Хозяйка лавки зачарованных пряностей

Дорогие читатели, приглашаю вас вдохнуть аромат пряностей

в уютной лавке на Медной улице, где поселилась ведьма с даром.

Здесь не будет великих сражений и спасения мира, только пыльные полки, летающие метлы и зачарованные пряности, которые лечат, успокаивают и дарят надежду тем, кто в ней нуждается.

Если вам по душе бытовое фэнтези с магией в каждом дне и атмосферой маленького городка, заходите.

Чай уже заварен.

Крик мужчины разорвал утреннюю тишину площади, заставив меня остановиться у фонтана. Я скрестила руки на груди и прищурилась, разглядывая оратора на деревянном помосте.

— Ведьмы — зло! — вопил он, размахивая руками так энергично, что его поношенный камзол трещал по швам. Лицо красное, вспотевшее, глаза горели фанатичным огнем. — Они несут погибель! Разврат! Они околдовывают праведных людей и сбивают их с пути истинного!

Я закатила глаза. Боги, какую же чушь он несет. Околдовывают праведников? Это уже даже не оригинально. Хотя бы что-то новое придумал бы, если уж решил на площади выступать.

Мой взгляд скользнул по небольшой толпе, собравшейся у помоста. Человек двадцать, не больше. Я прикрыла глаза, нащупывая внутри себя ту тонкую нить, что связывала меня с окружающими. Дар отца эмпата был во мне слаб, едва теплился, как угасающая свеча. От людей я улавливала лишь самые сильные эмоции. Все остальное терялось в белом шуме чужих мыслей и чувств, сливалось в неразличимое гудение, от которого иногда раскалывалась голова.

Сейчас от толпы исходило тягучее, вязкое, почти осязаемое равнодушие. Словно болото в жаркий полдень. Никакого воодушевления, никакой жажды крови. Просто любопытство, смешанное со скукой и желанием поскорее вернуться к своим делам.

Я облегченно выдохнула, чувствуя, как напряжение покидает плечи. Значит, в Мелтауне охота на ведьм пока не началась. Значит, искать новый город не придется, а я, честно говоря, устала бегать. В Вирголии, моем родном королевстве, лихорадка уже вошла в полную силу. Там начались гонения, ведьм хватали по доносам, судили, изгоняли из городов. Мне повезло сбежать, едва успела, когда соседка засомневалась в моем благочестии и настучала местному священнику. Я ушла ночью, прихватив только самое необходимое, и три недели добиралась до Мелтауна, постоянно оглядываясь через плечо.

— ... и повелевают тварями ползучими! — продолжал орать мужчина, топая ногой для убедительности. Помост угрожающе заскрипел. — Они насылают жуков на праведных людей! Заставляют пауков плести сети в наших домах!

Я усмехнулась. Ну что ж, раз уж он так боится «тварей ползучих», грех не воспользоваться.

Я потянулась сознанием вниз, под помост, и ощутила их — целую колонию древесных жуков. Десятки крохотных сознаний, похожих на тусклые искорки. Они грызли старые доски медленно, методично, как и положено жукам. Я чувствовала их удовлетворение, древесина была старой, трухлявой, вкусной.

Я послала импульс, не приказ, а скорее... предложение. Мягкое внушение: вы голодны. Очень, очень голодны. А там, где стоит этот шумный двуногий, древесина особенно вкусная. Сочная. Сладкая. Почти медовая.

Жучки оживились. Я чувствовала, как их маленькие челюсти заработали быстрее, как они набросились на доски с удвоенным усердием, с жадностью вгрызаясь в дерево.

— ... погубили урожай в соседнем графстве! — вещал оратор, не подозревая, что под его ногами кипит работа. — Наслали мор на скотину! Они водят хороводы с нечистой силой и...

Я поморщилась. Вот это уже совсем лишнее. Откуда они вообще берут эти байки?

Мужчина топнул ногой, видимо, для пущей выразительности, желая подчеркнуть важность своих слов. И в этот момент...

Доска под его правой ногой предательски хрустнула. Оратор качнулся, глаза округлились от неожиданности. Он взмахнул руками, пытаясь удержать равновесие, но было поздно. Левая нога провалилась следом, и мужчина с воплем рухнул вниз, застряв по пояс в помосте. Руки беспомощно барахтались в воздухе, камзол задрался, обнажив грязную рубаху.

Толпа взорвалась хохотом.

— Глядите, сам к тварям ползучим подался! — гоготал кто-то, сгибаясь пополам от смеха.

— Небось ведьмы его утащить хотят! — подхватил другой, вытирая слезы.

— Да просто жрать меньше надо, вот и помост целее будет! — крикнула какая-то торговка, балансируя корзиной с яблоками на голове.

— Может, это знак свыше? — философски заметил старик в потрепанном плаще. — Господь недоволен его речами!

Я прикусила губу, сдерживая смех. Оратор извивался, пытаясь выбраться, лицо его наливалось краской, смесь ярости и унижения била по моим эмпатическим способностям, словно волна горячего воздуха. Я поморщилась от интенсивности эмоций: злость, стыд, бессильная ярость смешались в тошнотворный коктейль, от которого заныли виски. Но толпа уже расходилась, теряя интерес к представлению. Кто-то еще посмеивался, оглядываясь через плечо, но большинство просто растворилось в узких улочках Мелтауна, возвращаясь к своим делам.

Удовлетворенная, я отошла от фонтана и направилась вглубь города. Мне нужно было найти Медную улицу…

Путь занял минут двадцать. Мелтаун оказался больше, чем я ожидала. Узкие улочки петляли, как змеи, дома лепились друг к другу, словно мерзнущие нищие. Пахло дымом, испражнениями, перепрелой соломой и чем-то еще: пряностями, может быть, или благовониями из храма. Люди сновали туда-сюда, толкались, ругались, торговались. Обычная городская жизнь.

Никто не смотрел на меня с подозрением. Никто не шептался за спиной. Я была просто еще одной путницей в потрепанном плаще, с дорожной сумкой через плечо.

Медная улица оказалась в тихом квартале, подальше от рыночной суеты. Здесь было спокойнее, лишь изредка проходил человек, да где-то вдалеке играли дети. Я остановилась перед нужным зданием и долго стояла, разглядывая облупившуюся вывеску: «Лавка пряностей. Аделия Корн, владелица».

Тетушка Аделия. Сестра матери. Та еще стерва была, если честно.

Я никогда не понимала, почему тетка меня так ненавидела. Может, из-за отца? Мать вышла замуж за эмпата вопреки воле семьи, и родня по материнской линии это не простила. Или, может, просто потому, что я родилась слишком похожей на мать, те же темные глаза, тот же язвительный характер и острый язык. Аделия всегда была завистлива, мать была сильнее, красивее, счастливее. Это, видимо, разъедало тетку изнутри.

Пять лет назад она умерла. Скоропостижно, как сообщили в письме. Лавку она завещала мне, что было очень странно.

Я не спешила вступать в права наследования. Зачем? Я неплохо жила в Вирголии, торговала травами на рынке, лечила людей от простых хворей. Дело шло, деньги водились. Снимала комнату в приличном доме, у меня были знакомые, даже что-то вроде друзей. Лавка в чужом городе казалась ненужной обузой, очередной головной болью. К тому же не факт, что там вообще хоть что-то осталось: могли разграбить, могли сжечь. Кто знает.

Но потом началась лихорадка. И выбора не осталось.

Я достала из кармана тяжелый ключ, повертела его в руках. Металл был холодным, покрытым ржавчиной. Ключ явно не использовался годами, может, с самой смерти тетки. Интересно, кто присматривал за лавкой все это время? Или не присматривал никто?

— Ну что ж, — пробормотала я вслух, — посмотрим, что ты мне оставила, дорогая тетушка.

Ключ провернулся в замке со скрипом. Дверь открылась с протяжным стоном, таким громким, что я поморщилась и оглянулась, не привлекла ли внимание соседей. Но никто не выглянул из окон.

Внутри было темно. Пахло пылью, сыростью и чем-то еще острым, едким, словно забродившие травы или испортившиеся пряности. Я шагнула внутрь, и свет из дверного проема выхватил из мрака очертания лавки.

Я застыла на пороге.

Боги. Это была катастрофа.

Полки ломились от баночек с пряностями, теперь испорченными и покрытые толстым слоем пыли. Паутина свисала с потолка густыми занавесями, я даже увидела паука размером с кулак, восседающего в углу, как король на троне. На полу валялись осколки керамики, обрывки мешковины, засохшие стебли каких-то растений. В дальнем углу громоздилась куча мусора: истлевшие тряпки, сломанная мебель, что-то еще, не поддающееся опознанию в полумраке.

Окна были так грязны, что сквозь них почти не проникал свет, лишь мутные пятна, больше похожие на серые кляксы. Лавка у одного из окон стояла покосившаяся, на трех ножках, четвертая отвалилась и валялась рядом, изъеденная жуками.

Я прошла вглубь лавки, осторожно ступая, чтобы не наткнуться на осколки или не провалиться в прогнившую половицу. Добралась до окна, попыталась открыть створку. Та не поддалась. Пришлось приналечь плечом, вложив в толчок всю злость и разочарование. Наконец, с протяжным стоном, похожим на вопль умирающего, окно распахнулось, впуская внутрь поток свежего воздуха и солнечного света.

Стало видно, что в лавке еще хуже.

На стенах темнели пятна плесени: зеленоватые, черные, какие-то рыжие. Прилавок был изъеден древесными жуками. В воздухе плавала пыль, искрясь в солнечных лучах, словно золотая пудра. Красиво, но это не меняло того факта, что дышать здесь было почти невозможно.

Я сбросила дорожную сумку на покосившуюся табуретку у окна. Сумка шлепнулась с глухим стуком, подняв облако пыли. Я закашлялась, прикрыв нос рукавом плаща. Глаза защипало, в горле запершило.

Когда приступ кашля прошел, я оглядела лавку еще раз — медленно, методично, оценивающе. Да, работы предстояло непочатый край. Вымыть, вычистить, починить. Заменить прогнившие доски. Найти поставщиков пряностей. Наладить торговлю. Придумать легенду кто я, откуда, почему появилась. Может, прикинуться, что купила лавку?

— Что ж, — сказала я вслух, обращаясь к пустой лавке, к призраку тетки, к самой себе, — дел предстоит много. Очень много.

Я подошла к двери, закрыла ее на ключ изнутри, не хотелось незваных гостей. Потом вернулась к окну, прислонилась к подоконнику и на мгновение позволила себе просто стоять, глядя на улицу.

Медная улица была тихой. Где-то вдалеке кричали торговцы на рынке, зазывая покупателей. Ветер приносил запах свежеиспеченного хлеба из соседней пекарни, смешанный с ароматом жареного мяса. Желудок предательски заурчал, я не ела с утра.

Мелтаун. Мой новый дом. По крайней мере, до тех пор, пока лихорадка не доберется и сюда. А она доберется рано или поздно. Они всегда добираются. Страх распространяется быстрее чумы, а подозрительность заразительнее любой болезни.