Хозяйка трактира из королевства Эл

Звуки моря ласкали и утаскивали меня в тягучий, уютный сон.

Спустя долгое время я первый раз не просыпалась ночью и почувствовала, что наконец-то отдохнула. Я не спешила открывать глаза — просто лежала на спине и слушала. Вокруг шумели волны, приближаясь и отдаляясь, обдавая меня прохладным дыханием. Меня приятно укачивало, убаюкивало, не позволяя окончательно вырваться из сладкой дремы.

Под спиной ощущался мокрый песок — он приятно холодил кожу и покалывал, будто я лежала на крошечных иглах. Вода то накатывала, то отступала, задевая босые ноги. Мне казалось, что я нахожусь в раю.

Но будильник вот-вот должен был нарушить идиллию — минут через десять, если внутренние часы не подводили. А мне так хотелось еще чуть-чуть побыть здесь, у моря, о котором я мечтала годами. Хотела вырваться из города, сбежать от бесконечной рутины, забыть про работу, погоню за мужчиной мечты… Да даже про маму, что регулярно требовала моей помощи. И про ипотеку, что давила на меня даже во сне. Всегда было некогда, всегда откладывалось на потом. И вот теперь я слышала прибой так близко, что он становился частью моего дыхания.

Только вместо счастья пришел холод. Липкий, промозглый, настоящий. Я вцепилась руками в песок и почувствовала, как он липнет к коже, забивается под ногти. Становилось зябко — и только тогда я осознала нелепость происходящего: на мне были пижамные штаны с мишками и белая майка, промокшая насквозь.

Смешной наряд для курорта, да еще и в шторм. А потом ведь этот песок из плюшевой ткани вытряхивать…

Я все еще не решалась разлепить веки. Вдруг это сон? Слишком уж правдоподобный, реалистичный, но все же — сон. Я старалась ухватиться за мысль, что вечером сидела дома, в кресле, с кружкой горячего шоколада. Я помню книгу про пиратов на коленях, лампу с желтым светом, уютный беспорядок вокруг. Все это было буквально вчера. Москва, моя квартира, привычные мелочи.

Но теперь мне было холодно и мокро. Слишком холодно, слишком мокро, чтобы это было игрой воображения. Я вздохнула и открыла глаза.

Надо мной висело небо — темное, затянутое грозовыми тучами, сквозь которые то и дело прорывались вспышки молний. Сначала мне показалось: звездопад. Но мощный раскат пробежал по коже дрожью.

Я села и замерла. Волны бились о берег так близко, что брызги летели мне в лицо. Песок прилип к мокрой ткани. В груди все сжалось: вчера — мой дом, мое кресло, теплая книга, а сегодня — море и шторм.

Мысль лечь обратно на песок и закрыть глаза, надеясь, что я окажусь дома, рассыпалась, стоило одинокой фигуре появиться из тумана. Из-за завесы молний и морской мглы вынырнул силуэт. Я каким-то третьим чувством понимала, что мне нужно встать и бежать настолько далеко, насколько мне позволяет моя давно поврежденная коленка. Но кто-то приближался.

Темное пятно, сутулое, размытое, махало мне руками, спотыкаясь и почти падая. Я застыла, сердце ухнуло в пятки. С каждым шагом он становился все отчетливее — маленький старичок, с палкой в руке, в длинном мокром плаще и огромной соломенной шляпе.

— Софи! — крикнул он сиплым голосом, и у меня внутри будто что-то оборвалось.
— Софи, ты вернулась ко мне! — повторил он, распахивая руки.

Я не успела даже вскрикнуть. Он подбежал ближе, и я разглядела его лицо. Глубокие морщины покрывали кожу, во взгляде темных глаз горела такая надежда с примесью безумия, что я инстинктивно отшатнулась.

— Простите… — слова застряли в горле.

— Я знал, что дождусь! — он тянул ко мне руки, дрожащие, костлявые. — Я молился об этом, каждый день, каждую ночь. И вот ты здесь! Моя Софи!

Он схватил меня за руку с такой силой, что я едва не вскрикнула от боли. Хватка — как у человека, боящегося упустить последний шанс. Я попыталась вырвать запястье из его пальцев, но только поскользнулась и потеряла равновесие.

— Вы ошиблись! — выдохнула я, пытаясь высвободиться. — Я не знаю вас! Отпустите!

— Нет, нет, не говори так! — горячо зашептал он, заглядывая мне в лицо затуманенными от слез глазами. — Я узнал тебя сразу. Ты вернулась, как обещала. Родная моя! Наследница! Внучка!
— У меня нет… Я не ваша… Отпустите, пожалуйста! — Я замотала головой, понимая, что не смогу победить старика.

— Ты такая же упрямая, как была! — не слушал он. — Даже голос тот же. Я знал, не зря хранил твои письма! Я дождался! Господь милостив, он вернул тебя домой!

Меня охватил холод — не от ветра, а от страха. Он был стар, слаб, изможден, но цепкая рука не отпускала. В его глазах плескалась безумная смесь: страх потерять, нежность и что-то тревожно-опасное.

— Пойдем, пойдем! — приговаривал он и тянул меня вперед. — Здесь тебе нельзя: шторм, вода! Замерзнешь! Утонешь! А я тебя не отдам! Не отдам! Ты со мной теперь, всегда со мной! Никаких больше путешествий за моря! Я не для того тебя с младенчества воспитывал, чтобы ты так жила!

Я спотыкалась, скользила по мокрому песку, но он тянул все сильнее. Казалось, в нем открылось второе дыхание. Его голос то повышался, то падал до шепота:

— Я говорил всем: она вернется, когда придет мое время. Они смеялись, но я знал. Я ждал. Я верил. И вот она, моя девочка, моя Софи…

Я снова пыталась вразумить его:
— Я не ваша внучка! Я из Москвы, я не знаю вас!

Но он будто не слышал. Он уверенно шел вперед, не реагируя на мои доводы, а его губы шептали неразборчивые молитвы и благодарности.

— Ты простишь старого дурака? — вдруг спросил он и сам же ответил: — Конечно, простишь. Ты добрая, всегда была добрая и ответственная… Ты не могла бросить своего старика ради какого-то пирата… Ты просто не сумела найти путь домой…

Мы уже покинули пляж. Ветер стих, впереди показались силуэты домов — низкие тени возвышались над нами. Он остановился перед покосившейся дверью и торопливо отпер ее.

— Заходи, заходи, моя радость. Дом ждал тебя, как и я, твой дорогой Руперт. Все ждали.

В свете молний дом выглядел так, словно он вот-вот упадет, рассыплется на доски и камни, из которых его когда-то очень давно собрали. Крыша казалась ненадежной, из нее торчали клочья соломы, ободранные ветром. Дверь протяжно заскрипела, когда старик толкнул ее плечом, пытаясь впихнуть меня внутрь. Над входом висела выцветшая вывеска: черные буквы на сером дереве едва читались, но я все же разобрала название — «Бедный контрабандист».

Меня передернуло: странное имя для дома, куда тащат девушку посреди шторма. Но Руперт выглядел таким уверенным, будто именно здесь мне и надлежало оказаться.

— Заходи, моя радость, — сказал он, почти втолкнув меня внутрь. — Ничего не бойся, я не трогал здесь ни камушка с тех пор, как ты пропала… Ты же не пропала, ты просто решила посмотреть мир…

Он втолкнул меня внутрь, запах сырости и дыма ударил в нос. Скрип пола под ногами напоминал голос моего спутника — такой же буйный и усталый. Старик обернулся ко мне — его глаза горели слабым, но пугающим светом, что вспыхивал, когда он смотрел на меня.

— Теперь ты никуда не уйдешь, — сказал он тихо. — Никогда.

И я вдруг поняла, что шторм снаружи страшил меня меньше, чем этот человек с глазами, полными сумасшествия.

Тяжелая дверь скрипнула и захлопнулась за моей спиной. Мир снаружи исчез — ревущий ветер, молнии, грохот моря. Вместо этого меня окутала густая, глухая тьма, такая плотная, что я сперва не увидела ничего. В нос ударил запах сырости и старого дерева, пропитанного веками дыма и пролитого вина. Где-то наверху раздался шорох, словно кто-то потревожил гнездо крыс.

Глаза постепенно привыкли к темноте. Я различила длинный зал с низким потолком. Когда-то здесь, наверное, было шумно: длинные столы, грубые лавки, перекосившаяся стойка у стены. Сейчас все выглядело заброшенным. Столы пусты, покрыты слоем пыли и паутины. По полу валялись осколки глиняных кувшинов, старый сапог без пары. Казалось, здесь не ели и не смеялись уже десятки лет.

Я вдохнула глубже — и чуть не закашлялась. Воздух был спертый, с запахом плесени и затхлых тряпок. Где-то в углу тлела свеча, оставленная, может быть, месяц назад, ее фитиль превратился в коричневую корочку.

— Это твой дом, — торжественно произнес Руперт, подводя меня к одной из лавок. — Он ждал тебя, как и я.

Я хотела возразить, но слова застряли в горле. В зале было так пусто и мрачно, что казалось: любое слово отзовется эхом и вернется к тебе чужим.

И вдруг, наверху, где темнота упиралась в потолочные балки, вспыхнул свет. Я вздрогнула и подняла голову. Там, над винтовой лестницей, загорелось пламя — не обычное, желтое, но не красное, а фиолетовое. Оно тепло освещало заброшенный трактир, украшая потрепанные стены сиянием, будто в нем отражались все молнии шторма.

Старик подтолкнул меня вперед, и я, устав сопротивляться, поднялась наверх.

Очаг был странной формы: каменный круг, в котором не было ни дров, ни углей. Пламя будто рождалось само по себе, бесшумно и торжественно. От него не исходило привычного жара, но все же я чувствовала тепло, разлившееся по коже, как будто оно проникало в меня, опаляя изнутри.

— Видишь? — спросил старик с благоговейной дрожью в голосе. — Дом жив. Он узнал тебя.

Я не знала, что ответить. Мой разум кричал: это невозможно. Но глаза видели магический огонь, и сердце билось так, будто само поверило. Тьма больше не казалась такой страшной — она дрожала, подсвеченная фиолетовыми языками.

Старик повел меня внутрь комнаты. Здесь стояли два кресла, обтянутые потертой тканью. Одно еще держалось, но второе было продавлено почти до пола, и казалось, что сядь в него — уже не встанешь. У стены притулился шкаф, скособоченный, с дверцей, что не закрывалась до конца.

Сквозь щель виднелись книги: переплеты, распухшие от влаги, корешки в пятнах, — но все еще упрямо стоящие неровными рядами. В углу покрывался пылью обитый железом старый сундук с ржавым замком. Он выглядел таким тяжелым, будто никто бы не сдвинул его с места, и от этого казался еще более загадочным.

Вторая комната была еще мрачнее. Простая кровать с проваленной сеткой и темным одеялом, из которого тянуло затхлостью. На стене висело зеркало, мутное, в пятнах, с грязными разводами — в нем отражение казалось чужим, как будто за стеклом притаился кто-то другой. Рядом стоял таз с водой, тусклой и серой, словно она сама набралась из тумана за окном.

Я села в кресло, не отводя взгляда от огня. Все здесь было словно из сна: забытый зал, запах старого дерева, тени, ползущие по стенам, и этот невозможный свет наверху. Спинка скрипнула, ткань жалобно затрещала, и мне показалось, что я проваливаюсь в зыбкое болото. Сил сопротивляться уже не оставалось. Тело гудело от усталости, колени дрожали, мокрая майка липла к коже. Я только плотнее прижалась к жесткой подушке кресла, чувствуя, как оно обволакивает меня запахом пыли и старости.

Неужели все эти книги про попаданок, которые я когда-то читала, все-таки стали явью? Я же ничего не умею…

Руперт сел рядом, но не отпустил моей руки. Его взгляд был прикован к огню, и в глазах блестели слезы.

— Он горит ради тебя, — шептал он. — Ради тебя одной.

Я вздрогнула: жар внутри теперь обжигал.

Руперт, все это время не отпускавший моей руки, наконец разжал пальцы, но тут же куда-то засуетился. Из угла, скрытого тенью, он вытащил старое, затасканное одеяло. Оно было тяжелым, серым, в пятнах, и пахло затхлостью, но он осторожно набросил его мне на плечи, будто укрывал такую дорогую сердцу драгоценность. Его движения сквозили заботой и торопливостью одновременно, как у отца, который пытается помочь, не понимая, что все делает неуклюже.

— Вот так, милая, согрейся, — бормотал он, поправляя край, чтобы накрыть мне колени. — Все хорошо, теперь ты в безопасности. Ты отдохнешь, высохнешь, а уже завтра мы найдем тебе приличную одежду…

Я, притихнув, смотрела на него. Лицо его, исчерченное морщинами, вдруг показалось знакомым. Глаза — зеленые, почти такие же, как у меня самой. В их глубине мерцал тот же оттенок, изумрудный, с золотыми искрами, который я с детства видела в зеркале. Мама говорила, что это чертики внутри меня устраивают концерты. Нос — с крошечной горбинкой, такой же, как у мамы. Серебристые пряди волос падали на лоб, спутанные и влажные, но даже в них было что-то родное. Я подумала, что в молодости он мог бы быть таким же брюнетом, как я.

Меня охватила странная дрожь — не от холода, а оттого, что это сходство было слишком явным, чтобы быть случайным. Внутри зашевелились сомнения: может, и правда?.. Внучка непонятного мужчины на краю мира у моря, океана… Не знаю, я не могла сконцентрироваться на этом.

Но я не успела додумать. Руперт снова захлопотал вокруг меня, окутывая заботой. Он достал кружку, такую же старую, с трещиной по краю, как и все в этом месте. Из нее клубился пар, поднимаясь вихрями над краями. Запах сразу ударил в нос — густой, травяной, с чем-то терпким и тяжелым. Не ромашка, не мята, а смесь, в которой слышался привкус земли, свежести и чего-то крепленого.

— Пей, милая, — сказал он, протягивая мне кружку обеими руками. — Тебе нужно сил набраться. Я сам заварил, все для тебя. Ты раньше любила этот настой…

Я нерешительно взяла ее. Кружка обжигала ладони, но жар приятно согревал окоченевшие пальцы. Я поднесла ее к лицу — запах стал сильнее, такой пряный, будто в нем пряталось что-то дикое.

— Это поможет, — тихо добавил он, вглядываясь в меня. — Я ведь знаю, ты устала.

Я колебалась, но усталость и страх заболеть от переохлаждения брали верх над здравым смыслом. Да и Руперт теперь не казался таким страшным, а выбора у меня особо не было. Я никогда не любила болеть, ведь это рушило столько планов, а завтра у меня смена в кофейне, там несколько барист решили взять отгул в один момент, и накопилось столько дел, что разболеться казалось непозволительной роскошью. Горло саднило, губы пересохли. Я сделала маленький глоток. Вкус оказался горьким, тягучим, и сразу разлился во рту металлической нотой, словно я облизнула ржавый ключ. Я сморщилась, но странным образом тело жадно приняло это тепло. Чем-то напоминало травяной чай с ноткой розмарина и разогретым коньяком.

— Еще, еще, — мягко подталкивал он меня, словно ребенка.

Я сделала второй глоток, потом третий. Внутри становилось легче, словно кто-то аккуратно развязывал узлы в груди и плечах. Сопротивляться не было сил, и я отдалась этой странной тяжести.

Фиолетовое пламя перед глазами колыхалось все мягче, плавнее. Я пыталась сфокусироваться на его языках, но они расплывались, сливались в пятна. Веки налились свинцом.

— Вот так, моя девочка, — донесся до меня голос Руперта, теплый и хриплый. — Спи. Здесь ты дома.

Я хотела возразить, сказать, что он ошибся, что я не та, кого он ждет. Но язык не слушался. Голова склонилась набок, и вместе с усталостью накатили мысли, резкие и отрывочные, путались в голове.

Вчера… вчера я была в своей квартире. В Москве. На столе стояла кружка с остывшим шоколадом, рядом лежала книга, ноутбук, телефон с непрочитанными сообщениями. Завтра должен был быть суматошный день, мне предстояло отработать еще одну смену и наконец взять отпуск. Все так просто, так буднично.

А еще — я всегда хотела семью. Детей. Теплый дом, в котором уютно и светло. Но все откладывалось: работа, встречи, свидания, обещания «потом». Я говорила себе, что время еще есть, и вдруг — его не стало. Я здесь, в чужом месте, в этом заброшенном трактире с огнем, который горит фиолетовым, и со стариком, называющим меня внучкой.

Что это? Сон? Безумие? Или новая жизнь, от которой уже нельзя отвернуться?

Последнее ощущение было странным: острое одиночество, как будто вся моя прежняя жизнь осталась позади и исчезла, и вместе с тем — тихое, осторожное тепло чужого дома, в котором я никогда не бывала, но который вдруг приютил меня.

Руперт поправил одеяло на моем плече. Его пальцы ощущались на коже как сухая бумага, но в этом жесте было что-то по-отечески заботливое. Я еще успела почувствовать вкус железа на губах и подумать, что усталость затягивает меня вниз.

Мир растворился. Я провалилась в сон, а мир все еще слегка качался, словно унося меня на волнах, о которых я так мечтала.

От автора