Хроники Амнезии

Боль начиналась не в голове. Она начиналась в глазах. Не как боль, а как давление — словно кто-то с силой вдавливал ему в зрачки два больших, холодных пальца. Кай зажмурился, уперся ладонями в стол, чувствуя, как дребезжит стакан с водой. В ушах зазвенело. Это был предвестник.

Он знал процедуру. Темнота. Тишина. Никаких резких движений. Он дошел до спальни, почти на ощупь, повалился на кровать, натянул одеяло на голову, создавая кокон. Сейчас придут видения. Не картинки, нет. Это было глубже. Это было похоже на то, как если бы чужую жизнь вливали ему прямо в мозг, как вино в кубок, вышибая из него его собственное «Я».

Раньше это были лишь обрывки. Запах жженого кофе и пыли, которого он не знал. Ощущение мокрой от дождя шерсти собаки на ладони. Обрывок мелодии, простой и тоскливой, на инструменте, которого не существует.

Но в последнее время приступы становились длиннее, сложнее, целостнее.

Вот он сейчас — Кай, тридцатидвухлетний архитектор, который не может спроектировать и сарая из-за постоянных мигреней, — но в то же время он…

…он — юноша с острым подбородком и пальцами, вечно испачканными чернилами. Он сидит в холодной келье монастыря где-то на севере Британии, и сквозь узкое окно льется бледный свет. Он не монах. Он переписчик. Его зовут Элвин. Он пишет. Но не псалмы. Он тайком, по ночам, вписывает слова на поля пергамента. Слова не на латыни. Они приходят к нему во сне, на языке, который он не знает, но понимает. Это язык ветра, говорящего с камнем, язык корней, шепчущих под землей. Он знает, что это ересь. Он знает, что его сожгут. Но он не может остановиться. Потому что эти слова — единственное, что кажется ему настоящим…

Кай застонал, впиваясь пальцами в простыню. Он был Элвином. Он чувствовал грубую шерсть рясы, запах воска и плесени, леденящий холод камня под босыми ногами. Он чувствовал восторг и ужас от своей тайны. И он чувствовал что-то еще — глубокую, пронзительную тоску по чему-то, чего он, Элвин, никогда не видел: по огромному, синему, бескрайнему морю.

Приступ отступил так же внезапно, как и начался. Давление в висках спало. Кай лежал, тяжело дыша, весь в холодному поту. Он снова был собой. В своей квартире. В двадцать первом веке.

На прикроватной тумбочке лежал конверт. Толстая, пожелтевшая бумага. Он получил его неделю назад, после похорон бабушки. Он не мог заставить себя его вскрыть.

Он сел на кровати. Руки дрожали. Он взял конверт. На нем не было марок или адреса, только его имя, выведенное изящным, старомодным почерком бабушки: «Каю. Когда стены начнут падать».

Стены. Давление в глазах. Чужие жизни.

Он медленно, почти благоговейно, вскрыл конверт.

Внутри не было письма. Там лежал один-единственный ключ. Старый, железный, тяжелый. И маленький клочок пергамента с одной фразой, написанной тем же почерком, но другими чернилами — выцветшими, коричневыми, будто кровью.

«Ищи Дом, где сходятся все тропы, что не были пройдены».

И в тот же миг, держа в руках ключ, Кай с абсолютной, неопровержимой ясностью понял две вещи.

Во-первых, бабушка знала. Всегда знала.

А во-вторых, то, что он принимал за болезнь, было на самом деле воспоминанием. Воспоминанием о чем-то, чего с ним никогда не происходило.

Стена, которой не должно было быть, дала первую трещину.