Хочу домой

Предъ моимъ взоромъ простиралась выжженная, пепельная пустыня, изрытая до самыхъ нѣдръ земли чудовищными снарядами и усеянная растерзанными тѣлесами да пылающими остовами военныхъ машинъ. Свинцовыя тучи, смѣшавшись съ едкимъ дымомъ пожарищъ, скрывали ликъ солнца, однако же и тѣхъ немногихъ лучей, что пробивались сквозь эту мрачную завесу, хватало, дабы узрѣть все ужасающее величіе разрушеній, принесенныхъ на нашу землю ожесточенной бранью, отравляющимъ газомъ и моровыми поветріями, кои враги наши безпрестанно обрушиваютъ на насъ, въ тщетной надежде отвоевать свои утраченные владенія. Я силился не взирать на сіи плачевные пейзажи, предпочитая укрываться въ своемъ грязномъ, сыромъ окопѣ, гдѣ, прислонившись къ дощатой стѣне, я выводилъ строки на желтѣющемъ голографическомъ планшетѣ, обращаясь къ своей дражайшей фамиліи.

«Любезные мои матушка и батюшка, пишетъ вамъ я, вашъ единственный сынъ, Найджелъ Одли. Дѣла мои плачевны, ибо я только что перенесъ скресскую чуму и чувствую себя крайне скверно. Недавно нашъ полкъ угодилъ подъ жесточайшій артобстрѣлъ и понесъ ужасныя потери при неудачной попытке наступленія; къ счастью, въ тотъ злополучный часъ мнѣ довелось находиться въ полевомъ лазаретѣ. Молю васъ, вызволите меня изъ сего Ада, ибо не желаю я боле воевать, не желаю сражаться, не желаю ни убивать, ни быть убіеннымъ. Мнѣ вѣдомо, что вы готовили меня къ военной карьерѣ съ самаго моего рожденія, но я не чувствую въ себѣ ни силъ, ни готовности принять такую судьбу. Каждый день я съ тоскою вспоминаю нашъ домъ, ту уютную квартирку въ величественномъ градѣ, гдѣ мы жили и гдѣ я несъ службу; военную академію, гдѣ я обучался и гдѣ остались мои товарищи. Но болѣе всего я тоскую по нашему загородному имѣнію, гдѣ, въ объятіяхъ первозданной природы, я могъ предаваться садоводству и живописи. Въ такія минуты я часто проливаю слезы, скорблю и молю великаго Ординуса снизойти ко мнѣ, дабы онъ защитилъ меня отъ всѣхъ бѣдъ и возвратилъ въ родныя пенаты…»

Я ужъ было намѣревался приписать еще нѣсколько строкъ и даже повѣдать роднымъ о своихъ дерзкихъ планахъ побѣга и тріумфальнаго возвращенія домой, какъ вдругъ въ мои размышленія безцеремонно вмѣшался мой пріятель, ефрейторъ Барни, сѣрый волкъ, добродушный на видъ здоровякъ. Онъ, со словами:

— На что уставились, сударь?

Рѣшилъ наглымъ образомъ вторгнуться въ мое личное пространство и заглянуть въ мое посланіе! Ахъ, какой негодникъ! Я тотчасъ же сокрылъ отъ его любопытнаго взора свой планшетъ и рѣзко отвѣтилъ:

— Не твоего ума дѣло

Отъ сего я отворотился и попытался продолжить свое посланіе, но сей наглецъ и не думалъ униматься… Перегнувшись черезъ мое плечо, онъ беззастенчиво заглянулъ въ планшетъ и пробежалъ глазами нѣсколько строкъ.

— «Любезные мои матушка и батюшка, пишетъ вамъ я, вашъ единственный сынъ Найджелъ Одли…» Ха-ха! Вы что, сударь, въ семнадцатомъ вѣке живете, чтобы такъ изъясняться? И къ чему, скажите на милость, вообще писать? Неужто не вѣдаете, какъ по видеосвязи звонить?

— Ихъ сейчасъ нѣтъ въ сѣти, да и текстомъ мнѣ привычнѣе излагать свои мысли, — со вздохомъ отвѣтилъ я ему и ужъ было собрался убрать свой планшетъ въ походный ранецъ.

Какъ вдругъ мой товарищъ предложилъ мнѣ обменъ.

— Послушайте, Найджелъ, а не могли бы вы одолжить мнѣ на время свой планшетъ для игрищъ? А я взамѣнъ отдамъ свой несессеръ для ухода за собой, — предложилъ мнѣ Барни, извлекая изъ своего рюкзака небольшую коробочку.

Онъ нажалъ на нее пальцемъ, и крышка ларца отворилась, явивъ моему взору различные растворы и кремы для ухода за мехомъ, пудры, зеркальце и прочіе полезные и весьма рѣдкіе на фронтѣ вещицы. Я воззрился на этотъ наборъ съ нескрываемымъ вожделѣніемъ, ибо уже цѣлыя сутки не имѣлъ возможности умыться, и не смогъ устоять передъ искушеніемъ.

— Извольте, только умоляю, не читайте моихъ писемъ, хорошо? — взволнованно промолвилъ я и нѣсколько нерѣшительно протянулъ ему свой голографическій планшетъ.

Тотъ нетерпѣливо выхватилъ его своими жадными лапами и проговорилъ:

— Да-да, конечно! Мнѣ и дѣла нѣтъ до вашей переписки! Мнѣ лишь бы въ игры погрузиться, дабы поскорѣе забыться.

Онъ забралъ мой планшетъ, вручивъ мнѣ взамѣнъ свой несессеръ. Я съ пониманіемъ взглянулъ на него и кивнулъ, вѣдь онъ, въ отличіе отъ меня, вчера принималъ участіе въ штурмѣ противъ скрессовъ — этихъ отвратительныхъ, безумныхъ тварей, пародіи на грызуновъ, что зашли слишкомъ далеко въ своемъ сумасшествіи и кровожадности.

«Видно, тамъ и впрямь творился сущій кошмаръ, разъ онъ такъ жаждетъ забытья. А можетъ, игры помогаютъ ему почувствовать себя дома и отвлечься отъ суровой дѣйствительности», — подумалъ я, глядя на Барни, который, усѣвшись напротивъ меня, запустилъ одну изъ игр и съ огромнымъ энтузіазмомъ погрузился въ нея.

Я же перевелъ взглядъ на полученный наборъ и погрузился въ раздумья.

«И откуда только ему стало вѣдомо, сколь трепетно я отношусь къ вопросамъ собственной гигіены и внѣшнему виду? Вѣроятно, онъ усмотрѣлъ это въ моемъ нескрываемомъ отвращеніи къ окопной жизни и всепроникающей грязи».

Разогнавъ эти мимолетныя мысли, я наконецъ отважился взглянуть въ небольшое зеркальце, что прилагалось къ несессеру. Изъ тусклой амальгамы на меня глядѣлъ я самъ: бѣлый, снѣжный волкъ, нѣкогда гордившійся своей безупречной шерстью и ясными голубыми очами. Въ памяти всплылъ образъ, коимъ я могъ похвастаться до прибытія на фронтъ: статная фигура, облаченная въ элегантный красно-черный мундиръ, увѣнчанная высокой медвежьей шапкой. Увы, отъ былого великолепія не осталось и слѣда. Нынѣ я походилъ на убогаго бродягу, на нищаго, сплошь вымазаннаго въ землѣ и болотной жижѣ. Мой роскошный мѣхъ, прежде сіявшій чистотой, сдѣлался сѣрымъ, подобно мутной лужѣ подъ ногами, а мундиръ былъ испещренъ безобразными пятнами, не говоря уже о смрадномъ запахѣ пота, которымъ онъ успѣлъ пропитаться за эти долгіе дни.

— Отвратительно, — съ гримасой брезгливости процѣдилъ я своему отраженію и принялся приводить себя въ порядокъ.

Взявъ спеціальный флаконъ-распылитель, я оросилъ имъ особо загрязненные участки своего мѣха, и на глазахъ моихъ въѣвшаяся грязь начала разъѣдаться и исчезать, словно по волшебству. Одобрительно хмыкнувъ, я слѣдомъ принялся втирать въ шерсть различные кремы и масла. Преображеніе, происходившее со мной, радовало меня куда болѣе, нежели простое ощущеніе чистоты и свѣжести. Это было возвращеніе къ самому себѣ, къ тому Найджелу, коего я зналъ и любилъ. Однако, стоило мнѣ заняться своей мордой и пристальнѣе вглядѣться въ зеркало, какъ въ его отраженіи я замѣтилъ странныя бѣлые линіи, прочертившія небо. Они стремительно приближались къ нашимъ позиціямъ. Сперва я было принялъ ихъ за воздушные корабли, но потомъ, когда издали донесся глухой грохотъ, до боли похожій на залпы нашей артиллеріи, леденящая догадка пронзила мой разумъ: это были не корабли, а ракеты. И я не ошибся: вскорѣ эти снаряды, что я по глупости своей принялъ за мирные суда, со зловѣщимъ свистомъ устремились на наши позиціи.

— О, нѣтъ… — лишь и успѣлъ выдохнуть я, прежде чѣмъ смертоносный грузъ обрушился на наши окопы.

Нѣсколько снарядовъ разорвались совсемъ рядомъ, поднявъ въ воздухъ фонтаны земли и грязи. Меня окатило этимъ отвратительнымъ дождемъ, и всѣ мои старанія по уходу за собой пошли насмарку. Но это было не самое страшное.

— СКРЕЕЕЕЕЕЕ!

Дикій, вопль прорѣзалъ воздухъ. Я осторожно выглянулъ изъ-за бруствера и узрѣлъ картину, достойную кисти безумца: на насъ неслась настоящая орда, огромная армія обезумѣвшихъ гуманоидныхъ крысъ. Облаченные въ культистскія рясы и шипастую броню, вооруженные самопальными винтовками, жужжащими пиломечами и грубыми топорами, они бѣжали, обуреваемые одной лишь жаждой крови. Одинъ ихъ видъ заставилъ меня забыть обо всѣмъ на свѣтѣ и ощутить подлинный, животный страхъ, сравнимый развѣ что съ видомъ надвигающагося тайфуна или ревущаго смерча. Почти сразу же въ нашу сторону полетѣли пули и новые снаряды, заставивъ меня тутъ же нырнуть обратно въ спасительную траншею.Вжавшись въ холодную, сырую стѣну окопа, я съ замираніемъ сердца наблюдалъ, какъ наши солдаты, оправившись отъ перваго шока, начали занимать свои позиціи. Застрочили пулеметы, ухнули ракетометы, давая ожесточенный отпоръ врагу. Даже Барни, котораго, казалось, ничто не могло отвлечь отъ его игрищъ, мгновенно вернулъ мнѣ мой планшетъ.

— Что жъ, похоже, поиграю въ другой разъ! — проговорилъ онъ съ какой-то дурацкой, неуместной усмѣшкой, и въ глазахъ его блеснулъ хищный огонекъ азарта.

— К-куда ты, другъ мой? Неужто намѣренъ стрѣлять? Тебя же убьютъ! — вскричалъ я, трепещущей лапой принимая обратно свой планшетъ.

— Разумѣется, вѣдь насъ для того сюда и отправили, не такъ ли? А вы что же, не намѣрены открывать огонь? — съ обманчивымъ безразличіемъ вопросилъ Барни, снимая со своего ремня внушительную импульсную винтовку и сжимая ее обѣими лапами.

— Нѣтъ! — безъ малѣйшаго промедленія отвѣтилъ я ему, прижимая къ груди планшетъ, словно тотъ могъ послужить мнѣ щитомъ.

— М-да… Какое же вы малодушное созданіе, Найджелъ! — съ нескрываемымъ разочарованіемъ произнесъ Барни, качая головой. Затѣмъ онъ передернулъ затворъ своей винтовки и снялъ ее съ предохранителя. — Что жъ, оставайтесь здѣсь, а я прикрою вашу свѣтлость.

— Постой! — успѣлъ крикнуть я, прежде чѣмъ Барни выпрямился во весь свой исполинскій ростъ и шагнулъ къ краю окопа, дабы дать отпоръ врагу.

Но едва его голова показалась надъ брустверомъ, какъ онъ тутъ же попалъ подъ шквальный огонь непріятеля. Одна изъ пуль, просвистѣвъ въ воздухѣ, угодила ему прямо межъ глазъ, и онъ, не издавъ ни звука, тяжело рухнулъ на дно траншеи, рядомъ со мной.

— У насъ раненый! — отчаянно закричалъ одинъ изъ нашихъ отстрѣливающихся солдатъ, въ пылу сраженія не осознавъ, что Барни уже мертвъ.

Я въ ужасѣ зажалъ себѣ ротъ лапами, отчего планшетъ выскользнулъ изъ моихъ ослабѣвшихъ пальцевъ и со стукомъ упалъ въ грязь. Горячія слезы хлынули изъ глазъ, застилая взоръ.

— Б-Барни? — не вѣря собственнымъ глазамъ, пролепеталъ я, обращаясь къ своему павшему товарищу, но онъ не отвѣчалъ…

Моя рука, будто бы живя своей собственной жизнью, потянулась къ нему. Я коснулся его плеча, робко потрясъ, надѣясь, что онъ лишь спитъ или, быть можетъ, рѣшилъ зло подшутить надо мной. Но сколько бы я ни трясъ его безжизненное тѣло, онъ оставался недвижимъ и никакъ не реагировалъ ни на мои прикосновенія, ни на мои слова. И тогда леденящая правда пронзила мое сознаніе: моего друга больше нѣтъ. Я остался совсѣмъ одинъ посреди этой кровавой бойни, въ этихъ сырыхъ, холодныхъ окопахъ.

— Н-нѣтъ! Сего не можетъ быть! Нѣтъ! НЕТЪ! — въ безумномъ ужасѣ закричалъ я, отползая отъ бездыханнаго тѣла и вжимаясь спиной въ дощатую стѣну окопа, словно ища у нея защиты отъ жестокой реальности, обрушившейся на меня всей своей тяжестью.

Я впалъ въ совершеннѣйшую истерику, въ невѣріи качая головой и разражаясь громкими, судорожными рыданіями. Сколь бы усердно ни вдалбливали въ меня основы воинской дисциплины въ академіи, сколь бы ни поносили меня за мое малодушіе, я не могъ вынести столь ужасающей кончины моего пріятеля. Мой взоръ не могъ терпѣть его остекленѣвшихъ, устремленныхъ въ пустоту глазъ; я не могъ смотрѣть на зияющую рану въ его черепѣ, откуда медленно сочилась багровая кровь, пачкая его прекрасный мѣхъ и растекаясь алой лужицей у его головы. Все это походило на бредовое, кошмарное сновидѣніе, отъ котораго нѣтъ пробужденія. Я закрылъ лицо лапами, дабы не видѣть этого ужаса.

«Какъ?! Какъ такое возможно?! Намъ твердили, что мы непобѣдимы! Что мы неуязвимы для вражескаго оружія! Что мы лучшіе воины во всей Галактикѣ! И вотъ результатъ...»

Я оторвалъ лапы отъ своего залитаго слезами морды и спѣшно вытеръ влагу. Попытка взять себя въ руки оказалась тщетной, ибо въ тотъ же мигъ еще нѣсколько нашихъ бойцовъ получили смертельныя и тяжкія раненія. Они падали рядомъ съ тѣломъ Барни, словно подкошенные снопы, а одинъ изъ нихъ, зажимая пробитую шею и истекая кровью, обратился со своей предсмертной мольбой лично ко мнѣ!

— П-помоги… Кх-х… — захлебываясь собственной кровью, прохрипѣлъ несчастный солдатъ, устремивъ на меня угасающій взоръ.

Онъ простеръ ко мнѣ свою дрожащую лапу, но я инстинктивно отпрянулъ, отползая отъ него, какъ отъ прокаженнаго. Это было немыслимо… У меня возникло одно-единственное, всепоглощающее желаніе — бѣжать! Но куда?! Смертоносный металлъ свистѣлъ со всѣхъ сторонъ, а грохотъ взрывовъ и канонада артиллеріи заглушали даже отчаянные крики умирающихъ! Внезапно, прорѣзавъ этотъ адскій шумъ, раздался пронзительный свистъ. Я вскинулъ голову и увидѣлъ, какъ на насъ съ небесъ пикируютъ новые снаряды!

— А-А-А-А-А! — закричалъ я въ первобытномъ ужасѣ, пытаясь отпрыгнуть въ сторону, куда-нибудь, лишь бы подальше отъ неминуемой смерти.

Бомбы обрушились прямо въ нашу траншею, разрывая на куски тѣла убитыхъ и живыхъ солдатъ, сметая укрѣпленія и пулеметныя гнѣзда. Меня отбросило мощной взрывной волной, заставивъ нѣсколько разъ перевернуться въ воздухѣ и тяжело рухнуть въ липкую, кровавую грязь. Съ неимовѣрнымъ трудомъ я приподнялъ голову. Все вокругъ расплывалось, словно въ густомъ туманѣ, а пронзительный звонъ въ ушахъ, казалось, проникалъ прямо въ мозгъ, лишая возможности здраво мыслить.

— А-а-а-ахъ… — простоналъ я, ибо звонъ въ ушахъ былъ невыносимъ. Въ тщетной попыткѣ избавиться отъ него, я принялся бить себя по головѣ.

Сознаніе мое помутилось, голова шла кругомъ, я совершенно не понималъ, что происходитъ, ибо не былъ готовъ къ подобному… Я ожидалъ спокойной службы, стабильнаго жалованья, а получилъ эту кровавую бойню… Вновь отчаянно встряхнувъ головой, я попытался разогнать этотъ проклятый, неотступный звонъ. Все было безполезно… Мнѣ не оставалось ничего иного, какъ ползти. Куда? Да куда угодно! Лишь бы какъ можно дальше отъ этого пекла. И я поползъ! Я ползъ прямо по трупамъ, по чьимъ-то разбросаннымъ, скользкимъ кишкамъ! Но когда зрѣніе начало мало-помалу возвращаться, и я увидѣлъ передъ собой лежащаго солдата безъ ногъ, разорваннаго почти пополамъ, я замеръ на мѣстѣ. Я просто оцепенелъ, ибо столь чудовищнаго зрѣлища мнѣ не доводилось видѣть ни въ одномъ изъ кинематографическихъ произведеній. Но самое ужасное было въ томъ, что онъ былъ еще живъ. Онъ просто смотрѣлъ на меня, булькая и шипя кровью, что заполнила его пасть и струилась изо рта, а потомъ… просто замеръ и умеръ. И въ этотъ мигъ я осозналъ, что его угасающій взоръ, его изуродованное тѣло останутся со мной навсегда, что я буду вспоминать его по ночамъ и кричать, пробуждаясь отъ самаго страшнаго кошмара.

— А-А-А-А-А-А-А! НЕТЪ! ЭТОГО ВСЕГО НЕ МОЖЕТЪ БЫТЬ! ЭТО ПРОСТО СОНЪ! УЖАСНЫЙ СОНЪ! — закричалъ я, словно умалишенный, ибо страхъ, охватившій меня, былъ поистинѣ безпредѣленъ.

Моя психика не выдержала такого потрясенія. Я въ ужасѣ отползъ отъ тѣла и продолжалъ кричать. Я отвернулся и попытался встать на ноги, чтобы бѣжать отсюда безъ оглядки! Но за эту попытку едва не поплатился жизнью — пуля просвистѣла прямо у моего виска. Однако даже это не смогло унять панику, что завладѣла всѣмъ моимъ существомъ и погнала меня впередъ, туда, гдѣ, какъ мнѣ казалось, я смогу найти спасеніе. И я бѣжалъ, расталкивая не менѣе напуганныхъ солдатъ, перепрыгивая черезъ трупы и препятствія, пока не увидѣлъ конецъ окопа, гдѣ наши лучшіе бойцы вели отчаянный огонь по ордамъ крысоподобныхъ тварей изъ стаціонарныхъ плазмопулеметовъ. Но даже ихъ мощи, казалось, было недостаточно, чтобы сдержать этотъ неумолимый натискъ. Время отъ времени тварямъ удавалось прорваться въ наши траншеи, и тогда начиналась отчаянная рѣзня, гдѣ выстрѣлы смѣшивались со скрежетомъ мечей и глухими ударами въ рукопашномъ бою. Нѣсколько тварей запрыгнули въ окопъ совсѣмъ рядомъ со мной, заставивъ солдатъ и пулеметчиковъ отвлечься отъ основного противника и вступить съ ними въ схватку. Мимо меня, въ какихъ-нибудь тридцати сантиметрахъ, пронеслось нѣсколько слѣпящихъ лазерныхъ лучей, заставивъ меня вжаться въ стѣну и вознести молитву Всевышнему.

— Неужели здѣсь нѣтъ ни единаго безопаснаго мѣста?! Неужели я обреченъ на смерть?! Нѣтъ! Я не хочу умирать! Не хочу умирать! Ординусъ, помоги! Спаси и сохрани меня! — въ паникѣ возопилъ я, совершенно не зная, куда теперь направить свои стопы.

Но сколь бы горячо ни возносилъ я молитвы къ Ординусу о своемъ чудесномъ спасеніи, на ходъ сраженія это, казалось, не оказывало ни малѣйшаго вліянія. Одинъ за другимъ солдаты, стоявшіе рядомъ со мной, падали, сраженные вражескимъ огнемъ, либо же были вынуждены вступать въ отчаянную рубку на мечахъ съ этими омерзительными тварями. Вдругъ, слѣдомъ за прочими скрессами, въ нашу траншею спрыгнулъ еще одинъ крысенышъ. И, какъ на грѣхъ, онъ рѣшилъ бѣжать не вслѣдъ за своими сородичами, на вѣрную смерть къ пулеметчикамъ, а направился въ противоположную сторону, туда, гдѣ находился я и еще нѣсколько солдатъ, отбивавшихся отъ врага… Онъ тотчасъ же замѣтилъ меня, а я — его. Гуманоидная, изуродованная крыса, вся покрытая шрамами, съ зашитымъ лѣвымъ глазомъ, издавъ безумный вопль:

— ЗА ВѢЧНУЮ БОЛЬ И МУЧИТЕЛЬНУЮ СМЕРТЬ!

…бросилась на меня, сжимая въ лапѣ жужжащій пиломечъ. То, что я увидѣлъ въ тотъ мигъ, было неизмѣримо страшнѣе смерти собственнаго друга или изуродованнаго тѣла. Вѣдь одно дѣло — созерцать чью-то кончину, и совсѣмъ другое — видѣть, какъ эта самая смерть, вопя и брызжа слюной, несется прямо на тебя. Тварь приближалась. Дрожащими руками я спѣшно сорвалъ съ ремня свою импульсную винтовку и направилъ ее на монстра.

— С-стой! Стрѣлять буду! — попытался я припугнуть его, но голосъ мой прозвучалъ жалко и неубѣдительно. Я навелъ на него свое дрожащее оружіе, но онъ и не думалъ останавливаться.

Онъ былъ уже въ нѣсколькихъ метрахъ отъ меня и заносилъ свой ужасный мечъ для удара. Зажмуривъ глаза, я началъ медленно нажимать на спусковой крючокъ. Внезапно раздался выстрѣлъ! И что-то тяжелое рухнуло рядомъ со мной. Неужели… неужели мнѣ хватило смѣлости сдѣлать это? Я медленно приоткрылъ глаза и увидѣлъ у своихъ ногъ бездыханное тѣло. Отъ испуга я едва не выронилъ винтовку и попятился назадъ. И тутъ я увидѣлъ передъ собой офицера съ дымящимся бластеромъ въ рукѣ. Это былъ сѣдой волкъ въ фуражкѣ, съ длинными, лихо закрученными усами — лейтенантъ Оливеръ Браунъ. Гроза всѣхъ ефрейторовъ и рядовыхъ, коихъ онъ держалъ въ ежовыхъ рукавицахъ, и справедливый командиръ для ветерановъ, прошедшихъ огонь, воду и медныя трубы. Встрѣтить его сейчасъ я желалъ менѣе всего на свѣтѣ, но въ то же время понималъ, что обязанъ ему своимъ спасеніемъ.

— Ефрейторъ Найджелъ! — грозно пророкоталъ онъ, сверля меня прищуреннымъ, стальнымъ взглядомъ.

— Д-да? — жалобно пискнулъ я, совсѣмъ позабывъ о томъ, какъ надлежитъ отвѣчать старшимъ по званію.

— Почему вы находитесь здѣсь, а не на своей позиціи?! Вы что же, осмѣлились покинуть свое укрѣпленіе безъ дозволенія офицера?! На трибуналъ напрашиваетесь?! — грозно вопросилъ меня лейтенантъ Оливеръ, дѣлая ко мнѣ нѣсколько медленныхъ, угрожающихъ шаговъ.

Я совершенно растерялся. Въ этотъ мигъ лейтенантъ казался мнѣ куда страшнѣе того чудовища, что только что неслось на меня съ пиломечомъ. Право, лучше бы меня убiли, чѣмъ оказаться въ подобномъ положеніи… Ноги мои задрожали отъ страха, и я еле удерживался, чтобы не упасть.

— Я… А… Его убили! Я просто не зналъ, что мнѣ дѣлать! — солгалъ я, ибо на самомъ дѣлѣ не вѣдалъ, былъ ли убитъ нашъ офицеръ или нѣтъ. — Я пошелъ туда, гдѣ еще оставались наши! — растерянно пролепеталъ я. Голосъ мой предательски дрожалъ, какъ и все мое тѣло, что, несомнѣнно, вызывало у стоявшаго передо мной офицера еще большее презрѣніе и подозрѣнія.

— Ахъ, убили, значитъ? А оставить свою позицію и позволить этимъ тварямъ перебить еще больше нашихъ солдатъ — это, по-вашему, лучшее рѣшеніе? Вотъ она, правда: вы рѣшили спасти свою собственную шкуру, наплевавъ на своихъ братьевъ по оружію! — съ негодованіемъ воскликнулъ офицеръ, и его слова хлѣстали меня, словно бичъ.

— Ч-что? Нѣтъ! Ихъ всѣхъ убили! Я одинъ остался! — въ паникѣ закричалъ я въ отвѣтъ, едва сдерживая рвущіяся наружу рыданія.

Офицеръ ужъ было открылъ ротъ, чтобы продолжить свой безпощадный допросъ, но тутъ рядомъ съ нами разорвался очередной снарядъ, заставивъ насъ всѣхъ инстинктивно пригнуться. Земля и грязь дождемъ осыпали наши головы и плечи, а слѣдомъ мы увидѣли, какъ по дну траншеи начали растекаться густые, желтоватые облака ядовитаго газа.

— Газъ! — зычно крикнулъ офицеръ. — Надѣть противогазы!

Онъ тотчасъ же рванулъ руку къ поясу, извлекъ свой противогазъ и однимъ ловкимъ движеніемъ натянулъ его на свою волчью морду. Я же, охваченный паникой, лишь судорожно замешкался, нервно шаря по своему ремню въ поискахъ спасенія. Едкій газъ уже проникъ мнѣ въ ноздри, дышать стало мучительно трудно, а глаза защипало такъ, будто въ нихъ насыпали перцу.

— Быстрѣе! Вы что, даже противогазъ надѣть не въ состояніи?! — прорычалъ сквозь фильтръ офицеръ и бросился ко мнѣ на помощь.

Выхвативъ мой противогазъ, онъ властно и вмѣстѣ съ тѣмъ на удивленіе бережно помогъ мнѣ натянуть его на голову. Наконецъ-то я смогъ сдѣлать глубокій, спасительный вдохъ, послѣ чего закашлялся, извергая изъ легкихъ остатки яда.

— Благодарю васъ… — искренне прошепталъ я, не зная, что еще сказать. Вѣдь этотъ суровый, грозный офицеръ въ очередной разъ спасъ мнѣ жизнь.

Въ этотъ самый мигъ мы услышали отчаянные крики, доносившіеся съ того конца окопа, гдѣ были расположены наши пулеметные расчеты. Слѣдомъ по раціи, вмонтированной въ экипировку лейтенанта, раздались слова, отъ которыхъ кровь застыла въ жилахъ:

— Чортъ побѣри! Ихъ здѣсь слишкомъ много! Батареи на исходѣ, срочно нужны боеприпасы! Какъ слышно?! Пріемъ! — надрывался голосъ въ динамикѣ.

Офицеръ рѣзко подкрутилъ регуляторъ громкости на своей раціи и отвѣтилъ четкимъ, не терпящимъ возраженій голосомъ:

— Слышно отлично! Подмога уже въ пути, держитесь!

Послѣ чего изъ раціи донеслись лишь предсмертные хрипы, звуки ожесточенной борьбы и скрежетъ металла, а затѣмъ связь оборвалась. Лейтенантъ, помрачнѣвъ, вновь обратилъ на меня свой тяжелый взглядъ. Онъ былъ явно раздосадованъ, и гнѣвъ его вновь обрушился на мою несчастную голову.

— Мнѣ ваша благодарность не нужна! Мнѣ нуженъ солдатъ, готовый истреблять враговъ Отечества дюжинами! — онъ схватилъ мою винтовку, безвольно болтавшуюся на ремнѣ, и съ силой всучилъ мнѣ ее въ руки. — Нашимъ парнямъ нужны боеприпасы, чтобы угощать этихъ крысъ лучомъ, и вы ихъ понесете. Впередъ!

Онъ рѣшительно шагнулъ туда, гдѣ пальба звучала громче всего, а крики были наиболѣе мучительными. Мнѣ было страшно, я до смерти не хотѣлъ туда идти, но выбора у меня не было.

— Т-такъ точно… — пробормоталъ я и, сжимая винтовку до побѣлѣвшихъ костяшекъ, послѣдовалъ за нимъ.

Мы продвигались впередъ, держа наготове оружіе. Ступали осторожно, ибо то тутъ, то тамъ мелькали отвратительныя фигуры враговъ: одни ловко перескакивали черезъ наши траншеи, другіе же прыгали прямо внутрь, вступая въ рукопашную схватку съ нашими солдатами. Но нашъ лейтенантъ дѣйствовалъ съ хладнокровной точностью: меткіе выстрѣлы изъ его бластера находили свои цѣли, спасая жизни его бойцовъ. Грохотъ пулеметныхъ очередей и отчаянные вопли становились все ближе. Вскорѣ я замѣтилъ въ стѣнѣ окопа вырытое углубленіе, нѣчто вродѣ небольшого подземнаго склада, куда мы и спустились вмѣстѣ съ офицеромъ.

— Вотъ, два ящика. Винтовку за спину и берите ихъ, — приказалъ мнѣ лейтенантъ Оливеръ, указывая своимъ когтистымъ пальцемъ на два тяжелыхъ на видъ ящика, стоявшихъ одинъ на другомъ.

Выглядели они весьма внушительно, но ослушаться я не посмѣлъ. Я перекинулъ винтовку за спину и, собравшись съ духомъ, отвѣтилъ:

— Такъ точно…

Наклонившись, я съ величайшимъ трудомъ взялъ одинъ изъ ящиковъ. Онъ оказался неимовѣрно тяжелымъ, однако, напрягши всѣ силы, я все же сумелъ поднять его и водрузить на другой. Я не могъ даже вообразить, сколько они вѣсятъ вмѣстѣ, но предчувствуя недоброе, все же осмелился попытаться поднять оба разомъ. Спину мою пронзила острая боль, я едва не сорвалъ ее, и ящики съ грохотомъ упали на землю, чѣмъ вызвали новый приступъ ярости у моего лейтенанта.

— Вы что, совсѣмъ очумѣли?! Живо подняли и побѣжали! Тамъ парни гибнутъ, имъ боеприпасы нужны, неужели неясно?! — пролаялъ сквозь фильтръ противогаза Оливеръ. Отъ его крика я инстинктивно попятился.

— Они слишкомъ тяжелые! — попытался я оправдаться, объяснить ему, что чисто физически не въ состояніи поднять такую ношу.

Но онъ и слушать не хотѣлъ. Онъ принялся осыпать меня ударами кулаковъ, заставляя закрываться руками, а послѣ схватилъ меня за воротъ униформы и швырнулъ къ проклятымъ ящикамъ такъ, что я упалъ рядомъ съ ними. Слѣдомъ онъ выхватилъ изъ кобуры свой бластеръ и направилъ его на меня.

— Либо вы поднимете эти ящики и доставите ихъ по назначенію, либо здѣсь и помрете.

Я задрожалъ отъ ужаса. Видъ темнаго жерла бластера, уставленнаго мнѣ прямо въ лико, пробиралъ до самыхъ костей, но вмѣстѣ съ тѣмъ давалъ мнѣ какія-то неведомыя ранѣе силы и непреклонную мотивацію исполнить приказъ. Собравъ всю свою волю въ кулакъ, я съ трудомъ поднялся на ноги. Вцѣпившись въ ручки ящиковъ мертвой хваткой, я приложилъ всѣ силы, какія только были въ моемъ изнуренномъ тѣлѣ, чтобы поднять эту адскую ношу. Сквозь мучительную боль, сквозь ощущеніе, что мышцы мои вот-вотъ лопнутъ, а позвоночникъ переломится, я все же сумелъ оторвать проклятые ящики отъ земли и перенести ихъ тяжесть съ рукъ на плечи и спину, слегка отклонившись назадъ. Зубы мои стиснулись съ такой силой, что, казалось, могли бы перекусить стальной прутъ. Лейтенантъ, видя это, лишь одобрительно кивнулъ и бросилъ:

— За мной.

И я пошелъ за нимъ, стараясь шагать какъ можно быстрѣе, ибо малѣйшее промедленіе лишь усугубляло страданія моихъ и безъ того напряженныхъ до предѣла мышцъ. Мы выбрались изъ блиндажа и снова очутились въ окопахъ, гдѣ натискъ врага, казалось, лишь усилился. Теперь снаряды рвались рядомъ съ нами почти каждую минуту, а стрѣльба не умолкала ни на секунду. Подъ ногами хлюпала смѣсь грязи, крови и разорванныхъ на куски тѣлъ. Но сейчасъ меня страшилъ не ихъ ужасный видъ, а мысль о томъ, что я могу споткнуться и упасть, что всѣ мои неимовѣрныя усилія пойдутъ прахомъ, и я вновь вызову гнѣвъ лейтенанта. Мы бѣжали къ концу окопа, который казался такимъ далекимъ и такимъ зловѣщимъ мѣстомъ, вѣдь именно тамъ кипѣла самая гуща сраженія, и мнѣ вовсе НЕ ХОТѢЛОСЬ оказываться въ ея эпицентрѣ. Но рядомъ съ лейтенантомъ я чувствовалъ себя въ относительной безопасности. Онъ велъ меня за собой, словно поводырь слѣпого пса, метко снимая одного за другимъ враговъ, что вставали у насъ на пути. Теперь мнѣ стало ясно, почему онъ не собирался раздѣлять со мной эту тяжелую ношу: если бы онъ взялъ одинъ изъ ящиковъ, то врядъ ли смогь бы стрѣлять съ такой же смертоносной точностью. Однако мой лейтенантъ не былъ безсмертнымъ. Когда мы уже подходили къ концу окопа, гдѣ пулеметчики, занявъ круговую оборону, изъ послѣднихъ силъ сдерживали орды тварей, изъ очередного блиндажа, мимо котораго мы пробѣгали, прямо на Оливера выпрыгнулъ врагъ. Ополоумевшій крысъ съ дикимъ воплемъ бросился на него, выставивъ впередъ украденную импульсную винтовку, съ активированнымъ, зловѣще гудящимъ лазернымъ штыкомъ:

— СДОХНИ, ЕРЕТИКЪ

Съ пронзительнымъ скрежетомъ раскаленный лазерный штыкъ вонзился въ грудь моего единственнаго защитника, пронзая сердце. Но лейтенантъ, даже будучи смертельно раненымъ, нашелъ въ себѣ силы забрать врага съ собой.

— Только вмѣстѣ съ тобой, тварь, — прохрипѣлъ онъ.

Приставивъ пистолетъ къ брюху хихикающаго отъ восторга чудовища, онъ разрядилъ въ него всю обойму своего бластера. Крысъ дернулся въ конвульсіяхъ, и они вмѣстѣ, въ смертельномъ объятіи, тяжело рухнули на землю. Зрелище этой короткой, жестокой схватки повергло меня въ глубочайшій шокъ и ужасъ. Мои лапы инстинктивно разжались, и тяжелые ящики съ глухимъ стукомъ упали въ кровавую грязь. На моихъ глазахъ погибъ мой телохранитель, мой спаситель, и онъ, истекая кровью, изъ послѣднихъ силъ обратился ко мнѣ:

— Ефрейторъ Найджелъ… Я хочу… чтобы вы подняли эти проклятые ящики… и донесли до нашихъ солдатъ. Это… моя послѣдняя воля…

Въ этотъ самый мигъ донеслись отчаянные крики со стороны пулеметнаго гнѣзда. Я перевелъ свой испуганный взоръ съ умирающаго Оливера туда и обомлелъ отъ ужаса. Одна изъ гiгантских крысъ прорвалась къ нимъ и вступила въ рукопашную схватку съ пулеметчикомъ, въ то время какъ остальные изъ послѣднихъ силъ отстрѣливались, сдерживая неумолимую орду. Ихъ силы были явно не равны, а патроны, судя по всему, подходили къ концу.

— Отнеси… ящики… Найджелъ… — прохрипѣлъ Оливеръ, захлебываясь кровью, и его голова безсильно упала. Онъ былъ мертвъ.

Съёжившись отъ ужаса, что ледяными тисками сковалъ моё естество, я ощутилъ, какъ подкосились колѣни. Животный страхъ, первобытный и всепоглощающій, обуялъ меня, отъ чего ноги мои обратились въ студень. Не желаю! Нѣтъ, не желаю я рисковать своей жизнію, не желаю идти въ тотъ окопъ къ пулеметчикамъ, коихъ сейчасъ растерзаютъ на части сіи твари. Я всего лишь хотѣлъ быть художникомъ! Писать картины! Но вмѣсто кисти и палитры мнѣ дали винтовку и отправили въ это пекло! За что?! Какъ мнѣ пробраться туда безъ лейтинанта?! Кто будетъ отстрѣливать этихъ чудовищъ, пока я буду тащить эти проклятые ящики? А что, если они внезапно прыгнутъ ко мнѣ въ траншею?! Я вѣдь и ружья-то достать не успѣю! Что же мнѣ дѣлать?! ЧТО ЖЕ МНѣ ДѣЛАТЬ?! И тутъ, будто въ отвѣтъ на мой безмолвный вопль, я увидѣлъ, какъ оружіе у пулеметчиковъ заклинило.

— ПАТРОНЫ ИЗСЯКЛИ! ГДѢ ПАТРОНЫ?! — въ паникѣ закричалъ одинъ изъ солдатъ.

— НѢТУ! НѢТЪ БОЛѢЕ ПАТРОНЪ! — вторилъ ему другой пулеметчикъ, въ ужасѣ перетряхивая послѣдніе ящики.

— ГДѢ ЭТОТЪ ОКАЯННЫЙ ЕФРЕЙТОРЪ, ЧТО ДОЛЖЕНЪ БЫЛЪ ДОСТАВИТЬ… АААААААААА! — вопль солдата оборвался истошнымъ крикомъ боли, когда одинъ изъ скрессовъ вонзилъ ему пиломѣчъ въ плечо, разсѣкая плоть и дробя кости.

Крысы прорвались на ихъ пулеметную позицію и учинили кровавую бойню. Наши солдаты пытались отбиваться, но тварей было слишкомъ много, а патроновъ не осталось вовсе. Они убивали съ особой жестокостью, насаживали на свои копья и вздымали въ воздухъ, словно зловещія знамена, перерѣзали глотки, подставляя свои гнилые рты подъ фонтаны хлынувшей крови, выкалывали имъ глаза своими грязными когтями, вспарывали пиломѣчами ихъ животы, вываливая на землю трепещущія внутренности, чтобы тутъ же сожрать. И всё это… всё это изъ-за меня… Изъ-за того, что я испугался, замѣшкался! Я не успѣлъ донести патроны, и теперь они всѣ мертвы! А теперь, когда они всѣ мертвы, ихъ горящіе злобой взоры обратились на меня.

— ГЛЯДИТЕ! ОДИНЪ ОСТАЛСЯ! — воскликнулъ одинъ изъ убійцъ, выдергивая свой пиломѣчъ изъ бездыханнаго тѣла.

— СВѢЖЕЕ МЯСО ДЛЯ ЖЕРТВОПРИНОШЕНІЙ! — прокричалъ другой и ринулся въ мою сторону.

Стая кровожадныхъ, обезумѣвшихъ тварей, карабкаясь черезъ трупы и преграды, устремилась ко мнѣ, отъ чего я оцѣпенѣлъ, словно звѣрь, ослѣпленный свѣтомъ фаръ несущагося на него экипажа. Сердце провалилось куда-то въ преисподнюю, дыханіе сперло. Они приближались съ каждой секундой, все ближе и ближе. И тутъ потаенный гласъ моего сознанія, единственный сохранившій ясность въ этомъ хаосѣ, прошепталъ:

БѢГИ.

И я, развернувшись, пустился наутекъ съ такой прытью, что едва касался пятками холодной грязи. Траншеи превратились въ размытое полотно, въ безконечную пыточную дорожку, а запотѣвшія стекла моего противогаза создавали пелену, отчего я бѣжалъ почти вслѣпую, увлекая за собой смертоносную стаю, что крушила и убійствовала все на своемъ пути. Наши солдаты, мимо коихъ я проносился, вскорѣ начинали вопить отъ ужаса и боли, когда скрессы, ведомые моимъ страхомъ, нападали на нихъ и жестоко терзали.

— АААААА! Окаянные! Откуда вы взялись, бѣсы! АААА!

— Руку! Руку мою оторвали! АААААААА!

Они кричали изъ-за меня, изъ-за того, что я навлекъ на нихъ эту напасть. Но я не смѣлъ оглядываться, я просто бѣжалъ и бѣжалъ, покуда мои легкія не заболѣли пуще, чѣмъ отъ ядовитаго газа, что эти твари пускаютъ въ наши окопы. И тогда, когда казалось, что сердце мое вотъ-вотъ разорвется отъ страха и напряженія, а преслѣдователи настигнутъ меня, надъ моей головой пролетѣлъ корабль, послѣ чего за спиной раздалась серія взрывовъ, настигшихъ и меня, и моихъ недруговъ. Мое тѣло взрывной волной подбросило въ воздухъ на нѣсколько аршинъ, а послѣ швырнуло въ грязь, заставивъ меня пропахать мордой сырую землю. Не знаю, въ который разъ за сегодня я уже падалъ въ эту жижу, я сбился со счета. Хотѣлось просто лечь поудобнѣе, притвориться мертвымъ и никогда болѣе не вставать, но что-то въ очередной разъ заставило меня поднять голову и осмотрѣться. Голова кружилась, въ ушахъ снова стоялъ этотъ проклятый звонъ, и нестерпимо хотѣлось извергнуть изъ себя недавній обѣдъ прямо въ противогазъ. Я сорвалъ съ лица маску, ибо въ ней стало невыносимо жарко и душно, и тогда увидѣлъ рядомъ съ собой разорванные трупы скрессовъ, а также ихъ конечности и внутренности, разбросанныя взрывомъ по всей траншеѣ. Трупный смрадъ, ударившій въ мой чувствительный волчій носъ, и видъ растерзанной туши безъ рукъ и ногъ окончательно добили мой и безъ того слабый желудокъ, заставивъ меня изрыгнуть въ землю все съѣденное, смѣшавъ свой обѣдъ съ грязью, кровью и чьими-то кишками. Сразу послѣ этого навалилась слабость, какъ тѣлесная, такъ и душевная. Мои руки, съ трудомъ удерживавшія тѣло, затряслись отъ усталости, а изъ глазъ хлынули слезы.

— Домой хочу… — прошепталъ я, едва сдерживаясь. — Я хочу… Домой…

Тутъ мои слезы, что я и такъ съ трудомъ сдерживалъ, хлынули наружу. Я больше не могъ противиться отчаянію и зарыдалъ, словно красна дѣвица, вновь опустившись въ грязь, въ собственную блевотину. Я закрылъ морду грязными лапами и громко плакалъ въ нихъ, благо мои рыданія заглушались канонадой выстрѣловъ, взрывовъ, а также лязгомъ гусеницъ. Лязгомъ гусеницъ? Откуда онъ взялся? Я утеръ слезы и поднялъ заплаканную морду, увидѣвъ грозный силуэтъ танка, движущагося прямо на меня. Закричавъ отъ ужаса и внезапности, я прикрылся руками, полагая, что сейчасъ этотъ стальной монстръ раздавитъ меня, и всему конецъ! Но когда я вновь открылъ глаза, то увидѣлъ, что танкъ лишь проѣхалъ надъ нашимъ окопомъ по поверхности и двинулся дальше, ведя огонь по невѣдомымъ мнѣ врагамъ. Но почти сразу вслѣдъ за нимъ и другой техникой ко мнѣ въ окопъ спрыгнули наши солдаты!

— Подкрѣпленіе прибыло! Здѣсь есть кто живой?! — воскликнулъ одинъ изъ солдатъ, осматриваясь.

Онъ замѣтилъ меня и направился ко мнѣ. Это былъ здоровенный черный волкъ со шрамомъ на глазу, одинъ видъ коего внушилъ въ меня и уваженіе, и страхъ, отъ коего я вжался въ стѣну окопа. Дыханіе мое сдѣлалось частымъ и прерывистымъ отъ пережитаго ужаса; я боялся даже своихъ братьевъ по оружію. Солдатъ же присѣлъ рядомъ со мной, посмотрѣлъ съ нѣкоторой жалостью, а потомъ спросилъ:

— Ты какъ? Пить будешь?

Онъ протянулъ мнѣ флягу. Я съ недовѣріемъ посмотрѣлъ на нее, а потомъ дрожащей лапой взялъ и, вырвавъ сосудъ изъ его рукъ, жадно припалъ къ горлышку. То, что было внутри, оказалось не водой… Я ощутилъ сильный, горькій алкогольный вкусъ, по тѣлу разлилось тепло, и захотѣлось сильно кашлять, ибо нѣсколько капель попали не въ то горло.

— Кхе-кхе! Что это? Никогда такого крѣпкаго не пивалъ… — прохрипѣлъ я, морщась и возвращая флягу, при этомъ чувствуя, какъ тревога и страхъ постепенно отступаютъ.

— Это напитокъ побѣды, — отвѣтилъ солдатъ, забирая свою флягу. — Виски да уодка. Тебя, кстати, какъ зовутъ?

— Найджелъ… Ефрейторъ Найджелъ, сэръ… — робко отвѣтилъ я, разглядѣвъ на его рукавѣ лычку сержанта.

— А меня сержантъ Клиффордъ, но для тебя просто Клифъ, — представился онъ и добродушно улыбнулся.

— Приятно познакомиться… — изъ вѣжливости произнесъ я и попытался улыбнуться въ отвѣтъ, но вышла лишь нервная, дерганая ухмылка.

Внезапно раздался пронзительный офицерскій свистокъ, тотъ самый, что заставлялъ насъ подниматься и готовиться бѣжать на врага. О, Господи… Какъ же я ненавижу этотъ звукъ… Зачѣмъ онъ снова прозвучалъ?! Я не хочу идти туда…

— Ну-съ, пора идти, — произнесъ сержантъ Клиффордъ, поднимаясь на ноги и беря въ руки свою винтовку.

— К-куда?… — съ недовѣріемъ спросилъ я, не вѣря, что мнѣ сейчасъ снова придется рисковать жизнью, послѣ всего пережитаго.

— Какъ куда? — усмѣхнулся сержантъ и кивнулъ головой въ сторону выжженной, изрытой воронками земли за окопомъ. — Туда.

— Н-но я не хочу! — воскликнулъ я, наотрѣзъ отказываясь.

Отъ такого заявленія Клиффордъ лишь разсмѣялся, а потомъ, схвативъ меня за воротъ униформы, проговорилъ:

— Хахъ, не хочешь — значитъ, заставимъ! — онъ рѣзко поднялъ меня съ земли на ноги и сталъ толкать къ выходу изъ траншеи.

Я запаниковалъ, словно звѣрь, котораго ведутъ на бойню. Я не хотѣлъ воевать! Я не хотѣлъ никого убивать! Я не хотѣлъ умирать! Я затрясся, сталъ дергаться, пытаясь вырваться изъ его крѣпкой хватки, кричать!

— Нѣтъ! Вы не смѣете! Я раненъ! Отправьте меня въ госпиталь! Я не могу воевать! Не могу! Не хочу!

Однако тотъ меня не слушалъ и въ очередной разъ пихнулъ въ спину, отчего я чуть не упалъ.

— Подъ сумасшедшаго рѣшилъ закосить? Не выйдетъ! — онъ демонстративно передернулъ затворъ своей винтовки, а послѣ серьезнымъ голосомъ сказалъ мнѣ: — Братецъ, не заставляй меня въ тебя стрѣлять за отказъ выполнять приказъ. Я, какъ и ты, не хочу сегодня умирать, но есть приказъ, и мы, солдаты, должны его выполнять.

Въ этотъ самый мигъ раздался второй свистокъ и громогласный крикъ офицера:

— ЗА ВѢРУ! ЗА КОРОЛЯ! ЗА ОТЕЧЕСТВО! ВПЕРЕДЪ!

И солдаты съ оглушительнымъ крикомъ:

— УРАААААААА!

Хлынули изъ окоповъ, грозной, неудержимой толпой, готовой умереть за своего короля и отчизну.

— Съ Богомъ! — бросилъ сержантъ и, схвативъ меня за одежду, ринулся въ этотъ потокъ.

— Нѣтъ! Пусти меня! — кричалъ я, но голосъ мой потонулъ въ общемъ ревѣ. Въ мгновеніе ока мы очутились въ толпѣ, которая затянула насъ, словно водоворотъ, и повлекла за собой.

Здѣсь было тѣсно, хватка сержанта ослабла за ненадобностью, ибо волчья масса сама толкала меня впередъ, не давая остановиться. Впереди на насъ бѣжали враги, цѣлая орда крысъ, спѣшившая на подмогу тѣмъ, кого мы уже сразили. Одного ихъ уродливаго вида и безумныхъ криковъ было достаточно, чтобы поджилки мои затряслись, а хвостъ поджался. Я не хотѣлъ туда идти, ни за что на свѣтѣ, ибо тамъ, впереди, была вѣрная смерть, но проклятая толпа тащила меня за собой, заставляя бѣжать вмѣстѣ со всѣми, вѣдь если упадешь — тебя тутъ же затопчутъ насмерть. Дыханіе сбилось, шерсть на загривкѣ встала дыбомъ. Внезапно прогремѣли первые выстрѣлы изъ нашихъ танковъ и БМП, заставивъ меня зажмуриться, а вслѣдъ за тѣмъ въ наши ряды полетѣли первыя пули. Нѣсколько солдатъ впереди меня рухнули на землю, и я взвизгнулъ отъ ужаса, боясь стать слѣдующимъ. Внезапно, мы остановились.

— ГОТОВЬСЬ! — закричалъ офицеръ, вскинувъ лапу.

Мы тотчасъ замерли и направили винтовки въ сторону врага. Вспомнивъ строевую подготовку, я тоже вскинулъ свое импульсное ружье, увидѣвъ прямо передъ собой крысу, что, вырвавшись изъ толпы, оказалась впереди всѣхъ и направила свое оружіе прямо на меня! Винтовка ходила ходуномъ въ моихъ рукахъ, ибо лапы дрожали сильнѣе, чѣмъ у послѣдняго пьяницы. По лбу потекъ холодный потъ… Но тутъ раздалась команда.

— ОГОНЬ!

Грянулъ залпъ изъ импульсныхъ орудій. Я направилъ винтовку на цѣлившуюся въ меня крысу, зажмурилъ глаза и… Я даже не осмѣлился нажать на курокъ, такъ мнѣ было страшно. Но враги, открывъ ответный огонь, не были столь милосердны. Именно въ этотъ моментъ я рѣшилъ открыть глаза и увидѣлъ залпъ, который скосилъ немало нашихъ солдатъ и нанесъ сокрушительный ударъ моей и безъ того хрупкой психикѣ. Но добило меня то, что тотъ самый крысенышъ, котораго я пощадилъ, выстрѣлилъ и убилъ солдата, стоявшаго прямо передо мной! Острый и быстрый снарядъ пробилъ его бронежилетъ и взорвался, разорвавъ его тѣло на двѣ части. Горячая кровь брызнула мнѣ въ лицо, и я осозналъ: онъ погибъ по моей винѣ.

— ААААААААА! — закричалъ я отъ ужаса и горькаго осознанія своей вины

О, если бы только я осмѣлился нажать на спусковой крючокъ! Если бы только импульсный гостинецъ изъ моего ружья настигъ того мерзавца, тотъ несчастный солдатъ былъ бы живъ! Какой же я ничтожный трусъ, какая презрѣнная тварь! Душу мою терзали укоры совѣсти, но сіе самобичеваніе было грубо прервано громогласной командой офицера:

— ВПЕРЕДЪ!

И мы всѣ, какъ одинъ, вновь ринулись на врага, опасно сближаясь съ нимъ для послѣдняго, рѣшительнаго боя. Я отчаянно пытался остановиться, вырваться изъ этого смертельнаго потока, но каждый разъ чьи-то сильные руки выталкивали меня обратно въ строй, и мнѣ приходилось идти вмѣстѣ со всѣми, лишь изрѣдка прерываясь на выстрѣлъ. Наконецъ, сблизившись на достаточное разстояніе, мы перешли въ штыковую.

— АКТИВИРОВАТЬ ШТЫКИ! — скомандовалъ офицеръ, и его крикъ, усиленный мегафономъ, разнесся по всей округѣ.

Наши солдаты тотчасъ же привели въ дѣйствіе лазерные штыки на своихъ винтовкахъ. Повинуясь общему порыву, я сдѣлалъ то же самое, съ ужасомъ предвкушая свою скорую и неминуемую гибель, ибо къ рукопашной схваткѣ я былъ совершенно не готовъ.

— ВЪ БОЙ!

Послѣ этихъ словъ солдаты, издавъ очередной оглушительный кличъ «УРА!», понеслись на врага, увлекая и меня за собой въ эту безразсудную, самоубійственную атаку. Я старался бѣжать какъ можно медленнѣе, прятаться за чужими спинами, затеряться въ этой бурлящей массѣ, но толпа неумолимо выталкивала меня впередъ, заставляя нестись чуть ли не въ авангардѣ всей арміи. И когда я увидѣлъ несущуюся мнѣ навстрѣчу орду разъяренныхъ крысъ, готовыхъ разорвать меня въ клочья, и возвышающагося надъ ними огромнаго скресса-бугая съ массивной дубиной наперевѣсъ, я лишь успѣлъ беззвучно прошептать:

— Мама…

Я зажмурилъ глаза, приготовившись принять неминуемое. Черезъ нѣсколько мучительно долгихъ секундъ черепъ мой пронзила острая, слѣпящая боль, и что-то съ сокрушительной силой отбросило меня назадъ. Сознаніе мое померкло, погрузившись во тьму, и міръ вокругъ исчезъ, уступивъ мѣсто вязкой, безпросвѣтной пустотѣ. И въ этой пустотѣ, подобно огонькамъ въ ночи, возникли образы изъ прошлаго. Я увидѣлъ нашъ скромный домикъ на окраинѣ города, утопающій въ зелени сада. Увидѣлъ мать, хлопочущую у плиты, ея доброе, изборожденное морщинами лицо озаряла теплая улыбка. Увидѣлъ отца, сидящаго въ креслѣ-качалкѣ съ газетой въ рукахъ, его строгій, но любящій взглядъ былъ устремленъ на меня. Они звали меня, протягивали руки, ихъ голоса звучали такъ близко, такъ явственно. «Найджелъ, сынокъ, пора домой», — говорила мать. «Возвращайся, мальчикъ мой», — вторилъ ей отецъ. Я хотѣлъ пойти къ нимъ, хотѣлъ обнять ихъ, но какая-то невидимая преграда не пускала меня. Ихъ образы стали расплываться, таять, словно утренній туманъ, а голоса затихать, удаляясь все дальше и дальше… Сознаніе возвращалось ко мнѣ медленно, неохотно. Первымъ, что я ощутилъ, была адская, пульсирующая боль въ головѣ, будто по ней били молотомъ. Затемъ пришло головокруженіе, такое сильное, что казалось, будто земля уходитъ изъ-подъ ногъ. Съ неимовѣрнымъ усиліемъ я разлѣпилъ отяжелѣвшія вѣки. Передъ глазами все плыло, двоилось, но постепенно образы стали проясняться. Я обнаружилъ себя лежащимъ на землѣ, въ самомъ эпицентрѣ кровавой свалки, гдѣ наши солдаты и враги ожесточенно рѣзали и стрѣляли другъ въ друга.

— Найджелъ!

Этотъ голосъ, до боли знакомый, прорвался сквозь туманъ въ моей головѣ, заставивъ вздрогнуть. Онъ доносился откуда-то издалека, но звучалъ настойчиво и тревожно.

— Найджелъ, ети его въ коромысло!

Я сфокусировалъ свой затуманенный взоръ и увидѣлъ въ парѣ метровъ отъ себя сержанта Клиффорда, коего прижалъ къ землѣ проклятый скрессъ и норовилъ пронзить своимъ клинкомъ. Тотъ отчаянно отбивался, выставивъ впередъ винтовку, но крысиная тварь была очевидно сильнѣе. Онъ звалъ меня на помощь, но что я могъ сдѣлать? Леденящій ужасъ сковалъ мои члены, заставивъ лишь безпомощно взирать, какъ отвратительное чудовище медленно приближаетъ свой заостренный клинокъ къ шеѣ сержанта.

— НАЙДЖЕЛЪ! ОНЪ ЖЕ МЕНЯ СЕЙЧАСЪ ЗАРѢЖЕТЪ! — въ совершенномъ отчаяніи воскликнулъ Клиффордъ, все еще надѣясь, что я предприму хоть что-нибудь для его спасенія.

— С-сейчасъ! — лишь и сумелъ я пролепетать въ отвѣтъ, подобно овцѣ, ведомой на закланіе.

Собравъ въ кулакъ остатки мужества, я все же отважился поднять свою винтовку, направить ея на монстра, а потомъ, зажмурившись отъ страха, произвести выстрѣлъ вслѣпую. Но выстрѣла не послѣдовало, ибо я, въ своемъ смятеніи, забылъ снять оружіе съ предохранителя. Когда же я вновь открылъ глаза, то увидѣлъ, что кинжалъ уже коснулся глотки Клиффорда. Моментъ былъ безвозвратно упущенъ, и мнѣ оставалось лишь наблюдать, какъ изъ-за моей трусости вновь погибаетъ солдатъ нашей арміи. Ржавый клинокъ вонзился въ шею Клиффорда, заставивъ того захлебываться собственной кровью и отчаянно биться въ агоніи. Но съ каждой секундой его сопротивленіе слабѣло, пока, наконецъ, онъ не затихъ совсѣмъ. Его голова, болѣе не въ силахъ взирать въ глаза своему мучителю, безсильно склонилась въ мою сторону, дабы произнести послѣднія слова.

— На… йд… желлъ… — прошипѣлъ Клиффордъ поблѣднѣвшими губами, захлебываясь въ алой пѣнѣ.

Его глаза, что, казалось, глядѣли мнѣ прямо въ душу, потускнѣли, и, издавъ предсмертный хрипъ, онъ отдалъ Богу душу. Я застылъ, парализованный ужасомъ отъ содѣяннаго… По тѣлу пробѣжала дрожь, а изъ глазъ хлынули слезы. Я снова убилъ… Убилъ своей трусостью, своимъ малодушіемъ… Я никчемный, презрѣнный волкъ! Лучше бы меня убили, а не его! За что мнѣ все это?! ЗА ЧТО?! И тутъ, словно услышавъ мою молбу, Господь заставилъ убійцу Клиффорда обратить свой взоръ отъ бездыханнаго тѣла въ мою сторону.

— Найджелъ… — медленно, словно пробуя имя на вкусъ, произнесъ скрессъ-садистъ съ вырѣзанной на мордѣ ухмылкой и обѣзображеѣным шрамами мордой, выдергивая ножъ изъ глотки мертваго сержанта.

Тѣло мое оцѣпенѣло отъ всепоглощающаго ужаса, что ледяными потоками расползался по жиламъ, ибо взоръ убійцы, казалось, проникъ въ самую мою душу, заставивъ дрожать, словно осиновый листъ подъ осеннимъ дождемъ.

— Найджелъ! — восторженно повторилъ изувѣръ, поднимаясь съ бездыханнаго тѣла и скандируя мое имя въ зловещемъ ритмѣ, будто это была какая-то незамысловатая, но оттого еще болѣе жуткая пѣсенка. — Найджелъ, Найджелъ, Наааайджеееелъ!

Онъ двинулся въ мою сторону съ той неторопливой увѣренностью, съ какой мясникъ подходитъ къ обреченному на закланіе скоту. Я въ ужасѣ попятился назадъ, отползая и крича:

— Не приближайся ко мнѣ!

На что тотъ лишь криво ухмыльнулся, неумолимо сокращая разстояніе…

— Найджелъ! Тебя пора наградить! Такіе трусливые волчата заслуживаютъ самой мучительной боли и самой страшной смерти! — насмѣшливо проскрипѣлъ этотъ безумецъ, и его глаза полыхнули дьявольскимъ огнемъ.

Внезапно онъ остановился, а потомъ, издавъ гортанный вопль, рванулся ко мнѣ съ высоко занесеннымъ ножомъ! Я взвизгнулъ, подобно дѣвчонкѣ, выронилъ винтовку и побѣжалъ отъ него сначала на четверенькахъ, а потомъ, едва не упавъ, все же сумелъ подняться и понестись на своихъ двоихъ что есть мочи!

— Врешь, не уйдешь, Найджелъ! Я тебя все равно догоню! — кричалъ мнѣ вслѣдъ маньякъ, и его голосъ подстегивалъ меня, заставляя бѣжать еще быстрѣе.

Вокругъ кипѣла битва: солдаты отчаянно сражались съ не менѣе отчаянными врагами, охваченные слѣпой яростью и жаждой крови. И посреди всего этого хаоса и столпотворенія былъ я, презрѣнный трусъ, бѣгущій сломя голову не въ пекло битвы, а прочь съ ея поля. Я мчался, словно загнанный хищникомъ звѣрь, напроломъ черезъ горы тѣлъ, расталкивая дерущихся, перепрыгивая черезъ преграды и инстинктивно уклоняясь отъ свистящихъ клинковъ, топоровъ, молотовъ и случайныхъ выстрѣловъ. Никогда въ жизни я не бѣгалъ съ такой скоростью, и никогда въ жизни у меня не хватало смѣлости, чтобы, къ примѣру, кого-нибудь толкнуть. Вотъ она, первобытная сила страха и инстинкта самосохраненія, когда одинъ страхъ притупляется другимъ, еще болѣе ужаснымъ, а ноги сами несутъ тебя прочь отъ смертельной угрозы. Вскорѣ я увидѣлъ выходъ изъ этого ада и ломанулся туда со всѣхъ ногъ. И казалось, спасеніе было уже близко, я уже различалъ впереди знакомые очертанія нашихъ окоповъ, въ которые такъ хотѣлось поскорѣе запрыгнуть и спрятаться, подобно мышкѣ въ норкѣ, но проклятая рука офицера, появившаяся словно изъ ниоткуда, крѣпко вцѣпилась въ мою одежду и остановила мой бѣгъ.

— Кууууудааа?! — проревелъ онъ, яростно встряхивая меня и устремляя въ грудь жерло своего тяжеленнаго бластера. — Улизнуть вздумалъ, окаянный?!

Страхъ погони уступилъ место леденящему ужасу быть застреленнымъ прямо здѣсь, рукой разгневаннаго начальства. А былъ то не просто офицеръ, но самъ коммандеръ Освинъ, прозванный за свою свирѣпость и бѣлый окрасъ шерсти — Бѣлымъ Волкомъ! Я, задыхаясь послѣ безумнаго бѣга, обливаясь потомъ, дрожащими губами пролепеталъ, обращаясь къ нему:

— Я… я… я оружіе обронилъ! Мнѣ стрѣлять не изъ чего! Тамъ смерть! Насъ всѣхъ тамъ положатъ! Смилуйтесь! — взывалъ я, падая передъ нимъ на колѣни и вцѣпившись въ его мундиръ, какъ утопающій за соломинку. Позади коммандера раздались смѣшки его свиты.

Но тотъ лишь съ нескрываемымъ омерзѣніемъ взиралъ на меня, брезгливо морщась отъ моего жалкаго и ничтожнаго вида. Онъ оттолкнулъ меня отъ себя съ такой силой, что я едва не опрокинулся, и процѣдилъ сквозь зубы:

— Жалкое ничтожество, однимъ своимъ существованіемъ ты оскверняешь нашу кровь! Истинные люпины идутъ въ бой даже съ голыми руками, рвутъ врага когтями и зубами! Ступай и сражайся, умри какъ мужъ, а не какъ портовая дѣвка! — голосъ его звучалъ холодно и зло, а взглядъ, казалось, былъ способенъ испепелить.

Я же, не внемля его словамъ, вновь подползъ къ нему и съ новой силой принялся молить, пачкая своими грязными лапами его роскошную униформу, рыдая и подвывая, точно побитый щенъ.

— Нѣтъ! Не хочу болѣе проливать кровь! Не хочу… Верните меня домой! Верните! Не стану я болѣе стрѣлять! Не стану убивать! Довольно! Оставьте меня… Отпустите меня отсюда… Молю васъ, молю…

Офицера перекосило отъ моихъ рѣчей. Его челюсти сжались такъ, что заходили желваки, а шерсть на загривкѣ встала дыбомъ.

— Что ты несешь, щенокъ… — прошипѣлъ онъ, и въ слѣдующее мгновеніе я ощутилъ сокрушительный ударъ его сапога въ грудь.

Отъ толчка я отлетѣлъ назадъ и вновь повалился въ грязь, продолжая безудержно рыдать, словно малое дитя. Я былъ сломленъ… И тѣломъ, и душой… Ничего больше не желалъ, кромѣ какъ вернуться домой… Покинуть этотъ адъ…

— Какъ смѣешь ты обращаться ко мнѣ съ подобными мольбами, червь грязи?! — взревелъ офицеръ. — Вѣдомо ли тебѣ, кто ты таковъ и чью честь своимъ малодушіемъ порочишь?! Способенъ ли твой скудный умъ постичь, чтó и кому ты лепечешь?!

Его тяжелый сапогъ придавилъ мой животъ къ сырой землѣ, и я зашелся въ новомъ приступѣ рыданій, къ которымъ теперь примѣшалась и острая боль.

— Ты — люпинъ! Сынъ народа воиновъ! Солдатъ и защитникъ Соединенныхъ Королевствъ Великогерданіи! Ты — карающій мечъ нашего государя и десница нашей святой церкви! Рожденный убивать! Рожденный покорять! Рожденный во славу Великой Герданіи! Тебѣ не пристало молить о пощадѣ, и ужъ тѣмъ болѣе — отлынивать отъ бранныхъ подвиговъ! Ибо для нихъ ты и былъ рожденъ! Въ этомъ — смыслъ нашего бытія! Убивать и умирать за Вѣру и Короля! Усѣкъ, паршивецъ?!

Но сколь бы яростно офицеръ ни взывалъ къ моему патріотизму и расовой гордости, истерика не отпускала меня, заставляя ревѣть лишь пуще. Наконецъ, коммандеръ убралъ ногу съ моего живота, рывкомъ поднялъ меня за грудки, изрядно встряхнулъ, дабы вправить мои мозги, и, приблизивъ свою морду вплотную къ моей, громогласно рявкнулъ:

— Соберись, тряпка! Будь мужемъ! Какой примѣръ ты подаешь остальнымъ?! Домой захотѣлъ?! Мы всѣ хотимъ! Каждодневно мечтаемъ о родномъ кровѣ! Но думалъ ли ты о томъ, кто защититъ этотъ кровъ отъ тѣхъ тварей, что норовятъ насъ перебить, а?! Не приходило ли въ твою пустую голову, что эти изверги могутъ ворваться въ наши дома, вырѣзать наши семьи, сжечь города и села?! Ты — безсовѣстный себялюбецъ! Прекрати хныкать и ступай сражаться! Иного пути для тебя нѣтъ!

Съ этими словами онъ брезгливо швырнулъ меня на землю и приказалъ:

— Встать!

Но я не повиновался, продолжая лежать въ грязи и сотрясаться отъ рыданій. Терпѣніе его лопнуло. Выхвативъ бластеръ, онъ выстрѣлилъ въ землю рядомъ съ моей головой, заставивъ меня истошно закричать отъ ужаса.

— ВСТАТЬ! ТРЕТЬЯГО РАЗУ НЕ БУДЕТЪ! СЛѢДУЮЩАЯ ПУЛЯ — ВЪ ЛОБЪ!

Инстинктъ самосохраненія пересилилъ истерику и панику, вынудивъ меня подчиниться. Продолжая всхлипывать, я съ трудомъ поднялся на ноги, дрожа всемъ тѣломъ и едва удерживаясь отъ того, чтобы вновь не рухнуть на колѣни. Офицеръ подошелъ ко мнѣ, снялъ съ пояса свой плазменный мечъ и всучилъ его мнѣ въ лапу.

— Возьми!

У меня не оставалось выбора, кромѣ какъ принять его.

— А теперь живо на передовую! Пошевеливайся!

Я взглянулъ на коммандера Освина, затѣмъ — на бушующую бойню, что, казалось, достигла своего кроваваго апогея. Мой взоръ вновь обратился къ командиру, безмолвно моля его одуматься, не посылать меня на вѣрную гибель. Но онъ былъ непреклоненъ.

— Оглохъ, что ли?! Возвращайся въ строй, солдатъ! Это приказъ! — надрывая связки и брызжа слюной, оралъ онъ.

Сильный толчокъ въ спину заставилъ меня попятиться.

— Убирайся отсюда, ефрейторъ Найджелъ! Чтобы духу твоего здѣсь не было! — вновь завопилъ Освинъ, для пущей убѣдительности нѣсколько разъ саданувъ меня рукоятью бластера.

Было больно. И обидно. Я повернулся и побрелъ прочь, но моя обреченная медлительность, видимо, вывела коммандера изъ себя, и онъ началъ палить въ мою сторону.

— Бѣгомъ, чтобъ тебя! Проваливай отсюда ко псамъ, Найджелъ! И безъ пары крысиныхъ хвостовъ не возвращайся! Слышишь?! Уложи побольше этихъ мразей, или отправишься подъ трибуналъ!

Снаряды, пролетавшіе мимо, а послѣ и вовсе засвистѣвшіе подъ ногами, нагнали такого страху, что я, инстинктивно пригнувшись, бросился бѣжать обратно въ гущу сраженія. Выбора не было: либо погибнуть здѣсь трусомъ, либо тамъ — героемъ. Слова командира, какъ ни странно, придали мнѣ нѣкоей извращенной увѣренности. Призрачный патріотизмъ и шансъ на геройскую смерть — вотъ единственное, что придавало смыслъ моему скорѣйшему концу. Я уже началъ мысленно готовиться къ схваткѣ, воображая, какъ стану кромсать плазменнымъ мечомъ направо и налѣво этихъ мерзкихъ крыс. Подойдя къ самой кромкѣ битвы, я въ послѣдній разъ оглянулся на маячившіе вдалекѣ силуэты офицеровъ, активировалъ плазменный клинокъ и, собравшись съ духомъ, шагнулъ въ этотъ адъ. Я тотчасъ же очутился въ самомъ эпицентрѣ кровавой мясорубки. Солдаты накалывали скрессовъ на штыки, поливали ихъ огнемъ; тѣ въ отвѣтъ рубили направо и налѣво, стрѣляя изъ своихъ грубыхъ самопаловъ. Земля дрожала отъ взрывовъ бомбъ и снарядовъ, танки изрыгали пламя и сами же въ немъ погибали. Надъ головами съ ревомъ проносились корабли, ведя перекрестный огонь какъ по пѣхотѣ, такъ и другъ по другу. Настоящая преисподняя, бездна, что глянула въ меня въ отвѣтъ.Я растерянно озирался, не решаясь вступить въ схватку, какъ вдругъ ощутилъ резкій толчокъ въ спину и рухнулъ на землю. Мечъ вылетѣлъ изъ руки. Въ паникѣ обернувшись, я увидѣлъ его. Того самаго безумнаго крыса съ жуткой, растянутой до ушей улыбкой, что преслѣдовалъ меня прежде.

— Найджелъ, какая встрѣча! А я ужъ, признаться, заскучалъ… — проскрипѣлъ онъ, растягивая въ жуткой улыбкѣ свою пасть, усеянную кривыми, желтыми зубами. Въ его маленькихъ, черныхъ глазкахъ плясали безумные огоньки. Грязь и кровь запеклись на его спутанной шерсти, а отъ самодѣльной брони, сколоченной изъ какихъ-то ржавыхъ железякъ, несло падалью и порохомъ.

Онъ медленно, съ наслажденіемъ поднялъ свой зазубренный клинокъ, похожій скорѣе на большой тесакъ для раздѣлки мяса, и двинулся въ мою сторону. Каждый его шагъ былъ пропитанъ угрозой, каждое движеніе говорило о его намѣреніи пронзить меня насквозь.

— Держись отъ меня подальше! — вскрикнулъ я, и въ голосе моемъ звучали паническія нотки. Лихорадочно оглянувшись, я увидѣлъ въ полуметрѣ отъ себя спасительный блескъ плазменнаго меча.

Не раздумывая ни секунды, я бросился къ нему, по-пластунски проползая по кровавой грязи, смешанной съ гильзами и осколками. Пальцы мои, дрожа, сомкнулись на рукояти. Съ характернымъ шипѣніемъ изъ нея вырвался сгустокъ яркой, голубой плазмы. Я направилъ его въ сторону надвигающагося безумца.

— Не подходи! Я буду драться! — выкрикнулъ я, силясь придать голосу твердость, но предательская дрожь выдавала мой страхъ съ головой.

Скрессъ остановился. Его маленькіе глазки съ любопытствомъ оглядели мое оружіе. На его морде отразилось нѣчто, похожее на дьявольское удовольствіе.

— О-о-о… Вижу, ты раздобылъ новую игрушку. Что жъ, такъ будетъ даже занятнѣе.

Онъ вновь двинулся на меня, упиваясь моимъ страхомъ, заставляя меня пятиться, отползать назадъ по скользкой землѣ, словно червь.

— Я сказалъ — НАЗАДЪ! — въ отчаяніи взвизгнулъ я и, собравъ остатки мужества, сдѣлалъ выпадъ мечомъ въ его сторону. Но тотъ съ кошачьей ловкостью отпрыгнулъ назадъ и разразился хриплымъ, безумнымъ смѣхомъ, что эхомъ прокатился надъ полемъ брани.

— ДА! ДА! Вотъ такъ! Продолжай трепыхаться! Обожаю, когда жертва ощущаетъ всю свою безпомощность! ХА-ХА-ХА-ХА! Ну же, давай! Попробуй достать меня! Я даже позволю тебѣ встать на ноги!

Страхъ лишилъ меня способности двигаться. Я лишь отползъ еще немного, пока спина моя не уперлась во что-то твердое — въ развороченную гусеницу подбитаго танка. Взглянувъ вверхъ, я натыкаюсь на безжизненное, закопченное дуло, смотрящее въ такое же свинцовое, дымное небо. Поднявшись, шатаясь, на дрожащихъ ногахъ, я, едва не срываясь на визгъ, прохрипѣлъ:

— Да пошелъ ты къ черту!

Собравъ послѣднія крупицы ярости отчаянія, я вновь ринулся на него, замахнувшись плазменнымъ мечомъ. Но скрессъ, подобно злобному духу, снова увернулся отъ моего неуклюжаго выпада. На этотъ разъ, однако, онъ не ограничился защитой. Въ то время какъ мой клинокъ просвистѣлъ въ воздухѣ, его ржавый тесакъ молніей метнулся впередъ, оставляя на моемъ тѣлѣ два глубокихъ, жгучихъ пореза — одинъ на плечѣ, другой на боку.

— А-А-А-АЙ! — взвылъ я отъ нестерпимой боли, инстинктивно отскакивая назадъ.

Свободной лапой я коснулся раны на боку и тотчасъ же отдернулъ ее, увидѣвъ на пальцахъ свою собственную алую, горячую кровь. Зрѣлище это поразило меня, словно ударъ молніи. Въ одну ужасную секунду до меня дошла вся неотвратимость происходящаго: я могу умереть. Здѣсь. Сейчасъ. Этотъ безумецъ не играетъ со мной. Онъ убьетъ меня.

— Не подходи! — вопль мой прозвучалъ жалко и тонко.

Развернувшись, я попытался бѣжать, но подлый крысенышъ оказался проворнѣе. Его клинокъ полоснулъ меня по ногѣ, и я съ громкимъ стономъ рухнулъ лицомъ въ грязь. Боль пронзила все мое существо, и я закричалъ — дико, пронзительно, какъ раненый звѣрь. Кое-какъ подобравъ выпавшій мечъ, я, о слѣпленный агоніей, началъ безразборно махать имъ во всѣ стороны, въ тщетной надеждѣ зацѣпить своего мучителя. Но тщетно. Мерзавецъ былъ слишкомъ ловокъ.

— КАКАЯ СЛАДКАЯ АГОНІЯ! Я ЧУВСТВУЮ ТВОЙ СТРАХЪ ПЕРЕДЪ НЕИЗБѢЖНЫМЪ! ХА-ХА-ХА!

Паника окончательно овладѣла мной. Я кричалъ отъ ужаса и боли, безпомощно молотя мечомъ по воздуху и пытаясь уползти, убраться подальше отъ этого маньяка.

— А-а-а-а-а! Отстань отъ меня! Отстань! Оставь меня въ покоѣ! — кричалъ я, захлебываясь слезами и всхлипами.

Но въ отвѣтъ раздавался лишь его сумасшедшій хохотъ. Онъ наслаждался моими страданіями, медленно приближаясь, чтобы нанести очередной ударъ. Я сдѣлалъ послѣднюю, отчаянную попытку замахнуться, но онъ вновь увернулся и его тесакъ съ глухимъ стукомъ опустился на мою руку, державшую мечъ. Крикъ боли вырвался изъ моей груди. Пальцы разжались, и плазменный клинокъ, погаснувъ, вылетѣлъ изъ руки и утонулъ въ грязи. Все было кончено. Я остался одинъ на одинъ съ этимъ монстромъ, безоружный, истекающій кровью.

— НУ ЧТО ЖЪ?! ВСЕ?! ЗАЩИЩАТЬСЯ БОЛѢЕ НѢЧЕМЪ? ТЕПЕРЬ ТЫ МОЙ…

Воля къ жизни иссякла. Остались лишь слезы и всепоглощающій ужасъ неминуемой смерти. Я горько зарыдалъ, инстинктивно моля о пощадѣ, ибо ничего другого не оставалось, кромѣ какъ взывать къ милосердію врага, который такъ легко повергъ меня во прахъ.

— Хватитъ… Умоляю… Перестань… Не убивай… Я сдаюсь… — каждое слово давалось мнѣ съ трудомъ, перемешиваясь съ горькими, душащими слезами. Я лежалъ въ грязи, жалкій и поверженный, и единственное, на что у меня еще хватало силъ — это молить о пощадѣ.

Его уродливая морда расплылась въ еще болѣе широкой, торжествующей улыбкѣ. Онъ приложилъ свою искалѣченную лапу къ рваному уху, дѣлая видъ, будто не разслышалъ моего лепета.

— ЧЕГО-ЧЕГО? СДАЕ-Е-ЕШЬСЯ-Я-Я? НУ-КА, ПОВТОРИ ПОГРОМЧЕ!

— Я… я сдаюсь… Прошу, не причиняй мнѣ больше боли… Я… я сдѣлаю все, что угодно, только, пожалуйста, не бей меня больше… Не лишай жизни…

Отвѣтомъ мнѣ былъ новый взрывъ безумнаго хохота. Казалось, звуки эти проникаютъ мнѣ подъ кожу, заражая своимъ безуміемъ. Онъ упивался моимъ униженіемъ, смакуя каждое мгновеніе своего тріумфа.

— А КАКЪ ЖЕ ЧЕСТЬ И ДОСТОИНСТВО?! А КАКЪ ЖЕ ГЕРОЙСКАЯ СМЕРТЬ ЗА КОРОЛЯ И ВѢРУ?! НЕУЖЕЛИ ТЫ ГОТОВЪ ПРОМѢНЯТЬ ВСЕ ЭТО НА СВОЮ ЖАЛКУЮ, НИКЧЕМНУЮ, ПОЛНУЮ СТРАХА И УЖАСА ЖИЗНЬ?!

— Д-да… Я… я просто хочу жить! Я не хочу умирать! Мнѣ страшно… Боль… мученія… Я просто хочу вернуться домой и забыть все это, какъ страшный сонъ!

Пока я, захлебываясь слезами, изливалъ ему свою душу, звуки битвы вокругъ неуловимо измѣнились. Побѣдные кличи моихъ соотечественниковъ стихли, уступивъ мѣсто воплямъ боли и отчаянія.

— О-О-О… ВЕРНУТЬСЯ ДОМО-О-ОЙ… — онъ тянулъ слова, будто пробовалъ ихъ на вкусъ, какъ опытный сомельé пробуетъ старое вино. — ХОЧЕШЬ ВЕРНУТЬСЯ ДОМОЙ, ДА? КЪ МАМОЧКѢ И ПАПОЧКѢ?

Я приподнялъ голову и увидѣлъ то, что заставило мое и безъ того ледяное сердце сжаться еще сильнѣе. Наши солдаты отступали. Нѣтъ, они бѣжали! Скрессы, словно вырвавшаяся изъ преисподней орда, съ новой, удесятеренной яростью бросились впередъ.

— А СЪ ЧЕГО ТЫ ВЗЯЛЪ, ЧТО Я ЗАХОЧУ ТЕБЯ ОТПУСКАТЬ, М-М-М? МОЖЕТЪ, МНѢ ХОЧЕТСЯ ЗАБРАТЬ ТЕБЯ СЪ СОБОЙ И ПЫТАТЬ! ДОЛГО! МУЧИТЕЛЬНО!

Ихъ грубые самопалы изрыгали огонь безъ передышки, косыя сабли и тесаки кромсали плоть. Солдаты въ синихъ мундирахъ падали одинъ за другимъ, захлебываясь собственной кровью. Тѣ, кто еще нѣсколько минутъ назадъ героически шелъ впередъ, теперь въ паникѣ отступали, бросая оружіе, пытаясь спасти свои жизни. Но спасенія не было.

— Пожалуйста, не надо! — мой голосъ сорвался на дѣтскій плачъ.

— НА-А-АДО, НАЙДЖЕЛЪ! НАДО! ВЪ КОНЦѢ КОНЦОВЪ, ЧТО ТЫ МНѢ СДѢЛАЕШЬ? ЗАПЛАЧЕШЬ? ХА-ХА-ХА!

Линія фронта, еще недавно казавшаяся незыблемой, рушилась на моихъ глазахъ. Все мое существованіе, вся моя жалкая жизнь, всѣ мои страданія — все это теряло смыслъ передъ лицомъ надвигающейся катастрофы. Мы проигрывали. Нашъ великій походъ, наша священная война — все летело въ тартарары. И я, Найджелъ, жалкій, сломленный ефрейторъ, былъ тому живымъ свидѣтелемъ. Мое личное пораженіе слилось съ пораженіемъ всей арміи, превращаясь въ одинъ сплошной, безконечный кошмаръ.

— ПРИЗНАЙСЯ, НАЙДЖЕЛЪ, ТЫ — НИЧТОЖЕСТВО! ДАЖЕ ЕСЛИ БЫ У ТЕБЯ БЫЛИ ВСѢ ШАНСЫ НА ПОБѢДУ, ТЫ БЫ ВСЕ РАВНО ИХЪ УПУСТИЛЪ! ЗНАЕШЬ, ПОЧЕМУ?

Я молчалъ, парализованный ужасомъ, не въ силахъ вымолвить ни слова. Скрессы настигали моихъ товарищей, валили на землю, добивали съ жестокостью, отъ которой стыла кровь въ жилахъ. Весь міръ вокругъ обратился въ кровавое месиво, въ адскую симфонію смерти, и я былъ лишь маленькой, безпомощной нотой въ этой ужасной партитурѣ.

— ПОТОМУ ЧТО ТЫ ССЫКЛО! ТРУСЪ! ТЫ БОИШЬСЯ ДАЖЕ СОБСТВЕННОЙ ТѢНИ, НЕ ГОВОРЯ УЖЪ О ТОМЪ, ЧТОБЫ ПРИЧИНИТЬ КОМУ-ТО РЕАЛЬНЫЙ ВРЕДЪ! ТЫ — ВОЛКЪ БЕЗЪ КЛЫКОВЪ И КОГТЕЙ! ЭТАЛОНЪ ОМЕГИ ВЪ СТАѢ! ХА-ХА-ХА!

Зажмурившись и поджавъ уши, я безропотно сносилъ этотъ потокъ помоевъ. Каждое слово его впивалось въ душу, причиняя боль куда болѣе сильную, чѣмъ порезы на моемъ тѣлѣ. Въ это самое время вокругъ насъ стало стихать бряцаніе оружія. Бой отодвигался все дальше, но вмѣсто него я услышалъ новые звуки: тяжелое дыханіе, хриплые смѣшки и шаркающіе шаги. Скрессы, празднуя свою побѣду, подтягивались къ намъ, образуя вокругъ живое, смердящее кольцо. Они съ жаднымъ любопытствомъ взирали на разыгрывающееся передъ ними представленіе.

— И ПОЭТОМУ ТЫ ЗДѢСЬ, МОЛИШЬ МЕНЯ О ПОЩАДѢ, СЛОВНО Я — ТВОЙ БОГЪ, ИБО ТЫ НЕ ВЛАСТЕНЪ ДАЖЕ НАДЪ СОБОЙ! НО ЗНАЕШЬ ЧТО? ПОЩАДЫ НЕ БУДЕТЪ.

— Ч-что?.. — пролепеталъ я, и сердце мое ухнуло въ бездну.

— ЗНАЕШЬ ПОЧЕМУ? ПОТОМУ ЧТО ТРУСЫ, ВЪ СТРЕМЛЕНІИ ИЗБѢЖАТЬ НЕПРІЯТНОСТЕЙ, ПОЛУЧАЮТЪ ИХЪ ВДВОЙНѢ! ОНИ ПОДСТАВЛЯЮТЪ ТѢХЪ, КТО НА НИХЪ НАДѢЯЛСЯ, А ВЪ НАГРАДУ ПОЛУЧАЮТЪ БЕЗСЛАВНУЮ, ПОЗОРНУЮ И КРА-А-АЙНЕ МУЧИТЕЛЬНУЮ СМЕРТЬ! ХА-ХА-ХА!

— Н-нѣтъ! — вскрикнулъ я въ ужасѣ, пытаясь вырваться, но его когтистая лапа лишь крѣпче впилась въ мое плечо, причиняя нестерпимую боль.

— ДА! НАЙДЖЕЛЪ! ДА! ТЫ ПОЛАГАЛЪ, ЧТО СТОИТЪ ЛИШЬ ЗАЖМУРИТЬСЯ — И ВСѢ ПРОБЛЕМЫ ИСЧЕЗНУТЪ САМИ СОБОЙ? ТЫ ДѢЙСТВИТЕЛЬНО ДУМАЛЪ, ЧТО СМОЖЕШЬ УДРАТЬ СЪ ПОЛЯ БОЯ, ПОКА ДРУГІЕ ПРОЛИВАЮТЪ ЗДѢСЬ КРОВЬ?! НѢТЪ, НАЙДЖЕЛЪ! САМА СУДЬБА ВЪ МОЕМЪ ЛИЦѢ ЯВИЛАСЬ, ДАБЫ ПОКАРАТЬ ТЕБЯ ЗА ТВОЕ МАЛОДУШІЕ!

Послѣднія его слова прозвучали какъ смертный приговоръ. Я не успѣлъ даже вскрикнуть, какъ два его когтя, острыхъ и грязныхъ, съ хрустомъ вонзились въ мои глаза. Миръ взорвался. Такой боли я не испытывалъ никогда. Это было не похоже ни на что: словно мнѣ въ голову влили раскаленный свинецъ, словно тысячи иглъ одновременно пронзили мой мозгъ.

— У СТРАХА ГЛАЗА ВЕЛИКИ, НАЙДЖЕЛЪ! ХА-ХА!

Онъ надавилъ сильнѣе. Когти прорвали мягкія ткани глазныхъ яблокъ, погружаясь все глубже, достигая, казалось, самаго дна черепа. Новая волна мучительной, невыносимой агоніи захлестнула меня, вырвавъ изъ груди вопль, который былъ скорѣе похожъ на предсмертный хрипъ раненаго звѣря.

— А-А-А-А-А-А-А-А-А-А-А!

Я кричалъ, пока хватало воздуха въ легкихъ, пока когти пронзали и рвали живую плоть моихъ глазъ. Вокругъ раздавался одобрительный гулъ и смѣхъ толпы скрессовъ, но я уже почти не слышалъ ихъ. Вся вселенная сузилась до этой всепоглощающей, сводящей съ ума боли. А потомъ… потомъ наступила тьма. Не просто тьма, а абсолютная, непроницаемая чернота. Боль никуда не ушла, она продолжала пульсировать въ пустыхъ глазницахъ, но къ ней прибавился новый, куда болѣе страшный ужасъ. Я ослѣпъ. Навсегда. Осознаніе этого было страшнѣе любой физической муки. Я продолжалъ кричать, извиваясь въ грязи, сотрясаясь въ конвульсіяхъ, но теперь мои крики были обращены не къ мучителю, а къ этой безконечной, вязкой пустотѣ, въ которую превратилась моя жизнь

— АХХХ! КАКОЙ ПРЕКРАСНЫЙ СТОНЪ БОЛИ! ТЫ МОГЪ БЫ СТАТЬ ОТЛИЧНЫМЪ СЛУГОЙ МОРБОСА, НО ВОТЪ БѢДА, МЫ НЕ БЕРЕМЪ ВЪ СВОИ РЯДЫ МАЛОДУШНЫХЪ ТРУСОВЪ.

Въ безконечной чернотѣ, сотканной изъ боли, я почувствовалъ прикосновеніе холоднаго металла къ своему уху. Знакомый запахъ ржавчины и крови. Онъ снова взялся за свой тесакъ. Я почувствовалъ, какъ грубые пальцы схватили меня за ушную раковину, оттянули ее, и лезвіе съ пилящимъ, тошнотворнымъ звукомъ начало отдѣлять плоть отъ черепа. Боль была острой, рвущей, но уже не такой всепоглощающей, какъ прежде. Она стала лишь еще одной нотой въ этой ужасной симфоніи моихъ страданій. Хрустъ хряща, и мое правое ухо отдѣлилось отъ головы. Горячая кровь хлынула по шеѣ. Я замычалъ, пытаясь кричать, но звуки застревали гдѣ-то въ глубинѣ, въ самомъ нутрѣ моего истерзаннаго существа. Не успѣлъ я опомниться, какъ та же участь постигла и мое лѣвое ухо. Миръ звуковъ сталъ глухимъ, ватнымъ. Я пересталъ различать отдѣльные крики и смѣхъ толпы, все слилось въ одинъ монотонный, низкочастотный гулъ. А потомъ я почувствовалъ, какъ его пальцы разжимаютъ мои челюсти. Два мягкихъ, теплыхъ комка — мои собственныя уши — были грубо затолканы мнѣ глубоко въ глотку. Рвотный рефлексъ сработалъ мгновенно, но было поздно. Они застряли, перекрывая доступъ воздуха. Я началъ задыхаться.

— ММФФХМ… — мычалъ я, корчась въ агоніи. Изъ пустыхъ глазницъ текли кровавыя слезы, смѣшиваясь съ грязью и потомъ на щекахъ.

Сквозь пелену удушья и боли до меня донесся его голосъ, искаженный, будто доносящійся изъ-подъ толщи воды:

— …РА…ТСЯ …СТЬ С…СТВЕННЫЕ …ШИ? СУ… ПО С…НАМЪ, ДА! ХАХАХА!

Я почувствовалъ трескъ разрываемой ткани. Мой мундиръ, моя послѣдняя защита, былъ сорванъ съ меня. Холодный, сырой воздухъ коснулся моей обнаженной груди и живота. Затѣмъ — прикосновеніе его грязныхъ, шершавыхъ лапъ. Они медленно, съ наслажденіемъ скользили по моей кожѣ, по моему мягкому мѣху. Отъ этихъ прикосновеній по тѣлу пробѣгала дрожь отвращенія и ужаса.

— …ОЙ М…ГКІЙ М…ХЪ! …ОГАТЬ …БЯ НАСТ…ЩЕЕ …ОВОЛЬСТВІЕ! …НѢ ХО…ТСЯ …ЫТЬ ВН…ТРИ… ВН…ТРИ …БЯ! ВН…ТРИ …ЕЙ ПЛ…ТИ! Я Х…ЧУ …ѢЛАТЬ ИЗЪ …ЕЙ ШКУРЫ …УБУ! ХАХАХА!

— Мффхх! — это все, что я могъ издать въ отвѣтъ, захлебываясь и теряя сознаніе отъ боли.

И въ этотъ моментъ я ощутилъ новый, ни съ чѣмъ не сравнимый ужасъ. Острый, холодный предметъ — его кинжалъ — съ силой вошелъ мнѣ въ животъ, чуть ниже реберъ. Боль была такой, что на мгновеніе померкли всѣ предыдущія мученія. Она была абсолютной. Но онъ не остановился. Лезвіе начало двигаться, вспарывая мою плоть, разрѣзая мышцы и кожу, медленно продвигаясь отъ грудины къ паху. Я почувствовалъ, какъ хлынула горячая кровь, заливая все вокругъ. А потомъ — леденящій холодъ воздуха, коснувшійся моихъ внутренностей. Этотъ безумный палачъ засунулъ свои лапы внутрь моего живота и съ силой раздвинулъ края раны. Въ этотъ послѣдній мигъ, на грани между жизнью и смертью, боль отступила. Тьма передо мной начала расступаться. Я увидѣлъ свѣтъ. Я увидѣлъ свой домъ, залитый теплымъ, солнечнымъ свѣтомъ. Я увидѣлъ свою семью. Они улыбались мнѣ. Они звали меня. Звали домой…

— …ХХХХ НАЙ…ЕЛЪ…ТЫ …Е ЛУЧ…ЕЕ ТВ…РЕНІЕ! ТЫ МНѢ …ПОДНЕСЪ ЛУЧ…ІЙ …ДАРОКЪ! Д…ВАЙ …ЛЬЕМСЯ В…ЕДИННО!

Гулкій, искаженный голосъ доносился откуда-то издалека, изъ-за непроницаемой пелены, отдѣлившей меня отъ міра. Въ этотъ моментъ я почувствовалъ послѣднее, самое мерзкое оскверненіе. Что-то теплое, склизкое и твердое вошло въ разорванную рану на моемъ животѣ, грубо вторгаясь въ мое нутро, туда, гдѣ еще теплились послѣдніе остатки жизни. Оно начало двигаться внутри меня — назадъ и впередъ, впередъ и назадъ — въ омерзительномъ, животномъ ритмѣ. Толчки отдавались по всему моему истерзанному тѣлу, и каждый изъ нихъ былъ новой волной униженія и гадливости.

— …ХХ! НАЙ…ЕЛЪ! ДА! ДА! …ЩЕ НЕМНО… И Я КОН…У!

Но мнѣ уже было все равно. Ощущенія внѣшняго міра постепенно угасали, растворяясь въ нарастающемъ бѣломъ шумѣ. Глухіе удары моего сердца, еще недавно отчаянно бившагося въ груди, становились все тише, все рѣже. Удушье, вызванное собственными ушами въ глоткѣ, отступило, потому что потребность въ воздухѣ исчезала. Я пересталъ чувствовать холодъ сырой земли. Пересталъ ощущать липкую грязь и кровь на своей кожѣ. Все это осталось гдѣ-то тамъ, въ мірѣ, который больше не принадлежалъ мнѣ. Образы, что звали меня домой, становились все ярче, все реальнѣе. Свѣтъ, что я видѣлъ передъ собой, разгорался, заполняя собой всю пустоту, въ которую превратилось мое сознаніе. Это былъ не слѣпящій, а теплый, ласковый, обволакивающій свѣтъ. Въ немъ не было боли. Въ немъ не было страха. Контуры тѣла начали расплываться. Я чувствовалъ, какъ мои пальцы, мои руки, ноги — все мое истерзанное естество — постепенно теряетъ плотность, превращаясь въ частицы этого свѣта. Послѣдній, слабый ударъ сердца… и тишина…