без малейших признаков слабости или апатии. Его движения сохраняли ту же выверенную точность, а эхолокационные клики, наполнявшие воздух камеры, звучали с неизменной, почти механической частотой.

Измерил уровень бета-гидроксибутирата, 4,2 ммоль/л, что являлось недвусмысленным свидетельством полного переключения организма на липидный обмен.

К сорок третьему дню масса тела приматов стабилизировалась на новых показателях, они продолжали перемещаться по камере с прежней, необъяснимой энергией.

Виталий, склонившись над журналом наблюдений, высказал предположение:

— Предлагаю ввести в рацион сырое мясо, говяжью вырезку с содержанием жира не менее двадцати восьми процентов.

Молча кивнул, через манипуляционный рукав в камеру доставили по пятьсот граммов на каждую особь. «Альфа» мгновенно схватил свой кусок, разорвал его удлинёнными клыками и проглотил за четырнадцать секунд, после чего начал интенсивно облизывать гладкую поверхность пола в поисках малейших остатков.

Остальные приматы, повинуясь незримому сигналу, немедленно последовали его примеру.

Сорок четвёртый день показал резкое ускорение ростовых процессов: «Гамма» достиг высоты 84,1 сантиметра, а его масса увеличилась до 11,9 килограмма. Объем дельтовидной мышцы увеличился на сорок два процента за одни лишь прошедшие сутки. Анализ крови выявил уровень свободных жирных кислот 1,8 ммоль/л, что, судя по всему, послужило мощным активатором mTOR-пути в миоцитах.

На сорок пятый день отметил морфологические изменения зубного аппарата у «Беты»: его клыки удлинились до восемнадцати миллиметров против одиннадцати, характерных для нормы, а ещё приобрели такую остроту, что позволяли с легкостью прокалывать даже плотный хрящ. На пальцах передних конечностей появились изогнутые когти длиной девять миллиметров, твёрдость кератина которых достигала 3,2 по шкале Мооса.

Сорок шестой день принёс с собой первую открытую агрессию.

Когда Виталий приблизился к стеклянной стене для проведения планового осмотра, «Альфа» внезапно бросился вперед, ударил раскрытой ладонью по прозрачной поверхности, оставив жирный отпечаток, издал низкий, гортанный рык на частоте 72 Гц. Остальные особи незамедлительно присоединились к нему, синхронно нанося удары по стеклу с интервалом 0,8 секунды.

Сорок седьмой день показал, что даже сокращение мясной порции до трехсот граммов не ослабило напора. Приматы начали бить по стеклу не ладонями, а сжатыми кулаками, оставляя на внешнем слое паутинку микротрещин.

Измерил силу удара, 420 ньютонов, что превышало максимальные возможности вида в 2,7 раза.

К сорок восьмому дню синхронность атак достигла идеала: все четверо били в одну и ту же точку с точностью до 0,3 миллиметра.

На поверхности многослойного стекла толщиной сорок миллиметров появилась первая видимая трещина длиной 4,2 сантиметра, хотя общая структурная целостность пока сохранялась.

Виталий, слегка нахмурившись, высказал своё решение:

— Эксперимент необходимо завершить. Эвтаназия с последующим сжиганием останков, но перед этим тотальный забор образцов тканей, крови и спинномозговой жидкости для полного анализа.

Кивнул в знак согласия и приступил к подготовке финального протокола.

Сорок девятый день ознаменовал переход к завершающей фазе. Мы с Виталием вошли в стерильный отсек для сбора биоматериалов.

Облачился в двойной слой перчаток, опустил защитный экран и активировал систему отрицательного давления, которая тихо загудела, создавая невидимый барьер и вытягивая мельчайшие частицы из зоны манипуляций.

Первым этапом стал полный забор крови: через катетер в яремную вену «Альфы» ввели иглу 18G, тёмно-вишнёвая жидкость устремилась в пробирки с ЭДТА, гепарином и цитратом натрия, затем последовала люмбальная пункция: под контролем портативного УЗИ-аппарата игла 22G вошла в межпозвонковое пространство L4-L5, пять миллилитров прозрачного ликвора заполнили стерильные контейнеры.

Мы провели биопсию печени, почки и миокарда трепан-иглой 14G, поместив по восемьдесят миллиграммов ткани в фиксирующий раствор формалина 10%. Завершил процедуру забор костного мозга из гребня подвздошной кости методом аспирации иглой 11G.

Передал Виталию планшет с первичными данными и сказал, обращаясь к нему:

— Вам необходимо провести независимый анализ всего массива информации: генома, транскриптома, протеома, метаболома. Найдите все возможные корреляции с наличием и активностью инсерции.

Виталий молча кивнул и удалился в аналитическую комнату, где его уже ожидали секвенатор последнего поколения, высокоточный масс-спектрометр и вычислительный сервер со 128 гигабайтами оперативной памяти.

Я же перешёл к процедуре эвтаназии.

— Пентобарбитал натрия, 150 миллиграммов на килограмм массы, внутривенно, без применения миорелаксантов, чтобы сохранить исходную тканевую архитектуру для последующих гистологических исследований, — порекомендовал Ковалёв своим ровным, профессиональным голосом, который донесся из комнаты.

Выразил согласие.

«Альфу» надёжно зафиксировали в прозрачном боксе с мягкими, но прочными ремнями, в вену на предплечье ввели катетер 20G и промыли его пятимиллилитровым стерильным физиологическим раствором.

Пентобарбитал, прозрачная жидкость в пятидесятимиллилитровом шприце, медленно вводился в течение сорока пяти секунд.

Сначала дыхание животного участилось до сорока двух вдохов в минуту, затем постепенно замедлилось до двенадцати, зрачки расширились до восьми миллиметров, а данные ЭКГ зафиксировали полную асистолию через две минуты и восемнадцать секунд.

Тело остыло до 34,2°C за двадцать минут, ту же процедуру провели с «Бетой», «Гаммой» и резервным «Эпсилоном».

Виталий в своей аналитической комнате загрузил полученные данные: 3,2 терабайта информации по секвенированию, идентификацию 48 000 белков в протеоме, 1200 метаболитов.

Он запустил многомерный корреляционный анализ, который показал: инсерция «Рабдосиленс-Ω» присутствовала в 94,7% всех клеток, экспрессия гена IGF1 превышала норму в 312 раз, миостатин был подавлен полностью, GnRH отсутствовал, а в тканях мозга наблюдалась гиперэкспрессия генов HOXB-кластера, ответственных за эмбриональное развитие конечностей.

Я же находился в прозекторской с полной звукоизоляцией, где специальные панели на стенах поглощали малейший звук, тело «Альфы» было разложено на операционном столе, остальные три трупа покоились в герметичных мешках на алюминиевых тележках, ожидая своей очереди.

Скальпель №21 плавно вошёл в кожу, совершая ровный разрез от яремной вырезки до лобкового симфиза, без единой капли крови. Грудная клетка была вскрыта с помощью реберных ножниц; хрящи издали тихий треск, обнажив розоватую ткань легких и увеличенное до 280 граммов сердце.

В тот момент, когда провёл пилой по грудине и начал раздвигать рёбра, веки «Альфы» дрогнули и плавно поднялись, открывая молочно-белые склеры, лишенные намека на радужную оболочку, но с неестественно сфокусированным взглядом, который устремился прямо в мои глаза.

Время внутри прозекторской замедлилось, растянувшись в осязаемую субстанцию.

Скальпель в моей правой руке застыл в трех сантиметрах над раскрытой грудной полостью.

Капля формалина, скатившаяся по запотевшему лезвию, упала на стерильный металлический поднос, этот отчетливый негромкий звон, но оглушительный в гробовой тишине, разнесся по всему помещению.

Сначала ощутил резкое охлаждение кожи на висках, вызванное мгновенным оттоком крови от поверхностных капилляров.

Собственный пульс, который мой организм годами поддерживал на уровне шестидесяти четырёх ударов в минуту, подскочил до ста двенадцати за какие-то полторы секунды, датчик на запястье издал короткий предупреждающий писк.

Рефлекторно сделал шаг назад, левой ногой мягко коснувшись края подставки с инструментами, металлическая тарелка с разложенными пинцетами тихо звякнула.

Мозг, вопреки нахлынувшему хаосу чувств, включился с привычной аналитической точностью, перебирая неоспоримые данные: рефлекс зрачка отсутствует, роговица подверглась необратимому помутнению ещё при жизни, энцефалограмма фиксировала нулевую активность всего четырнадцать минут назад.

С дрожью перевёл взгляд на монитор жизненных функций: линия ЭКГ оставалась абсолютно плоской, но датчик артериального давления, что было совершенно немыслимо для биологического материала, зафиксировал показания 42/18 мм рт. ст.

Кисть примата шевельнулась снова: когти длиной одиннадцать миллиметров медленно сжались, прорвав нитриловую перчатку и оставив четыре параллельные борозды на коже моего предплечья.

Кровь выступила тонкими, извивающимися струйками, но болевое ощущение пришло с запозданием, сначала ощутил тёплое, мягкое прикосновение, затем сознание пронзил резкий, обжигающий укол.

С волнением отступил ещё на шаг, спиной мягко упершись в поверхность тележки с мешками, где лежали «Бета» и «Гамма». Впервые услышал, как в замкнутом пространстве прозекторской моё собственное дыхание стало прерывистым, с частотой двадцать восемь вдохов в минуту.

В этот момент в голове, с кристальной ясностью, возникла единственная, обжигающая мысль: «Метаболизм не остановлен, инсерция запустила альтернативный, неизвестный путь энергетического обеспечения, полностью независимый от молекулярного кислорода».

В последний момент, прежде чем тьма нахлынула на сознание, увидел, как «Альфа» с низким, победным рыком стремительно преодолевает разделявшее нас расстояние…

Примечания:

Аденозинтрифосфат (АТФ) — основная энергетическая молекула клетки, которая расщепляется, высвобождая энергию для мышечных сокращений, синтеза белков и других процессов.

Альвеолы — микроскопические воздушные пузырьки на концах бронхиол в лёгких, где кровь обменивается кислородом и углекислым газом.

Амикон (мембраны) — специальные фильтры с порами определённого размера, используемые для концентрации растворов белков или вирусов путём ультрафильтрации.

Аминокислоты — 20 основных строительных блоков, из которых состоят все белки в организме; поступают с пищей или синтезируются.

Анализатор — автоматическое устройство, измеряющее химический состав крови, мочи или тканей (например, уровень глюкозы, белков, электролитов).

Антисмысловая РНК — искусственно созданная или естественная молекула РНК, которая связывается с матричной РНК и блокирует синтез определённого белка.

Апоптоз — запрограммированная клеточная смерть, при которой клетка аккуратно разбирается на части без воспаления.

Автоклав — герметичный аппарат, стерилизующий инструменты и среды паром под высоким давлением и температурой 121°C.

Биореактор New Brunswick Scientific BioFlo 310 — закрытый стальной сосуд объёмом 10 литров с мешалкой, контролем pH, температуры и кислорода для выращивания клеток или вирусов.

Биопсия — взятие маленького кусочка живой ткани для исследования под микроскопом или анализа.

Бокс биологической безопасности второго класса (Esco) — шкаф с ламинарным потоком воздуха и защитным стеклом, предотвращающий выход микробов при работе с инфекциями.

Буфер бикарбонатный — раствор, поддерживающий постоянный уровень кислотности (pH) в питательной среде для клеток.

Виниловый лист — гладкое, легко моющееся покрытие пола в лабораториях, устойчивое к химикатам.

Гаптические сферы — сенсорные шары на пульте управления, передающие вибрацию и давление для точного контроля оборудования.

Гематоэнцефалический барьер — плотный слой клеток между кровью и мозгом, пропускающий только необходимые вещества и блокирующий токсины.

Ген DRD2 — ген, кодирующий дофаминовый рецептор, влияет на движение, настроение и мотивацию.

Ген FOS — ген раннего ответа, активирующийся при стимуляции нейронов, маркер активности мозга.

Ген IGF1 — ген, кодирующий инсулиноподобный фактор роста 1, стимулирующий рост костей и мышц.

Ген MYH1 — ген, отвечающий за тяжёлые цепи миозина в быстрых мышечных волокнах.

Ген PRNP — ген, кодирующий прионовый белок, мутации связаны с прионными болезнями.

Ген SOX9 — ген, регулирующий развитие хряща и костей.

Геном — полный набор ДНК организма, содержащий все гены и регуляторные последовательности.

Гидропонные модули — системы выращивания растений в питательном растворе без почвы, с автоматической подачей воды и света.

Дезинсекция — автоматическая обработка помещения газами или УФ-лучами для уничтожения микробов и вирусов.

Дикер — фермент, разрезающий двухцепочечную РНК на короткие фрагменты для защиты от вирусов.

ДМЕМ — стандартная питательная среда для клеток, содержащая глюкозу, аминокислоты, витамины и соли.

ДНК-фрагментация — разрыв молекулы ДНК на мелкие куски, часто признак повреждения или смерти клетки.

Диафрагма из фотонного полимера — дверь из умного материала, открывающаяся по форме глаза или овала.

Инсерция — вставка чужеродного фрагмента ДНК в геном клетки, меняющая её функции.

Интерферон альфа-2b — белок, вырабатываемый иммунной системой для борьбы с вирусами.

Клетки BHK-21 — линия клеток почки хомячка, используемая для выращивания вирусов.

Клетки BSR — линия клеток, чувствительных к вирусам, для подсчёта бляшек.

Лазерный сканер — прибор, испускающий лазерные лучи для точного измерения размеров тела.

Ламинарный бокс — шкаф с постоянным потоком стерильного воздуха вниз, защищающий от загрязнения.

Липофектамин 2000 — химическое вещество, помогающее ДНК проникнуть через мембрану клетки.

Люмбальная пункция — прокол поясницы тонкой иглой для взятия спинномозговой жидкости.

Магнитная левитация — подъём объекта в воздухе с помощью магнитных полей без контакта.

Манипуляционный рукав — длинная резиновая перчатка, встроенная в стену камеры для работы с животными.

Масс-спектрометр — прибор, определяющий массу и состав молекул в образце.

Мембрана 0,22 мкм — фильтр с порами 0,22 микрометра, задерживающий бактерии и крупные частицы.

МикроРНК — короткая молекула РНК (около 22 нуклеотидов), регулирующая активность генов.

Миостатин — белок, ограничивающий рост мышц, его подавление приводит к гипертрофии.

Набор Qiagen Mega Kit — комплект химикатов и колонок для очистки большого количества ДНК.

Нитриловые перчатки — одноразовые перчатки из синтетического каучука, устойчивые к химикатам.

Пентобарбитал натрия — сильное снотворное и эвтаназийное средство, вызывающее остановку дыхания и сердца.

Плазмида pCI-neo — искусственное кольцо ДНК с геном устойчивости к антибиотику, используемое для клонирования.

Полиэтиленгликоль 8000 — вещество, осаждающее вирусы из раствора.

Полимеразная цепная реакция (ПЦР) — метод, копирующий участок ДНК миллионы раз для анализа.

Рентген-денситометр — аппарат, измеряющий плотность костей с помощью рентгеновских лучей.

Секвенатор Sanger ABI 3130 — прибор, читающий последовательность ДНК по методу Сэнгера.

Спектрофотометр NanoDrop 1000 — прибор, измеряющий концентрацию ДНК или белка по поглощению света.

Суспензия — взвесь твёрдых частиц (вирусов, клеток) в жидкости.

Термоциклер Bio-Rad T100 — прибор, нагревающий и охлаждающий пробирки для ПЦР.

Титр — концентрация вирусов или антител в растворе.

Ультрафильтрацият — фильтрация под давлением через мембраны для концентрации растворов.

Формалин — раствор формальдегида для фиксации тканей.

Центрифуга Eppendorf 5424R — настольный аппарат, вращающий пробирки до 15 000 оборотов в минуту для разделения компонентов.

Чашка Петри — плоская круглая стеклянная или пластиковая посуда для выращивания клеток или бактерий.

ЭДТА (этилендиаминтетрауксусная кислота) — химикат, связывающий кальций и предотвращающий свёртывание крови в пробирках.

Электромиография — запись электрической активности мышц с помощью игл или электродов.

Эпоксидная смола — покрытие стен, устойчивое к химикатам и легко моющееся.

(!) Здесь собраны не все объяснения явлений, объектов и терминов.