Honkai Impact Lambda

Нагазора не умирала. Смерть — это процесс конечный, подразумевающий итог, точку покоя. Нагазора же гнила. Это было состояние перманентного разложения, поддерживаемое искусственным дыханием корпоративных инвестиций и выхлопами тяжелой промышленности.

Нижние уровни города, сектор трущоб, представляли собой архитектурную ошибку, затянувшуюся на десятилетия. Здесь небо существовало лишь теоретически. Его заменял плотный, маслянистый купол смога, в котором химические отходы Schicksal смешивались с тяжелыми изотопами, выбрасываемыми заводами Anti-Entropy. Солнечный свет сюда не доходил; фотосинтез был забытой концепцией. Вместо него пространство разрывали неоновые вывески — кислотно-розовые, ядовито-зеленые и электрически-синие глифы, рекламирующие дешевый синтетический протеин, услуги подпольных кибердоков и сомнительные лотереи на право переселения в верхние ярусы.

Свет этих вывесок не разгонял тьму, а лишь подчеркивал её густоту. Он отражался в лужах мазута и грязной воды, скапливающейся в неровностях потрескавшегося бетона. Влажность здесь была неестественной, липкой; она пропитывала одежду, оседала на коже пленкой и разъедала металл быстрее, чем время. В воздухе висел устойчивый запах озона, горелой проводки и немытых тел — аромат безнадежности, ставший нормой для миллионов единиц человеческого ресурса, списанного в утиль.

Киана Каслана открыла глаза, но реальность от этого не стала четче.

Она находилась в своей ячейке в капсульном отеле «Улей». Название было ироничным: ульи предполагают организованность и работу на общее благо, здесь же царила энтропия. Пространство размером два на метр на метр — гроб с вентиляцией, за который приходилось платить. Стены из дешевого пожелтевшего пластика были испещрены царапинами и надписями предыдущих жильцов, своеобразными хрониками отчаяния.

Единственной границей между её личным пространством и коридором, где сейчас кто-то надрывно кашлял, выплевывая остатки легких, служила грязная, пропитанная запахом табака и дешевой лапши занавеска. Звукоизоляция отсутствовала как класс. Киана слышала каждый шаг, каждый стон, каждый звук работающего где-то в недрах здания вентилятора, который, казалось, перемалывал не воздух, а кости.

Подъем был механическим. Биоритмы давно сбились, подчиняясь не солнцу, которого она не видела, а графику смен и периодам алкогольного забытья. Киана села, ударившись головой о низкий потолок капсулы. Глухой звук удара отозвался вспышкой боли за глазами.

Начался утренний ритуал инвентаризации.

Дрожащими пальцами она пошарила в карманах брошенной в ногах куртки. Ткань была грубой, холодной и влажной. Пальцы нащупали несколько монет и смятую купюру. Кредитов корпораций. Жалкие остатки вчерашней выплаты. Ресурсов было критически мало. Экономика выживания в Нагазоре не прощала ошибок в расчетах, а Киана ошибалась постоянно.

Похмелье накрыло её второй волной, стоило только попытаться сфокусировать взгляд на монетах. Это была не просто головная боль; это была токсикологическая реакция организма на низкокачественный этанол, разбавленный синтетическими присадками. Вчерашнее «пиво» — мутная жидкость, произведенная, вероятно, из переработанных технических отходов где-то в подвалах сектора — сейчас требовало расплаты.

В висках пульсировало. Каждый удар сердца отдавался в черепе гулким эхом, словно кто-то бил молотом по металлическому листу. Во рту пересохло так, будто она наглоталась песка с радиоактивных пустошей. Тошнота подкатила к горлу, но желудок был пуст, и исторгнуть было нечего, кроме желчи и горечи собственного существования. Организм сигнализировал о критическом обезвоживании и интоксикации, но Киана проигнорировала эти сигналы. У неё не было средств на качественные медикаменты или детоксикаторы. Приходилось терпеть.

Она выбралась из капсулы, едва не запутавшись в занавеске. В общем коридоре тускло мерцала лампа дневного света, готовая вот-вот перегореть. В отражении треснувшего зеркала над общим умывальником на неё смотрело существо, в котором с трудом угадывалась девушка двадцати лет.

Белые волосы, когда-то, возможно, бывшие предметом гордости, сейчас спутались и посерели от городской пыли. Они висели безжизненными прядями, закрывая часть лица. Кожа была бледной, почти прозрачной, с нездоровым желтоватым оттенком под глазами. Сами голубые глаза— были пустыми. В них не было ни блеска, ни воли, ни даже злости. Только усталость. Матовая, бесконечная усталость механизма, который давно выработал свой ресурс, но который забыли выключить.

Киана плеснула в лицо холодной, пахнущей хлоркой и ржавчиной водой. Это мало помогло. Надев старую куртку с эмблемой какой-то давно разорившейся логистической фирмы — единственную защиту от внешней среды, — она направилась к выходу.

Улица встретила её стеной шума и смога. Промышленный сектор находился в трех километрах от «Улья». Транспорт был роскошью, доступной сотрудникам корпораций среднего звена и выше. Для таких, как Киана — расходного материала с нулевым социальным рейтингом — оставались только собственные ноги.

Она шла, опустив голову, стараясь не вдыхать слишком глубоко. Воздух здесь был тяжелым, насыщенным взвесью тяжелых металлов. Респиратор, висевший на шее, был забит еще неделю назад, а на новые фильтры не хватало средств. Приходилось рассчитывать на удачу и свою избыточную регенерацию.

Путь пролегал мимо стихийных поселений тех, кто опустился ещё ниже. Сборища нищих, калек, жертв неудачных аугментаций и просто тех, кого система выплюнула на обочину. Они сидели у стен зданий, закутанные в лохмотья, грея руки у бочек с горящим мусором. Некоторые из них когда-то пытались стать валькириями, наемниками, авантюристами, лезущими во Врата хонкая ранга F или E. Теперь они были лишь статистической погрешностью.

Киана не смотрела на них. В этом не было жестокости, только прагматизм. Сочувствие — это ресурс, который требует эмоциональных затрат. У неё не было излишков энергии, чтобы тратить их на жалость. Каждый сам за себя в пищевой цепи Нагазоры. Она прошла мимо человека, у которого вместо ног были грубые, ржавые протезы, явно снятые со списанного промышленного робота. Он что-то прохрипел ей вслед, но шум города поглотил его слова.

Промышленный сектор встретил её гулом гидравлических прессов и визгом пил. Это было сердце производственной машины, обслуживающей бесконечную войну корпораций за ресурсы Хонкая. Здесь не создавали ничего нового, здесь лишь латали старое или штамповали расходники.

Цех номер 401, принадлежащий субподрядчику Fatui, специализировался на обслуживании легких боевых дронов класса «Скарабей». Это были дешевые, массовые машины, используемые для разведки во Вратах низкого ранга или для подавления беспорядков в жилых секторах.

Внутри ангара стоял едкий, сладковатый запах растворителя и дешевой краски. Вентиляция, как и везде на нижних уровнях, работала номинально, гоняя отравленный воздух по кругу. Освещение было скудным, экономия электроэнергии была приоритетом.

— Опаздываешь, Каслана, — голос начальника цеха прорезал гул, как скрежет металла по стеклу.

Его звали Скотт. Это был грузный мужчина с землистым лицом и бегающими глазами. Он носил жилет с логотипом Fatui, хотя, скорее всего, никогда не видел никого важнее менеджера среднего звена этой организации. Скотт был типичным надсмотрщиком: трусливым перед вышестоящими и тираном для тех, кто зависел от него.

— Три минуты, — сухо ответила Киана, не останавливаясь. Она подошла к своему рабочему месту — верстаку, заваленному деталями корпусов.

— Три минуты простоя конвейера стоят больше, чем ты зарабатываешь за год, — рявкнул Скотт, подходя ближе. От него пахло дешевым табаком и потом. — Еще раз повторится — вычту из пайки. И не думай, что твоя фамилия что-то здесь значит. Каслана ты или нет, для меня ты просто пара рук, которая должна красить этот металлолом.

Киана молча натянула перчатки. Они были тонкими, местами протертыми, и не спасали от токсичных реагентов. Кожа на руках уже давно шелушилась, покрытая мелкими химическими ожогами.

Работа была монотонной и отупляющей. Взять деталь корпуса дрона. Очистить от нагара и грязи. Нанести слой грунтовки. Нанести слой защитной эмали серого цвета. Повторить.

Аэрозоль висел в воздухе туманом. Киана чувствовала, что дышит этой гадостью. Защитных масок не выдавали уже месяц. «Проблемы с поставками», — говорил Скотт, хотя все знали, что он просто продал партию респираторов на черном рынке, чтобы покрыть свои долги.

Дроны плыли по конвейерной ленте бесконечным потоком. Безликие машины убийства. Киана знала их устройство. Теоретически. Она знала, где находится уязвимый теплоотвод, знала, какой калибр использует встроенный пулемет. Но эти знания были бесполезны. Здесь от неё требовалось только водить пульверизатором. Вправо-влево. Вправо-влево.

— Быстрее! — окрик Скотта вывел её из транса. — Ты засыпаешь на ходу, Каслана? Шевели поршнями! У нас заказ на партию для зачистки Врат ранга Е в секторе 7. Если не успеем к отгрузке, хрен я тебе что заплачу!

Киана стиснула зубы. Ярость где-то глубоко внутри попыталась поднять голову, но тут же захлебнулась в апатии. Она ускорила темп. Руки ныли, спина одеревенела. Головная боль, притупившаяся во время ходьбы, вернулась с новой силой от запаха растворителя.

В её голове всплыли воспоминания. Она вспомнила собеседования. Офисы. Чистые, стерильные коридоры, кондиционированный воздух.

«Тупая идиотка. Ты даже анкету заполнить без ошибок не можешь. Убирайся».

Эти слова были выжжены в её памяти. Тупая. Бесполезная. Недостойная. Генетический мусор. Отбраковка великого рода.

Она вспомнила лицо того HR-менеджера. Холодный, оценивающий взгляд сквозь очки. Он даже не повышал голос. Он просто констатировал факт её никчемности, как будто читал инструкцию к сломанному тостеру.

Краска ложилась на металл неровно. Руки дрожали. Киана сделала глубокий вдох, тут же закашлявшись от паров химии.

— Смотри, что делаешь! — Скотт возник за спиной, больно ткнув её в плечо жирным пальцем. — Подтеки! Ты что, слепая? Или вчера перебрала с пойлом? Исправляй, живо! И это вычту из оплаты!

— Я исправлю, — голос Кианы был хриплым, лишенным интонаций.

Она не спорила. Споры требуют энергии. Споры требуют уверенности в том, что ты заслуживаешь лучшего. Киана в этом уверена не была. Она взяла тряпку, смоченную в растворителе, и начала стирать свежую краску, чувствуя, как жидкость щиплет кожу через дыру в перчатке.

Унижение было привычным фоном, как шум вентиляции. Оно не вызывало острых эмоций, только тупую, ноющую тяжесть в груди. Она — Киана Каслана. Носитель фамилии, которая должна была открывать любые двери. А вместо этого она красит дронов для толстого ублюдка в трущобах Нагазоры, чтобы заработать на еду и выпивку.

Смена тянулась бесконечно. Время здесь текло иначе, измеряясь не часами, а количеством покрашенных корпусов. Когда прозвучал гудок, возвещающий об окончании работы, Киана едва чувствовала свои ноги.

Очередь к кассе была короткой. Рабочие, такие же серые и изможденные, молча получали свои деньги.

Скотт сидел за стеклянной перегородкой, с презрением отсчитывая выплаты. Когда подошла очередь Кианы, он швырнул ей купюры.

— Штраф за опоздание. Штраф за перерасход материала. Штраф за брак, — перечислил он, даже не глядя на неё. — Скажи спасибо, что вообще что-то получилa.

Киана взяла деньги. Сумма была смехотворной. Этого едва хватит на оплату капсулы в «Улье» и один прием пищи. Или на капсулу и выпивку.

Выбор был очевиден.

Она вышла из цеха в смог Нагазоры. Неоновые огни горели в полную силу, заливая грязные улицы сюрреалистичным светом. Холод пробирал до костей, но Киана его почти не замечала. У неё была цель.

Торговый автомат стоял на углу, покрытый граффити и слоем копоти. Он гудел, как живое существо. Экран мерцал, предлагая ассортимент забытья: синтетический эль, водка «Радиация», пиво «Забвение».

Киана затолкала купюру в машину. Устройство пискнуло, сжирая значительную часть её дневного заработка. Механизм с лязгом выдал банку дешевого пива. Алюминий был холодным, запотевшим.

Она вскрыла банку с характерным щелчком. Звук показался ей самым приятным за весь день. Первый глоток обжег горло холодом и химической горечью, но почти сразу же по телу разлилось тепло. Боль в голове начала отступать, уступая место мягкой, ватной пустоте.

Мысли о дронах, о криках Скотта, о собственной никчемности стали тише, отдаленнее. Реальность, которая весь день давила на плечи бетонной плитой, стала чуть менее плотной.

Киана прислонилась спиной к стене здания, глядя на мигающую вывеску стрип-клуба напротив. В её глазах по-прежнему не было жизни, но теперь в них появилось хотя бы отражение неона.

Завтра всё повторится. Подъем, похмелье, цех, унижение. Но это будет завтра. А сейчас у неё была банка пива и несколько часов тишины в голове. Это было всё, на что она могла рассчитывать. И это было достаточно, чтобы не сойти с ума окончательно. Пока что.

Химическая реакция началась. Дешевый этанол, смешанный с синтетическими ароматизаторами, имитирующими хмель, вступил в контакт со слизистой желудка, запуская каскад процессов подавления центральной нервной системы. Киана прикрыла глаза, анализируя изменение своего состояния. Это не было облегчением в поэтическом смысле. Это было снижение тактовой частоты процессора, перегруженного обработкой данных об ошибках. Боль в лобных долях, вызванная спазмом сосудов и токсическим воздействием вчерашнего «Забвения», отступила на второй план, сменившись привычной, вязкой тяжестью.

В этом состоянии, когда реальность теряла свои острые, режущие края, мысли неизбежно возвращались к исходному коду её личности. К Зигфриду Каслана.

В памяти, которая с каждым годом становилась все более фрагментированной, подобно поврежденному жесткому диску, он не был просто человеком. В детских глазах, не замутненных цинизмом трущоб, Зигфрид представлял собой воплощение абсолютной эффективности. Он был оружием, отлитым в форме отца. Его движения были экономны, его решения — молниеносны. Он был паладином, той сравнительно редкой биологической аномалией мужского пола, способной выдерживать чудовищное давление энергии Хонкай и преобразовывать его в силу разрушения.

Для маленькой Кианы он был константой в уравнении мира, где переменными выступали монстры и катастрофы. Он был тем, кто устанавливал правила. «Каслана не отступают», — говорил он. Это не было лозунгом. Это была инструкция по эксплуатации их генетической линии.

Но анализ данных, проведенный взрослеющим сознанием, выявил критические уязвимости в этой конструкции. Зигфрид исчез. Переменная была исключена из системы. Великий воин, символ сопротивления, просто растворился в энтропии мира, оставив после себя лишь пустоту и набор завышенных ожиданий, которым его дочь оказалась неспособна соответствовать.

Пять лет.

Киана сделала еще один глоток, чувствуя, как холодный металл банки холодит пальцы. Пять лет — это достаточный срок для полной деградации системы, лишенной технического обслуживания. Амбиции — это топливо. Когда-то она горела желанием доказать, что достойна носить фамилию Каслана, что её генетический код содержит ту же последовательность величия.

Но система отторгла её.

За пять лет этот огонь не просто погас; он был залит тоннами дешевого алкоголя, превратившись в грязную, ядовитую жижу. Её жизнь вошла в замкнутый цикл, примитивный алгоритм существования: функционирование в качестве низкоквалифицированной рабочей силы — конвертация мизерной энергии в кредиты — химическая интоксикация для подавления когнитивных функций — перезагрузка в режиме сна без сновидений.

В этом цикле не было места для переменной под названием «надежда». Надежда — это нерациональная трата ресурсов на прогнозирование маловероятного положительного исхода. Киана стала прагматиком поневоле. Она знала свой потолок: дно бутылки и потолок капсулы в «Улье».

Она посмотрела на свои руки. Грязь въелась в кожные узоры настолько глубоко, что казалась естественной пигментацией. Под ногтями — остатки серой эмали, которой покрывают дроны. Дрожание пальцев — результат хронической интоксикации и поражения периферической нервной системы.

Горькая ирония ситуации, едкая, как пары растворителя в цеху, заключалась в том, что она превратилась именно в то, что Зигфрид презирал больше всего. Не во врага — врагов он уважал, если те представляли угрозу. Она стала балластом. Бесполезным элементом, потребляющим кислород и ресурсы, но не производящим ничего ценного.

«Ты бы пристрелил меня, папа?» — отстраненно подумала Киана, наблюдая, как капля конденсата стекает по алюминиевому боку банки. — «Из милосердия. Чтобы не позорила генофонд».

Вероятно, нет. Зигфрид был сентиментален в своих слабостях. Он бы просто прошел мимо, не узнав в этом существе, прижавшемся к грязной стене в трущобах Нагазоры, свою дочь. И это было бы худшим наказанием.

Ее внимание привлек резкий всплеск люменов. На противоположной стороне улицы, над входом в какой-то полулегальный игорный дом, активировался голографический проектор. В воздухе, разрезая смог, возникло гигантское, трехмерное изображение.

Новости Schicksal. Информационная пропаганда, призванная поддерживать лояльность населения и веру в непогрешимость корпоративного управления.

В воздухе парила фигура. Бьянка Атаегина, Дюрандаль. Сильнейшая Валькирия S-ранга. Ее доспехи, «Bright Knight: Excelsis», сияли стерильной белизной, контрастируя с грязью и серостью реального мира. Идеальная осанка, выверенные движения, лицо, выражающее абсолютную уверенность и спокойную решимость.

— ...успешная операция по локализации прорыва Врат ранга А в секторе VX, — вещал приятный, модулированный голос диктора. — Благодаря своевременному вмешательству отряда "Бессмертные Клинки", угроза была нейтрализована с минимальными потерями инфраструктуры. Корпорация Schicksal продолжает гарантировать безопасность человечества...

Дюрандаль на голограмме совершила выпад копьем, пронзая виртуального монстра Хонкая. Это было красиво. Это было эффективно. Это было ложью.

Не в том смысле, что события не происходили. Нет, Валькирии действительно убивали монстров. Ложь заключалась в подаче. В этой стерильной картинке не было видно крови, не было видно разорванных тел гражданских, не успевших эвакуироваться, не было видно того, что «минимальные потери инфраструктуры» означали списание жилых кварталов со всем их населением как сопутствующий ущерб.

Киана смотрела на сияющий образ. Дюрандаль была всем тем, чем должна была стать Киана. Идеальный механизм. Вершина эволюции боевых искусств и технологий.

В горле скопилась вязкая слюна. Киана с шумом втянула воздух носом, собрала этот комок, пропитанный вкусом дешевого алкоголя и собственной желчи, и с силой сплюнула на асфальт.

Плевок шлепнулся в лужу мазута, разойдясь радужными кругами.

— Гарантируют безопасность... — прохрипела она. Голос был чужим, сорванным. — Гарантируют прибыль.

Она отвела взгляд. Смотреть на Валькирий было физически больно. Это напоминало фантомные боли в ампутированной конечности — конечности, которой у тебя никогда и не было, но мозг упорно считает, что она должна быть там.

Она чувствовала себя биомусором. Термин был точным. В мире, поделенном корпорациями, ценность индивида определялась его КПД. Валькирии, ученые, инженеры Anti-Entropy, даже наёмники «Jormungand» («Мирового Змея») — все они были активами. Они имели стоимость, инвентарные номера, место в иерархии.

Киана Каслана не имела стоимости. Она была статистической погрешностью. Единицей потребления низкокачественных ресурсов. Её существование не влияло на баланс сил. Если завтра она исчезнет, растворится в кислотном дожде или сгинет в пасти зверя уровня F, экономика Нагазоры этого даже не заметит. Возможно, Скотт, начальник цеха, выругается из-за необходимости искать нового маляра, но на этом всё.

Это осознание собственной ничтожности не вызывало слез. Слезы — это реакция на несправедливость, требование изменений. Здесь же была лишь холодная констатация факта. Она — отход производства. Ошибка в генетическом коде, которую природа забыла удалить.

Она сделала еще один большой глоток. Жидкость обожгла пищевод, но тепло наконец-то достигло конечностей. Дрожь немного утихла.

Зачем она вообще продолжала функционировать? Почему не прервала этот цикл? В Нагазоре было множество способов прекратить биологическую активность, даже не желая себе вредить. Можно было зайти в опасный район и не вернуться.

Но она продолжала дышать, есть, работать и пить.

Это не было волей к жизни. Инстинкт самосохранения у неё атрофировался так же, как и социальные навыки.

Её удерживал страх.

Не страх смерти. Смерть казалась спокойной, черной пустотой, похожей на выключенный монитор. Киану держал страх перед тем, что приходило, когда мозг не был достаточно подавлен химией.

Кошмары.

Они не были обычными снами. Это были трансляции из ада. В них небо раскалывалось, и оттуда смотрели глаза. Огромные, золотые глаза, полные презрения и чужеродного разума. В них она слышала голос — не свой, но звучащий из её собственных уст. Голос, обещающий уничтожение всего сущего. Голос, называющий её сосудом.

«Сирин...»

Это имя всплывало в сознании, как вирусная программа. Во снах она видела себя стоящей на горе трупов. Она чувствовала, как её руки — те самые руки, что сейчас сжимали банку дешевого пива — сжимают само пространство, разрывая материю реальности. Она чувствовала мощь, от которой захватывало дух, и бесконечное, ледяное одиночество бога, окруженного мертвым миром.

Эти сны были настолько яркими, настолько реальными, что пробуждение в грязной капсуле казалось лишь переходом в другую, более тусклую симуляцию. После таких ночей она просыпалась в холодном поту, с криком, застрявшим в горле, и с ощущением, что её разум трещит по швам.

Алкоголь был единственным эффективным барьером. Он подавлял фазу быстрого сна. Он выключал сознание до того, как оно успевало провалиться в Бездну. «Работа-алкоголь-сон без снов». Это была не жизнь, это была тактическая схема обороны. Она пила не ради удовольствия. Она пила, чтобы не слышать голос в своей голове. Она пила, чтобы оставаться Кианой Каслана — никчемной, жалкой, но собой, а не тем чудовищем из кошмаров.

Каждая банка пива была кирпичом в стене, отделяющей её от безумия. Каждая смена в цеху была способом заработать на эти кирпичи.

— Эй, мусор, подвинься!

Киана медленно повернула голову. Мимо проходила пара — парень и девушка, одетые в относительно чистые синтетические куртки. Вероятно, клерки низшего звена или технический персонал. Они шли к автомату.

Парень, заметив её взгляд, брезгливо сморщился и инстинктивно прикрыл девушку собой, словно Киана была заразной.

— Не смотри на неё, — прошипел он спутнице, ускоряя шаг. — Видишь же, обдолбанная. Или больная. Здесь таких полно, отбросы.

Они шарахнулись от неё, делая крюк в пару метров. В их глазах читалась смесь отвращения и страха. Страха не перед физической угрозой — Киана в её нынешнем состоянии едва ли могла кому-то навредить, — а страха перед социальным падением. Она была для них живым напоминанием о том, что случается, если оступиться. Если система решит, что ты больше не нужен.

Киана не обиделась. Обида требует признания равного статуса. Она знала свою классификацию. Наркоманка? Технически, этанол — наркотик. Больная? Безусловно. Её душа была поражена некрозом, а разум — паразитическими алгоритмами страха.

Они были правы. Она была угрозой. Не потому, что могла украсть их кредиты, а потому, что её присутствие нарушало их иллюзию стабильности.

— Отбросы... — тихо повторила она, пробуя слово на вкус. Оно было привычным.

Банка опустела. Последняя капля упала на язык. Тепло в желудке начало угасать, уступая место холодной пустоте. Защитный барьер слабел. Голоса в голове — пока еще тихие, на грани слышимости — начинали шептать.

Нужно было повторить процедуру. Инвентаризация ресурсов показала, что средств хватит еще на одну дозу.

Киана с трудом отлепилась от стены. Координация движений была нарушена, но мышечная память вела её к автомату. Это была её единственная миссия. Единственная задача, с которой она справлялась безупречно.

Купить. Выпить. Отключиться.

Прожить еще один день, чтобы завтра снова красить серые корпуса машин смерти.

Она нажала кнопку выбора. Механизм загудел, выдавая очередную порцию жидкого забвения. Киана смотрела на банку, как на спасательный круг. В отражении полированного металла она увидела своё лицо — искаженное, размытое, чужое.

Дорога к «Улью» была не просто маршрутом из точки А в точку Б. Это была полоса препятствий, проложенная через зону отчуждения человеческого достоинства. Киана переставляла ноги, руководствуясь исключительно мышечной памятью и примитивной навигацией, зашитой в подкорку за годы существования на дне.

Ее единственной тактической целью на данный момент было достижение горизонтального положения. Системные ресурсы организма были истощены. Уровень токсинов в крови превышал допустимые нормы для функционирования высшей нервной деятельности, но именно этого она и добивалась. Отключка. Перезагрузка системы без сохранения данных. Она мечтала о том моменте, когда грязная занавеска отсечет внешний мир, а сознание растворится в черной пустоте, не потревоженной кошмарами о золотых глазах и разрушенных мирах.

В правой руке она сжимала банку с остатками синтетического пойла — свой единственный актив, свой амортизатор от ударов реальности. Холодный алюминий был якорем, удерживающим ее в настоящем моменте, не давая провалиться в пучину воспоминаний.

Она была уже в семи метрах от входа в ночлежку, когда её уши уловили аномалию.

Звуковой фон трущоб Нагазоры — это хаотичная какофония: скрежет несмазанных механизмов, отдаленные крики, шипение пробитых паровых труб, навязчивый гул дешевой неоновой рекламы. Это был шум распада.

Но новый звук был иным.

Это был низкий, утробный рокот. Равномерный, мощный, идеально сбалансированный. Звук высокой инженерии, где каждый поршень, каждый клапан работал в абсолютной синхронизации. Это не было хрипением умирающих грузовиков, которые обычно привозили сюда просроченные пищевые брикеты. Это был звук хищника, дышащего глубоко и ровно перед прыжком.

Вибрация от этого звука передавалась через подошвы ботинок, резонируя в костях. Киана остановилась, медленно, словно преодолевая сопротивление воды, поворачивая голову. Ее затуманенный мозг пытался классифицировать угрозу.

Из-за угла, разрезая липкий сумрак улицы, выплыл силуэт.

Это был автомобиль. Но назвать его просто средством передвижения в контексте данного района было бы семантической ошибкой. Это был космический корабль, приземлившийся в болоте.

BMW M5 CS.

Его кузов, покрытый краской «Frozen Deep Green Metallic», которая в тусклом свете трущоб казалась абсолютно черной, поглощал фотоны, не давая бликов. Матовая поверхность выглядела как броня стелс-истребителя. Карбоновые элементы — капот, крыша, сплиттер — говорили о том, что стоимость этой машины превышает бюджет всего квартала за десятилетие.

Золотистая окантовка решетки радиатора и кованые диски цвета Gold Bronze сияли неестественной, почти кощунственной чистотой. На них не было ни пылинки, ни капли кислотного дождя, словно машину окружало силовое поле, отталкивающее грязь этого мира.

Желтые L-образные огни лазерных фар прорезали смог, выхватывая из темноты кучи мусора и испуганные лица местных обитателей, превращая убожество улицы в театральную декорацию.

4.4-литровый двигатель V8 битурбо работал на холостых оборотах, но даже так его мощь ощущалась физически. 635 лошадиных сил, заключенных в клетку из немецкой стали и углеволокна. Техническое совершенство, которому не место среди гниющих остовов зданий.

Улица замерла.

Местная фауна — бродяги, мелкие дилеры, калеки — обладала выработанным годами инстинктом выживания. Они знали иерархию. Если сюда заезжали патрульные машины местной полиции, это означало рейд или сбор дани. Если появлялись броневики ЧВК — будет зачистка.

Но такие машины... Машины класса «люкс», модифицированные для передвижения в зонах повышенной опасности, означали только одно. Сюда прибыли Хозяева. Те, кто стоит над законом, над моралью и над самой жизнью.

Появление такого транспорта не сулило ничего, кроме проблем или смерти. Чаще всего — и того, и другого. Люди вжимались в стены, стараясь стать невидимыми, слиться с текстурой гнилого кирпича и ржавого металла. Никто не бежал. Бежать от хищника такого уровня было бесполезно и провокационно.

Автомобиль медленно катился по разбитому асфальту, подвеска отрабатывала неровности с грацией, недоступной местной технике. Когда машина поравнялась с ближайшим фонарем, свет выхватил эмблему на передней двери.

Schicksal.

Корпорация, де-факто владеющая этой территорией. Организация, чьи Валькирии защищали человечество от Хонкая, а чьи менеджеры выжимали из этого человечества все соки ради обеспечения работы этих самых Валькирий.

Внутренности Кианы сжались в ледяной ком. Алкогольный туман на секунду рассеялся, уступая место животному страху.

Schicksal здесь.

Первый импульс был чисто рефлекторным — бежать. Скрыться в переулках, нырнуть в канализацию, раствориться. Это была реакция жертвы, загнанной в угол. Но аналитическая часть мозга, та самая, что когда-то учила тактику боя, мгновенно подавила этот порыв.

Бежать некуда.

В машине наверняка установлены сканеры биометрии, тепловизоры и датчики движения, превосходящие человеческие чувства в сотни раз. Если они ищут кого-то конкретного, они его найдут. Если они просто проезжают мимо — бегство лишь привлечет внимание.

К тому же, её физическое состояние было критическим. Координация нарушена, мышцы забиты молочной кислотой и токсинами. Она не пробежит и ста метров, прежде чем споткнется или задохнется.

«Стой и не двигайся. Притворись ветошью. Ты — часть пейзажа. Ты — мусор», — скомандовала она себе.

BMW плавно затормозил. Керамические тормоза не издали ни звука. Машина остановилась прямо у входа в «Улей», перекрыв собой единственный путь к желанному сну.

Тихий гул двигателя смолк, сменившись щелчками остывающего металла. Наступившая тишина была плотной, звенящей. Казалось, даже крысы в подвалах перестали шуршать.

Двери открылись. Не распахнулись, а плавно отъехали в стороны со звуком разгерметизации шлюза.

На грязный, покрытый масляной пленкой асфальт опустилась нога.

Это была не грубая подошва армейского ботинка и не стоптанный кроссовок рабочего. Это была изящная туфля на высоком каблуке. Черная лакированная кожа, идеальная форма. Каблук, казалось, должен был сломаться или увязнуть в грязи, но он стоял твердо, словно сама поверхность улицы отвердевала под ним из уважения.

Киана смотрела на это, как на галлюцинацию. Как на сбой в матрице реальности.

Первой из машины вышла женщина, чей облик был воплощением готической элегантности и смертоносной эффективности. Рита Россвайс. Лейтенант «Бессмертных Клинков», правая рука Дюрандаль, одна из самых известных оперативников Schicksal S-ранга.

Ее униформа горничной — черно-бордовое платье с белыми элементами, кружева, головной убор — выглядела здесь гротескно и устрашающе. Это не была одежда слуги. Это была броня, замаскированная под определенный стиль. Ткань не впитывала грязь, складки лежали идеально ровно. Ее лицо было скрыто вуалью челки, но Киана чувствовала холодный, сканирующий взгляд серых глаз. Рита двигалась с грацией механической куклы-убийцы, каждое движение было выверенным и экономным.

Следом за ней, с водительского сиденья, вышла вторая женщина. Она была полной противоположностью Риты. Огонь и сталь.

Мурата Химеко. Майор Schicksal. Бывший ас, ветеран, чье имя знала каждая собака в Нагазоре. Ее ярко-рыжие волосы горели в свете фар, как пожар. Белый мундир с золотыми аксельбантами сидел на ней не как парадная форма, а как боевой скафандр. На плечах наброшена шинель, рукава которой развевались на ветру.

Химеко выглядела уставшей, но это была не та жалкая, сломленная усталость, что у Кианы. Это была усталость атланта, держащего небо. В ее позе чувствовалась мощь, способная раздавить человека, не заметив. Она окинула улицу взглядом, в котором читалось не отвращение, а профессиональная оценка сектора обстрела.

Контраст был ошеломляющим.

Эти двое — чистые, ухоженные, сильные, пахнущие духами и властью — стояли посреди помойки, которую представлял собой этот район. Они были инородными телами, алмазами, брошенными в свинарник. Их присутствие искажало пространство, заставляя окружающую действительность выглядеть еще более убогой и жалкой.

Местные жители, которые еще секунду назад пытались слиться со стенами, теперь замерли, не смея даже дышать. Увидеть Валькирий такого уровня вживую — это событие, сравнимое с явлением божества. Гневного, карающего божества.

Киана стояла в десяти метрах от них, прижавшись спиной к стене «Улья».

Алкоголь в крови продолжал свою работу, создавая спасительную дистанцию между ее сознанием и происходящим. Она не чувствовала трепета. Она не чувствовала восхищения. Она чувствовала лишь тупую, ноющую пустоту.

Это были те, кем она мечтала стать. Те, кем она не стала. Те, кто служил системе, перемоловшей ее жизнь.

Она крепче прижала к груди полупустую банку пива. Алюминий нагрелся от тепла ее тела. Это было единственное, что принадлежало ей в этом мире.

Взгляд Риты скользнул по улице, отмечая потенциальные угрозы, и на мгновение, всего на долю секунды, задержался на Киане. В этом взгляде не было узнавания. Для Риты Россвайс стоящая у стены фигура в грязной куртке была лишь элементом фона, статистом, набором биологических показателей, не представляющим интереса.

Киана не отвела взгляд. Ей было все равно. Пьяное безразличие окутало ее, как ватное одеяло. Пусть смотрят. Пусть видят. Пусть презирают.

Она — ошибка. А ошибки не имеют значения.

Химеко что-то сказала Рите, голос был низким, командным, но слова утонули в шуме ветра. Рита кивнула, ее лицо осталось непроницаемой маской вежливости.

Они не доставали оружие. Им это было не нужно. Сама их аура была оружием массового поражения.

Киана медленно поднесла банку к губам и сделала глоток. Жидкость была уже теплой и выдохшейся, но вкус был знакомым. Вкус поражения.

Она наблюдала за Валькириями так, как наблюдают за пролетающей кометой — зная, что это красиво, смертоносно и бесконечно далеко от твоей жалкой орбиты.

Она не знала, зачем они здесь. Может быть, они приехали зачистить очередные Врата, открывшиеся в подвале. Может, ищут беглого ученого. А может, просто заблудились, хотя навигационные системы таких машин не ошибаются.

Ей было плевать.

Единственное, чего она хотела — чтобы они ушли. Или исчезли. Чтобы она могла пройти эти последние метры, упасть в свою капсулу и закрыть глаза.

Но пока они стояли там, сияя своей чистотой и силой, путь был закрыт. И Киана продолжала стоять, прижимая к себе дешевое пиво, как ребенка, и смотреть на богов, спустившихся в грязь.

Тишина, наступившая после остановки двигателя, оказалась обманчивой. Это была не пауза, а задержка перед детонацией. Темный монолит BMW, чужеродный элемент в экосистеме разложения, активировал свои вторичные системы.

Световая панель, интегрированная в крышу автомобиля и до этого момента незаметная, вспыхнула резким, стробоскопическим синим светом. Синхронно с визуальным сигналом включился акустический излучатель.

Это не было обычной полицейской сиреной, знакомой обитателям трущоб по редким рейдам. Это было акустическое оружие направленного действия, психофизический раздражитель, рассчитанный на подавление воли и вызов панического рефлекса подчинения. Звук ударил по ушам плотной волной — высокий, вибрирующий вой, переходящий в ультразвуковой диапазон, от которого зубы начинали ныть, а зрение теряло фокус. Он проникал сквозь стены, сквозь затычки в ушах, сквозь алкогольный дурман.

Киана поморщилась, инстинктивно пытаясь прикрыть уши руками, но банка в правой руке мешала. Банка выпала, глухо ударившись об асфальт и расплескав остатки драгоценной жидкости. Она смотрела на растекающееся пятно с тупой, отстраненной скорбью, в то время как звуковая волна продолжала терзать её вестибулярный аппарат.

Вслед за сиреной, которая резко оборвалась через три секунды, оставив после себя звенящую пустоту, включились внешние динамики.

— Внимание. Жителям комплекса «Улей».

Голос был синтетическим, лишенным гендерных признаков и эмоциональной окраски. Это был голос алгоритма, транслирующего утвержденный протокол. Он был усилен настолько, что казалось, будто он звучит внутри черепной коробки.

— Инициирована процедура обязательной идентификации. Немедленно покинуть жилые ячейки. Выйти на улицу. Сохранять спокойствие. Любое сопротивление будет расценено как акт агрессии против корпорации Schicksal и подавлено с применением летальной силы. Повторяю. Немедленно покинуть жилые ячейки.

Слова падали тяжелыми камнями. «Летальная сила». В Нагазоре это не было пустой угрозой. Это была юридическая норма.

Пока голос повторял инструкции, от корпуса BMW отделились несколько темных точек. Дроны.

Это были не те дешевые ремонтные и атакующие боты, которые Киана красила на смене. Это были модели «Mark V Sentinel» — элитные разведывательно-штурмовые единицы Schicksal. Гладкие сферы из композитной брони, удерживаемые в воздухе бесшумными антигравитационными двигателями.

Они разлетелись веером, занимая тактические высоты. Три дрона зависли над крышей «Улья», их сенсоры начали сканировать тепловые сигнатуры внутри здания. Еще два перекрыли переулки, ведущие вглубь квартала. Их оружейные подвесы, оснащенные малокалиберными кинетическими излучателями и электрошоковыми пушками, хищно вращались, беря на прицел любой движущийся объект.

Красные лучи лазерных целеуказателей прорезали смог, чертя на грязных стенах геометрически идеальную сетку блокирования. Периметр был закрыт. Мышеловка захлопнулась.

Киана, прижавшись лопатками к холодному бетону, наблюдала за развертыванием сил с интересом, который пробивался даже сквозь пелену опьянения.

«Классическое окружение, — отметил её мозг. — Контроль высот, перекрытие путей отхода, психологическое давление. Они не ищут одного человека. Они пришли за стадом».

Вход в «Улей» зашевелился.

Сначала оттуда высунулись самые любопытные и глупые. Затем, подгоняемые страхом и синтетическим голосом, начали выползать остальные.

Это было жалкое зрелище. Маргиналы, выброшенные на обочину жизни, лишенные сна и надежды. Они выходили, кутаясь в рваные одеяла, старые куртки, куски пластика. Их глаза слезились от яркого света фар BMW и лазерных лучей дронов.

Здесь были старики, чьи тела были изуродованы дешевыми киберимплантами, давно отказавшими и гниющими заживо. Были молодые наркоманы с кожей цвета пергамента и трясущимися руками. Были женщины с потухшими взглядами, прижимающие к себе какие-то свертки — возможно, имущество, а возможно, детей.

Толпа вытекала на улицу густой, серой массой. В воздухе повис тяжелый запах немытых тел, страха и дешевой синтетики.

Киана видела их глаза. В них не было бунта. В них не было даже вопроса «почему?». В них был только животный ужас перед хищником, стоящим на вершине пищевой цепи.

Никто не хотел быть пущенным в расход.

В Нагазоре существовала своя мифология. Слухи, передаваемые шепотом в очередях за водой или в темных углах ночлежек. Слухи о том, что происходит с теми, кого забирают черные машины корпораций.

«Эксперименты», — прошелестело в толпе.

Это слово было страшнее, чем смерть. Смерть была понятна. Смерть была концом. Эксперименты же означали продолжение существования в качестве биологического материала.

Все знали, что война с Хонкаем требует ресурсов. Валькирии были вершиной, элитой. Но чтобы создать одну Валькирию, нужны были тысячи тестов. Нужны были подопытные для проверки устойчивости к сыворотке Хонкая. Нужны были живые инкубаторы для выращивания тканей.

Корпорации официально отрицали использование людей в таких целях. Но в трущобах знали: если у тебя нет социального рейтинга, ты — не человек. Ты — биомасса. Свободный радикал в уравнении, который можно изъять и использовать.

— Они заберут нас... — проскулил кто-то рядом с Кианой. Тощий старик с бельмом на глазу. Он трясся мелкой дрожью. — В лаборатории... На органы...

— Заткнись, — прошипел другой голос. — Не привлекай внимания.

Воздух сгустился от паники. Люди жались друг к другу, как скот во время грозы, но никто не смел сделать шаг за пределы освещенного фарами круга. Дроны висели над ними, безмолвные и неотвратимые, как дамоклов меч.

Киана перевела взгляд на виновниц торжества.

Мурата Химеко стояла, скрестив руки на груди. Она опиралась плечом на капот BMW, словно её ноги отказывались держать вес собственного тела и той ответственности, что на неё давила. Вблизи Киана смогла разглядеть детали, которые упустила в первый момент.

Лицо майора было серым. Глубокие тени залегли под глазами, морщины у губ стали резче. Это было лицо человека, который давно не спал и который делает то, что ему глубоко противно. Химеко не смотрела на толпу. Она смотрела куда-то поверх голов, в темное небо, затянутое смогом. В её позе читалась не угроза, а бесконечная, свинцовая усталость. Она была похожа на солдата, которого заставили расстреливать дезертиров — работа грязная, но приказ есть приказ. В правой руке она крутила незажженную сигарету, ломая фильтр пальцами.

Рита Россвайс была иной.

Она стояла чуть впереди, выпрямившись в струну. Её руки были сложены в замок на уровне талии — идеальная поза вежливого ожидания. На её лице застыла легкая, едва уловимая полуулыбка, которая не касалась глаз. Глаза оставались холодными, анализирующими.

Рита не выглядела уставшей. Она не выглядела брезгливой. Она выглядела эффективной. Для неё эта толпа грязных, вонючих людей была не трагедией, а задачей. Набором переменных, которые нужно упорядочить. Она была оператором системы, пришедшим провести дефрагментацию диска.

Легкий наклон головы Риты — и дроны пришли в движение.

Это был безмолвный приказ, переданный через нейроинтерфейс. Машины снизились.

Один из дронов подлетел к краю толпы, где группа людей замешкалась, не решаясь выйти на свет. Машина издала резкий, трескучий звук — разряд высоковольтного дугового генератора. Голубая искра пробила воздух, ударив в землю в сантиметре от ног замешкавшегося бродяги.

— А-а-а! — вскрикнул тот, отпрыгивая и падая в грязь.

Толпа качнулась.

Дроны начали работать как пастушьи собаки. Они не говорили. Они использовали язык боли и страха. Резкие выпады, угрожающее гудение, короткие разряды электрошокеров для тех, кто двигался слишком медленно или пытался отклониться от вектора.

— В шеренгу, — снова прозвучал синтетический голос из динамиков машины. — Формирование линии. Интервал — пятьдесят сантиметров. Приготовиться для сканирования.

Это было унизительно. Это было бесчеловечно. Людей сгоняли в строй, тыкая в них механическими конечностями и обжигая электричеством.

— Эй! Я не... — начал было какой-то парень, пытаясь оттолкнуть подлетевший к нему дрон.

Реакция машины была мгновенной. Щуп с электродом выбросился вперед, ударив парня в плечо. Тот рухнул как подкошенный, дергаясь в конвульсиях. Остальные шарахнулись от него, освобождая пространство. Никто не помог упавшему. Инстинкт самосохранения подавил остатки социальной солидарности.

— Построение, — бесстрастно повторил голос.

Киана наблюдала за этим, чувствуя, как тошнота поднимается к горлу. Не от алкоголя. От омерзения. От бессилия.

Это был Schicksal во всей красе. Защитники человечества, сгоняющие это самое человечество в стадо электрошокерами.

Дрон подлетел к ней. Его красный оптический сенсор уставился ей в лицо, сканируя сетчатку. Киана на секунду представила, как хватает эту железку, вырывает провода, разбивает линзу...

Но руки висели плетьми. Мышцы были ватными. А в голове билась только одна мысль: «Не сопротивляйся. Ты не воин. Ты — мусор».

Дрон угрожающе качнулся, и из его корпуса выдвинулся щуп-шокер. Искра пробежала между контактами с сухим щелчком.

Это был универсальный язык. «Двигайся или будет больно».

Киана отлепилась от стены. Ноги не слушались, земля казалась зыбкой. Она сделала шаг, потом второй, стараясь поймать равновесие.

Она влилась в поток покорных тел. Запах страха стал невыносимым. Люди вокруг бормотали молитвы, проклятия или просто тихо скулили. Кто-то плакал.

— Что им нужно? — шептала женщина слева, прижимая к груди грязный рюкзак. — Зачем? Мы же заплатили за проживание...

Ответа не было. Валькирии молчали. Их молчание было громче сирены. Оно говорило о том, что объяснения не требуются. Вы не объясняете муравьям, почему заливаете муравейник бетоном. Вы просто делаете это.

Киана встала в строй.

Ряд выстраивался вдоль стены «Улья», под прицелом дронов. Свет фар выхватывал из темноты искаженные ужасом лица, превращая происходящее в гротескный парад уродов.

Киана стояла, опустив голову, чтобы волосы закрывали лицо. Она не хотела, чтобы они видели её глаза. Не хотела, чтобы Рита или Химеко узнали в этом дрожащем, воняющем перегаром существе кого-то, кто когда-то мог иметь потенциал.

Хотя, кого она обманывала? Они и не смотрели.

Рита что-то печатала на голографическом интерфейсе, возникшем над её запястьем. Химеко достала зажигалку, щелкнула крышкой, но так и не прикурила, просто глядя на огонек.

Шеренга выровнялась. Дроны зависли перед людьми, образуя барьер.

Воздух вибрировал от напряжения. Только возмущенные, полные отчаяния голоса бродяг нарушали тишину, но и они звучали приглушенно, задавленные тяжестью момента.

— Куда нас? — выкрикнул кто-то из задних рядов. — Мы имеем право знать!

Дрон, висевший над крикуном, опустился ниже. Выкрик оборвался.

Киана сжала кулаки так сильно, что ногти впились в ладони. Она старалась не шататься. Мир вокруг плавал, контуры предметов двоились. Ей нужно было устоять. Если она упадет, дрон воспримет это как нарушение порядка. А она не хотела боли.

Ей оставалось только ждать. Ждать, когда начнется сортировка. Когда решат, кто годен для переработки, а кто — просто шлак, не стоящий даже утилизации.

В этот момент она почувствовала себя не просто частью толпы. Она почувствовала себя деталью на конвейере. Той самой деталью, которую она красила в серый цвет восемь часов подряд. Безликой. Заменяемой. Принадлежащей кому-то другому.

Она подняла взгляд. Сквозь пряди волос она видела золотые эмблемы на белом мундире Химеко. Они сияли, как звезды.

Звезды, которые были бесконечно далеки и абсолютно равнодушны.

Рита Россвайс извлекла из недр своего безупречного наряда устройство. Это движение было настолько плавным, что казалось фокусом иллюзиониста. В её руке, обтянутой черной перчаткой, появился прибор, формой напоминающий пистолет, но вместо ствола у него был сложный сенсорный блок, сияющий стерильным голубым светом.

Портативный анализатор совместимости с энергией Хонкай. Модель «Heimdall-7».

В условиях трущоб, где технологии застряли на уровне перепайки старых микросхем, этот прибор выглядел артефактом из будущего. Его корпус из белого полимера с золотой окантовкой Schicksal казался кощунственно чистым на фоне грязных стен «Улья».

Рита активировала устройство. Оно издало тихий, высокий звук — звук включения медицинской аппаратуры. Голографический интерфейс развернулся над рукоятью, проецируя потоки данных, непонятных для непосвященных.

Мурата Химеко, стоявшая чуть поодаль, наконец-то щелкнула зажигалкой. Огонек на секунду осветил её лицо, выхватив глубокие морщины усталости и шрам старого ожога на шее. Она глубоко затянулась, и кончик сигареты вспыхнул красным. Дым, который она выдохнула, был густым и ароматным — настоящий табак, роскошь, недоступная внизу. Он смешался с ядовитым смогом Нагазоры, создавая причудливый узор.

Майор смотрела на выстроенную шеренгу людей. В её взгляде, поверхностно жестком и профессиональном, сквозило что-то, что Киана, даже сквозь алкогольную пелену, опознала как жалость. Но это была не та жалость, которая побуждает к действию или помощи. Это была жалость ветеринара, смотрящего на больное животное, которое проще усыпить, чем лечить. Жалость, смешанная с брезгливостью и осознанием неизбежного.

— Эффективность данного мероприятия стремится к статистической погрешности, майор, — произнесла Рита. Её голос был ровным, вежливым, но в нем звенел металл. Она не смотрела на Химеко, её внимание было приковано к калибровке сканера. — Биоматериал в этом секторе сильно поврежден токсинами и радиацией. Вероятность найти носителя с совместимостью выше ранга Е здесь ниже, чем вероятность самопроизвольной сборки дрона на свалке. Зачем мы в этой помойке?

Вопрос повис в воздухе, тяжелый и липкий. Бродяги, стоящие в первых рядах, вжали головы в плечи, словно слова Риты были физическими ударами. Они не понимали терминов, но интонацию презрения считывали безошибочно.

Химеко выпустила струю дыма в сторону, стараясь не дышать на людей.

— Приказ из Центрального Штаба, Рита, — ответила она глухо. — Ты видела директиву. «Тотальный скрининг населения нижних уровней». Без исключений. Без предварительной выборки.

— Директива 66-Альфа? — уточнила Рита, поднимая бровь. — Епископ Отто, безусловно, обладает даром предвидения, но искать жемчуг в навозной куче... Это нерациональное использование ресурсов отряда «Бессмертные Клинки».

— Не нам обсуждать рациональность, лейтенант, — отрезала Химеко, но без злости. Скорее, с усталой покорностью старого солдата. — Нам сказали просеять песок — мы просеиваем песок. Даже если этот песок радиоактивен и воняет мочой. Приступай.

Рита чуть слышно вздохнула. Это был единственный жест, выдававший её отношение к происходящему. Она шагнула к первому человеку в шеренге.

Это был тот самый старик с бельмом на глазу, который скулил несколько минут назад. Теперь он стоял, вытянувшись в струну, трясясь всем телом. Его одежда представляла собой лоскутное одеяло из синтетической ветоши, пропитанной потом и машинным маслом.

Рита не прикоснулась к нему. Она сохраняла дистанцию в полметра — санитарную зону отчуждения. Она подняла сканер, направив сенсор в грудь старика, туда, где под слоями грязи билось сердце.

Луч света просканировал тело. Это заняло не больше секунды. Анализ генетического кода, состояния органов, наличия стигмат или скрытых резистенций к энергии Хонкай.

Прибор издал короткий, противный писк. Красный индикатор мигнул на голограмме.

— Потенциал: Отсутствует. Ранг: F, — бесстрастно констатировала Рита.

Её голос звучал как приговор автоответчика. Она даже не взглянула старику в лицо. Для неё он был просто бракованной единицей, не прошедшей контроль качества. Она сделала шаг в сторону, к следующему.

— Подождите... госпожа... — прошамкал старик, протягивая к ней грязную руку. — У меня... у меня почки здоровые... еще... Может, на запчасти? Дайте хоть кредитов на еду...

Дрон, висевший над головой, немедленно среагировал на движение. Электрошокер треснул, и старик отдернул руку, взвизгнув.

Рита остановилась. Она медленно повернула голову в его сторону. В её глазах не было гнева, только холодное недоумение, словно заговорил стул.

— Ваша биологическая ценность ниже затрат на извлечение органов, — сообщила она ледяным тоном. — Отойдите. Вы задерживаете процедуру.

Она двинулась дальше.

Следующим был молодой парень, наркоман с исколотыми венами. Он смотрел на сканер с безумной надеждой, видимо, полагая, что это устройство раздает наркотики или билеты в рай.

Сканирование. Писк. Красный свет.

— Потенциал: Критически низкий. Ранг: F. Дегенеративные изменения тканей.

Рита прошла мимо, словно он был пустым местом.

Процедура превратилась в конвейер унижения. Рита шла вдоль строя, как ангел смерти, который ищет не грешников, а избранных, и не находит никого.

— Ранг F.

— Ранг F.

— Ранг F.

Монотонный писк прибора стал ритмом этого кошмара. Каждый сигнал был гвоздем в крышку гроба чьей-то надежды на то, что они — особенные. Что в них есть хоть что-то ценное для этого мира.

Люди дрожали. Волна страха катилась по шеренге, опережая Риту. Те, кто стоял дальше, видели, что происходит. Они видели, что «проверка» не сулит ничего хорошего, но и не убивает мгновенно. Это вызывало когнитивный диссонанс.

— Госпожа Валькирия! — выкрикнула женщина с ребенком на руках, когда Рита приблизилась к ней. Ребенок был замотан в тряпки, и его лица не было видно. — Пожалуйста! Мы чистые! Мы не больны! Заберите нас! Я буду работать! Я умею шить! Я могу мыть полы!

Рита остановилась. Она навела сканер сначала на женщину, потом на сверток в её руках.

Писк. Писк.

— Ранг F. Оба субъекта, — произнесла она. — Schicksal не нуждается в уборщицах с таким уровнем паразитарных инфекций. Оставайтесь на месте.

— Но он же маленький! — зарыдала женщина, падая на колени в грязь. — У него есть шанс! Вы же защитники! Вы должны защищать!

Химеко, стоявшая у машины, дернулась, словно её ударили. Она отвернулась, глубоко затягиваясь сигаретой, и выпустила дым в небо, стараясь не смотреть на женщину. Её рука сжалась в кулак так, что кожа перчатки натянулась. Майор ненавидела такие моменты. Она знала, что Schicksal — это не благотворительная организация. Это корпоративная машина. И эта машина работала на топливе эффективности, а не милосердия.

Рита же даже не моргнула.

— Встаньте в строй, — приказала она. — Нарушение порядка приведет к ликвидации. Это последнее предупреждение.

Она перешагнула через край платья женщины, которое расстелилось по асфальту, с такой брезгливостью, словно это была лужа радиоактивной слизи. Для Риты эти люди были не просто бесполезны. Они были испорченным товаром. Браком. Ошибкой логистики, которая зачем-то потребляет кислород.

Киана стояла ближе к концу очереди. До неё оставалось еще человек двадцать.

Она наблюдала за происходящим с отстраненностью зрителя в кинотеатре. Алкоголь все еще держал её в коконе, но стенки этого кокона истончались с каждой минутой. Страх, холодный и липкий, начинал просачиваться внутрь.

Не страх перед смертью. А страх перед тем вердиктом, который вынесет бездушная машина.

Она знала, что услышит. Она знала это с тех самых пор, как её выгнали с первого теста в академии. «Ранг F». Или еще хуже. «Ошибка генетического кода».

Она видела, как люди впереди неё ломаются. Кто-то начинал молиться несуществующим богам. Кто-то пытался сунуть Рите в руку мятые купюры — смешные деньги, на которые Валькирия не купила бы даже носовой платок. Кто-то просто стоял, опустив руки и глядя в пустоту, уже приняв свою судьбу биомусора.

Рита работала быстро. Эффективно. Без лишних движений.

Сканер. Писк. Вердикт. Шаг.

Она была жнецом, собирающим урожай пустоты.

Взгляд Риты скользнул по очередному бродяге. Это был высокий мужчина, чье лицо было скрыто капюшоном. Он стоял смирно, не пытаясь привлечь внимание.

Рита подняла прибор. Луч света ударил в грудь мужчины.

На секунду Киане показалось, что прибор задержался. Что индикатор мигнул не красным, а желтым. Но затем раздался все тот же, ставший уже привычным, короткий, резкий звук.

— Ранг F, — произнесла Рита, и в её голосе проскользнула тень раздражения. — Поразительная концентрация бесполезности на один квадратный метр.

Мужчина не шелохнулся. Рита прошла дальше.

Рутина продолжалась. Механизм сортировки работал без сбоев. Человеческие судьбы, надежды, мольбы — все это разбивалось о ледяную стену безразличия Валькирии S-ранга и её маленького белого прибора.

Киана почувствовала, как дрожат её колени. Киана хотела стать невидимой. Хотела исчезнуть.

Но дрон висел прямо над ней, фиксируя каждое движение. И Рита Россвайс, оставляя за собой шлейф разрушенных надежд, неумолимо приближалась. Шаг за шагом.

Каждое «пи-и-ип» прибора было как отсчет таймера обратного времени до момента, когда Киане Каслана снова скажут в лицо, кто она есть на самом деле.

Никто.