Воздух в мастерской пах пылью, старым пергаментом и озоном — сладковатым, едва уловимым ароматом. Для Элиана этот запах был запахом дома. Единственного дома, который он знал.
Он склонился над световым столом, затаив дыхание. Тончайшее перо из крыла пустынного ястреба едва касалось полупрозрачной карты, натянутой на раму. Линия берега изгибалась под его рукой, послушная и точная. Залив Утонувших Кораблей. Элиан никогда его не видел, но знал о нем все: знал, как соленый ветер обтачивает там скалы, превращая их в клыки, знал, как туман по утрам цепляется за торчащие из воды мачты древних посудин, и как опасно подводное течение, способное утащить на дно даже китобойную шлюпку. Все это он знал из отчетов, сводок и рассказов тех немногих, кто оттуда возвращался.
Его мир был плоским, двухмерным. Он состоял из линий, штриховки и условных обозначений. И в этом мире Элиан был богом. Он мог одним движением пера воздвигнуть горный хребет, осушить болото или проложить безопасный путь через аномальную зону, где время текло в три раза медленнее. На пергаменте. Только на пергаменте.
— Точнее, Элиан, — раздался за спиной хриплый голос Мастера Сильвестра. — Твоя линия слишком самоуверенна. Берег не бывает таким гладким. Он изъеден, изранен морем. Покажи его страдания.
Элиан вздрогнул, едва не оставив на карте жирную кляксу. Он так увлекся, что не услышал, как старик подошел. Сильвестр, опираясь на резную трость из кристального дерева, заглянул ему через плечо. Глаза Мастера, когда-то ясные, как полуденное небо, теперь были подернуты туманной дымкой, но видели они, казалось, больше, чем мог разглядеть любой зрячий.
— Страдания? — прошептал Элиан.
— Именно. Каждая линия на карте — это история. История борьбы земли и воды, ветра и камня. Ты не чертежник, мальчик. Ты летописец. А ты сейчас рисуешь так, будто этот берег вчера родился.
Элиан поджал губы и аккуратно промокнул кончик пера. Мастер был прав, как и всегда. Он слишком увлекся красотой линии, забыв о ее сути. Он добавил несколько мелких, прерывистых штрихов, обозначая россыпи камней и крошечные, коварные бухты. Карта тотчас ожила, перестала быть просто рисунком.
— Так-то лучше, — одобрительно крякнул Сильвестр.
Он прошел к своему креслу у потухшего камина и тяжело опустился в него. Дыхание старика было тяжелым, с присвистом. Последние несколько недель он почти не вставал, и даже этот короткий путь от спальни до мастерской отнял у него все силы.
— Мастер, вам бы отдохнуть, — с беспокойством сказал Элиан, откладывая перо.
— Отдохну, — отмахнулся Сильвестр. — Скоро отдохну. Времени мало. Принеси-ка мне шкатулку. Ту, что с медной оковкой.
Элиан прошел к стеллажам, забитым свитками карт, толстыми старинными книгами и странными измерительными приборами. Он снял с верхней полки тяжелую, пахнущую морем и металлом шкатулку и поставил ее на столик перед Мастером. Сильвестр долго возился с замком, его пальцы, когда-то способные начертить прямую линию длиной в милю, теперь дрожали и не слушались. Наконец замок щелкнул.
Внутри, на потертом бархате, лежала Астролябия.
Она не была похожа на те учебные модели, с которыми работал Элиан. Эта была сделана из темного, тускло поблескивающего металла, испещренного тончайшей гравировкой на неизвестном языке. Ее диски казались слишком сложными, а в центре, под фигурным стеклом, вместо стрелки покоился шарик жидкого света, лениво перекатывающийся с боку на бок.
— Красиво, правда? — выдохнул Мастер. — Старше, чем все карты в этой комнате, вместе взятые. Она помнит мир таким, каким он был. Целым.
Элиан молча кивнул, не в силах отвести глаз от гипнотического света.
— Когда меня не станет... — начал Сильвестр, и его голос дрогнул.
Элиан вскинул на него испуганный взгляд.
— Мастер, не говорите так! Я позову лекаря!
— Лекарь мне уже не поможет, мальчик. Моя карта почти дочерчена. Слушай меня внимательно. — Он подался вперед, в его выцветших глазах на мгновение вспыхнул прежний огонь. — Ты должен будешь отнести ее.
— Кого? Куда? — не понял Элиан.
— Астролябию. В Обсерваторию. На Безмолвный Пик.
У Элиана перехватило дыхание. Безмолвный Пик. Легенда, сказка для детей. Место, которое обозначали на картах пустым кругом с вопросительным знаком. Ни один отчет не подтверждал его существование. Ни один путешественник оттуда не возвращался.
— Но, Мастер... ее не существует! Это... это просто миф!
— Миф, — усмехнулся Сильвестр, и усмешка перешла в долгий, мучительный кашель.
Когда приступ прошел, он выглядел совсем изможденным.
— Миф — это то, для чего еще не начертили карту. Твоя задача — начертить. Все, что нужно, здесь. — Он постучал костлявым пальцем по шкатулке. — Карта... она не совсем обычная. Ты поймешь, когда придет время. Поклянись, Элиан. Поклянись, что доставишь.
Элиан смотрел на своего учителя, на единственного родного человека, которого знал, и видел, как жизнь утекает из него, словно песок сквозь пальцы. Он видел мольбу в его глазах, и страх, но не за себя, а за что-то неизмеримо большее. И весь его собственный, привычный, уютный страх перед миром за пределами мастерской показался ему вдруг чем-то мелким и стыдным.
— Я... я клянусь, Мастер, — прошептал он.
Сильвестр улыбнулся — впервые за много дней.
— Хороший мальчик... Помни, Элиан... Карта — это не сама территория... А звезды... звезды не то, чем кажутся...
Его голова откинулась на спинку кресла. Дыхание, до этого шумное и рваное, стихло. Шарик света внутри Астролябии на мгновение ярко вспыхнул и снова стал тусклым.
В мастерской воцарилась оглушительная тишина, нарушаемая лишь гулким стуком сердца Элиана. Его двухмерный, уютный мир из пергамента и чернил рассыпался в одночасье. Впереди лежала дорога. Настоящая. Трехмерная. И до ужаса неизвестная.