Хлябь

Утро, поскудное как день, вечер и ночь. Ритмичные звуки: клац, топ, шерх — разбивались о стены в узких улочках, терялись в кучах хлама и возне мелких тварей у сточных канав.

Клац, топ, шерх, Йорен ненавидел эти звуки и, стиснув зубы, как мог старался напрячься, заглушить мерзкое преследование: клац, топ, шерх. Лучше было думать, так они не ввинчивались в мозг.

Мостовая — почти чистая. После ночных ливней все, что могло плавать, унеслось вниз по склону, в трущобы. За это время там должны уже были отрастить жабры.

Йорен вынырнул к площади у Гнилой улицы. Нужно пройти ее как можно быстрее...

Вон сидят во мраке окружавших площадь стен. Тянут корявые руки — без перепонок. Выставляют напоказ обрубки ног, покрытые язвами лица, слепые глаза.

Йорен опустил злой взгляд. Калеки не любили его. Богатей — ему хватило сбережений на собственную коморку, и совсем не в трущобах.

Очередной клац закончился поехавшим костылем. Йорен едва удержал равновесие, а со всех сторон раздались тихие, ехидные смешки.

«Словно куча червей закопошилась».

От мостовой взгляд пришлось оторвать — чистой она была не настолько, чтобы радовать глаз.

На глаза тут же попалась мелкая фигурка, сидящая в одиночестве в самом неперспективном месте. Тонкая, снизу что-то вроде лоскутной юбки, сверху серая холстина намотана. По виду то ли парень молодой, то ли девушка. Тряпка эта накинута так, что не видно ни одного открытого участка. Но что-то все же в побирушке приковывало взгляд

«Девка, точно. Новенькая или самостоятельная? Так или иначе, проблем она себе уже нашла».

— Йорен, красавчик, куда ты спешишь?

Засмотревшись на странную фигурку, Йорен не заметил, что оказался слишком близко с основной массой калек. Одна из них, сидевшая с краю, тут же этим воспользовалась, вцепившись в костыль.

— Отстань, дрянь, — зарычал Йорен, зашатавшись.

— Ну куда же ты, приляг рядом, обними меня, Йорен! — разъеденные гнилью губы вытянулись трубочкой, хлюпая, исходя гноем. Старая Эмжи, когда-то давно сохшая по Йорену, выглядела сейчас намного хуже его: иссохшая, покрытая язвами гнили, со сбившимися во вшивый шлем волосами.

«Сколько тебе осталось, тварь? Год, два? И все это с постоянным зудом и болью!»

— Вон! — прошипел Йорен, дергая костыль. Тот поддался, чуть не свалив его на землю. Раздосадованный, Йорен не жалея ударил нищенку по лицу.

— Уро-од! — взвыла та, хватаясь за разбитую губу. — Убью!

— Ничего, жалобнее завывать будешь, — зло выплюнул Йорен и заковылял прочь, стараясь убраться с площади как можно скорее, пока пастухи этого стада не пришли мстить ему за порчу имущества.

«Назад придется другой дорогой идти. Не тот у меня уже возраст чтобы в канавах спать да зубы считать».

Было еще довольно рано, но грязные, заваленные хламом улочки давно погрузились в сумрак. Небо, затянутое низкими, тяжелыми тучами, редко пропускало к земле лучи светил, и в Йорже всегда царил сумрак. Отличался он только насыщенностью и количеством живых теней, скрученных и подозрительно оглядывающихся вокруг.

Йорен, как мог быстро пробирался по слизкой мостовой с налипшими остатками чьей-то трапезы. Причем как в виде входящем в организм, так и в выходящем.

Дождя еще не было, но от предчувствия его прихода руки вспотели. Неудобный, старый костыль так и пытался выскользнуть из ладони и уронить покалеченное тело. Приходилось прилагать немало усилий, чтобы удержать его и, главное, удержаться самому. В голове блуждала единственная мысль затмившая собой простые потребности уставшего тела.

«Лишь бы успеть вернуться домой до дождя. Только бы успеть».

Он мог бы задержаться на работе. В дешевом кабаке, где он драил посуду вместо какой-нибудь пустоголовой шлюхи. Да и то, работу эту он получил благодаря прошлому. Когда-то он знатно ублажал хозяйку кабака. А сейчас? А сейчас она брезгливо морщилась при виде его, но не гнала.

В небе загрохотало, заставляя сжаться сильнее, втянуть голову в плечи. Словно эхо, на соседней улице раздался взрыв смеха, пьяного, безумного.

Йорен невольно оскалился. Город прогнил. Как в прямом, так и в переносном смысле. От хляби прогнили не только деревянные постройки. Хлябь разъедала металл, портила камень, а еще она портила души. Те гнили не способные увидеть сквозь беспросветный мрак нового времени лучи света.

И в этом городе не любили калек. Слабость вызывала только презрение. Йорен и сам не любил калек, ни раньше, ни сейчас.

Наконец знакомый поворот. Узкий проулок, заваленный мусором. Десяток старых дырявых дверей ведущих в низкую пристройку, протянувшуюся вдоль такого же нищего дома. Раньше в этих каморках держали припасы, теперь жили такие, как Йорен. Те, чьих сбережений хватило хоть на какую крышу над головой.

Йорен облегченно выдохнул. Осталось чуть-чуть. Успел.

Костыль полетел вперед, чтобы дать опору негнущейся ноге. Но сделать шаг он не успел. Мелкая, юркая тень метнулась со стороны продолжающейся улицы, вцепилась в свободную руку тонкими холодными пальцами.

— Мать, — выругался Йорен, едва удержав равновесие. Зло зашипел, привалившись телом к камням стены и уставился на ношу, тянущую его вниз. — Ты что за дрянь? — удивленно зашипел он.

На руке, прижавшись к ней всем тощим тельцем, висела мелкая девчонка. Лет двадцать, может чуть младше. Чистая и светлая, словно эльфа какая, она смотрела на мужчину круглыми испуганными глазами.

Мысли об эльфах Йорену не понравились. Даже пара слов, брошенных остроухому, могли сделать тебя врагом. Что уж говорить о таком близком общении.

— Отпусти, — зашипел он, пытаясь стряхнуть девку с руки. С той стороны откуда она прибежала явно стали слышны звуки погони: резкие, короткие команды, топот ног, тихие ругательства. — Пусти же.

Йорен чувствовал, как нарастает страх. Как каменеют непослушные конечности, а сердце, наоборот, все ускоряет бег.

— Я не смогу помочь, — бросая настороженные быстрые взгляды на угол дома, за которым все ближе слышались крики, зашептал он. — Я не воин! Посмотри на меня, я не смогу помочь!

В ярких, словно отражавших свет глазах читалась мольба. Отпускать его девчонка точно не собиралась.

— Пусти, пусти же, — уже рычал Йорен. Рискнув отпустить костыль, он принялся отдирать худые пальцы от себя. Не заботясь, принесет ли его действие боль, непослушными пальцами скручивал чужие, тонкие и хрупкие. Стоило почувствовать свободу он быстрым толчком отпихнул легкое тельце прочь. Девушка не удержалась, рухнула на мостовую, но даже не пикнула.

Подхватив костыль, Йорен быстро поковылял к своей двери. Непослушной рукой отпер ржавый замок и скользнул внутрь, прижав дверь телом и до боли стискивая зубы и веки.

Словно отзвук его мыслей по крыше забарабанили первые капли.

«Успел».

Зашуршали, забили, заглушая собой возглас ликования. Стерли неприятный, хищный ропот.

«Я не воин!» — немо повторили губы.

Звук удара сменился хрустом старых ящиков, сваленных у стен.

Удар и тихий, едва различимый хруст, прорвавшийся сквозь оглушающий шорох дождя. Боль, пронзившая плечо, руку до самых кончиков пальцев. Вывалившийся из ослабевших пальцев меч, бесполезным куском металла замерший в грязи у ног.

Хохот сменялся голосами, едва слышными, злыми и одновременно довольными. Новый удар и снова хруст, продолжившийся перезвоном керамики.

Удар и нога выгибается в другую сторону. Крик, безумный, полный боли и страха. Мокрая земля, смягчившая удар. Спасительная темнота, поглотившая боль и страх, и звуки боя.

Словно издеваясь, вода забарабанила совсем рядом. Прошла насквозь гнилую крышу и зазвенела о старый таз, подставленный как раз на этот случай.

Пелена перед глазами. Темная фигура, размываемая дождем. Высокий сапог с металлическими набойками. Удар. Оживляющая боль. Брезгливое, крутящее движение ногой и отнимающиеся, больше не чувствительные пальцы. Последний удар. Короткий, по ребрам. Чтобы только обозначить — с тобой закончили.

Йорен открыл глаза. Оглядел маленькую, никчемную каморку, которую называл своим жильем. Задержал взгляд на дергающейся «сосульке» нависшей на потолке — от нее мерно отрывались крупные капли и падали вниз, оглашая коморку глухим бульканьем — и быстро перемежая движения ног и костыля подошел к обшарпанному ящику. Отбросил мешавшийся костыль в сторону и зарылся туда с головой. Довольно воскликнул, выудив, наконец, то, что искал. Зажал в ладони здоровой руки маленький пузырек и, подтянув к себе костыль, заспешил туда, где уже не слышалось другого шума, кроме ровного шороха дождя.

Толкнул дверь, застыл на мгновение, пытаясь прогнать от взора размытую фигуру и совладать с дрожащим телом, и быстро, чтобы не передумать, вынырнул в ровную, серую стену. Едва удерживаясь на мокрых камнях, подступился ближе к шевелящейся темной груде и хрипло, громко велел:

— Отпустите! Иначе отправлю в бездну всех!

Дождь глушил, слепил, душил. Показывал картинки давнего прошлого, бросал в жар, сменяемый паскудным, пробирающим до нутра холодом, но Йорен стоял. С какой-то безумной радостью, с пьянящим, давно забытым чувством собственного достоинства.

Куча застыла, а после распалась на шесть отдельных теней. Одна из них подступилась ближе, пытаясь рассмотреть сквозь потоки ливня, чем грозит им трехногое существо.

— Спятил? — отплевываясь от заливающей рот воды, заорала тень. — Эльфийскую суку пожалел?

— Вон пошли, — уже без крика велел Йорен. В руке его был зажат маленький пузырек алхимической бомбы: дорогой, доступной немногим — неприятным воспоминанием из прошлого. — Иначе всех разнесу. Всех с собой заберу!

И мужик отступил. Зло пролаял своим приятелям команду и попятился.

То, что стояло перед ним не могло врать. Потрепанный, жилистый человек с изуродованным шрамами лицом. С кривой, негнущейся рукой удерживающей старый костыль в виде двух палок перевязанных засаленными тряпками. С такой же покалеченной непослушной ногой. Чего мог бояться этот человек?

Посмотрев в спины нападавшим, пока они окончательно не растаяли в дожде, Йорен позвал то светлое пятно, что шевелилось в груде хлама.

«Опоздал. Ну, это ничего, это бывает».

— Вставай. В дом иди.

И пятно подчинилось. Поднялось, пошатнулось и тронулось вперед, вытягиваясь в тонкую, хрупкую фигурку.

— Они вернутся, — зло выплюнул Йорен, закрывая за собой дверь и быстро направляясь все к тому же старому ящику. — Подопьют, наберутся смелости и вернутся. Может, позволят нам заснуть. Наверняка позволят.

Зачем ему понадобилось спасать эту куклу, сейчас застывшую посреди коморки и провожавшую его движения взглядом ясных глаз, Йорен не знал и не понимал. Минутная слабость? Глупость? Или виновата плоть, что не видела женщины с тех самых пор? Может, ну ее. Эти простят. Пересчитают ребра, конечно, но не сильно. Сдать ее и дело с концом!

Словно прочитав его мысли, девка бросилась вперед. Опустилась перед ним на колени и вцепилась в руки, заглядывая в лицо яркими, странными глазами.

Тощая, симпатичная, волосы белые, едва уши прикрывают.

«Точно эльфа. Как она сюда дошла из болот своих?»

Несмотря на свои же мысли, девчонка не казалась Йорену похожей на эльфийку. Ничего кроме светлых волос и глаз на это не указывало. К тому же, выбраться из Йорга, как и попасть в него, по некоторым слухам было невозможно. После прихода хляби земли превратились в настоящее болото, а перевал, в место жуткой смерти от селей. Да и в то, что эльфы до сих пор живы, мало кто верил.

От прикосновений девки что-то изменилось. Отступила паника и злость на себя. Зато чувство, давно забытое, приятное, позволившее вновь почувствовать себя человеком, не отпускало. Грело давно очерствевшую душу осознанием.

— Нужно уходить! — констатировал Йорен, вытянув руки из мягкого захвата и доставая из ящика меч. Огладил пальцами здоровой руки тусклый метал видневшийся из намотанных на клинок тряпок.

Когда-то, сразу после... Йорен еще пытался трепыхаться, вернуться к работе. Не вышло. Тот... знал, как сделать из человека...

— Собери ка еды, — велел он девке и указал на правый от двери угол. Темный и затянутый паутиной, кажется, больше чем остальное помещение. Есть Йорен предпочитал в кабаке, там всегда оставалось что-то от трапезы других. А ему все меньше на еду тратиться.

Девка подскочила, крутанулась, разглядывая темноту, в которую указал Йорен и сорвалась с места, замельтешив по каморке, словно пятно света, что появлялось перед глазами стоит перебрать браги.

«Как лучик света!»

Сам Йорен отложил клинок в сторону, он еще не решил, стоит ли брать его с собой. С одной стороны, без меча под темной хлябью делать нечего, с другой — подвешенный к бедру клинок, означает, что его хозяин способен пустить его в дело. Одарив меч еще одним взглядом, он зарылся в ящик, извлекая уже более подходящие для него вещи. Старый плащ, походную сумку, ременную перевязь — подвесить к ней можно не только оружие, еще один плащ — похуже, но за неимением сойдет, и различную мелочь, забытую в городе, но бережно хранимую до лучших времен.

К радости Йорена, пока они собирались дождь немного утих, перестав напоминать стену. Перестав вызывать из прошлого размытую фигуру.

Чтобы как можно тише пробраться по темным улочкам он обмотал костыль тряпкой, немного приглушив проклятое клацанье. В городе ему прятаться было негде, в нем давно уже все знали всех. Единственным выходом Йорен видел перебраться из Йоржа в другой город, а для этого нужна телега. Без нее далеко такой калека как Йорен не уйдет. Да и обычный человек тоже.

Денег ни на лошадь, ни уж тем более на телегу не было. Так что, единственным выходом Йорен выбрал забрать транспорт у того, у кого он есть — у владелицы кабака.

«Эта дрянь задолжала мне. Я отработал гораздо больше, чем она мне выплатила. А сколько я ей подарков дарил еще тогда, когда мог?!»

Окна хозяйки выходили во внутренний двор. Там было все хозяйство и следить за ним нужно было постоянно. Лошадь же стояла на общей конюшне, и выход оттуда был на улицу, туда же куда и выход из кабака.

Старый кобель, привязанный у навеса прикрывавшего фургончик, Йорена знал и только лениво махнул отростком, когда-то бывшим хвостом.

Собаки, как и другие животные, быстро подстроились под хлябь, изменившись. Основную массу перебили. Держались возле человека только такие вот старые сторожа да карманные мочалки. Только теперь, завидев эту шавку, карманники сто раз подумают, а стоит ли с ней связываться. Кривые, горбатые, со стеклянным взглядом и очень острыми зубами, они потеряли декоративность зато стали очень надежными замками для дамских сумок.

Варги когда-то тоже были псами...

Постоянно оглядываясь и прислушиваясь к тишине ночи, Йорен вывел из стойла старую клячу принадлежащую кабаку. Кое-как впряг ее в телегу и осторожно тронул поводья, умоляя бездну поглотить разум старухи, чтобы она не проснулась до утра.

Стражи у старых, гнилых ворот давно не было — никто в здравом уме не пойдет нападать на город, где можно укрыться от тварей — и телега покатилась дальше, подпрыгивая на камнях мостовой и поскрипывая.

Тучи словно нанизались на острые верхушки, периодически выливая из дырок потоки воды.

Задница от долгого сидения превратилась в блин. Хотелось есть и спать, а еще бабу. И если с последним проблема решилась сама, то первое и второе ускользали от Йорена уже не первый час.

Йорен довольно внезапно для себя понял, что не помнит, нужен ли отдых лошади. Стоит ли останавливаться на ночлег ради нее или можно катить дальше.

Решило все само животное.

Йорен задремал, и она спокойно стянула возок на обочину, где и пристроилась, общипывая с чахлых веток редкие подгнившие листья. Встрепенувшийся Йорен только досадливо сплюнул, но прикинул, что от города они убрались уже достаточно и вновь задремал.

Темная фигура глумливо улыбнулась. Никогда прежде она так не делала. Йорен даже не мог вспомнить, видел ли он лицо того человека. Возможно, на его карету они с ребятами напали, когда дождь уже хлестал, смывая все образы и приметы. Но сейчас фигура улыбалась, мертвой, холодной усмешкой. Словно подчиняясь ей, дождь усилился. Заткнул нос, перекрыл воздух.

Йорен забился, пытаясь вырваться из кошмара, но реальность оказалась еще хуже. В ней дождь был настоящим и душил уже на самом деле. Ночью лошадь прошла дальше под деревья, и крючки-ветки сорвали полог, закинув его дальше на фургон.

Взяв себя в руки и ругаясь, Йорен кое-как вернул его на место и, понимая, что больше не заснет боясь повторения кошмара, вывел клячу на дорогу.

«Куда ты прешь? В какой город? А вдруг нет там больше городов? Вернись! Вернись и верни девку. Извинишься, и тебя никто не тронет, а может, позволят побыть с ней после или вообще забрать себе».

Погрузившись в тяжелые мрачные мысли, Йорен не сразу понял, что даже остановил лошадь, размышляя о возвращении. Рука несколько раз дернулась, собираясь дернуть повод и развернуться, но сзади, тихо и нежно обняли тонкие руки, прижалось горячее тело, и мысли ускользнули.

Руки без участия мозга тряхнули поводьями.

«Можно и не в город. Деревеньку какую, покрупнее. Где забор есть. Руки, пусть и корявые, у тебя не отсохли. Нет, лучше город. Будешь мастерить что, а она продавать. Потом, как дети подрастут, легче станет».

Йорен удивленно хмыкнул, не понимая, каким образом в его мечтах появились дети. Не было такого, даже пока здоровье позволяло, а теперь, гляди-ка ты, семьянин прилежный.

Захохотав от своих мыслей, Йорен подмигнул перебравшейся вперед девке и спросил лукаво:

— Ну что, Лучик, пойдешь за меня?

Девушка хлопала глазами, улыбаясь широко и счастливо.

«Да она же блаженная!» — внезапно осознал Йорен.

— Ну и бездна с тобой, кривому и дура пойдет! — хмыкнул он и сосредоточил взгляд на дороге.

Мерный скрип колес сбился. Лошадь повела вправо, выгнула, как могла, шею, стараясь рассмотреть что-то в лесу.

— Варги, — шепнул Йорен, вцепившись в поводья здоровой рукой, не хотелось вылететь из телеги, когда лошадь понесет. А в том, что понесет, Йорен был уверен. Городская кляча не знает других методов уйти от хищника, а о том, что от варга ей, запряженной в телегу, не уйти, она тем более не догадывалась. — Сделай свет! — не повышая голоса, велел он Лучику.

И вновь ни грани испуга. Кивнула, все так же молча зашарила в сумке, разложила перед собой фонарь, огниво и пугалки, мелкие бутыльки при разбивании которых вспыхивал яркий белый свет. Как раз для отпугивания тварей ночи их и придумали.

Фонарь загорелся и тут же зашатался, прицепленный к рее.

Лес возмутился. Наполнился шорохами, стонами и ворчанием, а еще множеством глаз. Мелких, неподвижных, и несущихся вперед огромными скачками. Йорен насчитал пять пар.

Красные огни очень быстро выросли до огромных бурых туш, и лошадь оправдала мысли Йорена, понесла. Сам он ругался, натянув одной рукой поводья, а второй вцепившись в лавку. Ноги, даже нерабочая, раскорячились, упираясь в подходящие доски.

Сзади несколько рас бабахнуло, осветив лес и дорогу белым пламенем. Варги взвыли, но преследовать не прекратили. Одна, особо крупная, вырвалась вперед, мелькая между ближайших деревьев, а после резко скакнула, оказавшись верхом на лошади. Та дико завизжала, припав на задние ноги, а после наподдала задом и заскакала козой.

Йорен уже после первого ее скачка запомнил только короткий полет, боль и тьму.

Йорен застонал, заметался и распахнул глаза. Захватившее разум воспоминание отпустило. Размытая фигура исчезла, липкая, удерживающая в себе грязь и боль — нет, но разум, к счастью, соображал еще достаточно быстро. Ночь, тяжелые мешки-тучи, маленький огонек и Лучик позволили вспомнить и дорогу и варгов, и само падение.

Йорен приподнялся на локте здоровой руки, огляделся. Телега стояла шагах в двадцати. Полог разорван и ввален внутрь, лошадь рядом. Лежит, сверкая вырвавшимися на свободу ребрами.

— Бездна, — прошипел он, усаживаясь.

Девчонка, словно ничего не произошло, словно она в кабаке отдыхает, улыбнулась и протянула костыль.

Йорен взял предлагаемое, изучил заляпанную грязью древесину, старые, измочаленные тряпки напитавшиеся проклятой жижи и выругался, долго и грязно. Как мог. Сколько он пройдет на своих трех костылях?

Лучик удивленно повернула голову набок. Всмотрелась в хмурое лицо и, как бывало до того, вцепилась ему в руку, прижалась всем продрогшим телом. И злость отпустила, испарилась вылезшая наружу жалость к себе и вновь одна только мысль в голове осталась: зато идешь вперед!

— Ладно, давай шевелиться, — буркнул он, поднимаясь и привычно прилаживая костыль под правую руку. — Хлябь знает, куда делись твари, но дожидаться их точно не стоит.

Лучик с готовностью подскочила, схватила сумку, как оказалось лежавшую рядом, и, вооружившись фонарем, потопала вперед, постепенно замедляясь, подстраиваясь под ковыляния Йорена.

Проклятый костыль натер подмышкой. Мокрые тряпки скользили по вытертой древесине, разбухшая перекладина перестала удобно ложиться в покалеченную кисть, к тому же острый конец постоянно застревал в раскисшей земле. Сколько еще Йорен сможет так идти он не знал, но понимал, что не долго.

В голову сами собой стали вновь закрадываться мысли о возвращении.

«Если пройти в город ночью можно и девку с собой протянуть, будет сидеть в коморке, стирать да жрать готовить. Ублажать там, что еще бабы делают?»

Лучик тяжело вздохнула — точно мысли читает! — и схватила его за здоровую руку. Крепко сжала, погладила пальчиком и улыбнулась.

— Как ты это делаешь? — удивленно хмыкнул Йорен, вдруг понимая, что может пройти еще сотни верст и не запыхаться.

Сотни не понадобилось. Стоило сделать еще десяток шагов, и перед ними встала стена.

Йорен помнил это место. Когда-то они останавливались здесь на ночь. Поместье кого-то из времен до хляби. Называлось оно тоже как-то чудно. Что-то связанное с цветами и белым. Белая роза? Лилия? Или вообще дерево? Хлябь только вспомнит как.

Даже в те времена поместье представляло собой облупившуюся коробку со сбитыми украшениями, окруженную каменным забором. Теперь же от забора остались только несколько затянутых ползучей дрянью кусков и живописно разбросанные каменюки, погрузившиеся в побитую хлябью землю.

— Отлично, здесь и переночуем! — обрадовался Йорен и, не обращая внимания на ноющее тело, ускорился.

Перебраться со своими палками через развалины, нагроможденные на месте ворот, было сложно. Несколько ссадин, синяков и еще порция воды в штанах. Каменная дорожка, напитавшаяся воды, разъехалась, поросла куцыми, чахлыми отростками современной травы. Идти по ней было еще сложнее, чем по руинам. Помучившись, Йорен сошел обратно в грязь. Лучше привычная всасывающая трясина, чем слизкие, неровные камни.

— Куда? — уже чувствовавший тепло одеяла и маленького тела, Йорен не сразу сообразил, что это самое тело настойчиво тянет его в сторону, обойти уже занявший собой все обозримое пространство особняк. — Бездна, чем тебе главный вход не нравится, — зло сплюнул он, но уступать девчонка не собиралась, все так же настойчиво тянула в сторону.

Ругаясь и проклиная неуемную дуреху, Йорен поддался и заковылял за ней к разросшимся, сцепившимся ветками кустам.

Но в гущу облезлых растений Лучик не пошла. Обогнула и их, и рассыпавшийся по земле кирпич, когда-то бывший башенкой на крыше, и стену особняка.

Дальше Йорен шел сам. Пораженно выпучив глаза и открыв рот. Забыв, что в руках костыль. Просто шел вперед, к открывшемуся чуду.

Йорен не помнил времени без хляби. Не знал ничего кроме затянутого низкими, серыми тучами неба, искореженных растений, изменившихся животных, а еще холода и голода. Тот, другой мир, когда-то давно еще являлся во снах, но после Него больше не приходил.

Сейчас же он мог посмотреть на часть старого мира. Тонкие, ровные деревца с ослепительно зелеными листьями. Яркие цветы, сливающиеся в одно сплошное полотно. Насекомые! Маленькие, такие же цветные. И посреди этого оазиса оно — дерево. Белое, прозрачно-стеклянное, огромное, но тонкое, с несуразно большим расширением у земли, пугающее тучи взмахами своих ветвей.

И тучи боялись. Словно светлели и отступали, убираясь выше.

— Что за? — пробормотал Йорен, сообразив вдруг, что стоит перед деревом с распахнутым ртом, забывая моргать.

Лучик вышла вперед, подошла к дереву и прижалась к нему всем своим тельцем, как до того прижималась к Йорену.

— Что это? — уже обращаясь к девушке, переспросил Йорен. Оцепенение от увиденного прошло и ему стало как-то неуютно. Словно в этом маленьком кусочке прошлого пряталось что-то из настоящего, злое и хищное, собирающееся пообедать наивным глупцом.

Взгляд его прошелся по счастливой девушке, по зеленой траве и беспокойным насекомым. Скользнул по прозрачному стволу, недоумевая, что же в нем напрягает. Ветви, ровные, гладкие; листья блестящие; ствол словно светится. Комель этот странный... на фигуру похожий — на колени вставшую. Ноги, вон, две, под живот подтянуты. Руки, две, в землю пальцами впились... Голова... с провалами глаз, острым носиком, с корой, словно волосы коротко обрезанные...

— Лучик? — сглотнув позвал Йорен и попятился.

Ствол чудо-дерева рос из спины девушки. Вторая такая стояла перед ним и смотрела все такими же ясными и светлыми, но абсолютно пустыми глазами. Реагируя на его движения, она нахмурилась, опустила голову.

Йорен сделал шаг назад и вскрикнул. Проклятые ветки спиралью обвились вокруг ног и рук. Костыль полетел в сторону, а он забился, задергался в жутких объятьях.

Еще одна петля обхватила шею, поползла вверх и слепо зашарила по лицу.

Йорен выгибался до боли, забыв, что его конечности давно не гнуться в этих направлениях.

Конец ветви надавил на глаз, огладил нос, прошелся по губам и словно червь, пульсирующий и верткий, скользнул между них. Разжал зубы, потянулся в горло, перекрыв путь воздуху.

Йорен, распятый между прозрачными ветвями, застонал, выпучил глаза. Паника захлестнула с головой. Из глаз полились слезы, смешиваясь с потом и грязью, заливались в нос и раззявленный рот.

Когда стало казаться, что это конец, росток отступил. Выполз и обмяк. Тут же отпустили и остальные ветви.

Непослушное, измятое тело рухнуло вниз.

Не помня себя от ужаса, забыв, что не может передвигаться без костыля, что нога его подводит, а рука не гнется, Йорен пополз вперед. Цеплялся непослушными пальцами за траву и землю, и полз. Только бы убраться от этого места. Подтягивал ноги, насколько позволяло тело, и полз. Умудрялся встать и даже проскакать несколько шагов, все больше теряя равновесие. Падал и вновь поднимался. Втыкался лицом в твердую землю. Отплевывался от горького сока, и полз.

Уже давно шелковистая зелень поляны сменилась разъеденной хлябью землей, а ровные тонкие деревца, уродливыми скрученными корчами. Давно остался позади изгрызенный дождями забор, а Йорен полз. Оставляя позади кровавые следы от истертых рук с выломанными ногтями, продолжал упрямо цепляться за редкие гнилые кочки. Утопал в грязи изодранными коленями, и полз.

Что-то болело. Сильно и мучительно, заставляя прекратить это бездумное движение.

Йорен застонал, подтянул к груди здоровую ногу, чуть подогнув вторую. Заорал, хрипло и страшно. Впился в размокшую землю пальцами. Вонзал их все глубже и глубже. Пророс вниз, к чистым источникам.

Глаза запали, затянувшись белой пленкой. Спина выгнулась, выпуская наружу тонкий белесый росток, пульсирующий синими жилками под беззащитной пока корой. Вытянулся вверх, грозя тучам скрученными кулачками-листьями. Заматерел, расправил их, обнимая ветками-руками окружающий мир.

Вода впиталась, позволяя земле спокойно вдохнуть. Выпрямились искореженные хлябью ветви. Опали черные, гнилые листья, тут же разложились, питая тронувшуюся в рост траву. Поползли по ней вверх яркие стрекозы и бабочки.

Мир захотел равновесия. Он устал дожидаться, пока глупые люди поймут — жить только во тьме невозможно, и сам сделал первые шаги, отыскав тех, в ком была еще искра света.