Хроники «Мёртвой головы»

Дева в беде,

но никто не придёт,

никто не спасёт.

Дева в беде

и проклятие ждёт

пиратский народ...

В одном забытом богом порту, но не забытом пиратами, третий день шла пьянка. Точнее говоря, шла она только в первый день, во второй уже ползла, в третий — вяло дëргала конечностями, или что там у неё есть.

За окнами трактира бушевало море, безжалостно разбивая волны о причал и нападая на случайных прохожих. Оно хватало их за ноги и тащило в свои мёртвые объятия. Забивало трахею прогорклой морской водой, которая оседала в лёгких ежистыми кристаллами соли. И жадно царапала их.

Ветер свистел и рычал. То и дело пробегал по набережной вперёд-назад, чтобы проверить рамы, петли, ставни и замки на прочность. Те не поддавались. Тогда он злился и колотил сильнее, выстукивал какой-то зловещий, первобытный ритм.

В трактире не было уютно. К третьему дню от запаса свечей осталось разве что пять дюжин. От нехватки света деревянные балки потолка казались грузными, тяжёлыми, как корабельные мачты. Их коварные тени вторили танцам ветра, нагоняли страх на морских волков. Это на море пират бесстрашен и силен духом, на суше же он полон суеверий. Вот и сейчас буря, свечной воск, капающий на затылки, и привкус крови во рту, смешанный с морской солью, не предвещали хороший сезон грабежей. Пусть недавно фортуна была на их стороне. Но она, что портовая девка, отдавалась только ловким и пьяным. А ещё тем, кто верил, что может оплатить её услуги.

Пиратская команда заявилась в трактир после очередного набега на торговый пинасс, который они после сожгли недалеко от берега. Улов был мягко говоря средним. Впрочем, порт был рядом и пополнить запасы провизии планировалось здесь. Жаль, буря помешала.

Настроение было ни к черту, ни к морскому дьяволу. Пираты во мраке умирающих свечей хищно скалили друг на друга кривые заточенные зубы. Кружки пива уже не так радостно подносились к изрезанным ветром губам. Даже ром не горячил их. Тела морских разбойников, казалось навсегда пропитанные грязью, пóтом, рыбьим жиром и смолой, скучали по канатам парусов. Хотелось размяться или кого-нибудь размять. Пираты вяло перекидывались костями баранины, стучали друг об друга черепки поросят, пинали собратьев по разбоям. Они беспорядочно лежали под столами от изрядного количества выпитого и съеденного.

Бывалый капитан понимал, что дело близится к драке, но пока не мог придумать, чем отвлечь команду. На всякий случай составлял список тех, кого можно пустить в расход.

— Эй, хозяин! Нам нужна ещё ветчина! Неси сюда, пока мы не решили зажарить твою кошку или старую псину, которая сторожит твою харчевню! — На самом деле есть подобное капитан не хотел, но ему нужно было показать остальным, кто тут управляет ситуацией.

Низенький старичок показался из-за стойки, несколько раз опасливо кивнул и нырнул в погреб. Команда одобрительно «гэкнула» на движения местного, но без энтузиазма. Торчать здесь и слушать старые, как портки боцмана, истории не хотелось.

Хозяин таверны вернулся как раз в тот миг, когда капитан, задумчиво почесывая запутанную бороду, посетовал на свой старый корабль, растративший в битвах и погонях свою маневренность.

— Постройте новый корабль, — вмешался в разговор старик. Пиратов так насмешило это предложение, что они не обратили внимания на такую наглость.

— Мы воруем, а не строим, — таков был ответ.

— Тогда своруйте то, из чего построят для вас другие, — дед поставил поднос с ветчиной на дубовый, изрытый трещинами стол и, шумно шаркая по земляному полу худыми сапогами, ушёл обратно за стойку.

— А дед дело говорит! — Капитан вдруг ожил, нащупав идею, новую цель, которая поднимет общий дух. Команда сперва было поддалась на уловку, но начала сомневаться.

— Где дерево-то брать? Не из пальм же строгать фрегат!

— А мачты, мачты из чего? Здесь только щепки на дрова, да опилки на матрасы!

— Возьмём курс на север, — капитан понимал, что команда согласна, лишь ждёт его доводы. — Там и сосны есть, будет лучшая мачта!

— Вы, главное, обряд совершите, тогда и корабль станет быстроходным, — старик вновь подал голос из-за своей стойки. Пираты прекратили разговоры и уставились на говорившего. Кровь в их венах, больше похожая на ром, забурлила, предчувствуя легенду о морских грабителях. Хозяин хибары не стал ждать, когда его «попросят» продолжить.

Говорят, в Северных заповедных лесах растут лучшие сосны для корабельных мачт. Цельные, без сучьев, крона высоко в небе, что даже у Впередсмотрящего закружится голова. Древесина лёгкая, упругая, а если обряд провести, так и к влажности стойкая. Говорят, рубить сосну нужно в новолуние и обязательно зимой, пока дриада спит. Так она и помешать не сможет. Сон их глубок и сладок, как поцелуй фортуны. Говорят ещё, если дриаду в стволе заточить, как птицу в клетке, а после из дерева мачту сделать да к остову корабля приладить, то будет он быстрее всех на волнах. Для этого сосну сразу смазывают судовой мазью с морской водой и пóтом команды. А корабль называют как-нибудь крылато, чтоб летал, и по-женски, чтоб угодить фортуне. Вот так говорят.

Разбойники замерли, выжидая решения капитана. Оно, конечно, уже было единогласно принято, но озвучить его должен был Главный.

— Думаю, нам стоит проверить, правду ли говорят, — гаркнул капитан, поднимая кружку с ромом в воздух. Тут уже команда «гэкнула» с энтузиазмом.

Буря прекратилась через пару опрокидываний горячительного в глотку. Команда, пошатываясь на онемевших от недостатка движения ногах, вывалилась на пристань и двинулась нестройной гурьбой в сторону своей старой шхуны. Капитан возглавлял шествие с бутылкой рома наперевес. Держался он за неё так, словно она одна могла держать его на ногах.

Возможно, пираты задумались бы над тем, кто поведал им историю о Северных лесах и лучших корабельных мачтах, если бы не были так пьяны. Может, и вспомнили, что хозяин таверны лишился жизни в первый же день попойки. Кок, доказывая всем свою меткость в метании ножей, попал бедолаге прямо в сердце. Точность, спорить не будем, отменная. Может, и вспомнили бы... Хорошо, что проще принять другую реальность, чем поверить в привидений.

***

Зима в этом году выдалась поздняя. Мы с подружками сперва долго бегали по лесу, ели терпкую рябину, которая взрывалась на зубах мелкими красными брызгами. Ходили в гости к озëрным нимфам, пели с ними песни. Их лунные голоса до сих пор звенят в моем воздушном теле.

Затем, спасаясь от окружающей тьмы, дриады засели в своих домах-деревьях. Солнце, словно обидевшись, перестало нас баловать своей компанией. Теперь сестрицы и вовсе спят. Я слышу их ровное, редкое дыхание, слитое с жизнью леса.

Вижу сны сосен о далёком море. Его горечь легко ощущается на языке, будто ты зачерпнул пригоршню воды, решив вдруг напиться. В этих видениях бушует шторм. Сосны-мачты гнутся, раскалываются и ломаются. Но даже это их привлекает больше, чем вероятность стать коробом для гниющего тела.

Сестрицам снится тревожное: пустыри, вырубленные леса, рассыпающиеся в труху пни. Потому они сильнее врастают в свои дома-сосны, ветвят бурые паучьи корни в мерзлую песчаную землю.

Ко мне сон не идёт. Всё никак не могу устроиться, ворочаюсь, беспокою высокую сосну. Та тревожно шуршит иголками, словно щетинится на наступившую зиму. Она в ответ щиплет дерево. Мне, существу внутри, холодно. Очень непривычное чувство. Глаза, уставшие от монотонного пейзажа, болят.

Измученное сознание иногда проваливается в забытьë, но возвращается в реальность, когда какая-нибудь белка, очнувшись от тревожного сна, сбегает из дупла, бросив свои припасы. Когда лиса, загнавшая отчаявшегося зайца, вдруг снимается с места. А её добыча бежит в ту же сторону, опережая преследователя. Когда звери и птицы покидают свои дома, уходят из леса.

В воздухе висит какое-то животное отчаяние, проникающее через кору деревьев, через мою тонкую, почти невесомую кожу. Оно подбирается к сердцу, не даёт уснуть.

Мы, дриады, не можем сбежать, выйти из дома-дерева. Пока царит зима, заперты внутри стволов вековых сосен. Оставлены своей природой слиться с их биоритмом, впасть в спячку. В моем случае предчувствовать беду и бессильно её ждать.

...Он пришёл с юго-запада на четвёртый день лесной тишины, за час до рассвета. Я почувствовала его за пару миль: чужак. От этого мужчины с густой бородой исходило зло. При нем — сытая кровью сталь. Его ботинки ломали колкий снег, следы от них быстро темнели, смешиваясь с песком и глиной. Я чувствовала угрожающую уверенность этого человека. Слышала, как он насвистывал простую мелодию смерти.

Чужак долго кружил между соснами, стучал по их стволам, что-то бормотал себе под нос. Иногда ставил на гладком дереве зарубки своим клинком. Сталь жадно рвала его. Я слышала, как глухо стонал лес, как вздрагивали во сне сестрицы-дриады.

Возле моего дерева человек особенно долго ходил. Жадно, по-хозяйски, гладил его кору. Стучал то с северной, то с западной стороны. Затем, что-то для себя решив, чужак сорвал с ближайшей рябины перезрелые гроздья и раздавил их в руке. Багряный сок смешался с грязью и смолой. Капли упали в несвежий, смятый сапогами снег, который выглядел как пожеванная и выплюнутая с отвращением еда.

Мужчина с густой, спутанной бородой уходил из леса той же дорогой, что пришёл. С его пальцев капал рябиновый сок, оставляя кровавую тропу к моему дому. Я, скованная временем, беззвучно кричала и билась в стены своей сосны, которая стала для меня клеткой.

Потратив все силы на тщетные попытки разбудить сестёр, я потеряла сознание. Очнулась от короткого удивлëнного вскрика дриады: её жизнь оборвалась с последним ударом топора, которое повалило дерево. Всё во мне застыло: смерть была такой быстрой, серебряная нить, незримо связывавшая сестру с нами почернела и рассыпалась. Словно в грибнице обнаружилась гниль, и трупные бактерии разрушили её изнутри.

За первой смертью последовала вторая, третья, десятая... Наша семья дриад становилась всё меньше. Казалось, что эти люди, пришедшие со вчерашним чужаком, источающие тот же запах гнили души, вонзали свои клинки в одну рану. И в один миг не осталось ничего, кроме боли. Тогда я поняла, что следующая смерть — моя.

Весь остаток сил ушёл на резкий рост корней. Дом отозвался на природную магию с большой охотой, рванув на поверхность подземные руки. Убийцы моих сестёр запинались за корни, падали, получали растяжения и вывихи суставов. Сломалось несколько пальцев ног и голеностопных суставов, один повредил бедро. Но это меня не спасло.

Чужаки не пощадили даже своего: сломавший ногу окрасил снег ржаво-коричневыми пятнами. Его добил Капитан двумя ударами старого кинжала. Он вынул его из голенища вонючего сапога с крепкой подошвой, а после вытер кровь об одежду мёртвого матроса и убрал обратно.

Да, спасти меня было некому. И мой любимый дом упал на грязный, раздавленный сапогами снег.

***

— Готово, капитан! Всё сделали, как в легенде сказано, разразился меня гром! — докладывал довольный первый помощник.

— Теперь пусть эти, — Главный кивнул на пленëнных плотников, — строят.

— Пусть строят! — согласилась команда, как бы заявляя, что свою часть «работы» они выполнили.

— И как будет называться наш корабль, капитан? — боцман внимательно смотрел в задумчивое лицо главаря, стараясь угадать, решил тот или нет.

— Есть такая бабочка с черепом на спине. Называется она Мёртвая голова. Вот вам «крылатое», «женское» и «пиратское». Мы будем ходить под этим именем, и на нашем парусе будет этот череп! — торжественно произнёс капитан. А после довольный гладил бороду, наблюдая за пиратами, поднявшими вверх кулак в качестве согласия.

***

Не знал он, что обрекает на гибель себя и свою команду. Над ним уже нависло самое страшное для пирата проклятие.