Химера

Во все времена люди верили в существование некоего потустороннего мира, несущего кару тем, кто её заслужил. Его называли по-разному, представляли так, как привыкли те или иные народы, но неизменно сохранялось в людских представлениях нечто общее. Время шло, и многое изменилось: минули тысячелетия, — десятки тысячелетий, — Галактика пережила Тёмную Эру Технологий, Долгую Ночь, рождение Сай'лантреш, Великий Крестовый поход Императора, величайшее предательство в истории человечества… Летописи сохранили историю, пестрящую самыми неожиданными поворотами этой извилистой дороги, длиной в сорок тысяч лет.

Но что бы ни происходило в Галактике, одно осталось неизменным со времён Древней Терры: потусторонний мир, где затаилось зло. Обратная сторона реальности, что всегда соприкасалась с Материумом, не имеющая формы, служащая пристанищем для кошмаров, какие только способны породить разумные создания, их чувства и порывы. Их страхи и самые низменные желания.

У этого не-пространства много имён: варп, Имматериум, Эмпиреи, Океан Душ… Его называют по-разному. Кто-то зовёт его просто — преисподней, ведь как иначе назовёт человек нечто непонятное, опасное — измерение, где бурлят искажённые эмоции и чистая энергия? Где таятся создания столь ужасающие, что сама их природа способна лишить рассудка?

Варнейсс считал варп старым знакомым. Тем, что преследует его с того мгновения, как он впервые открыл глаза в густой жиже биогеля. Он ощущал касание Океана Душ всегда, сколько себя помнил, и эти липкие щупальца, просачивающиеся в глубины сознания, стоит только открыться для энергий варпа. Пусть не каждое мгновение, а лишь в моменты колдовства, но звучал в ушах шёпот тысяч голосов, а их крики и стенания заглушали звуки внешнего мира, которые могли бы стать спасительными, когда Ветра магии пронзали тело. Колдовство несло боль. Телесную ли или только иллюзорную, рвущую душу, Варнейсс не знал.

Знакомый, да… Неприятный, до мерзких мурашек осточертевший, но повинующийся его воле. Варп стал малой частью его персонального ада — единственного, что он знал. Его создали во тьме, его жизнь превратили в кошмар, и только нити колдовства, что сплетали тонкие когтистые пальцы, зависели от него в этом ужасном месте. Магия дарила то необходимое ощущение власти хоть над чем-то в его жизни, что удерживало Варнейсса от окончательного и бесповоротного падения в безумие.

Как его чистокровные собратья зависят от чужих страданий и боли, так и его тёмная душа отчаянно нуждалась в этой иллюзорной крупице власти над собственной жизнью.

В клетке из стен и ловушек, где камень и тёмное стекло гротескно переплетались с живой плотью в самых отвратительных формах, Варнейсс играл множество ролей. Умелой рукой он препарировал ещё живую плоть, ассистируя жуткому кукловоду Эрадриосу Криал-Саймадрату, заставлял меняться и исцеляться тела подопытных своей силой; безжалостно уничтожал тех несчастных, кто оступился и на кого указала рука господина, дабы то, что от них останется, послужило бесценным биоматериалом; в бесчисленных интригах и кознях Криал-Саймадрата его создание порой становилось той картой, о которой не подозревает соперник; но больше всего Варнейсс ненавидел другую свою роль, ту, что прочно ассоциировалась только с болью и мучениями.

Когда вновь стоял выбор между страданиями и непокорностью, внушающая ужас сгорбленная фигура на извивающемся спинохвосте не оставляла никаких сомнений. Само появление Эрадриоса Криал-Саймадрата подавляло всякую волю к сопротивлению, будто его тонкие, как скальпели, когти уже сжимали сердце ледяным ужасом, ведь стоит только подумать о том, чтобы воспротивиться своему личному кошмару, и будет хуже. Намного, намного хуже! Не раз и не два Варнейсс вершил судьбы тех, кто рискнул строить интриги за спиной могущественного гемункула, и ещё чаще он видел, как сам господин карает своих врагов и оступившихся слуг, создавая из их плоти нечто новое, отвратительное и ужасающее.

Варнейсс не хотел превратиться в безмозглое животное, движимое лишь жаждой крови, или стать частью этого места, очередным кошмарным изваянием. Перед тем, кто способен претворить в жизнь его самые жуткие страхи, он бессилен. Поэтому когда скульптор плоти вновь хотел изменить его тело в поисках некой идеальной формы или, быть может, ради любования своим ужасным талантом, Варнейсс с содроганием, но без сопротивления принимал роль подопытного.

Холодные тёмные стены и прутья его клетки ни на миг не давали забыть: он — эксперимент. Одно из многих удачных существ, служащих Эрадриосу Криал-Саймадрату, создание генной инженерии и больного рассудка, которому нет места нигде, кроме пронизанных сетью лабиринтов сталактитов Комморры. Здесь он создан, выращен, чтобы служить.

…Темнота. Она здесь повсюду, но та, что застыла перед закрытыми глазами, глубже и чернее самой тёмной ночи. Варнейсс слушал. Часами напролёт он вслушивался в нечто, что привлекало его внимание, застыв неподвижнее статуи. Могло показаться, будто он спит — прямо так, сидя на склизком от сырости полу, опёршись спиной о стену и подобрав к себе все конечности, словно в поисках спасения от пробирающего до костей холода. В никогда не стихающей какофонии шорохов, скрежета, эха душераздирающих криков Варнейсс вслушивался в то, что слышал только он.

За гранью реальности, тонкой и эфемерной так близко к бушующим энергиям варпа, ему чудились шепотки. Древние языки мёртвых цивилизаций сплетались там, где нет времени, неразличимые, как далёкие отзвуки, крики и стенания душ сливались с отголосками безумного хохота и зовом чего-то потустороннего, что, казалось, старше вселенной. Искалеченной и расколотой мастером плоти души касались леденящие щупальца Имматериума, тянулись к поселившейся в ней тьме. Иррациональный животный страх, который варп вселял в сердце, смешивался с каким-то врождённым отвращением к Хаосу, но варп мог многое рассказать… Взяв взамен частичку рассудка.

В последнее время — недели? месяцы? — нечто в нём изменилось, и Варнейсс вслушивался внимательнее, каждый миг рискуя искорёженным разумом. Он почти чувствовал, как варп оплетает мозг мерзкой паутиной, тянет во тьму и безумие, так похожее на то, что творится в убежище гемункула и за его пределами… Всё более хищным и предвкушающим становился разрозненный шёпот, и что-то в затронутой колдовством душе одновременно и тянулось к опасно манящему шелесту, и, задыхаясь от ужаса, отчаянно требовало закрыться, убежать.

Чем дольше Варнейсс вслушивался, тем сильнее его будто бы разрывала изнутри противоестественная природа, часть которой хотела поддаться, утонуть в своих самых тёмных желаниях, а часть — содрогалась перед неведомым ужасом, грядущим из Океана Душ. Смутное предчувствие извивалось змеёй, отравляло душу.

Шаги. Не сразу Варнейсс осознал, что это не очередная иллюзия варпа. Среди всех прочих звуков, наполняющих мрачные своды, почему-то именно за эту неровную, шаркающую поступь он зацепился, как за спасительный маяк, прогоняя наваждение варпа. Нехотя, словно пробуждаясь, открыл глаза. Не глядя, Варнейсс знал, кто из слуг гемункула спустился в темницы. Шаг. Ещё шаг. Прислужник шёл между клетками, в которых томились чудовища — гротескные и отвратительные, как сама окружающая тьма в её худших проявлениях. Срощенные из разных, не подходящих друг другу частей, созданные искусственно из разных геномов, большинство из которых никогда не дадут удачного сочетания, или изменённые жуткими вирусами и ядами, эти порождения ночных кошмаров, несмотря на весь свой неестественный вид, сохранили жизнеспособность.

Звери. Животные. На братьев по несчастью Варнейсс смотрел с тем же презрением, с каким аэльдари смотрят на людей. Ни в тех существах, которых Эрадриос Криал-Саймадрат вырастил в лаборатории, ни в тех, что некогда были разумны, не осталось ни капли рассудка и самосознания. Их души, такие же изуверски сломанные, как у самого Варнейсса, не выдержали тех изменений, что принёс им сумасшедший экспериментатор.

Крупицы повреждённого разума сохранили слуги гемункула, один из которых приблизился к решётке. Хаотично на первый взгляд, но если присмотреться — в каком-то странном непонятном порядке, разбросанные по стенам темницы светильники в форме когтистых лап из камня и живой плоти, держащие трепещущее пламя, едва-едва рассеивали мрак. Громыхнувшая связкой ключей скособоченная трёхрукая фигура была темнее окружающих сумерек. Многосуставчатые конечности твари потянулись к замку, безошибочно выбрали нужный ключ и с усилием провернули его в скважине. Замок лязгнул, скрежеща по мозгу.

Варнейсс ненавидел этот звук. Инстинктивно захотелось рвануться с цепи, на которой его держали, как какое-то животное, добраться до слуги и разорвать его в клочья. Но тяжесть широкого металлического ошейника сдавливала горло безмолвным напоминанием, и он только чуть повернул голову — ровно настолько, чтобы бросить на ковыляющего слугу взгляд, холодный и пустой, будто ничто уже не способно потревожить его изувеченную душу.

Впечатление это было обманчивым.

Много лет назад Варнейсс уяснил, что Эрадриос Криал-Саймадрат не терпит лишних эмоций у своих слуг. Какую извращённую гармонию в его окружении нарушали чересчур экспрессивные прислужники, оставалось загадкой, но их не ждало ничего, кроме превращения в часть интерьера. Бессмысленно бросаться на прутья клетки, рвать всё, что движется, или поддаваться каким-то жутким инстинктам: за этим последуют только бо́льшие страдания.

Слуга проковылял через клетку, отцепил от крючьев на стене конец цепи и побрёл обратно, с противным лязгом звеньев волоча толстую цепь за собой. Едва уловимое движение изломанной рукой: «Иди». Как и аэльдари, Варнейсс не нуждался в словах, чтобы понять, что от него требуется. Безропотно он поднялся, размял затёкшую спину и руки, большинство из которых почти всё время прятал в складках своего тряпья в крайне неудобном положении.

Собственный противоестественный вид был отвратителен ему так же, как и друкхари. Но он внушал ужас, пусть и презрительный, полный омерзения, существам слабее его. Видел страх в глазах тех, кто мнил себя непобедимым, пока гемункул не отдавал приказ убить. Та его часть, что погрязла во тьме, наслаждалась этим.

Не останавливаясь и не оборачиваясь, словно идущего следом пленника не существовало, но продолжая намертво сжимать в изувеченной руке с непомерно длинными пальцами цепь, слуга возвращался тем же путём, что и пришёл. В логове гемункула не так уж много безопасных — сравнительно, разумеется, — путей. Гигантский сталактит на дне Комморры — не просто скрытая лаборатория, где ничто не помешает её хозяину творить свои отвратительные опыты, а неприступная крепость, в которую не попасть без приглашения и которую не покинуть без дозволения.

Цепь волочилась по полу. На выцарапывающий черепную коробку скрежет поднимали головы, оборачивались всем неповоротливым телом или зажигали во мгле горящие глаза создания гемункула. Некоторые из них ждали, когда суровая рука хозяина вновь занесёт над ними хирургически острые когти; другие глухо рычали не то от всепоглощающей злобы, не то от страха перед кем-то куда более совершенным; третьи однажды окажутся на арене, чтобы в первый и последний раз развлечь толпу поединком с гладиатором.

Из всех, кого держали в этих клетках, только Варнейсс действительно служил Криал-Саймадрату. И он, пожалуй, был одним из самых опасных его созданий, о котором не следует знать кабалам и архонтам, и даже ковену. Гемункул рисковал дорого заплатить за те возможности, которые получил, создав его.

Прислужник вёл химеру знакомыми до тошноты коридорами и галереями, где камень сплетался с органикой в уродливой и гротескной архитектуре. Изнутри испещрённый многими уровнями тоннелей сталактит напоминал грубую пародию на дворец, за окнами и аркадами которого нет ничего, кроме тьмы каверн и чернеющих, как сама бездна, пропастей. В насмешку над древней эльдарской архитектурой изящные колонны и резьба граничили с острыми каменными когтями и отвратительными порождениями гемункула, один лишь вид которых вызвал бы у аэльдари с миров-кораблей содрогание.

Наёмники снаружи, из-за стен ненавистной лаборатории, редко обсуждали Комморру, но порой удавалось подслушать их разговоры, и Варнейсс хотел увидеть, насколько Тёмный город отличается от логова Эрадриоса Криал-Саймадрата. Увидеть — и больше никогда не возвращаться в эти тёмные катакомбы, где его не ждёт ничего, кроме боли и страданий, а когда он перестанет приносить пользу — смерти или превращения в нечто, подобное запертым в недрах лаборатории чудовищам.

К созданию некоторых из них он сам приложил руку.

Варнейсс тряхнул головой, прогоняя непрошенные мысли. Звякнула цепь, выбились из-под неровного капюшона из простой жёсткой ткани не видавшие воды волосы, сейчас больше похожие на слипшиеся чёрные щупальца. Отвратительно. Колдовство могло многое: залечивать раны, скрывать шрамы, до каких-то пределов менять тело… — но только не очистить волосы. Просто смешно.

Звон цепи был принят за попытку сопротивления. Оглянувшись, прислужник заворчал — вместо слов из его горла вырвалось только недовольное бульканье, — и дёрнул цепь с такой силой, что Варнейсс едва удержался на ногах, сделав несколько шагов вперёд и схватившись за стену. Ярость вскипела опасным огнём. Само собой вырвалось злое шипение. Бледное лицо химеры исказила гримаса ненависти, при виде которой слуга отступил на пару шагов, будто разделяющее их расстояние играло какую-то роль.

Нет, роль играли только последствия. Вряд ли из-за какого-то прислужника, каких в лаборатории сотни, Эрадриос Криал-Саймадрат избавится от своего уникального создания… Но он не потерпит подобной дерзости, и каково будет наказание?

Гемункул знает сотни способов покарать того, кто вызовет его гнев, не убивая. Усилием воли Варнейсс подавил рвущееся из горла рычание, выпрямился, словно не он мгновение назад приготовился наброситься на слугу. С настолько неповоротливым существом химера справится меньше, чем за минуту — и другим прислужникам останется только оттирать кровь с пола и стен. Справился бы, одёрнул сам себя Варнейсс, если бы не страх перед господином.

Снова он следовал за слугой, который так и не выпустил цепь из рук, и его терзало неведение: зачем на этот раз понадобился он проклятому гемункулу? Опыты над ним или над кем-то ещё? Или, быть может, снова какой-нибудь слуга или наёмник допустил оплошность и теперь окажется один на один с химерой на собственной гладиаторской арене Криал-Саймадрата? А может, к гемункулу нагрянули гости, чьи предложения его не устроили?

Сросшиеся с механизмами уродливые создания у высоких дверей пришли в движение. Загрохотали внутри стен незримые гигантские шестерни, и двери распахнулись, пропуская вновьприбывших в сердце лаборатории. От одного взгляда на это место из глубин души поднималась ненависть, а когда из зеленоватой от тусклого света выращенных прямо на стенах кристаллов тьмы появились очертания высокого сгорбленного существа, сухого, как мумия, и изуродовавшего себя настолько, что несведущий легко принял бы его за порождение Хаоса, Варнейсс и вовсе подавил желание вцепиться когтями в его бледное лицо, давно утратившее благородные эльдарские черты.

Неестественно плавно, будто в пустоте, где нет гравитации, мастер плоти скользил над полом, опираясь на длинный спинохвост. Многочисленные руки делали его похожим на отвратительное паукообразное. Часть обтянутого сухой пергаментной кожей лица и глаз ему заменял бионический аугмент, второй же глаз имел необычный зрачок, на свету вытягивающийся в тонкую вертикальную линию, в темноте — расширяющийся, как у кошки, чтобы захватить самые незначительные крупицы света.

Эрадриос Криал-Саймадрат очень гордился достигнутой формой, мнил себя совершенным существом. Пожалуй, в гордыне он мог посоперничать с архонтами. Его самолюбие отшлифовывалось тысячелетиями, и наверняка он знал, как боятся и ненавидят его свои же прислужники, — и ему это льстило.

Привычно, как в повторяющемся раз за разом дне, прислужник закрепил конец цепи так, чтобы при всём желании химера мог добраться лишь до хирургического стола и алхимической аппаратуры, с которой ему дозволялось работать в качестве ассистента, и покорно отступил к дверям, где и замер неподвижно, как статуя, дабы не отвлекать своего хозяина. Всего лишь очередная застывшая фигура, подобная тем, что томились в заполненных биогелем колбах выше эльдарского роста, скрюченные и гротескные, опутанные множеством трубок. Некоторые из них напоминали гуманоидов, другие — невообразимых чудовищ. И все они неизменно служили доказательством мастерства Эрадриоса Криал-Саймадрата.

Варнейсс смотрел, как гемункул величаво выплывает в тусклый свет, и с каждым мгновением крепла в нём ядовитая неприязнь. Криал-Саймадрат создал его в какой-то мере похожим на себя, с тем лишь исключением, что химера не иссушал своё тело веками, дополнительные руки мастера плоти оканчивались жуткого вида механическими клешнями и хирургическими принадлежностями, а хвост у его создания был значительно тоньше, короче и не позволял на него опираться — но служил опасным оружием.

Но что отличало химеру от его создателя сильнее прочего, так это психическая сила. Которая, впрочем, не поможет ему сейчас, потому что обруч на его шее — пси-удушитель.

Мучительно медленно тянулись мгновения. Варнейсс ждал чего угодно — от новых мучительных опытов до охоты в запутанных коридорах, когда жертва и хищник поочерёдно меняются ролями… Но время шло, а ничего не происходило. Не утруждая себя разъяснениями, Криал-Саймадрат перебирал разложенные на столе шкатулки из тёмного стекла. Выбирая одну, он заглядывал внутрь, рассматривал содержимое несколько секунд, а затем отставлял либо в одну сторону, либо в другую. Чутьё подсказывало: внутри — нечто, источающее психическую энергию.

Содержимое шкатулок вызвало любопытство, но только на миг. За излишнюю любознательность так легко заплатить — стоит только Эрадриосу Криал-Саймадрату обернуться и увидеть что-то, кроме безразличия ко всему в глазах химеры... Нет, не стоит даже гадать, на какую жуткую идею натолкнёт его больная фантазия.

Отставив на стол несколько шкатулок, чьё содержимое, похоже, показалось ему наиболее подходящим, гемункул обернулся. Неторопливо, грациозно, как может только столь неестественное существо, древнее настолько, что, быть может, застало Падение эльдар. А ведь когда-то он, ныне считающий ниже своего достоинства передвигаться обычным способом, был одним из множества аэльдари…

Но сейчас Эрадриос Криал-Саймадрат ступил на пол босыми ногами, легко и плавно, будто архонт, сошедший по ступеням трона. И всё равно он оставался необычайно высок и худощав, будто бы истощён. Обманчивое впечатление, и крайне опасное: одолеть его в бою мало кому под силу. Во всяком случае, Варнейсс не рискнул бы с ним сражаться. Лишь раз в коллекции своего господина среди пленённых существ со всей Галактики он видел тех, кто, при немалой доле удачи, сумел бы справиться с Криал-Саймадратом. Один пленник был поистине громадным мон-кей — хотя стоит ли так называть существо столь сильное и внушительное? — двух с половиной метров ростом, и даже измученным сохранил огонь в глазах. С какой яростью и ненавистью он смотрел на гемункула и химеру! Да, он определённо сражался бы до конца, не удерживай его хитроумный механизм.

А второй… Он запомнился Варнейссу невероятными размерами. Обычной клетки гигантскому инсектоиду оказалось мало, и его держали в крепчайших оковах, обездвиженного и лишённого воли к сопротивлению. Возможно, тварь каким-то образом погрузили в сон, — Варнейсс точно не знал. Массивное тело ксеноса покрывал непробиваемый хитин, а его лапы оканчивались острыми костяными клинками, наверняка способными в одно мгновение изрубить гемункула на куски.

Варнейсс жалел, что нет ни малейшей надежды увидеть того гигантского жука врывающимся в лабораторию гемункула.

В мгновение ока вокруг горла обвился спинохвост. Стало нечем дышать. Над пси-удушителем в кожу вонзились костяные шипы, и кровь горячими струйками потекла по шее. Нет, Эрадриос Криал-Саймадрат ничуть не страшился приблизиться к своему созданию — он лишь мнил себя выше этого. К чему уподобляться тому, кто настолько ниже его? И не только его, древнего гемункула, чья жизнь исчисляется тысячелетиями, но и даже любого из самых молодых друкхари. Ведь они — чистокровные представители расы эльдар, в чьих жилах нет ни капли крови мон-кей, что смешивается с эльдарской в жилах химеры.

Грубо, как какую-то бездушную вещь, гемункул бросил подопытного на хирургический стол. Удар вышиб из лёгких остатки воздуха. Перед глазами поплыли кровавые круги. Варнейсс не издал ни звука — дальше будет хуже, а к боли он уже привык… Настолько, насколько это вообще возможно. Но к чему не привыкнуть ни друкхари, ни химере с эльдарской кровью — так это к ужасу, чьи ледяные пальцы впились в сердце, заставляя задыхаться уже не только от сдавливающего горло спинохвоста. Паника душила сильнее мерзкой костяной конечности, куда больше походящей на щупальце или гибкий хребет, нежели хвост.

На всех шести руках и щиколотках пленника защёлкнулись обручи из крепчайшего сплава, способного выдержать силу космодесантника, не говоря уж о гибриде-друкхари. Хватка на горле ослабла, и спинохвост исчез. Судорожно протолкнув в лёгкие глоток пропахшего медикаментами воздуха, Варнейсс прикрыл глаза. Успокоить дыхание не получилось — по-прежнему быстро вздымалась грудь в такт биению сердца, а в висках бешено стучал пульс. Снова… Снова повторяется его кошмар, как в замкнутом цикле!

За что? Почему с ним? Неужели он создан лишь ради того, чтобы страдать? Чтобы служить подопытным материалом для безжалостной руки гемункула?

Сглотнув вмиг вставший в горле вязкий ком, Варнейсс осмелился посмотреть на своего истязателя, что вновь поднялся над полом на спинохвосте и с издевательской неспешностью переставил уже открытые шкатулки на расстояние вытянутой руки. Когда он орудовал над химерой, ему не помогали даже безмозглые прислужники, не говоря уж о существах мыслящих. Узнай кто-нибудь, каким даром наделено его лучшее создание… Ох, тогда им обоим несдобровать.

— Господин… — решившись, исполненным лживой покорности тоном окликнул гемункула Варнейсс. — Скажи, чего на этот раз не достаёт мне? К чему ты меня готовишь?

Как нелегко подбирались слова! Но стоит только хоть намёком выдать страх и отчаяние, дать понять, как тошнит его от всех этих кошмарных опытов… Ни за что! Это лишь польстит треклятому гемункулу, и нет ничего отвратительнее, чем тешить его эго.

Эрадриос Криал-Саймадрат и ухом не повёл. Тонкими когтями, длинными и острыми, как бритва, он вытащил из шкатулки некий сверкающий предмет, повернулся к слабому свету, разглядывая его. Холодные зелёные отблески заплясали на острых гранях кристалла, одновременно прозрачного и переливающегося, как редчайший хрусталь. Казалось, он проигнорировал вопрос, но вот бледные губы Тёмного разомкнулись, и в зловещей гудящей тишине прошелестел хриплый голос, такой же сухой, как и его обладатель:

— Я нашёл способ усилить твои психо-силы. Твоё проклятие сделает тебя совершенным… Почти совершенным. — С мерзким скрежетом кости по камню гемункул приблизился к столу. — Ты станешь клинком, точным и острым, закалённым болью и Ша'эиль.

Липкой паутиной страх опутал тело, и на этот раз пугали не предстоящие нестерпимые страдания, а то, что ждёт его после. Каждый раз, стоило Варнейссу использовать колдовство, зачерпнуть хоть каплю энергии Имматериума, голова разрывалась от пронзающих сознание когтей и щупалец, ищущих слабину в его душе. Рано или поздно они найдут — и тогда его душу пожрёт Сай'лантреш.

Каково ему будет, когда гемункул исполнит задуманное? Как долго он продержится, прежде чем сдастся во власть Хаоса или потеряет рассудок? Чего добивается Криал-Саймадрат?!

Над ним вспорхнули когти, лезвия и скальпели. Варнейсс не молил о пощаде — бессмысленно. Сейчас гемункул насытится его болью, а потом он сам будет медленно сходить с ума под влиянием варпа, и это неизбежность.

Когти вонзились в его и без того измученное тело. Крик отразился от стен и высоких сводов из холодного, равнодушного камня. Оковы не давали дёргаться и извиваться. В глазах темнело, но гемункул не позволял своей жертве потерять сознание от боли, слепящей и затмевающей разум. Боли, от которой хотелось выть, метаться, бросаться на стены, как дикий зверь в клетке… Но беспощадно обжигающий холодом металл напоминал химере о его беспомощности.

Взбунтовались инстинкты, вскипела от псайканы кровь. Эрадриос Криал-Саймадрат не торопился — резал с деланной аккуратностью, наслаждаясь каждым мгновением чужих страданий. Вырываясь из оков, мечась на операционном столе, насколько ему позволено, Варнейсс ненавидел своего создателя особенно сильно. Каждый чёртов раз, когда неестественно длинные когти впивались в его плоть…

С каждым вживлённым психо-кристаллом боль становилась сильнее. Стук крови в ушах заглушил крики. Сдирая запястья в кровь, Варнейсс рвался из оков. Каждое движение причиняло ещё больше мучений, но отчаяние и страх не позволяли безвольно обмякнуть под терзающим клинком, пусть даже его трепыхания отражались извращённой садистской насмешкой в единственном живом глазу Криал-Саймадрата.

Кристалл. Ещё кристалл. Совершенно точно гемункул не позволил бы своей жертве потерять сознание, но Варнейсс уже не понимал, где реальность, Материум, а где — варп. Далёкие отзвуки собственного крика доносились, как сквозь толщу воды, и терялись в шёпоте, смехе и загадочных голосах, едва различимых, ведь их и химеру разделяли миры. Изломанная душа, которая ломалась и покрывалась трещинами и сейчас, истерзанная невыносимыми муками, приманила так много чудовищ Имматериума, что от касания к ней омерзительных щупалец Варнейсса едва не стошнило.

Он сходил с ума — от боли, что стала бы фатальной, не будь мастер плоти так искусен в истязаниях, и от наглого вторжения в его разум варпа. Всё новые и новые раны покрывали ослабшую, уязвимую душу, которой не хватало только одной маленькой трещины, чтобы химере-колдуну больше не хватило сил противиться демонам.

Но всё вдруг прекратилось. Нет, сковавшая тело боль не отступила, и смеющиеся голоса никуда не делись — просто Эрадриос Криал-Саймадрат оставил в покое истерзанную жертву. Очередной кошмар закончился. Сипло, едва слышно Варнейсс выдохнул. На большее ему не хватило сил. Голову разрывали клешни тварей из самых глубин Океана Душ, тело превратилось в один сплошной комок боли от увечий и обжигающей, незнакомой психо-силы.

Тепло на коже — кровь. Жжение — раны. Стук в висках — пульс. С трудом приподняв налившиеся тяжестью веки, Варнейсс уронил голову набок. Только так он видел, чем занят его мучитель. Повернувшись к нему спиной, Эрадриос Криал-Саймадрат склонился над рабочим столом. Быть может, он записывал результаты опыта. А может, просто вытирал руки от крови.

Варнейссу было всё равно. Обжигал разодранную кожу ледяной металл, что, казалось, стал холоднее. И воздух в лаборатории остыл… Пересохшие губы дрогнули. Варнейсс медленно вздохнул, и дыхание повисло облачком пара — лишь чтобы рассеяться уже в следующий миг.

Не удостоив химеру и каплей внимания, гемункул подал знак прислужнику, который поспешил исполнить безмолвный приказ: заковылял к хирургическому столу, припадая на одну сторону, словно у него подгибалась нога, разомкнул обледеневшие обручи и стащил жертву безумных экспериментов с покрытого коркой инея стола. Израненное тело не слушалось, и самому себе Варнейсс напоминал сломанный механизм.

Звякнула цепь, намотанная на руку слуги, цепкие когти схватились за шиворот. Потом его долго волокли по тёмным, зловещим коридорам. Иногда Варнейсс терял сознание, но уже спустя несколько секунд выныривал из беспамятства, как из холодной воды, и ни на миг его не оставляла стальная хватка Эмпиреев. Всего один осознанный вопрос бился в исковерканном подсознании: «Зачем?»

Зачем гемункул создал его таким — гибридом, чья психическая сила способна поставить под угрозу не только лабораторию, но и саму Комморру? Зачем сделал сильнее и восприимчивее, создавая одновременно и своё личное оружие, способное переломить ход каких-то его интриг, и приманку для демонов?

Демоны ликовали. Варнейсс слышал их, готовых разорвать Завесу между реальным пространством и Имматериумом, чувствовал, как бушует варп в предверии чего-то ужасного. Теперь, когда всё это раз за разом стучало набатом в мозгу, он хотел закричать об этом — не ради того, чтобы предупредить обитателей Материума, но чтобы не ему одному приходилось содрогаться от ужаса и отвращения.

Прислужник бросил пленника в темницу, лязгнул замком и исчез в вечном сумраке лабиринта. Раздавленный, обессиленный, истерзанный, Варнейсс нашёл в себе силы лишь свернуться и подтянуть к себе хвост. О том, чтобы доползти до груды тряпья в углу, не шло и речи. Дрожащими, бледными, будто бы обескровленными, руками он сжал виски. Только не слушать демонов!

«Прочь… Прочь! Прочь, прочь, прочь!» — не сразу Варнейсс понял, когда отчаянная мысль, последняя в угасающем сознании, слетела с губ хриплым шёпотом.

______________

*Sha'eil (каноничная транскрипция: Ша'эиль) — варп, Имматериум на языке эльдар.