Храбр

Часть 1. Храбр.

Открылась низкая дверца, в подвал дохнуло морозом.

— Давай, выходи, — позвали снаружи.

В тесном узилище кто-то заворочался, кряхтя и сопя.

— Да выходи уже!

Из подвала в ответ рыкнули, глухо и недобро.

— У тебя медведь там? — на дворе хохотнули.

— Хуже медведя... Эй! Ну выходи скорее, князь тебя хочет.

Сквозь дверцу полезло нечто бурое и мохнатое.

— Ой, ё! — только и сказал шутник. Раздались быстрые удаляющиеся шаги.

— Гы! — отозвался стражник.

Нечто выкарабкалось из подвала, распрямилось во весь рост и оказалось человеческим существом. Нечеловеческих размеров — выше стражника на голову и вполовину шире плечами. Густая бурая грива и нечесаная борода скрывали лицо, вперед из буйных зарослей торчал крупный облупившийся нос. Существо куталось в медвежьи шкуры, свисавшие до пят. Внизу из-под шкур виднелись громадные ступни, замотанные в какие-то тряпки. А на уровне груди — кисть руки, страшная, с неестественно длинными пальцами. В руке существо держало огромные сапоги.

— Живой! — удовлетворенно заключил стражник и оглянулся.

Скрипя утоптанным снегом, по двору шел, переваливаясь, как утка, князь.

Существо, не нагибаясь, поставило сапоги наземь. Расчесало пятерней волосы на физиономии. Задрало голову к небу и прищурилось на утреннее солнышко. Со свистом втянуло ноздрями воздух. Закашлялось, сплюнуло на снег, утерлось.

— Ты князю не перечь, — посоветовал стражник.

Существо опять сплюнуло, уже прицельно.

— Чего он? — спросил князь, подходя.

— Ничего, — стражник низко склонился в поклоне. — Живой, здоровый.

Князь встал перед узником, сложил руки на толстом животе и покачался с носка на пятку. Дышал он тяжело, ему было трудно носить лишний вес.

— Иди, — сказал князь стражнику. Тот поспешно удалился, на ходу отряхивая рукав и недовольно шипя.

Князь буравил существо взглядом. Существо молчало, хлюпая носом. Некоторое время на дворе были слышны только одышка князя и сопение узника.

— Ну? — спросил князь.

Существо закашлялось.

— Образумился?

Существо перестало кашлять, далеко сплюнуло в сторону и что-то нечленораздельно буркнуло.

— Вижу, образумился.

Существо приглушенно взрыкнуло.

— А ты не балуй, — посоветовал князь. — Чтоб ты знал: я зла не держу на тебя. Ну, покуролесил, с кем не бывает.

Существо то ли хрюкнуло, то ли хмыкнуло. Опять запустило пятерню в волосы, отдернуло свалявшуюся челку; на князя уставились сверху вниз острые и злые серые глаза.

— Ишь, зарос... — сказал князь почти ласково. — Зверюга. Слушай, ты нужен. Послужи-ка, ага?

Существо, нависая над князем, фыркнуло так, что тот попятился.

— Затея предстоит трудная и опасная, — князь утерся рукавом. — Плеваться ты хорош, вижу. Припомни теперь, что умеешь драться.

Существо полезло рукой под шкуру и принялось там шумно скрестись.

— Кроме тебя этого не сможет никто, — сказал князь.

Существо на миг перестало чесаться и поглядело на князя с некоторым любопытством.

— А за мной не пропадет, сам знаешь, — добавил князь. — Сделаешь — проси чего хочешь. И уж пир тебе почестен закатим будь здоров.

Существо засунуло руку под шкуру глубже, пытаясь достать до спины.

— На пиру со мной рядом сидеть будешь, — пообещал князь. — Повторяю: зла на тебя не держу. Справишься — все станет по-прежнему. Не справишься... Нет, лучше бы справился! Возьмешь на подмогу самых опытных, из старшей дружины, Добрыня распорядится. Только помощи тебе от них особой не будет, я думаю... Твое это дело, понял?

Существо почесало-таки спину, запахнулось в шкуру плотнее, захрипело горлом, кашлянуло и вдруг пробасило вполне членораздельно:

— В баню бы...

— Значит, договорились... Илья, — князь осторожно потрепал существо по шкуре, повернулся и заковылял обратно к терему, на ходу отряхивая рукав.

Существо по имени Илья шумно харкнуло ему вслед. Князь оглянулся через плечо. Илья помотал головой, давая понять, что это просто так, с отвычки от чистого воздуха. Князь ухмыльнулся криво и ушел.

Илья поднял с земли сапоги и взвесил их в руке, будто примериваясь, не зашибить ли кого. Он стоял посреди двора совсем один — только в отдалении, возле теремного крыльца, да у ворот переминались с ноги на ногу подмерзшие стражники.

— Доброго утра, брат крестовый, — раздалось сзади.

— И тебе, — прогудел Илья, не оборачиваясь. Помахивая сапогами, он медленно зашагал к воротам.

— Баня готова, иди парься, — сказал, нагоняя Илью, высокий широкоплечий боярин, варяг на первый взгляд. Почти такой же крупный, как Илья, только в его огромности не было ничего столь угрожающе-нечеловечьего. Из-под распахнутой длиннополой шубы греческого кроя виднелась алая варяжская рубашка, шитая золотом.

— Оружие твое и броня здесь, я решил, так сохраннее будет. Микола сыт и одет, Бурка на княжей конюшне вполне обихожена, скучает только.

Илья остановился. Поставил сапоги на снег. Воткнул два пальца в бороду, дунул и издал оглушительный свист, резкий, с железным оттенком. Стражники у ворот подпрыгнули. Издалека донеслось в ответ негромкое кобылье ржание.

— Вот-вот, — сказал боярин, ковыряя пальцем в ухе. — Очень похоже. Только он свистит так, что кровь стынет в жилах.

Илья оглянулся на боярина и вопросительно шевельнул бородой.

— Да завелся тут... Разбойник. У Девятидубья. Вышел из леса на дорогу. Громадный, соловой масти. И ладно бы один. Семья целая.

Илья поднял сапоги и продолжил свой мерный шаг со двора. Впереди засуетились стражники, отворяя ворота.

— Зима лютая, — сказал боярин. — Худая зима. Думаю, в этом дело. Им в лесу жрать нечего, вот и полезли к дороге кормиться. А там как назло место узкое. Они сначала на дороге разбойничали, ели коней, побили людишек человек пять. Дорога сразу замерла, ни туда, ни сюда. А потом... Потом они съели Девятидубье.

Илья остановился снова. Встал и боярин.

— Князь послал в Девятидубье дружину малую, — сказал он. — Без толку. Этот разбойник пугает свистом коней, а когда пеший к нему приблизится, он и человека глушит. Не выносят, бегут человечки. Те, которых ему лень догнать и задрать. Распробовал белое мясо, полюбил его, нечисть такая... Тварь.

Илья молчал, о чем-то думая.

— Прогони его, Ульф, — попросил боярин. — Кроме тебя некому.

— Я убью его, Торбьёрн, — сказал Илья.

*****

В тереме у слюдяного окошка стоял пожилой грек в дорогой сутане и тянул шею, силясь рассмотреть двоих великанов, беседующих у ворот.

— Значит, это и есть Ульф Урманин?

— Теперь его зовут Илья, — сказал князь.

— Ну и чудище... Откуда он такой взялся?

Князь что-то согнал с рукава щелчком.

— Родители Ильи пришли на Русь через Холмогоры, это все, что я знаю. Мать уже была в тягости. Можно догадаться, что случилось, но... Там, откуда он родом, о таком не говорят.

Грек внимательно посмотрел на князя.

— А здесь — говорят? — спросил он.

— Здесь таких убивают сразу после рождения. Иногда вместе с матерью.

— Это правильно, — сказал грек.

Князь задумчиво почесал толстую шею.

— Так и следует поступать, — сказал грек.

Князь отвернулся и тоскливо зевнул.

— Давайте о насущном, — предложил он. — Отправитесь в Ростов завтра. Вас сопроводят четверо храбров, они полностью в вашем распоряжении. И достаточно сильная дружина, чтобы... Чтобы все было хорошо.

— Добрыня?.. — грек мотнул головой в сторону окна.

— Добрыня нужен мне здесь. Послушайте, Ростов все же не Новгород.

— Да, но епископа Федора ростовчане хотели убить.

— Хотели. Не убили ведь.

Грек снова посмотрел за окно.

— Не понимаю, — сказал он. — Вон какое чудовище — и то крестилось.

— Это как раз ничего не значит. Илья все-таки урманин. Урмане считают, что на каждой земле свои боги, и надо поклоняться местным, а то они спокойно жить не дадут.

Грек неприязненно скривился.

— Народ здесь не против Христа, — сказал князь. — Ни ростовчане, ни даже новгородцы не были против. Дело не в вере. Они просто всегда упираются, такая у них природа. На Руси если надо что-то быстро устроить, приходится отдавать указы дубиной. Иначе с тобой согласятся очень не скоро. Поверьте, я знаю. Это особенный народ, владыко Леонтий. Недаром он так дружен с варягами.

— Если дело не в вере, — грек едва заметно усмехнулся, — зачем вы приказали свергнутых идолов протолкнуть через речные пороги?

— Как зачем... — князь недоуменно поднял брови. — Чтобы не застряли.

— Ну-ну, — грек усмехнулся уже в открытую.

— Все будет хорошо, — сказал князь. — Кстати, я внял вашему совету и поговорил с летописцем. Он... Осознал свою задачу. Ему не впервой.

— Вы мудры, великий князь, — грек слегка поклонился.

— М-да... Однако же я попросил бы вас, владыко Леонтий... О некоторой осмотрительности там, в Ростове.

— Вы сами противоречите себе. То про дубину, то про осмотрительность.

— Мне кажется, почтенный Федор был чересчур настойчив. Здесь уважают крепкую руку, пока она совсем не взяла за горло.

— Не поймите меня неправильно, великий князь... Вы поэтому так нянчитесь со своим Ильей? Я слышал, он злоумышлял против вас.

— Да ничего он не злоумышлял… — князь фыркнул. — Просто слегка побуянил. И он не мой Илья. Он свой Илья. Приходит и уходит. Если захочет совсем уйти со службы... Нет, я не обрадуюсь, потому что Добрыня расстроится. Добрыня его любит.

Грек опять глядел во двор. Князь горой трудно дышащего мяса надвинулся на сухонького лощеного епископа и поверх его плеча уставился в окно. На дворе стражники распахнули ворота настежь перед огромным воеводой и громадным храбром. Храбр, опасно размахивая сапогами, что-то рассказывал воеводе, а тот кивал, на ходу отряхивая рукав.

— Ворота — из уважения, конечно? — спросил грек.

— А как же, — подтвердил князь. — Все равно эти двое не пролезут через калитку. Поди таких не уважь.

Грек покачал головой.

— Добрыня великий муж, — сказал он. — Но это чудище...

— Да, Илья не знатен, он, в общем-то, никто, — произнес князь жестко. — И много себе позволяет.

— Тогда почему...

— Поэтому я его иногда наказываю, — перебил князь. — Но Илья как ребенок. Они все, храбры, как дети. Поэтому, наказав, я их прощаю. И, прощенные, они служат еще лучше. Попробуйте и вы так с ростовчанами.

— Бог простит, — сказал грек и перекрестился.

— Ну-ну, — князь хмыкнул. — Владыко Федор то же самое говорил.

*****

Обычно храбр держал трех коней: прогонного, тяглового и для сечи. И свиту человек пять-шесть, когда хлопов, когда из смердов. Но Илья, у которого все было не по-человечески, выделялся даже тут. И ездил он, и дрался на огромной кобыле Бурке, а оружие и пожитки сопровождали его на телеге, которой правил молодой Микола по прозвищу Подсокольник, единственный ныне челядин Урманина. Лет пятнадцать назад Илья привез на Соколиный Хутор крошечный пищащий сверток — сказал, нашел на обочине у разграбленного обоза. Бросил хуторскому старосте гривну серебра, выпил одним глотком кувшин медовухи и уехал. Староста потом долго бродил по двору с этой гривной, баюкая ее как младенца, хуторяне опасались даже, не тронулся ли он умом, но обошлось.

А еще лет через десять или одиннадцать явился на киевскую заставу мальчишка, пробрался к Илье в шатер и сказал — здравствуй, храбр. И чего? — спросил Илья. Да я Микола, ты меня под Соколиным нашел. И чего? — повторил Илья. Да ничего, сказал Микола и пошел заниматься хозяйством. Холопы вытолкали его взашей, но мальчишка оказался настырный и кусачий. Еще через год Илья отпустил холопов без выкупа, а Микола остался.

Теперь это был не по годам крепкий и не по годам же деловитый парубок, ревниво оберегавший своего храбра от любых посягательств услужить. Микола не крутился вокруг Ильи ужом, но всегда оказывался там, где надо было подать-принести, наточить-начистить, сготовить и постелить. Он же был у храбра за казначея и скупо выдавал ему деньги на развлечения. Ограбить Миколу, когда Илья отправлялся в загул, никто даже не пытался — связываться с оруженосцем "самого Урманина" глупцов не было. К тому же, парубок на редкость остервенело для такого молодого орудовал булавой и топором. На смертный бой он еще не годился, конечно, но из шутейных схваток с другими оруженосцами киевской дружины неизменно выходил победителем. Илью не раз уговаривали продать мальчишку, подарить или проиграть, но Урманин только фыркал. А на вопрос, что он будет делать, если парня захочет взять к себе князь, ответил, как отрезал: не захочет.

Сейчас Микола ехал на санях по узкой киевской улочке. Перед ним тяжело бухала копытами немногочисленная охрана Добрыни, а где-то совсем впереди застилали свет два великана. Массивная Бурка и крупный белый жеребец заняли всю дорогу, а их всадники едва не задевали плечами стены и скаты крыш.

Добрыня пребывал в задумчивости, что-то считая про себя, шевеля губами, загибая пальцы. Ни дать ни взять купец, сводящий убыль с прибылью. Богатый варяжский гость — это надо было знать, что по крови Добрыня природный древлянин, а то и не догадаешься. Он плотно запахнулся в шубу, надвинул шапку на глаза, и только по небрежной роскоши одежды, да выбивающейся из-под шапки светлой гриве понятно было, что не торговый это человек, ох, не торговый.

Илья, напротив, глядел беззаботно. Напарившийся в бане, дочиста отмытый, сытый и чуть-чуть пьяный, с подстриженной и расчесанной бородой, он ехал, как на праздник. На плечах его красовался алый зимний плащ с меховой оторочкой, длинные коричневые волосы стягивала золотая повязка. Поперек седла лежал боевой топор, отделанный серебром.

Добрыня все загибал пальцы и с каждым пересчетом грустнел. Он выглядел моложе своих пятидесяти лет. Жизнь не наложила на его лицо той меты, которой припечатывает обычно пробившихся к власти коварством и убийством. Добрыня пребывал отнюдь не в мире с человечеством, зато в мире с собой. Он никого и ничего не боялся. И он все еще был очень красив.

Илья, напротив, был страшен. Не столько уродлив, сколько именно страшен. Звероватость его облика переходила грань, за которой уже не виден мужчина-хищник, так привлекающий женщин, а начинается просто зверь. Крупная голова Ильи была утоплена в непомерно широкие плечи, могучие руки казались несуразно длинны, толстые крепкие ноги — быку впору. А сколько кожи пошло на его сапоги и перчатки, боязно подумать.

Легкая улыбка, с которой он сейчас озирался по сторонам, пугала. Так мог бы скалиться матерый волчище, надвигаясь на человека. И выражение лица, и клыки были у Ильи как раз.

Он вдруг о чем-то спросил Добрыню.

— А? — отозвался тот, продолжая считать на пальцах.

— Где Дрочило?

— Ушел дрочить, — буркнул Добрыня.

Илья раздраженно шмыгнул носом.

— Из младшей дружины многие ушли, — сказал Добрыня.

Подумал и добавил:

— И многие уйдут.

— Дрочило мне пригодился бы. На это дело. Он сильный.

— Сильных много, — отрезал Добрыня. — Только храбров мало среди них.

Илья снова шмыгнул носом и вдруг стремительным ударом топора срубил с крыши здоровенную сосульку. Поймал ее и принялся сосать.

— Оттепель была? — невнятно полюбопытствовал он. — А я и не заметил. Проспал.

— Два, от силы три дня. Потом снова прихватило, теперь в полях толстый наст. Снег осел, но сверху корка чуть не в палец. Такая, что кони режут ноги. Учти.

Илья отбросил сосульку.

— Мне тут на ум пришло...

— Да ну?!

— Волхв из Девятидубья говорил, что Перун очень злопамятный бог, — сообщил Илья, не замечая насмешки.

Добрыня тяжело вздохнул и широко, напоказ, перекрестился.

За его спиной перекрестились охранники. Позади, на санях, Микола спрятал в варежку улыбку.

— Я так просто, — объяснил Илья и тоже перекрестился.

— Христос милостив, — сказал Добрыня. — Он не оставит нас в беде.

Теперь перекрестились все.

— Меду бы, — сказал Илья.