Хронология крика

1

Я лежал на горячих камнях и слушал прилив, морскую пену, легкий ветер. Солнце накрыло меня раскаленными лучами, оно смотрело на меня сверху-вниз, и я нежился в его присутствии, менял позы, потерял счет времени. Я скинул одежду. Жар проникал сквозь меня, уносился к сердцу по венам, моя кожа открылась, расплавленное золото растекалось по телу. По загорелой груди и бедрам. Я лежал, обнаженный, на плоских камнях, на бесконечном, песчаном берегу, нагретым солнцем, и слушал крики чаек. До меня доносилась их лишенная смысла речь, и я тоже бы кричал, если бы мог, но лишь издавал слабый стон наслаждения. Жар становился совсем невыносим, и я мечтал о том, чтобы снять свою кожу, думал, что я хочу раздеться полностью, обнажиться до костей. Я хочу, чтобы мой скелет сверкал, отбрасывал блики, слепил глаза, чтобы с него сошли остатки прилипшей к нему, высохшей плоти. Хочу, чтобы моя кожа лежала рядом, иссыхала, не принадлежа более мне. Я хочу подняться, уползти в море, я хочу скрыться от лучей. Я хочу почувствовать мокрый песок между пальцев, прохладу воды, соленый вкус. Я пытаюсь оторвать себя от раскаленных камней, но у меня нет сил даже сделать вдох.

2

Это довело мне до состояния молчаливого свидетеля собственной смерти. Я был изолирован от мира, будто внутри кокона. Без позволения использовать свои же глаза, собственно тело. Те черные дни шли урывками, бессвязными участками воспоминаний. Лишь несколько образов, поддающихся интерпретации, остались со мной до сегодняшнего момента. Самый четкий из них – образ сильно раненного человека, схватившего живот, откуда хлещет кровь от ножевой раны, над ним возвышаются двое людей. Раненный мокрый от пота и крови, от пытается заползти под лавку, спрятаться там от убийц. Раздаются насмешки, громкий спор. Звон грубых голосов эхом расходится по ночной улице. Раненный из последних сил затаскивает себя под лавку, прижимается лицом к металлической ножке. От истратил последние силы и нашел себе подобие могилы. Почему я так отчетливо все это помню? Кто я из трех безымянных участников? Осматриваю свое тело, я не вижу ни ран, не шрамов. Нет отметин от стягивающих рану нитей. Моя кожа нежная, она слишком новая, слишком искусственная. Мне неприятно находиться в ней. Как будто я внутри, скрыт под накидкой. Как будто от меня остались одни кости, которые вложили внутрь формы и аккуратно запечатали края.

3

Если сравнивать с тем, что было раньше… я сильно исхудал, покрылся тысячей порезов, мелких шрамов, прочих отметин. Роковая дата пылает, разрезанная на моей груди на груди перед зеркалом. Мое обуженное тело не может представлять никакого интереса. Еще одно воспоминание. Вид искаженного страданиями лица, и его голубые, блестящие искрой от единственной лампы. Глаза округлены, это полная луна. Они смотрят вглубь. Под рукой острые предметы, щипцы и ножницы. Все старое, покрыто ржавчиной, и меня мутит от красного тумана, расплывающегося у ног, вони нечистот, криков...

4

Эту дату я отпечатал на себе шрамами. На моих глазах расцветали те скромные кровоподтеки, несколько больших капель, оставляющих красные полупрозрачные следы. В ту ночь руки сомкнулись на моей шее, и агония вывела меня из глубокого сна, вогнав в паническую борьбу за жизнь. Инстинктивно, я схватился за напряженные ладони, пытаясь разжать ледяные пальцы. Мои глаза, отказывавшиеся фокусироваться, упирались в противоположную стену и потолок. Мой невидимый противник упер большие пальцы ниже кадыка, перекрыв мне воздух. Я чувствовал, как пылают мои легкие. Ничего не осознавая, я позволил своим рукам ослабить хватку и пробраться выше, вдоль слабых мышц его рук, подвернутых рукавов рубашки, к сбившимся длинным волосам, к лицу. Когда под подушечками пальцев задвигались его глазницы, он прижал меня всем весом своего тела. Я слышал его мольбы, о том, чтобы в моих легких скорее закончился воздух, чтобы не выдержали кости моей шеи. Я вдавил свои пальцы в его глаза, ощутив, как податливая желеобразная масса протолкнулась глубоко внутрь его черепа. Он прикусил язык, мыча от боли, отступил, отняв руки с моей шеи. Не в силах снова начать дышать, я слышал его побег в сторону закрытой двери, и, как я не старался встать и отправиться в погоню, вокруг меня сошлась дрожащая тишина, переросшая в шум раскатов грома. Без сознания, я остался на холодном полу, и где-то внутри в моем мозгу надулся и лопнул пузырь боли, разлившись эйфорией под черепом. День за днем, начиная с моего пробуждения, с садящим телом и черными синяками, я учился жить новой жизнью – быть зеркальным отражением себя с небольшими дефектами. Я продолжал находить на себе глубокие царапины, старые шрамы, чужие лица вырывались на поверхность, ложные воспоминания, вещи, перемещающиеся без моего ведома. Затем пришли дни ночных кошмаров, быстро отучивших меня искать покой во сне. Ежедневно, ранним утром я глядел в зеркало на свои налитые кровью глаза, задолго до восхода солнца, и мечтал о паре часов спокойного сна, но вместо этого снежный ком нервов все сильнее отсекал от меня последние остатки отдыха, и дни смешались в одно большое слепое пятно. Я перестал различать, какие увечья я нанес себе, а какие появились сами.

5

(Из посвященных ему статей на различных ресурсах; из посвященным ему вздохов; из пущенных по нему слез; из добрых постукиваний по плечу; из напутственных речей; из необратимых ужасов; из сковывающих тревог…)

«Мы и раньше сообщали вам об этом выдающимся, но столь малоизвестном творце. Но сегодня пора изменить угол обзора – мы направляем все пристальные взгляды на тебя и кричим единое «Вернись!», чтобы …»

«… наполовину состоящие из болезненного прожитого опыта выдуманных героев, ему всегда удавалось держать на грани, на лезвии психологического ножа. Когда не ясно, плавится ли твоя личность, или это эпилог истории очередного персонажа его рассказов? Собранные в мозаику, в которой заведомо не хватает половины частей, без ключа, без идеи, где еще их искать…»

«…вырезаны из собственной плоти, переложенные на бумагу… О нем должны были знать все, но – в реальном положении дел – лишь единицы. Его ищет каждый неравнодушный: снаружи или внутри, во сне или наяву. И больше нечего сказать. «Вернись!» – но существовал ли он на самом деле, или был тусклым, выгоревшим феноменом? Незамеченной аномалией, изменением плана?»

«Запечатлеть, передать каждое ощущение, каждую секунду своей жизни – вероятно, самое странное решение для того, кто все силы тратит на сокрытие ее аспектов. Можно объяснить хитрыми играми ума или, может, недальновидностью? Наша версия – неисчерпаемая человечность, которую не получилось задушить в зародыше, и теперь она и переполняет, и рвется через строки. В первую очередь он был одиноким призраком в бетонном замке. Старые двери, запертые на ключ комнаты, бесконечная пыль, картины высотой с него, осуждающий шепот из темных углов. Он писал, не ощущая себе реальным, и до нас доходили обрывки. Исчез ли он в собственной голове, растворился ли в бетонных стенах, в физическом забвении. Мы утверждаем точно одно – пропал он или просто прячется в тени – ему никогда было не победить себя.»

«Камера снимает. Комната тусклая, кровать продавлена, занята. Одинокий, сгорбившись и запустив руки в отросшие до плеч сальные волосы. Время в правом нижнем углу кадра – очень позднее (настроено точно или примерно). Окон нет – небольшая каморка в доме-лабиринте. Он живет в бывшем углу для прислуги. И долго он будет так сидеть? Бесполезная трата (нашего) времени, испытание (нашего) терпения. Проскальзывает разочарование со вздохами. Мы пару раз нервно стукаем по кнопке перемотки (но все еще аккуратными, уважительными движениями), чтобы не упустить важного. Наконец он просыпается, знакомый потерянный взгляд. Трем из пяти людей в этой комнате посчастливилось увидеть его вживую, одному (мне) пробраться в его обитель. Возможно, в последовавшем отказе от социума есть наша (в первую очередь – моя) коллективная вина. Или о нас он и не помнит. Значение его тонкая, хрупкая литературная фигура (внезапно) заимела только сейчас, вспыхнув и сгорев. Мы скорбим и плачем по нему (как если бы он был известным певцом или актером).

Его глаза – это наше общее достояние. Если обнаружат тело, мы бы забрали его себе. У него на столе пустая винная бутылка и он хрипит, потому что до этого только пил (вино) и молчал. По праву первенства – мы проведем этот сеанс траура. И небольшой совет – больше не пытайтесь искать нас!»

Слова первые: хронология крика № 7

Я засыпаю после удара, что гремит прямо за стенкой от изголовья. Как стихает последний звон – тело само падает, и я прижимаюсь к сходящимся стенам в углу. Часы бьют дважды, утром и вечером. Они давно сломаны, и я называю издаваемый ими звук «криком». Я представляю как кто-то, очень мною недовольный, срывается по неизвестному поводу. Пару раз терял счет последним минутам и испытывал боль столкновения с полом и холодными углами. Я скрываю эти сведения длинными рукавами, черными рубашками.

Хуже – быть глухим к крикам. Как сегодня. Когда я больше всего нуждался, когда симптомы почти очевидны. Расфокусировка, шум, нехватка воздуха, отдышка – вот симптомы затянувшегося дня. И я обречен прождать очередные 12 часов без сна. Мучения, что меня ожидают, страшнее физической боли.

Впрочем, физической боли тоже некуда выйти из моей крови. Я кусаю ладонь, и ее поверхность дополняется новым полукругом будущих шрамов, кровоточащим отпечатком острых зубов.

Слова очередные: №7

В темноте есть лазы из комнату в комнату, но такие долгие, что берут сомнения, где лежат промежутки. Иногда я пользуюсь ими, чтобы спрятать себя и отдохнуть. Сквозь них я пробираюсь к окнам и свешиваюсь вниз. Стараясь не думать ни о чем, я разглядываю темнеющий мир.

Это закономерно, помнить каждую деталь сна – и забывать самые простые вещи. Разглядываю штопор, верчу в руках ключи, с трудом утром делаю первый осознанный вдох утром. В темноте снова только я, большие сомнения в целостности. Снова терплю поражения, это очередной бракованный день. Постепенно растут ставки. Кипящая вода скользит по плоти, но уже рождаются и гаснут образы. Мне наплевать.

(быстрее)

Я снова просыпаюсь от удушья. Чьи-то ладони на моей шеи. Ужас парализует, и в легких нет воздуха. Я бью пустоту. Держусь за горло. Сердце бьется в бешеном ритме. Пот струится по лицу. Я источаю запах страха. В этой комнате пусто.

Я теряю сознание. На утро воспоминания теряются. Я бодр, полон сил. Я начинаю и заканчиваю дела, которые давно откладывал. Из меня бьет поток энергии, и я заражаю им всех вокруг. Сегодня все смеются и улыбаются, и внезапно я в центре внимания. Все уверены, что у меня произошло что-то очень хорошее. Я уже сам уверен, и пытаюсь нащупать что-то в памяти. Я растворяюсь в обстановке подступающего праздника. За один день мое лицо изменилось до неузнаваемости. На нем разгладились морщины. На нем расцвела улыбка.

Вечером возбуждение сходит на нет, я лежу на холодном полу с пустой головой, и через перевернутые окна наблюдаю за тем, как затухает солнце. В наступившей темноте я путаю медленных ход сердца с шагами. Меня будут звонок телефона. Сняв трубку, я слышу только молчание на той стороне. Я оборачиваюсь. Это не моя комната.

Чужое место. Двуместный номер в дешевом отеле, две пустые, застеленные кровати, темные шторы на окнах. Внутри полумрак, за грязными занавесками полдень. Я не отваживаюсь подойти ближе. На мне легкая одежда, мятая футболка, пыльные джинсы. Я слышу речь сквозь помехи, по-прежнему держа трубку в руке. Заспанный голос хочет узнать, что мне от него нужно перед тем, как сбросить. Здесь затхлый воздух, пыль в редких лучах света. Пакет с лекарствами рядом с телефоном, чемодан на кодовом замке у запертой двери. В зеркале ванной я вижу себя с глубокими морщинами и бородой. Длинные немытые волосы, легкую седину. Я буду так выглядеть через двадцать лет. Мне все это безразлично. Главное, что перед глазами – мои знакомые ладони. Воды нет. Я засыпаю в углу, прижавшись спиной к холодным плитам.

Я на полу своей квартиры. Ломит мышцы. Мне не сразу удается сориентироваться: я в одной из запертых комнат, но связка ключей со мной. Открыв дверь, я выбираюсь в темный коридор. По наследству мне перешло огромное помещение в одном из самых старых зданий города. Множество сырых комнат, которые годятся под музей. Они не спроектированы для жизни. Я сплю в маленькой каморке, бывшей спальне для работников, на первом уровне ржавой многоярусной кровати. Остальные я отодвинутые к стене, и они занимают половину комнаты. Рядом со мной еле теплая чугунная батарея. В коридорах весят картины людей, о которых я ничего не знаю, гипсовые статуи под арками переходов. Комнаты отгорожены друг от друга железными дверьми, как в бункере. От каждой у меня есть ключ, помеченный зашифрованным номером.

Я страдаю от бессонницы. Недавно заточенный нож в столе кухонного стола, я вижу его в полудреме. Брожу по лабиринтам дома, слепо бьюсь о стены. Выхожу на улицу, возвращаюсь, чтобы накинуть на себя пальто. Пустые лабиринты заводят меня в парк. Там я наконец-то забываюсь скоротечным сном. Меня будит холод и высокая фигура. Она нависла надо мной, загораживая полную луну. Я не могу рассмотреть лицо. Он уходит. Я смотрю в след с чувством опустошенности. Я иду за тонким существом, которое выше меня в два раза. Он ведет меня узкими ходами, я держусь на отдалении.

Это дворы, подворотни, тайные проходы под мостами. Я, как завороженный, бреду по освещаемой луной дороге. Теряю его после очередного поворота, догоняю, в последний момент замечаю, как он входит в здание. Дверь медленно закрывается, меня слепят огни изнутри. Я успеваю подставить ногу, забегаю внутрь, спускаюсь в подвал по каменной лестнице, прохожу по длинному коридору с кирпичными стенами. В конце меня слепит свет, яркие звуки и музыка. Я попадаю в небольшой зал. У стен редкие посетители сидят в тенях, без движения. Декорации. По полу стелется дым, хотя никто не курит, тишину развеивает легкий гул и джазовая музыка из динамиков.

Я слышу крик, иду на звук и оказываются в небольшом театре. Под импровизированной сценой спиной ко мне стоит мужчина в костюме. Он прочищает горло, и снова кричит. Крик раздается эхом, с разных сторон сцены появляются два молодых актера в шутовских нарядах, мужчина и женщина. Они замечают меня, но никак не реагируют. Девушка начинает петь, у нее сильный, высокий голос. Он разрезает тишину. Мужчина-клоун падает на колени, зажимает уши руками, наконец, сам взрывается низким воем. Два крика сходятся вместе.

Больше боли, больше страдания, больше кровоточащих ран.

Я отступаю назад, в комнату к людям, мне сложно дышать, у меня кружится голова. Голоса не отступают, они сходятся внутри моей голове и разрывают ее. Я пытаюсь убежать из зала, но уже на лестнице меня достигает мужчина в костюме. Он держит меня за плечо, его глаза широко раскрыты и налиты кровью. Он что-то говорит мне, но я не слышу, он кричит, но я не слышу. Он сует что-то сует мне в руку, и я не глядя прячу это в кармане пальто.