Хроники Камня Скверны

Каю потребовалась неделя, чтобы найти в себе смелость прийти в пустующую избушку Элрика. Он сидел в кресле-качалке старика, вглядываясь в пыльные лучи солнца, и наконец позволил всем подозрениям и догадкам сложиться в единую картину.

Элрик не просто готовил его. Он лепил из него Живой Ключ.

Войдя, Кай не увидел старика. Но на столе лежал не просто клочок бумаги, а толстый, потрепанный временем дневник. И он был оставлен явно для него. Листая страницы, покрытые точным, убористым почерком, Кай узнавал свою собственную историю, но увиденную с высоты веков.

Элрик, последний из ордена Землевязов, столетиями наблюдал, как мир медленно умирает от ран, нанесенных расколом Искаженного Камня. Скверна была не просто злом — это был рак, пожирающий магическую плоть мира. Осколки были метастазами.

И он нашел единственный, отчаянный способ исцелить мир. Не собрать Осколки заново — это лишь воссоздало бы ту же проблему. Не уничтожить их — ибо они были частью фундамента мироздания. Он решил их... перезаключить.

Для этого нужен был сосуд. Не пассивный носитель, как прежние Арканисты, а сознательный, волевой Хранитель. Человек, который смог бы принять Скверну в себя, не сломавшись, подчинить ее своей воле и, став живым мостом, перенаправить ее поток из разрушительного в исцеляющий. Такой человек должен был обладать невероятной силой духа и пройти через немыслимые испытания.

— Я искал тебя долго, Кай, — гласила последняя запись. — Не самого сильного, не самого чистого. Искал того, в ком гнев и страх уравновешиваются любовью и состраданием. Кто, столкнувшись с бездной, предпочтет бороться за других, а не мстить миру. Просека стала твоей кузницей. Ее люди — молотом и наковальней, что выковали не сталь, а гармонию из хаоса внутри тебя. Ты больше не носитель Скверны. Ты — ее Хранитель. И теперь мир нуждается в тебе для последнего испытания.

Сердце Кая бешено забилось. Он понял все. Атаки Ткача Бездны... Элрик не просто защищал его от них. Он использовал их! Каждая битва, каждая новая угроза — все это было частью тренировки, закалкой его воли и способностей. Ткач, сам того не ведая, стал инструментом в руках Землевяза.

И теперь, когда Кай был готов, настало время для главного сражения. Не с Ткачом, а за саму душу мира.

В ту же ночь Кая разбудило не шепот Осколка, а тихий, мощный зов, исходивший из самого сердца Болот Молчания. Он знал — это зовет Источник. Место, где триста лет назад раскололся Искаженный Камень.

Он вышел из дома. На улице его ждали Лера, Гордан, Арни и все жители Просеки. Они не спрашивали, куда и зачем. Они видели решимость в его глазах.

— Мы идем с тобой, — просто сказала Лера, сжимая его руку.

—До края болота, — хрипло добавил Гордан. — Дальше уж сам.

И они пошли. Не как провожатые, а как стражники. Как семья.

На опушке Болот Молчания Кай обернулся. Он видел их лица — своих друзей, свою любовь, свой дом. Они были его якорем.

— Возвращайся, — тихо сказала Лера.

—Обязательно, — пообещал он.

Путь через топи был кошмаром, но Осколок на его руке горел ровным светом, расчищая путь и указывая направление. Он дошел до самого сердца — до круглой, черной как смоль поляны, где воздух дрожал от невыносимого напряжения. В центре ее висел в воздухе, пульсируя, гигантский разлом — шрам на ткани реальности, из которого сочилась жидкая, черно-багровая Скверна.

И перед этим разломом стоял он. Ткач Бездны. Но это был уже не тот одержимый ученый. Его тело было обожжено и перекручено вышедшей из-под контроля магией, а глаза горели безумием и болью. Он стал рабом силы, которую когда-то хотел лишь изучать.

— Сосуд! — просипел он. — Отдай мне свою силу! Я завершу то, что начал! Я стану новым богом этого мира!

— Нет, — ответил Кай. Его голос был спокоен. — Ты лишь последнее препятствие на моем пути.

Он не стал вступать в долгую битву. Он сделал то, чему научил его Элрик. Он не атаковал Ткача. Он атаковал саму Скверну, что питала его.

Подняв руку, Кай не выпустил сокрушительный луч. Вместо этого он направил свою волю в сам разлом. Он чувствовал, как Осколок в его руке становится раскаленно-горячим, связывая его с источником проклятия. Он видел тысячи образов — войны, безумие, страдания, порожденные Скверной.

ОТПУСТИ! — кричали в нем голоса прошлого.

ВОЗЬМИ ВСЕ! СТАНЬ БОГОМ!— шептала Скверна.

Но Кай помнил Просеку. Помнил тепло очага, крепкое рукопожатие Гордана, упрямую улыбку Леры. Он не хотел быть богом. Он хотел быть человеком. Хранителем своего дома.

— Я не твой раб, — мысленно сказал он Скверне. — И не твой господин. Я — твой Хранитель.

И он не стал уничтожать разлом. Он начал его... переплетать. Используя свою волю как нить, а силу Осколка как иглу, он стал сшивать края разрыва в реальности. Это была не магия в привычном смысле. Это был акт воли, равный сотворению мира.

Ткач Бездны, лишенный подпитки, с криком рассыпался в прах. Багровый свет угасал, сменяясь чистым, золотистым сиянием. Разлом затягивался. Мир тяжело вздохнул, словно сбросив с себя многовековую ношу.

Когда все закончилось, Кай стоял на коленях посыхающей, но уже чистой поляны. Осколок на его руке больше не пульсировал багровым светом. Он стал похож на гладкий, темный обсидиановый камень, лишь слабо мерцающий изнутри тихим, серебристым светом. Шепот в его голове умолк навсегда.

Эпилог. Тихий свет.

Прошли годы. Просека расцвела. Земля вокруг стала невероятно плодородной, болезни обходили деревню стороной, а в лесах воцарился покой. Старые страхи забылись, став просто сказками для детей.

Каю не нужно было скрывать свою руку. Преображенный Осколок был теперь не клеймом, а знаком — знаком Хранителя. Он не использовал свою силу для великих дел. Он направлял ее тихо: помогал урожаю, исцелял больных животных, поддерживая хрупкое равновесие, которое он когда-то восстановил.

Он и Лера растили двоих детей в доме, который построили вместе с Горданом и Арни. Дети с интересом трогали гладкий темный камень на руке отца, и он рассказывал им старую сказку о мальчике, который подружился с бурей.

Иногда, сидя вечером на завалинке и глядя на мирную, уютную Просеку, Кай вспоминал Элрика. Он понял его теперь. Старик не готовил его к битве. Он готовил его к миру. К жизни. К тихому, ежедневному подвигу хранителя, чья величайшая сила заключалась не в умении разрушать, а в умении беречь.

Он смотрел на зажигающиеся в домах огни, на играющих детей, на Леру, что вышла на крыльцо и улыбнулась ему. Он нашел не просто пристанище. Он нашел свой дом. И он защитил его. Не силой Осколка, а силой того, что он стал своим. Для деревни. Для нее. И для самого себя.

И в тихом свете вечерней зари это чувство было теплее и ярче, чем любая магия в мире.