Хроники Камня Скверны

После пожара Просека затаилась. Кай стал ее призраком — все его видели, но делали вид, что не замечают. Его существование было молчаливым упреком, живым напоминанием о силе, перед которой они все оказались бессильны.

Единственным местом, где он мог дышать, стала избушка Элрика. И единственным человеком, чье присутствие не было отравлено страхом — Лерой.

Она приходила раз в несколько дней, всегда с деловым видом — приносила Элрику свежие травы или проверяла, как заживает рука Кая. Ритуал перевязки стал для них странной, интимной церемонией. Кай садился на низкую табуретку, Лера становилась перед ним, ее сосредоточенное лицо склонялось над его ладонью. Он затаив дыхание наблюдал, как ее тонкие, умелые пальцы разматывают старые бинты, наносят мазь, пахнущую дымом и полынью, и снова заматывают руку, скрывая пульсирующий багровый свет.

В этот раз Элрик, сославшись на усталость, ушел в свою спаленку, оставив их одних в главной комнате, где в камине потрескивали поленья. Было тихо. Слишком тихо. Шепот в голове Кая, обычно приглушенный в ее присутствии, сегодня был настойчивее.

ОНА ПРИШЛА. ОНА НЕ БОИТСЯ. СДЕЛАЙ ТАК, ЧТОБЫ ОНА НИКОГДА НЕ УШЛА. СВЯЖИ ЕЕ С СОБОЙ. НАВСЕГДА-слышалось в голове.

Кай сидел, сжимая левой рукой край табурета, стараясь дышать ровно. Лера завязывала последний узел. И вдруг ее пальцы, обычно такие уверенные, замедлились. Они не отпустили его руку, а мягко легли на его запястье, чуть выше края перчатки, где начиналась обычная, человеческая кожа.

— Больше не болит? — ее голос прозвучал как выдох, нарушивший звенящую тишину.

Прикосновение обожгло его, как раскаленное железо. Оно было таким простым, таким доверительным. И таким желанным. Внутри него все сжалось. Он почувствовал, как по его венам пробежала волна сладкого, отравленного жара. Сила Осколка встрепенулась, обрадовавшись его слабости.

ДА! — взревел шепот. — ВОСПОЛЬЗУЙСЯ ЭТИМ! ЕЕ ВОЛЯ СЛАБА. ЕЕ ДУША ОТКРЫТА. ОДНО ПРИКОСНОВЕНИЕ... И ОНА БУДЕТ ТВОЕЙ. ТАКОЙ, КАКОЙ ТЫ ЗАХОЧЕШЬ. ВЕЧНОЙ. ПОКОРНОЙ.

Перед его внутренним взором вспыхнуло видение. Он видел, как протягивает к ней руку, и багровый свет окутывает ее, как паутина. Он видел, как страх в ее глазах тает, сменяясь пустым, восторженным обожанием. Она бы улыбалась ему, говорила бы, что любит, была бы идеальной. Его. Без страха, без сомнений, без этой мучительной неопределенности.

Соблазн был невыносим. Он был слаще любой власти, обещанной ему прежде. Избавиться от этого терзания, от страха ее потерять, одним махом. Сделать ее своей не силой убеждения или чувств, а простым, безотказным приказом.

Его пальцы непроизвольно дрогнули. Багровый свет на ладони вспыхнул ярче, и тени в углу комнаты дернулись. Он почувствовал, как эта новая, ужасная сила собирается в его руке, готовая вырваться и переплести ее разум с его волей.

Лера ничего не заметила. Она смотрела на его лицо, и в ее глазах читалась лишь тихая забота.

И этот взгляд — чистый, незамутненный, настоящий — стал для него ушатом ледяной воды.

НЕТ!- Приказал он голосам внутри.

Мысленный крик был полным такой ярости и отвращения к самому себе, что шепот на мгновение захлебнулся. Он не хотел раба. Он не хотел куклу. Он хотел ее. С ее упрямством, ее страхами, ее свободной волей. Украсть эту свободу значило уничтожить то, что он в ней любил.

С нечеловеческим усилием он заставил силу отступить. Это было похоже на то, как пытаться остановить на полном скаку разъяренного быка. Каждый мускул в его теле напрягся до боли. Он чувствовал, как скверна бьется внутри него, пытаясь вырваться, как пойманная в ловушку хищная птица.

Он резко, почти грубо, одернул руку.

— Не надо! — его голос прозвучал хрипло и резко, почти как рык.

Лера вздрогнула и отшатнулась, ее глаза расширились от непонимания и легкой обиды.

— Кай?.. Я... я просто...

Он видел, как ее лицо помрачнело. Она подумала, что он отвергает ее заботу. Само ее непонимание было пыткой.

— Прости, — он с трудом выговорил, отворачиваясь и сжимая голову левой рукой. Он не мог смотреть на нее. — Просто... не сейчас. Пожалуйста.

Ему пришлось солгать. Пришлось позволить ей подумать, что он просто в дурном настроении, что он груб и неблагодарен. Это было лучше, чем открыть ей правду — что он едва не совершил над ней самое ужасное, что только можно представить.

Внутри все дрожало от перенапряжения. Он едва сдержался. Едва.

Лера молча постояла еще мгновение, потом тихо сказала: «Я поняла. Я... я пойду».

Она вышла, и тишина в комнате снова стала гнетущей, но теперь она была наполнена его стыдом и ужасом.

Шепот вернулся, но теперь он звучал насмешливо и язвительно.

-ГЛУПЕЦ. ТЫ ВЫБРАЛ БОЛЬ. ТЫ ВЫБРАЛ НЕУВЕРЕННОСТЬ. ОНА УЙДЕТ, И ТЫ ОСТАНЕШЬСЯ ОДИН. ВСЕГДА ОДИН.

Кай упал на колени, уткнувшись лбом в холодные половицы. Он дышал, как раненое животное. Он не сдержал бы искушение, если бы продлилось оно еще секунду. Его любовь к ней едва не стала орудием ее порабощения.

Но он устоял. Ценой ее непонимания, ценой своей агонии — но устоял.

И в этом горьком, отравленном победе он понял главное: его борьба со скверной была не за силу, а за право любить. За право быть любимым не за могущество, а вопреки ему. И это была самая трудная битва из всех.