Хвори

Было это в 16 веке, в деревне Хорьки. Входила она в округ города Воронож. Так тогда Воронеж величали. Жила семья, по фамилии Хурины. Имели они подворье и детей десятеро. А в разные годы, по-разному проживали. То лучше, то хуже, но достойно. Была у них коза Зоська, единственное животное в подворье. Молоко давала жирное и тягучее, аж два с половиной литра в день. Евсей, глава семейства, имел плантацию, на которой занимался выведением новых сортов растений. Жена его Феодосия, узоры плела красиво, да на холсты накладывала. Получались картины и ковры, необычайной красоты. Пользовались они популярностью. Быстро их скупали. Особенно с княжеского подворья, откуда она и вышла. Ее рождением не были довольны княгиня и князь Софнины, так как ожидали сына. – Третья дочка – это уж слишком, сказала мать. Отец недовольно фыркнул на нее, за то, что рожает только девок. Вслух сказал: - Нарекли Феодосией. Поп - толоконный лоб произрек, что богом она данная. Нужна она ему тут. У греков так и звучит. Мать истошно закричала в гневе: - Мне все равно. Отнесите кормилице это чудо, богом данное, уж не знаю кому. Я сына заказывала у них. Муж подошел и вылил на нее ушат с кислым квасом, который она не выпила в родах. Но она не угомонилась. Стала брыкаться и кусаться. Пришлось ее держать.

- Да что ж такое? Наверно, разведусь я с ней. Не поладить никак. То за сына орет – нужен, то мужа за писюн кусает. Ты крокодил что ли иноземный? Ах да, акула. Бабка Дарья говаривала, в честь нее тебя Акулиной назвали. Хотя, ты засланная из Германии, фрау Бестия.

- Фройлен Хенхен меня звали. И не из Германии я, а из Австрии.

- Это одно и тоже. А вы что рты разинули? Плюнул в толпу придворных и ушел. При этой бушующей суете, присутствовали все фаворитки. Акулина закричала: - заберите же кто ни будь ее Кому нужен ребенок? Вышли три женщины. Кормилица сказала: - Кому дитя улыбнется, к той и пойдет.

- Вот еще. Сунь ее первой попавшейся, по-змеиному произнесла Акулина, стиснув зубы. Навстречу кормилице первой, стремглав выбежала Дель. Имя ее означало, нимфа зеленой волны. Еще прозвище дали, Нимфида, за красивый внешний вид и глаза, прозрачного цвета моря. Она схватила ребенка и метнулась к двери. Приостановилась, только от кинутых княгиней слов ей в спину: - Больше никогда не войдешь в мои покои. И твой муж тоже. Даже спасибо не сказала. Корячься тут на вас. То переспи с этим увальнем, то еще роди для него. Поползал бы по полу ночь в таких болях страшных, узнал бы, как ему дети нужны. Делина улыбалась от радости: - А дети-то здесь причем? Дитя невинное рождается. Вас ведь тоже кто-то родил. И вырастили, воспитали. И любили, наверное. А за труды я вас, конечно, благодарю. И вас и мужа вашего Светозара. Большая честь для меня, княжескую дочь воспитать, благодарствую.

Открыли двери. Вошли мужчины с подношениями и дарами. Начались поздравительные акты. Запели хоралы.

Ой ты матушка детородная,

Молодая, крепкая, да дородная.

Ты бушуй, молодей, да рожай нам детей,

В лучшем лоне судьбей.

Ты будь весела, да и счастлива,

Пусть уйдут дни ненастливы.

Будет свет гореть над твоим окном.

Будет девочка твоя счастлива.

А сынок рожденный, будет счастливом.

Былинники речистые, несите на полгорода,

Затем до поднебесья.

Разнесите весть удалую, прекрасную такую,

О рожденной доченьке.

Затем, вступил в танец, плавный хоровод. Девушки в белоснежных одеждах, плавали, как лебеди по озеру. Закончив танец, одна из них не ушла. Она стала искать свой перстень. Его подарила ей мама на исполнение 16 лет. Не найдя, заплакала и убежала. Акулина закричала: - Вон пошли отсюда. И щенков своих заберите. После них, вон, перстни пропадают. - Так ведь, он у вас в кровати оказался, произнесла, стоящая рядом девушка. Я видела, как он к вам соскочил, когда вы до нее рукой дотронулись. Она, ведь, здесь проплывала, ровно мимо вашей кровати. Акулина прошептала: - Иди, постой у ширмы. Я сейчас вынесу перстень. Ширма эта, была оборудована механическим режимом стрельбы из лука. Это было место казни. Ее отец, почуял недоброе, закричал: - Не ходи туда. Но она, уже вступила на плоскость мишени. Из княжеского подворья уже никто не вышел из ее семьи. Их пара слуг, подбежали помочь к гибельному месту, оказать помощь, да там и остались.

Князю уходил всегда плакать в конюшню. Кони его жалели. Они чувствовали его состояние. Один, даже, слизывал слезы. Там его и нашел друг Иван. Князь вскрикнул: - Кто там? Ты почему без стука вошел, как вор поганый? – К коням, что ли стучаться? Сбрендили вы нынче со своей женой? Что уже возмущает. Надо же такое отмочить, в день рождения дочери! – Это не я, это она. – А она на тебя сваливает. Не мог, мол, мальца занесть. Все девок клепаешь. – Я хотел, но не вышло. – А я девок больше люблю. С ими хлопот менша. Довел до шестнадцати, сдал мужу, и отдыхай не хочу. – Так говорил я ей, не верит. Сказывает, власть нужна. Объяснил, что бабы тоже правят у нас. Не верит, дурья башка иноземная. – Щука попалась тебе, княже. Крепись Светик. Еще не то тебя ждет. Вон Аксеновых, вперед ногами сейчас вынесли от нее. Всю семью, под чистую вырубила. И не поняли чем. И мамашу ее берегись. Подвластна она ей. По взгляду ее, казнь ведет. – Как? Зачем? Это самые верные мне люди. Чистые, не люди, а кристаллы. – Вот за это и погорели. Твоя акула с Аксиньи перстень увела. Содрала во время танца. А Варвара их, увидела это. Жалко девушку. Шестнадцать годков всего было-то ей, и второй тоже. – Как, и Аксинью убила? – Так она, поди, на очереди. Следом и пойдет, если не поторопишься. Светозар вскочил и побежал к терему, со словами: - Ты со мной? – Не. Я домой. Жрать хочу, мочи нет. К застолью твоему готовился. А на поминки уж не рассчитывал. Уехал Ванюша, да уж больше не вернулся. Так же тихо исчезли его жена и дочь.

Прибежав к Акулине, Светозар крикнул: - Ты почто Варвару загубила с ее семьей? – Я не губила. Механизм сам сработал. А перстень с бриллиантом, она сама мне подарила. Бросила, прям в пастель. Нечего его назад просить. – Не бриллиант это, акула моя, а хрусталь. Таких крупных бриллиантов, почти нет. И не золото это, а медь. Видишь, темней становится. – Ну ладно, пусть валяется. Может, дочкам в игрушки сойдет. Или, выброшу, где по дороге. – По какой дороге? – Путешествовать поеду по стране. Посмотрю, как мой народ живет. – Вот тебя, мой народ, и грохнет. Ни одного солдата не дам в охрану. – Что-то ты строг ко мне стал. Иван наговорил худого? Видела я, что он, как крыса, пробрался из толпы, да к тебе побежал. – Почему же, как крыса? Как верный слуга и друг. А что он сказывал, так про это все знают. – Про что? – Да про потерю. – Какую? – Да про перстень этот дурацкий. Лучше бы я этот хрусталик не дарил им на именины дочери. Смертей бы не было. Или не женился бы на тебе. – Так, это ты подарил им этот бриллиант? Да там каратов 40. – Да не бриллиант это. Я сам его добыл в шахтах, хрустального назначения. Пойдем, покажу рудник. Но идти было не кому. Акулина, от такой потери, упала в обморок. Ее еще раз облили квасом. Она сняла перстень и отдала мужу. – На, отдай владелице. Хватит для меня на сегодня. Я устала. Спать хочу. Да еще дочки лишилась. – Что значит, лишилась? – А, так Иван не все рассказал? Ну я же ее кормилице отдала, по имени Делина. – Да у нее детей не было. – А теперь есть. Ну иди ко мне, любимый. – Ты же после родов. – Ну, как ни будь. Есть же способы. – Да спи уже. – Нет, нет, ко мне, дарлинг. Через пять минут, Светозар спешил в трапезную в хорошем настроении. Забыв все тревоги, с аппетитом поглотил половину гуся и стакан черной икры с краюхой белого хлеба с маслом. Запил отборным томленым молоком, и крепко уснул на конюшенном дворе. Через два года, Акулина родила девочку. История повторилась, с той разницей, что она ее даже в России не оставила. Бездетная пара увезла ребенка в Варшаву, а затем в свое удельное княжество.

Но, вернемся от подлости и жестокости Акулины, и безалаберности Светозара, к божественной Феодосии. Жила она в прекрасных условиях до 18 лет. Приемные родители холили да лелеяли ее. Дель называла ее царской невестой. А за красоту невероятную и яркость, прозвали люди ее Аленький цветочек. Никодим, отец новый, так с рук и не спускал. Только и твердил: - Я с Лялечкой, гулять. Я с Лялечкой спать. Я с Лялечкой на рыбалку. Токмо любуюсь ею и нахваливаю. Кукла, а не ребенок. Вся в князя пошла красотою. Да неженка какая. Подползет к ногам, сосу бросит, и давай визжать. А я ей говорю, мол, неженка моя, ну иди на ручки. Обнимаю ее, ажно сердце заходится. Родная, природная душка моя. Ненаглядница. Люблю ее, как родную, а может и боле. Я ведь не знаю, как родных-то любят. Но только эту увижу, так дрожу, как осинный лист. До чего умный младенец. Не пьет, не ест, если не осознано. Потом скажет либо да, либо нет. Это в десять-то месяцев. А, как за миром наблюдат! Как рощи шувелются. Идем, так березы ей кланяются. А она им головой вторит. Или вот, как собаки ее любят! Как ее дух, так со всей округи сбегаются. И бегут радостно, хвостами машут, да прыгают на меня, пытаясь ее лизнуть. А я ее повыше подниму, и шепчу: - Милка моя, родное дитятко, люблю тебя. Знай, я батька твой. А она, вдруг, внезапно: - Да, батя. Меня, чуть в канаву не снесло от ужаса, что все понимат. Крошка же, не должна же. Ан нет. Берет и повторят: - Батя, батя. Чусь, чусь, чусь, чусь. Что такое, не ведаю, но думаю почуять пыталась. Солнце ясное, вот, что это такое. Маленькая, пухленькая, волос длинный. Сплошное очарованье.

Так Никодим изливал душу Ване, и добавлял: - Вот ты спишь теперь на кладбище, а я изгнан с подворья княжеского, ведьмою его иноземною. А что я сделал-то? Токмо дитя ее, в брос не отдал. Да это солнышко взращивал. А она тычет и тычет меня этим. Призывает во двор и орет, будто я у нее дите украл. Мол, неси назад. Все нервы взорвала. И сердце наизнанку вывертела. Я ей говорю, мол, не от мира сего она, святенькая. Даже деревья ей кланяются. А она мне: - Казнить, что ль ее? Ну я догадался, и брякнул: - Не, она духом мстить будет, А вон, Иван. Ходит вокруг могилы и трендит: - Убью я акулу эту. Не за себя. За дочь и жену убью. И рай обрету наконец-то, и для них рай заслужу. Вот тебе и вся рассказя. Акулина в ужас прибегла: - А, что в России духи блудят? – А то. Еще сказал, что черта воткнет в себя, для того происшествия. С него всегда взятки гладки. Не человек же. – Да он же умер. – Не. У мертвых дух высоко летит, а ендот здеся. Вон, у крыльца бродит. – А, что еще обо мне сказывал? – Кто? – Ну, дух. – А, Ваня-то? – Да. – Только, как уничтожать будет. – Меня? – Ну да, тебя, конечно. Не я же его прикончил. Здоровенный мужик был. А красив-то как! Сущий ангел. Уж девки по нем посохли, посохли. А он только Юсту любил. Так вместе, вдвоем, в гроб и залетели. Ну и дочка с ими. И заплакал. – Я не приказывала, вместе с дочкой. – А друг-то какой был хороший! Бывало, как бой, так всех вынесет. Сильный был. – Я про дочь, а не про Ивана. – А я про дружбу. – А я тебе голову оторву. – Да на что она тебе? – Да мне-то не надо. Отец ее требует и четвертую тоже. Хотел бы к обеду видеть. – Вы для нее чужие люди. Не знает она вас. - Ничего, привыкнет. Говорят, красотка? Хоть что-то мое проявилось? – Да не. Вся в Светозара пошла. Как один лик, токмо девочка. На следующий день, Акулина продолжила пытки, призвав Никодима в тронный зал. У них состоялся разговор, подобный тому, что он рассказывал, своему троюродному брату и лучшему другу Ивану, погибшему от руки злодейки Акулины.

И вдруг, княгиня завизжала от страха. Никодим обернулся. Увидел, стоящего рядом Ивана, и сказал: - А, Ваня. А чего-то ты рано пришел. Ты ж вечером обещался. Видишь, занят я. И вдруг, она услышала его голос: - А я не к тебе пришел. В руке у него был топор. В другой, он держал волосы дочери. Это была длинная коса. – Вишь, кому-то на парик понадобились волосы, так я их принес. Выглядел он, как живой. Подошел к трону, положил косу у ее ног. Коса зашевелилась, скользнула ей на шею, и удавила Акулину. Зал заполнился всеми, кого она убила. И они, все вместе, взлетели вверх. На сем закончилось мытарство и живых, и душ-скитальцев. Происходило это, в присутствии 25 слуг, которые вбежали на крик княгини. Но поняв, что бороться здесь не с кем, встали, как вкопанные. Не ожидали, что это, вообще, возможно. Так состоялся божий промысел, что называется – месть богов.

Позвали князя. Неспешно он подошел к Акулине. Казалось, она примерзла к трону. Повернул ее голову ровно. Она была цветом желтой косы. Он услышал голос Ивана: - Тревога. Светозар гаркнул: - Все к Никодиму. Там беда с дочкой какая-то. Иван стоял слева от трона. Светозар сказал: - Спасибо, Ваня. Орден тебе положен. Ваня ответил: - Поздно уж. Вскочив на коней, они прискакали к дому Никодима. Войдя в спальню, они увидели жуткую картину. Над детской кроваткой была повешена Феодосия, а над большой – Делина. Никодим бросился к ребенку. Освободил ее, и стал вливать свой воздух ей в легкие, через рот. И девочка, постепенно, стала дышать. Первое, что услышали от нее: - Тятя, к нам дяди пришли и убили нас. Но дядя Ваня спас. Он поначалу веревочки перерезывал. Они не могли никак нас повесить. А потом куда-то убежал. Сказал: - Подмогу приведу, крепитеся. Светозар снял Дель. Никодим бросился к ней, и так же долго делал ей вливание своего воздуха. Ратники схватили служивых псов Акулины. Они издевались над Дель, нанося ей рану за раной. Следом в дом ввалилось ополчение, против бандитов. Люди выволокли их во двор, и разорвали в клочья.

Феодосия встала на ножки, подошла к Делине, и сказала тихо: - Мама, вставай. Мы живы. В этот момент Дель, как будто подбросило грудной клеткой, вверх Она поймала, с шумным вздохом, много воздуха и закричала: - Зачем, зачем я опять здесь? Где Ваня? Забери меня. И услышала в ответ: - Я-то здесь, а вот злодейки уже нет. – Нет? – Да, нет. И Дель впала в обморок. Вдруг Феодосия громко сказала: - Зло кончено. Оно к тяте ушло, ножками. Вот к тому, и она указала на Светозара. Делина очнулась, и поцеловала ручку своей любимой Феодосии.

Прошли семь лет, заросли раны. Сожительница Светозара родила двойню со словами: - На, держи. Иноземка твоя много лет не могла того сотворить, а я за одну ночку справилась. Двоих тебе правителей отмолотила. Но, через два года они погибли на прогулке, вместе с провожатым. Их нашли в карьере, порезанными ножами. Мать их избила князя, за то, что он их гулять отправил, когда она ушла навестить приболевшую маму. Арина сказала: - Да провалитесь вы все пропадом. Села на коня, и помчалась на край обрыва, к пропасти. Светозар послал за ней конницу. В последний момент успели. На лету поймали баграми. Арина стонала: - Да пусти меня, ирод. Не поеду я к князю. Токмо заводить детей умеет, а сохранить и воспитать нет. Сказала яму: - пригляди полчасика за детками. Мне токмо маме лекарство отвесть. Нет, мешали они яму. Что мешать-то? Во дворе играли ведь. – Они по стеклам били. По изразцам дорогим. – Что в спальне у него? – Да, там. – А, понятно. Опять детей, на передок променял. Кабель нещадный. – Ну над нами-то сжалься. Велено привести тебя к нему. – Поехали, суки. Токмо за свои задницы и тресетися. Приехала. Посмотрела, что Светозара лекарь лечит, и еще какая-то крутится возле, приговаривает: - Ну что же делать-то. Детей уж не спасешь. А разве мы виновны? И всего-то разок побыли. Что тут такого? Арина узнала ее. Это была ее соседка. Однажды, она пришла в гости. Пока все в лапту играли, половину вещей утащила. Арина все поняла. Груша специально отвлекла соблазном Князя, чтобы погубить ее жизнь. Она сказала: - А если бы твоих детей распяли, как моих, ты бы веселилась сейчас или била виновных? – Я бы утопилась. – Не трудно. Арина резко ударила Грушу жезлом по голове, и сказала охране: - Дальше, утопить. Подбежал охранник. – Ариша, пойдем. Я тебя провожу. И взял под локоток. – Ня лапай, сама пойду. Сильвестр издал рык: - Только посмей. Охранник отошел: - Ну что, топить, что ли? – Ну топи, коли княжна приказала. Арина остановилась, оглянулась. Пристально посмотрела на Светозара, так как венчаны они не были. Строго, низким голосом, сказала: - Не надейся. Я за слова не продаюсь. Свой титул княжеский имею. А ты здесь прибери за собой сранину, и детей похорони по-человечески, а не в один гроб, как эта тварь предложила. И, вдруг, князь вспомнил слова Груши в спальне: - Два лица в одном гробу будут, пока мы здесь шуткуем. Как вы с женой, моих ровесниц схоронили. Девчонок бойких, на танец шустрых. Ох, как же мы с ними бойко хороводы водили! И захохотала. И он начал орать сам на себя последними словами. Арина ушла, и 8 лет не выходила со своего подворья. Через 2 года убили двух дочерей Акулины прямо в тереме, одним длинным кинжалом. Одной отрезали палец с перстнем, другой часть уха, вместе с косой. Месть за правление Акулины продолжалась еще несколько месяцев. Стали гоняться за князем. Наконец он понял, что проводник убийц, и есть охранник. Плов, который он приготовил однажды, кинули псам. Они подохли. По исследованию ножей, Светозар понял, что все удары наносились ножом Давыда. Его схватили. С ним в сговоре была его завистливая жена. Она и совершала преступления. Он составлял план, мечтая взойти на трон, и давал ей проход всюду. Их и казнили, по утру, со всем потомством и другими родственниками. Фамилии Федотовы, больше не стало. Груша была его сестрой. Это был семейный клан бандитов, по фамилии Кролины, Цигины, Кольчугины и Демовы.

Никодим сказал: - Пора кончать с такими страшными напастями. Собрал семью, 3 подводы, продав весь двор, тихо уехал со всеми слугами.Искал глушь. Нашел нетронутый уголок природы, в махонькой деревеньке Хорьки. Называлась она так, от фамилии купца Хорькина. Возил он товары по городам торговым, да прибыльным. А в тихое, лесное место, товары свозил, для храния, и дальнейшего развоза. Длилось это 10 лет, пока не прознали о нем ножечники (грабители). Следили за ним из самого Вороножа, который, так и прозвали люди от того, что наваждение там было, воров да ножечников. Прятались они там издревле, в болотистых местах, густого лесного массива. Стали они товары его забирать, дав прозвище этому месту Хорьки. Он и съехал оттуда. Там стояли 3 дома, и то набекрень, на берегу реки Праськи. (Прачки, так как белье в ней стирали, да и сами мылись) Жизнь текла прекрасная. Все помогали друг другу. Делами вместе занимались, и лесными тоже. Особенную радость приносило бортничество, так как в здешних лесах царило изобилие. Феодосия часто засыпала в лесу. Не хотела покидать такую природную красоту. Так ее нашел будущий муж. Он, как раз, занимался селекцией малины. Видит, под кустом девица спит, красоты невиданной. Встал над ней и говорит: - Ой, это что за спящая красавица к нам в лес пришла поспать? – Я не спала, а отдыхала. Я видела тебя. – Так пойдем вместе гулять. – А ножки болят. – Так садись, довезу. Посадил ее на закорки и повез на себе. Затем на руки взял, чтобы в дом внести. – Куда поклажу-то класть? Мать захлопотала. Он ей очень понравился. И вежливый, и красивый, и образованный. Началась их дружба.

Так год за ручку и ходили, до 16 лет. В день рождения Делина благословила, и стали жить они одной семьей.Никодима уже не было 2 года. У Евсея была подобная история. От него отказался отец. Он был царем в далекой Грузии. Сказал жене: - Род у тебя, недостаточно сильный. Отправил ее рожать ребенка к родственникам. По закону гор, они его убили. Отказавшись от сына, отказался от себя. От посторонних они скрыли беременность. После родов, отдали малыша в зажиточную семью. Детей там не было. Его любили, боготворили. У него медальон духовный сиял на груди, с надписью БОГ СЕМЕНИ ОСЕМ Приемная мать дала ему прекрасное образование. Он стал ботаником-исследователем. Несколько раз семья переезжала. Их преследовали. Искали принца, царственной фамилии Багратиони. Наследников на трон больше не было. И только в необъятной России в глуши, удалось спрятаться. У приемной мамы был русский дед. Его фамилию и взяли, Имя она сразу ему дала русское. Имя приемного отца изменили на русское, с Дато на Уст. Она имя менять не стала. Тамара ее звали. Обосновались они в соседней деревне. После свадьбы Евсея и Феодосии, перебрались в Хорьки. Дружно, славно зажили.

Вот, только недруги часто ворошили. Да не сказать, что и недруги. Примерно в верстах восьми от деревни Хорьки, стоял погост. На нем и расположилось общество грабителей да убийц. Человек 30 их было. Мечтали они о большой наживе от княжеских сетей. Но богатеи сюда не заезжали, а с бедных и нищих, что спросу? Одни лохмотья целый день носили в ковчег свой. Да пожрать что-то вырвут с хозяйских дворов. Но, заказы на убийства исполняли исправно, как говаривал священник, который их отпивал, неохотно, И, приходилось Евсею, сквозь их расположение ездить, то на коне, то на телеге, то пеше идти. И, вот однажды, они с него дань попросили – 32 серебряных монеты, коль проехал 32 раза. А он возьми и скажи: - А я не для себя езжу. – А для кого? – Для всего народа. – А чем же ты занят так, что для всего народа стараешься? – Культивацией. – А что это? – Это ботанические сборы, разработки новых растений. Прививки к ним делаю. Смотрю, какой урожай, наблюдаю. Занимаюсь селекцией. – Большой ученый значить. – Ну, не маленький, так бы сказал. – Мои труды в Европе знают. – О-о-о. Что ж ты здесь-то делаешь, в этой попе? – А, вот вы знаете, вы живете, не понимая, что вокруг вас. Вот пойдемте, я вам кое-что покажу. Подвел к кусту смородины. Видите, пестик и тычинка торчит? – Да, как прямо у бабы и мужика. – Правильно. Молодец, заметил. Вот сейчас бери это соцветие, но не рви, и клади на другой цветочек. Потряси тихонько друг в друга. – Гы. Гы. – Умница. Нежен, наверное, с бабой-то своей. Видишь, как цветочек опылил друг в друга ловко, аж кустик задрожал. Все заржали, а он им: - Цыц, дурни. Я сам цветочек опылил. – Ты что, пчела, что ли? – А ты что, думал, что пчелы только этим занимаются? - Да. – А вот и нет. У них целый завод, по переработке бактерий. Поэтому у нас в лесах тишь да гладь, да божья благодать. Ни одной микробы не найдешь. Поэтому здоровы мы, не болеем. – А, что такое завод? – Предприятие, по выпуску продукции. – А, что же они такого продуктируют? – Прополис, например. Это средство от всех заболеваний. Вот ты бы, например, как мне кажется, хорошим пчеловодом бы стал. – А вот он, хорошим ботаником. Ну ладно, ребята, мне пора, дома ждут. – А где твой дом? – Да вон там, за рекой. Мы там втроем живем. Жена моя, ее мама и я. Заходите в гости. Я вас новыми сортами угощу. Заодно покажу, как почву для этого возделывать. Лопаты-то есть у вас? – Ага, четыре штуки. – Ну это мало. – Подкупите на рынке еще штук десять, а ты пилу возьми. – Зачем? – Как зачем? Договорились же пасику строить. – Да зачем она мне нужна? – А ты интересовался, сколько на рынке, килограмм меда стоит? А работа-то плевая. Сливай мед, а они-то трудятся. Я за один сезон зарабатываю больше, чем ты воруешь за год. – Вот и неси нам эти деньги. – Да? А ты мне, что взамен дашь? Я тебе знания принес о том, как деньги заработать, а ты и спасибо не сказал. А вот придется тебе семью завести, детишек, чтобы бегали за тобой и сопели: - Тятя, тятя, и дергали за подолы, а тятя и им сладкого не даст, и сам не поест. Вот так тятя. Сборщик чужого отребья. Подумайте хорошенько ребята, зачем вы в этой жизни появились? Зачем пришли в этот мир? Как волки лесные жить, вон с мертвыми якшаться, или научиться чему-то важному в вашей скромной, но все же, может быть, когда ни будь и светлой жизни? Один встал и захлопал ему, со словами: - Мне самому это все надоело. Все подхватили. Он им поклонился, как знаменитый артист на сцене. – Тогда старший сказал: - Ну пошли на их подворье. Учиться будем. А то здесь зимою околеем, к чертям собачьим.

Прибыв домой, Евсей из далека кликнул Феодосию. Та вышла и опять ушла. Переоделась в тусклую, глуповатую одежду. На голову одела мужскую шапку, и вилы взяла. Сказала: - Мама, к нам гости. Сиди смирно. Потом обскажу. И вышла к ним, в таком виде. Делина захохотала. Время от времени, у нее случался приступ, после той давней истории. Но, затем, выглянув в окно, она увидела, что стоят они с лопатами в рабочей одежде. Успокоившись, она вышла на крыльцо и увидела дочку в кошмарном виде. Закричала: - Что за чмо я родила? Все загоготали. – Не волнуйся мама, за то ее никто не тронет из нас. Евсей строго, но спокойно сказал: – Только попробуйте. Это я с виду поджарый да худой. Я сильный. Джиу-джитсу знаю. – А что это? Борьба такая, восточная. – Против лопаты нет приема. – Да? Ты так считаешь? Евсей произнес на японском: - Сукато, что означало – к бою. – Ты что, выругался на меня? – Нет. Я вызвал тебя на бой. Вышел Федор, самый здоровенный из них: - Ну, кого тут заломить? Евсей ответил: - Когото, что означало драться немедля, и поклонился, поставив кулаки под подбородок еще раз. Выскочила его мать: -

Умоляю тебя, не забей уж их до смерти. У них, наверное, жены дома, да дети.

Все начали смеяться, так как Федор, бывший кузнец, обладал смертельным ударом. Лошадь убивал на повал кулаком, да подковы гнул. А тут какой-то прыщ выскочил на попе, как он выразился. А Евсей сказал: - Ладно, мам. Я немного разомнусь, да и ребята мне нужны здоровые, а не больные. Оба разделись по пояс, и организовали круглую площадку. Ему конец, подумала Феодосия. Муж был строен и красив телом, и кто-то из толпы сказал: - Ничего себе, мышечная масса. А Тамара улыбалась и любовалась им. Феодосия зажмурилась от страха за мужа. А Тамара, увидя это, сказала: - Не бойся, детка. Он и медведя заломать может, а то и двух сразу. Зайди ко мне в спальню. Как шкурка получше, так маме несет. Так я там все устелила, чтоб холод не лез. Открой глазки, да смотри спокойно. Глаза Феодосия открыла и увидела, что мама заплакала. Попросила: - Тамара, спрячь ее, пока, в чулан. Но свечу не давай. Она подумает, спать пора. Обернулась на драку, а там уже трое лежат, вместе с Федором. Одного Евсей свернул в крендель, который с ножом полез. Все остальные бросились бежать, крича взволновано: - Да ну его, этого черта кучерявого. Заклятья знает, какие-то, наверное. Уж не знаю, какая сила ему помогает, но урыл всех в одну секунду. Вот бы такого к нам в банду. – Ты что, дурак? Он нас всех там и вырубит. Придется место наше менять, да и на кладбище жить надоело. А Евсей оделся и сказал: - Ты что, Фесичка, так оделась? Иди славное одень. Праздник у меня сегодня. Выращивание томатов патентовали сегодня в государстве. И готовь на стол, мама. Чахохбили, что ли сделай. Потом обратился к Делине: – А вы, мама, идите отдыхать. Вам надо успокоится. – Да от чего отдыхать-то? Я лучше с Чахохбили помогу. – Да сделала я все уж. Стол готов. – А ты откуда знала, что выигрыш будет? – А я тебя заворожила, чтоб ты всегда выигрывал, и засмеялась. Обе мамы были в хорошем настроении, и я тоже. Мы радовались за успех Евсея, и пировали до утра. На наши песни подтянулась вся деревня. Сосед Иван умел искусно играть на гуслях. Их концерт с удовольствием, и крайнем любопытством, слушали, даже белки, в ближайшем лесу.

Чудесный он, наш Евсей.

Будет он знаменит и велик,

Знаменитых свершений удел.

Будет он света всем проводник.

Будет он, величав, красноречив.

И красивый, как бог.

И планета о славе ему закричит.

И хоралы ему запоют музыкальный стог.

Будет счастлив его отчий дом.

Свет очей, его ласковый взгляд,

Будет выситься, даже в свете ночном.

И служение родине в раз, там

Будут ему, лишь награды дарить.

Будут счастливы мать и жена,

И с тобою всегда будем жить.

Не иссякнет любовь никогда.

И светлее нам длань не найти.

Я пишу для соседей всегда.

Потому, что они во свети.

И Ивашку не придадут никогда.

На следующий день, Евсей сел на коня, и помчался на разработки новых тем для растения – картофель. Как- то, он уехал в Русь белую. Там был картофельный рай. Отобрал лучшие ряды, и через месяц привез домой целую подводу. Там было мешков 30, а то и 40. И, проезжая мимо постоялого двора, вдруг увидел Федора и Ивана из банды. Он остановил лошадей и спросил: - Вы чего сбежали-то? – Ты сильно нас напугал своим умением в драке, Джицей своей, и словами непонятными. Нормальные слова: - К бою, да готовься к поражению. – Это по-каковски? – На японском языке. – А ты что, японский знаешь? – Да. Я же там в школе учился. Хорошо там. Жили мы там 10 лет, пока меня армия не нагнала. Там такие экземпляры были растений, изумительные! Ничего не успел захватить. Они маму захватили. Пол армии пришлось окучить, а половину отец захватил, благодаря японцем. Верный народ. Если дружба, то навсегда. – Я не понял, зачем тебя хватать-то? А, тем более, маму? Хотя, за такие драки, конечно, можно. Да нет. Я маленький был, когда это началось. Принц я. Отца убили, к трону мечом пригвоздили, за то, что меня, как сына не принял. Мать опозорил, выгнав беременную мной из дворца. – А ендо за что? Неужто, другая лядь нашлась? Не знаю. Я не видел его никогда, не то, что говорил с ним. – Сволочь он. Вот, что я могу сказать тебе. Да нет. Там мозгокрутов было много, особенно его мать. Сказала, что наш род недостаточно сильный. – Это в каком смысле? – Она имела ввиду социальный уровень, хотя мы тоже князья были. Род царицы Тамары. – Твою матку в честь ее назвали? – Нет. Я приемный у нее. – Черт, а мать-то родная где? Они заставили ее отдать меня, хотя я слышал, как она стенала, да грозилась убить их всех. Да я уверен, их нарочно развели. Там другая семья на трон метила. Не знаю, что там хорошего? Одни сплетни и бредни. С вами интересней пообщаться, чем с теми крысами. Вас хоть видно, кто вы, а там не разберешь. Собственные родственники могут убрать в секунду, и не увидишь, кто ты. Они раскрыли рот и слушали. Иван сказал, вдруг, культурно: - Может, я вам могу помощь предложить? Евсей подумал и сказал: - Может быть. Приходи сегодня вечером и поговорим. – А где ж я ночевать буду, коль с вечера приду? – Да у мамы в светелке и заночуешь. – У какой мамы? - Сам знаешь, какую окучиваешь. Ишь какой. Какую? Иван усмехнулся: - Ну ладно те, ржать надо мной. Лучше предупреди ее, а то она боится. Стресс какой-то у нее, видно, был. Ну, да ладно. Пойду на рынок, да в лавку зайду: - Что бабам-то купить? – А, что она больше всего любит? – Постелю. – Цыц. О таких вещах прилюдно не говорят. Это не этично, и не красиво для мужчины. Ты вот для чего к ней ходить любишь? Не для того ли? Любитель. Хоть бы торт ей какой купил, али цветы. – Я глаза ее люблю, смотреть в них. До чего необычайно все там! Цельный мир, как подводное царство. Обидит кто, убью. – Вот это другое дело. Ну ладно. Устал я, давно дома не был. Соскучился по своим. Как там они? – Хорошо. Твоя скучает, аж выла давеча. Долго нет, так бросил, говорит. – Да ну, не может быть, чтобы она во мне сомневалась. – Плачет. Говорю тебе, плачет. Ты уж на долго так не уезжай. – Да вот, саженцы привез. – Да ну их к чертям собачьим. Из-за твоей и моя извелась. А ты-то что везешь жене? Не скажу. Сам увидишь. Ладно, поехал, а то завтра картофель сажать необходимо. Яровизирован он уже. – Так мы пособим придем, правда Федор? – Конечно, ежели лопаты уже собрать успели. И засмеялся. Пожрать что-нибудь собери, хоть из ендой картопли. На селе завсегда жрать охота более. – Ладно. Эту уже нельзя, она позеленела к посадке, отравишься. Но есть, кое-что и получше. Барашка не обещаю, а овощи будут странные для вас. И уехал.

Приехал с помпой, что привез саженцы картофеля, а Феодосия лежит, не встает уже. Вышли к нему на встречу мама и теща. Радостно обнялись. – Где Фисочка? – Занемогла. Лекарь сказал неврология какая-то. А на этой почве, обострение с почками. Да, ребенка она ждет, плохо ей. Евсей бросился к жене. – Никогда больше от тебя не уеду. Смотри, я сколько саженцев привез. Подарков кучу. Феодосия привстала и упала на кровать. Он побежал за лекарем. – Георгий, что с ней? – Да разве можно так жену-то пугать? – А, что тут такого? Ну уехал на месяц по делам. – Да ведь беременная она. Здесь надо очень тихо себя вести, все время рядом находиться. А потом, ты же знаешь ее беду. При повешении, все органы сотрясаются, да опускаются. Беречь ее надо, дружок, беречь. А потом что там месяц-то делать? Любая задумается, где мой муж загулял? А ты бы пошел, ей цветов купил, чем картошки. – Сейчас. И побежал. – Да ладно, бери вон у меня. Целый огород жена насадила. Веников понаставила в доме, хоть коровам на скорм отдавай. Переборщица она у меня. Евсей собрал красивейший букет. – А семена дашь? – Я ему про жену, а он мне про семена опять. Где так долго был-то? – В Белую русь ездил. Туда неделю, назад полторы, на перекладных да с товаром. Любой пост проверяет. Искал, искал по деревням лучшие сорта. Потом, друг посоветовал на Слоеный флист поехать. (пункт приема и распределения саженцев) Там у них, оказывается, центр собирательства лучших сортов. Выбрал, что надо и купил втридорога. – А научили ли они тебя сажать картошку эту? – Не, не успел я. Итак, провозжался (провозился) две недели впустую, по деревням. – А нибось у баб ночевать оставался, прекрасный такой. – Да какой я прекрасный? Да и не до того было. А ночевал, где придется. Лето ведь. В основном, в стогах. Хорошо! Зароешься в глубину его обитания и сопишь, не чуя ног. Вот где красота-то! И степь люблю русскую, и равнину, и запел:

- Степь бескрайняя, ты моя глубина.

Я с соколиком моим брожу,

На речную гладь гляжу.

Выйдет молодец в эту степь,

И споет эту песню вслух.

Ручейками пойдут прыжки

Солнцедара, во весь круг.

Ой ты степь широкая моя,

Степь бескрайняя, русская.

Я пою о тебе весной,

Чтобы луги твои воскрешалися.

А твои берега, река, возвышалися.

На красивое пение, вышла жена лекаря. – Что ж ты, прекрасный, а пение твое, еще прекраснее, дома не поешь. Хотя, я бы тебя век и слушала. Голос у тебя, что можно идти к царю петь. Я тебя там и вижу, с букетами твоими из морквы да буряка и еще чего-то там, заморского. Стоишь, счастливый такой, и сад цветет за твоей спиною. А вот жинки, что-то не вижу. А, да вот же сидит и ковры плятеть. Ух хороша она там! В золотых одеждах. Смотри, как бы не увел кто, красотку такую. Хотя, она верная у тебя. Сколь ее тут обхаживали ходили. Не идет ни с кем. – Кто? – Ну, например, сосед ваш Феня. Или, вот Геракл приходил. Огромный такой, с ножами все ходит. Его Иван прогнал. Говорит, замужем она. – А он с намеком, так бросил он тебя. Сам видел, как к чужому двору подъехал. Она его и приняла. Надо мне было в вышине посмотреть, да успокоить ее, что, мол, вернется прекрасный твой. Я подумала, что правда. Уж больно привлекательный ты для баб-то наших. Беги, а то как-бы не померла она от измены такой несуществующей. – Ты смотрел, раны есть? – Да. Две дыры в груди. – Как лечил? Что-то не проходит у нее. Она падает. – Да как? Перевязал и ушел. – Как ушел? И заплакал. Она что, месяц с открытыми ранами лежит, а ты цветы меня заставляешь собирать? Ты что, нелюдь? – А на могилку пригодится. И неча лечить там. Ножи отравленные были. И не наш это ктой-то, а заезжий. Грузин сказывали. Тебя искал, а она эндой грудью за тебя и встала. Сказала, что не найдете вы его, и про матку твою ничего не сказала, хотя он ее пытал, живопыра, ножом в живот. Потом увидел, что беременна она, и сказал: - Может, зря я это сделал? Не привез никого. Хотя бы эту привез. Тоже принц, на трон сгодился бы. Ну, хватит жалеть, пора искать дальше. И ушел, а твоя Феодосия пала. Вот, как все и было. Сам видел. Да, вся деревня видела. Все собрались на грузина посмотреть, такого огромного. – Да ты, я вижу доктор хреновый совсем. Ну, просто – хрен моржовый, и никудышняя у тебя жена. Предательница по дружбе. Мало она к тебе укропу для соления перетаскала? – Да подумаешь, укроп? Вот бы красотой поделилась, тогда бы, да, спасла ее. – Ну так, действуй. Ее не обещаю, а своей поделюсь. – Не, она мужская. – Не, она божеская, и открыл рубаху. На коже, возле горла, сиял знак судьбы бога. Он ввалил в нее половину. – Не вылечишь, заберу назад. – Да, кто тебе отдаст уже? – Боги не просят. Заберу, и все. А еще, за протяжку времени, по исцелению, истреблю вас всех, и весь род ваш, коль не спасете богиню. – А что, у жены тоже есть такой. – Да, но побольше. Она повыше всех нас будет. Роженица она богов категории Египта, да и других тоже. Как у вас мадонна. Только эта одного, кажется, едва осилила, коли это правда, конечно. А моя, на многое пошла, чтобы нас всех осилить, в духовном созерцании. – Дуня быстро подхватила свою лекарскую сумку, и побежала к Феодосии. Лечила ее, 3 месяца. На четвертый, Феодосия начала вставать. Ходила медленно и немного качалась. Раны, которые она зашила, перестали кровоточить. Сильно болела рана под животом, в связи с ростом плода. Евсей заставлял ее есть много яблок зеленого цвета, зная, что они восстанавливают кровь. Потеря крови была большая. Конечно, что он устроил шум, для Тамары и Делины. Сказал: - Как же я на вас жену с ребенком оставлять буду? Вы безалаберные обе оказались. Тамара сказала: - Ну, прости. Я думала, мать проверила. А Дель руками всплеснула: - Я же лекаря вызвала, и когда он сказал – отрава, я ее бес конца травным чаем поила от этого. А так бы она не выжила вообще. Я думала, что он сделал, все, что надо и ушел. – Если она лежит, не встает, надо же посмотреть почему. И ты мама молодец. Знаешь, что она твоего внука носит, а тебе было наплевать даже на меня. А как я среагирую на это? Может я за ней от тоски и горя пойду. Тебе наплевать, видно. – Я не знала, что она беременна. А она не в счет, значит? – Ну, значит что-то натворили, если за ними гоняются. – Это за мной приходили грузины. Она не выдала ни меня, ни тебя. Идите обе, смотрите на раны ее. Дель упала в обморок. От грохота очнулась Феодосия, и поползла к матери со словами: - Мама, я иду помочь. Евсей успокоил ее: - Споткнулась она. Все хорошо, все в порядке. Тамара завыла по-грузински, и убежала, плача: - Что же я за мать такая? Не могу ребенка уберечь. – Ленты не надо оставлять. Все равно, не вернемся домой. Дель удивилась: - Какие ленты? – На деревьях развешивает, через каждые 3 километра, чтобы домой вернуться. Не понимает, что назад дороги нет, в любом случае. И не надейся, жену я менять не буду на грузинскую. Я эту люблю. – Ну сегодня любишь, завтра разлюбишь. Вы ведь не венчаны. Евсей ее чуть не ударил. Сдержала Делина вопросом: - У меня создалось впечатление, что мать твоя в сговоре с ними. Не может разумный человек им знаки оставлять. Да и, при бое, она не переживала за тебя. Стояла и все время улыбалась. Даже я, чуть в обморок не упала от страха за тебя. О Феодосии я уже не говорю. Сама ей сердце из пяток доставала, да на место ставила. Их, человек 20 было с лопатами и ножами, а ей все смех, да смех. Странно уж очень. Тамара с упреком посмотрела на Делину, резко встала и ушла. Евсей сказал: - Может быть. Она ведь была матерью царю. Не знаю, что они там задумали. – Так она бабушка твоя. – Не совсем. Она приемная мать моему отцу. Он тоже был принцем. Родителей убили. Она приняла его. Сама она бездетная. Вот и стремится к власти вернуться, на родину. А я ненавижу их всех, и ее, как мать. – Почему? – Она лягнула мою мать ногой в живот, чтобы я умер, не родившись. Потом, когда я появился, нож брала, но не смогла зарезать меня. Я заплакал. – Сколько ж тебе было? – Месяца два. Я все помню. Мысленно сказал: - Разверни меня. Она развернула, но мало. Я сказал: - До конца. Она посмотрела, бог на теле написано золотыми энергиями мира, и сказала: - На твоем отце тоже было написано, однако он мертвый. Я сказал: - Он для того, чтобы родился я. За него ты ответишь отдельно, а за меня, умрешь сразу. А теперь бери меня, и расти достойно. И знай, что мать мою, тебе тоже не простят, а будущую жену, и подавно. Она бросила нож, завернула меня, и сказала: - выращу достойно, но дальше сам. Кем ты хочешь стать. Я ответил: - Буду селекционером – ботаником. Она захохотала: - Садовником, значит, хочет быть. Зачем ему трон? Пора уезжать отсюда. Потом, встала, как вкопанная, и произнесла вслух: - Как же он разговаривает, такой маленький? Ах да, бог. Взяла меня на руки, ленты, что вешает и пошла к лошадям. С тех пор и скитаемся. Дель сидела и тихо плакала. Феодосия тихо открыла дверь. – Мама, что случилось? – Нет, дочка. Я от радости, что у тебя такой муж хороший, а вот мама его не очень. – Я знаю, что это не его мама. Мне грузин все рассказал. Сказал, что больше нет наследников на трон. Страна без царя живет, а я мешаю им, что на русской женился. – Ну я покажу ему. Вошел Иван. – Вань, собирайся, пошли со мной. Надо найти того сволоча, который здесь бед натворил. Он не уйдет, пока не расправится с нами. Видел я, как он следил за мной, когда я работал на поле с ягодами. Ваня кивнул и ушел. Через 10 минут, собралась вся банда. Цель ясна, поскакали на конях на поиски. За перелеском встали в круг, и лучами разъехались по тропинкам. Прочесали всю местность, в районе десяти километров. Нашел его Вайля, искусный вор. Глаз у него был острый, вот по следам его и вычислил. Грузин устроился у одной одинокой женщины неподалеку. Жил там тихо, и выходил только вечером, в сумерки, в одежде ее погибшего мужа. Он почуял, что по его душу приехал этот конь с наездником. Быстро прибежал домой и одевшись в свое, выбежал, под вой расставания Ульяны. Нашел своего коня, среди трех Ульяниных, я сесть на него уже не смог. Вайля снял с коней упряжь и седла. Оставил на дереве свою метку, чтобы знать, куда вернуться, и кликнул всех кликом утки. Когда увидел грузина, бегущего к лошади, метнул в него нож, который воткнулся ему в горло, ближе к голове. Тот остановился и стал вынимать из горла нож. Но он застрял где-то в шейном позвонке. Вайля вышел из- за сосны. – Кто ты, тварь поганая? У нас таких святых, как эта пара, никогда не трогают. Кто же ты, погань? –Я друг. – Не верю. Девчонку беременную кто подколол? Не ты, скажешь? – Да ведь сопротивлялась она. – Ты же видел, она замужем. – Она сама мне все подставляла. Я потом понял, что она замужем. Подошла Ульяна. – Ах, вот значит, что ты здесь делал? И меня поматросил и бросил. – Не смей, я любил тебя. – Угу, полюбил, да позабыл. Как скотина убежал. Даже спасибо не сказал. – Да дело не в тебе, а во мне. Видишь, за мной пришли. – А ты что, в банду записался? – Какую банду. Спишь что ль? – Это ты дремлешь. Это ж их соратник. Самый бойкий, причем. Ты куда ввязался, дурень. Говорила табе, дома сиди, коль натворил что. – Я не мог. Мне следить надо было. – За кем это? – За одной бабой. – Ну расскажи. Не за мной ли? – Нет. За Тамарой. – Кто она тебе? – Мама. – Что ты несешь? – Тамаре столько же лет, сколько тебе. – Нет. Она выглядит хорошо, не постарела. У японцев что-то делала с лицом. Надрезали немножко и натянули. – Господи, страсти-то какие. – А то бы она тебе старухой показалась. – А сын у нее молодой. – Я ее сын, а тот приемный. Ненавижу его. Божок проклятый. Что прикажет ей, то она и делает. А я ее сношку и пропорол с досады. Все чужих растит, а родных не знает. Не знаю, как выжила. Нож ядовитый был. Какая-то заколдованная она. От него, еще никто не выживал. А она встала. Как кошка живучая. А дура такая, к любви к ближнему меня призывала. – А ты, значит, снасильничал, гад. – Не, это я наврал. - Да хватит тебе с ножом в горле стоять. И резко выдрала нож. - А кто ж тогда с Тамарой-то живет? Кто это? Ходит и охает по мне ежедневно. – Это проводник наш. Жизнью своей не живет. Просто ходит рядом и молчит. Хранитель тела ее, так сказать можно. - А я дура гоню его, иди к Тамаре. Вот дура-то. Такой мужик миловидный, да хозяйственный. Надо к нему уйти. Ну а ты, прощевай, друг, мой милый. Наляпал, лижи сам. И ушла.

Последним подъехал Евсей. Между поиском и домом метался. Боялся за жену, пока Гоги ищет. Увидел его: - Ну что, брат, вот и свиделись. Я тебя давно приметил. Ты ведь здесь, как бельмо на глазу, со своей грузинской плахой. (Нож, в виде томагавка). Знаю все про тебя, молчи лучше. – А я и не могу говорить. Глохну, из-за удара ножом вон того, кто там он тебе? – Друг. – Как друг? Это же бандит. – Ну для тебя, он бандит, а для меня друг. Это ведь, смотря, как себя ведешь. Ты думал, приехал в чужое крыльцо, убил мою жену, ядовитым ножом, и гуляй здесь раздольно. И все захохотали. Стали выкрикивать: - Может, тебе за это, и чарку поднесть? – А может, бабу свою отдать на растерзание, беременную? Да хрен тебе с маслом ржавым. Мы стояли за него и будем стоять. Он за нас жизнь может отдать, а мы за него. – Вон, видишь поле? – Да знаю я. Видел, как вы на него пашете. – Да, пашем, да только общак это наш. – Но от голода спас он нас, а не ты, благодаря своим трудам да знаниям. А ты решил, что можно свои правила привесть с Грузии к нам, и баб невинных убить здесь? Да хер бы тебе, падла страшенная. Налетели всей толпой, и прикончили его ножами. Увезли в болото, привязав к коню. Там и утопили. На этом погони и преследования закончились.

Началось счастливое время спокойствия. Тамара уехала назад по своим лентам. А Уст, что Тамару охранял, перешел жить к Ульяне, сказав, что любит ее всем сердцем, и что никогда не уедет от нее. Она родила ему сына. Назвали Степаном. Однажды, когда малышу было 2 года, она пела ему песенку, уложив спать.

Ты березонька милая,

Молодая, красивая.

Ты живая и сильная.

Ты красивая и любимая.

Я тебя вдоль судьбы поведу,

И подарок сделаю тебе.

Подарю тебе варежки

И кафтан новый с вышивкой.

И лебедь белая прилетит к тебе,

С ясным окликом, как гагарушка.

И твои веси славные,

Будут вышиты тихим посветом.

И вдруг, в абсолютной тишине, она услышала звон. Как будто, падал крупный дождь, но не сверху по крыше, а снизу в подполе. Она посмотрела, что ребенок заснул, и принялась петь дальше, но тихонечко. Потом, на цыпочках пробралась к щели в полу, и стала туда смотреть. Ее поразило все, что она увидела. Она охнула и откинулась назад, как будто на нее напал сильный жар. Ульяна расстегнула блузку, как будто на шее что-то мешало, и приложила туда руку. Отдышавшись, она побежала к Евсею, с рассказом о том, что видела. Не чуя ног под собой, мчалась она по перелеску к соседней деревне. Когда прибежала, там все уже спали. И только Евсей вышел во двор, сложить товар, для продажи на рынке, в утренний заезд. Вдруг, он увидел Ульяну. Она была сильно напугана и тяжело дышала. Видно было, что не на коне примчалась. Значит что-то случилось. Он спросил: - С ребенком что? – Не. Я тебе все обскажу, а ты уж сам решай. Да только не медли. – Слушаю тебя. Феодосия, услыша говор, проснулась. Вышла на крыльцо и увидела Ульяну в растрепанном виде. – А, вот вы чем здесь занимаетесь? Подготовщик мерзкий. – Да ты что, за сундук упала что ли? – Там что-то случилось у нее. Ульяна завопила: - Да ты дура что ль? Зря вышла. Иди спать от седа. Три километра бегла, едва дышу. А она, соня встала, и давай меня шваркать. Вот дура-то. Твой-то умный. Он не уйдет от тебя. И сиди молчи. Тогда Феодосия спросила: - А что случилось-то? – Неси воды, тогда скажу. Пить хочу, аж горло жгеть. Хоть в петлю лезь от ендова. Феодосия быстро принесла ковш ледяной воды с колодца. – Уж холодна как, хороша, ух. Напившись, Ульяна села на крыльцо и выпалила: - Мой-то в золоте купается. Евсей спросил: - Наверху? Думая, что она про покойного мужа. – Каком верху? Заорала она, почти в ярости. – Здеся, в подполу моему. Сидит и звякает там монетами золотыми. Весь подпол в них. Как в океяне купается. Некуда будет картошку под зиму класть. И заплакала. Сын ведь у меня от него, ирода инородного. Даже его не пожалел, гад. Убьют нас за это золото, да и монеты не наши, а ихние. Твои, небось, из Грузии. Тамара-то тебе оставила, а не ему. Он же слуга у них. Может Тамара-то не уехала, а он ее того. И чиркнула по горлу большим пальцем. Думай Евсей, что делать- то, думай. – А что тут думать? Забирать надо. Поехали – Куда забирать-то? Найдут, убьют ведь. – В общак, на общее дело. Вот хозяйство поднимем. Все будут дорого жить, богато. С голодом покончим навсегда. – Угу. А мне-то что дашь? А как же, в первую очередь, и Степе твоему на игрушки хватит. Феодосия: - Да хватит вам. Езжайте быстро, а то уедет. – Да прям. Прилип ко мне насовсем. Куда он денется? – Да не его это деньги, а того убитого. Сама видела, как они блестели у него в телеге. – А что ж ты молчала до сих пор? Ну женщины. С вами на подтяг штанов только жить. И побежал к коню. – Одна молчит, другая в свой подпол по полгода не глянет. Уж и не знаю, что сказать. Ульяна возмущенно всплеснула руками: - За золотом поехал, а мы, знать, дураки. Общак подымать ему надо. А нам, значит, ничего не надо. Вот дура-то я. И заплакала. Феодосия уверила, что долю ее он отдаст. Потом, она дала ей валерианы. Ульяна пошла полежать в сарай, да там и уснула.

Евсей прискакал к дому Ульяны. Уст уже вылез из подпола и искал ее. Евсей открыл дверь, и увидел, что на лбу у него две монеты царского двора. Он сидит и чай пьет с медом, налитым густо на хлеб с маслом. Ребенок спокойно спит в колыбели. Горит тусклая свеча, а Уст сияет улыбкой, краше нее. Он вошел, поздоровался: - Добро в вечер. – Добро, коль не шуткуешь. – Сколько же тебе денег пришлось перелопатить за эти дни. Ух, аж сотрясение пошло в мозгу, да? – Да что ты? Я ничего не знаю. – А ларец мой куда дел? – Я не брал. – А я проверил, пока ты по лесу, на охоте бродил. – Я не бродил. Я только ягоды собрал, и домой, пока Ульяна на поверке. Ты же поверку людей устроил, и регистрацию в ракурсе области и у попа. Ну меня, минут 15 не было. – Но мы двери закрывали. – Для меня замок не преграда. – Ах да, ты же у нас Джиу- джитсу. – Именно. – Ну не знаю, как ты через замок мог пройти. – Да очень просто. Через черных ход. – Вона, черный ход здесь есть? – Да, как у каждого двора. – А что-то мне Устина не показала. Кстати, ты не видел ее? Сижу жду, спать не ложусь. Сынок уж спит давно, а я вот, чай сподобился попить. – А на это ты горазд. А вот на общак, не очень пашешь. Пасквильно это. Неправильно живешь. И вот, деньги мои присвоил царские. – Но это ж царские. А значит, мои. Я же принц, а не ты. – Ну да, только они не тебе дадены. Тамара мне их оставила, на случай, что приедет она сюда из Грузии. – Не приедет она, и ты об этом знаешь. Ну что? Драться будем или так, по собственной воле отдашь? – А кто знает, что ты здесь? – Все мои знают, да и все соседи видели, как я выезжал. – Что, и Иван знает? – Да, конечно. Да все, я же сказал. – А что деньги у меня, тоже знают? – Мы все их ищем для общака. – Тогда забирай. – А, что на лбу у тебя, можешь себе оставить. Хоть терем новый смолотишь здесь. Семья-то разрослась. А может, еще будут дети. – Да на что их теперь рожать-то. Ты ж их Ване отдашь. – Не, только в общак. И то, постепенно. При этой фразе, Уст обрадовался. – Ну на, только Ванюше не отдавай. – Да, конечно. – Ну на тебе еще горсть на сохранность. И засмеялся. Уст помрачнел. - И это все? За все годы мытарств с вами? Ну и сынок нашелся. Как к чужому ко мне. А я его нянчил и возил везде с собой, да прятал, своим телом прикрывал. – Да. Я помню. На тебе за верность. И насыпал полную шапку с горкой, что лежала на столе. – Вот это другое дело, сынок. А то общак. А, что он, этот общак тебе доброго-то сделал? – Да. Вот только мать к жизни вернули, когда сильно хворала она. И тебя не выдали, когда волки – стрельцы за тобой приезжали. Уж не знаю, что ты натворил. Да и грузинам на выдали, а сохранили все в тайне. А так, конечно, все чушь, кроме денег. Так по-вашему? – Да нет. Я их тоже люблю и почитаю. Просто ты-то мне никогда не платишь долги. Вот, наконец, я получил свою долю. - Тут Евсея, просто со стула подбросило. Ты столько лет жил за мой счет, и за счет Тамары. Повидал пол мира. Не заботился о заработке. Даже сейчас пристроился не лихо. И говоришь мне о долге? – Я о том, что ты вырос даровитый, способный, и вообще, красавчик. А я-то тебе был папой. И не игра это была, как ты решил, а норма нашей жизни с Тамарой. Ты думаешь, она всегда была старухой, которой не нужен пастельный режим? Нет, сынок. Мы 20 лет жили в объятиях друг друга, пока разлучница не появилась вдруг. По нраву я ей пришелся. Знамо, приколдовала она меня. Я и ходил к ней, как дурак, пока Тамара сердцем не заболела туго. Тогда я и решил вернуться к ней, а ей уже невмоготу. Не до меня ей, коль я веру не сохранил ей вечно. Пошел к Авдонье, говорю: - Сделай так, чтобы Зоенька не требовала меня к себе, а Тамарочка стала здоровой. Она сказала: - Хорошо, тогда Зое придется умереть, так как она виноватая в отсутствии любви у вас уже полгода. Я сказал: - Спаси Тамару любым способом. Она мне и мать, и жена, и сестра. И сын у нас общий есть. Вместе растили. Великим, прекрасным, и умным принцем сделали. А он не хочет на трон вставать. – А где ендот трон-то? В какой стране? – Я и обмишурился. Сказал, что в Грузии, хотя ты, сынок, не совсем грузин. А погоня получилась, из-за русских кровей у тебя. Вот и все, малыш. И заплакал. Из-за этого и шу получился там. Узнав это, отец его родной, и выгнал мать, на седьмом месяце беременности. Как кот усатый сидел на троне, что не нужна она ему боле. А ты, аж в кулачок сжимался в ей тога. Она и родила тебя тут же, на нервяках-то. Так он еще и объявил, что в сомнении он, что ты его сын, по времени-то. А маме твоей, Амелии, 15 лет и было тогда. Испортил он всю ее жизнь. Она прихрамывала даже, первое время. Видать падала, когда бежала оттуда. После этого, ее никто замуж не брал. Да она и сама не хотела. Сказала: - Больше никто мне не нужен, как будто обиделась на весь свет. Вот только сына дождусь, и спокойно умру. – Да был я у нее. Пришел, переодевшись в слугу, и сказал: - Здравствуй, мама. Мы из Японии прибыли, думал примут на родине, в своем роду. А она сказала – Ты мне уже никто. За 16 лет многое изменилось. И одет ты не так, как надо, не так, как принц должен одеваться. Тогда я расстегнул рубаху и спросил: - А это помнишь? Она увидела амулет, который вешала мне на шею в младенчестве, и произнесла страшную фразу: - Ты что, убил моего сына? Тут вошла Тамара. Открыла рубаху у горла, и она увидела золотистую татуировку бога. Но и здесь она не стала верить. Отвернулась, и как будто заснула. Стоит и сопит себе в платок. Потом я понял, что она плакала. Я сказал: - Прощай, мама и ушел. Больше я к тебе не вернусь никогда. В этот момент она бросилась за мной, крича: - Прости меня, если сможешь, сын мой. Спасаю я тебя. Убьют тебя, если ты здесь останешься, как отца твоего убили. Здесь война идет за трон. Чудовища, а не люди. Тогда она и выкатила мне этот сундук с золотом. Так он и кочует с нами с тех пор. Только Тамара прятала его сильно. Раскладывала по ячейкам каким-то в пути каждый раз. Один раз забыла, куда положила. Хорошо, я запомнил. Но ей я благодарен лишь за то, что она меня воспитала, да и выхода у нее не было. Сына-то не было уже, а я его продолжение, хотя и другой совсем. Как там она, не знаю. Глупая она была. Ясно же, что убьют, после ее подговора, кинуть нас с матерью. – А может, она специально это сделала? Говорят, у нее с сыном отношения никудышные были. Хотя, он ее и слушал. – Не знаю, да и знать не хочу. Я сейчас живу, как король. Никто не давит, и народ в ноги кланяется. Вот тебе и ботаник. А голод-то тянет ко мне всех. Спаси, мол, подскажи, что делать с полем. Вот тебе и зоология. Как ты смеялся надо мной, говорил: - Зачем тебе это вонючее предприятие? Я что тебе отвечал? – Надо, отец, надо. И плакал, что ты ржешь надо мной. – Ну прости ты, ради бога. Я ж не знал, что годы голода начнутся. У нас ведь, дерево посадишь, оно и растет так. – Не совсем. – Ну я так свой сад сажал всегда. – Ну да. Только это делал твой отец, а не ты. – Да, ты прав, но я видел, как это происходит. – Да из далека. Из подола матери. – Ну извини, коль что не так сказал, принц. А ты что, Феодосии изменяешь что ли? – Нет. С чего ты взял? – А с того, что меньше к той же Зойке ходить надо. Черная она. Присушит, хворей не оберетесь. – Я хожу к ней, как к садоводу. У нее семян много хороших. – Да она и начнет с этого, а кончит сердечными приступами у вас. – Да ну, она безвредная. – Какая? Ну, ну. Я тебя предупредил, сынок. Ладно пап, я побежал. Феодосия там мучится начнет. Не может без меня жить. Рядом я должен быть. – Наконец-то, есть душа светлая, которой ты нужен. И заплакал. Евсей встал и пошел к двери. – А ты не забыл ли чего? – А, забыл. Заговорил ты меня. – Ну бери мешок. Вон стоит, мается по хозяину. Материн посыл-то, родной. И ушел. Евсей услышал, как он сел на коня и уехал.

Когда приехал домой, Феодосия сидела в светелке и плакала. – Фесичка, что ты дорогая? Что плачешь-то? – Боялась, что убьют тебя за деньги эти треклятые. – Почему же треклятые. Это мои родовые деньги. Наследство от матери. Жаль, что о них Ульяна знает. – Не выдал я ее, - Ты-то не выдал, а она пол деревне разболтает, если не всей. Я зык-то без костей у нее. – А где она? Домой-то не приезжала. – Она в сарае у нас спит. Пойду разбужу. Ее надо домой увезти. Ребенок там один остался. Вдруг проснется, а ее нет. И пошел ее будить. Феодосия услышала какую-то возню. Взяла грабли и тихо открыла дверь. Ее глазам открылась странная сцена. Муж стоит над Ульяной, а она, смеясь, тянет его на себя. И вдруг, он с грохотом, падает на нее плашмя, повторяя: - Кончай шалить плутовка. Дай встать мне. Наконец, вырвался от нее. А она вскочила и кричит: - Поймай меня, поймай меня. Он стоит на месте, а она бегает вокруг него. Потом подошел к ней и сказал: - Успокойся, успокойся. Ульяна, иди домой. Там ребенок один спит. Как один? Он же с Устом. – Так нет Уста-то. Она остолбенела. – Ты что, грохнул его? – Кого? – Ну Уста-то? – Ты что, с дуба рухнула? Как я своего отца убью? – Да какой он тебе отец? Он не похож на тебя. Ты вон какой красивый, а он так себе. Да и Тамара на тебя не похожа. – А речь не об этом. – А о чем? – А о том, что бросил он тебя, с братиком моим названым. Тут она рухнула и заорала: - Господи, за что же это все мне? Четверых уже одна вырастила. Когда же я счастливой стану. Что ж мужа никак не найду нормального? Феодосия ответила: - Когда чужих перестанешь соблазну подвергать, тварь поганая. А ну, пошла отсюда. – А долг мне отдай. Это я сказала, что деньги у нас. – А я и так это знал. Мать перед отъездом сказала, что Уст сбережет. Но не знал, что он тебе покажет. Ну да ладно, за молчание тебе дам. Разглаголишь, казню. - Нешто, детей у тебя мало, чужого растить? – Уста верну. Пусть на брата пашет, как на меня, когда-то пахал. – Как? – Да он не далеко уехал. Старый уж. Едва потащился на своей кобыле. – Рядом где-то он. – Так спаси его. – От чего? – Убьют же его по дороге. – Он-то отмахнется, хоть и стар, а вот тебя, точно грохнут. Лучше завтра приезжай за ними на коне. – Нет. Я сейчас заберу. Они мне душу согреют. Ну я пошла. – Ну хоть перелеском иди, не иди лесом-то. – Ага, и побежала к лесу. Так короче. – Ну, ну, дуреха. Конец ей и деньгам. На утро нашли ее труп в лесу, а Феодосия поехала за ребенком. Так в семье прибавилось.

Евсей организовал похороны и отпевание у попа. Малютку на похороны не взяли. Евсей сказал: - Мал слишком. Еще за мамой потянется. Вся деревня шла за гробом. Любили ее, хоть и баламуткой была иногда. А Феодосия плакала потому, что ребенок без матери и отца родного остался.

Через 3 дня вернулся Уст, услышав о происшествии с дороги. Хотел ударить Евсея, за то, что не сберег Ульяну. Он перехватил удар и стукнул его по хребту со словами: - Да угомонишься ты наконец? И вылил на него ушат воды, который приготовил коню. Уст, наконец, опомнился. Остановился и начал выть. Евсей дал ему стакан чачи. Он выпил залпом и обмяк. Заплакал и стал жаловаться на то, что у него по дороге стащили это золото. Теперь не на что ребенка растить. Евсей сказал: - Я не виноват, что вам на месте не сидится. Казалось бы, все позади. Нет, вы все, как одинаковые, сами в петлю лезете. Так и Ульяна твоя. Говорил ей, приезжай завтра за золотом. Говорил, иди перелеском. Нет же. Как чумовая, помчалась в лес, на встречу смерти. – А ты не мог ее остановить? – Нет. Не мог. Она тут, при Феодосии, ко мне в штаны полезла. Как будто я дурак какой. Сейчас с ней пересплю, а потом жену брошу. Да так еще заигрывать стала, как в детстве, на сеновале. Аж завалила меня на себя. Едва отбрыкался. – Она что, пьяная была? – Не знаю. Вроде не пахла. Но, я тебе могу сказать, что, если бы ты не уехал, она бы жива была. – А это тут причем. – А притом, что я вынужден был сказать, что ребенок один в хатке твоей остался. Она вынуждена была бежать домой в ночи-то. Ты виновен, генацвали, а не я. И Уст завыл еще громче. Феодосия дала ему успокоительной травы. Через некоторое время он заснул. Проснулся через сутки. Поел и сказал странную фразу, как будто у чужих: - Спасибо, люди добрые, за приют. Еду далее. Евсей сказал: - Ты что, пап, с горшка съехал? Показал на голову. – Может и съехал, а может потерялся слегка. Зря я с Тамарой не уехал сразу. Польстился на Ульяну эту бедовую С той спокойно было, тихо. Дурак я проклятущий. На эти деньги польстился, что мне не принадлежали никогда. И у тебя часть выманил глупо. Оборзел, видать совсем. Прощевайте, люди добрые. Надо дело одно сделать. – Так, может, денег тебе дать, пап. – Не, не хочу я их больше. Вон они, у тебя лежат. И все увидели деньги, лежавшие в миске, но их было меньше. – А где остальные-то? – Обокрали меня, я же сказал уже. Взял себе несколько монет на нужды. Остальное не хочу. Хошь убей, не возьму. – Ну, когда надо, приезжай. Здесь ты найдешь всегда пристанище. – Вряд ли я приеду, хотя кто его знает? И ушел. Евсей сделал вывод: - Пошел за Ульяну разбираться. Он их живыми не оставит. Такой завет у нас в народе. Месть, во что бы то ни стало. Узнал до мелочей, как она была убита, так, что убивать их будут так же. Дель всполошилась: - Скачи за ним. Денег дай. Дурак же. Будет мало. Не самому же троих резать. Придется нанимать. Евсей нагнал Уста, но тот на отрез отказался, сказал: - Я богат, сынок. Получал деньги от Тамары каждый месяц, но куда их тратить? Я их складывал. Все в порядке. Я еще вам помогу. Своих детей нет, так хоть чужого опять выращу. – Не говори чепухи. Степыч, твоя копия. Ты, как отец мой стал, с недоверием к женам. – Я знаю от кого она понесла-то его. – И от кого же ты думаешь? – Да родственник ко мне приезжал из Тбилиси. Мощный и красивый. Не то, что я. Вот она и соблазнилась на него. – Как зовут-то его хоть? – Георгием. – Так как ребенка-то фиксировать в детородных записях? – На мое имя запиши, а хочешь на свое. Но, лучше на мое. Потом объясню, почему. Они попрощались по-грузински, прикоснувшись щекой друг к другу, и разъехались. Через 3 дня, попу принесли на отпевание, троих новопреставленных. Они были исколоты ножами, как Ульяна. Все поняли, что месть свершилась. А на следующий день, вернулся Уст.

Он рассказал, что нанял троих чужаков, против этой банды. Рассказал, как убивать, и отдал все оставшееся у него, золото, Он, забрал мальчика, и ушел жить в дом Ульяны. Через месяц, Уст привез Степу назад. Сказал, что он не слушается совсем, и нет спасу от слез по матери. Малыш бросился к Феодосии с криком: - Мама, мама, я любью тебя, я любью тебя. Она взяла его на руки и что- то прошептала на ушко. Малыш заулыбался и стал играть с кудрями Феодосии. А она пошла купать его в баню. Тельце было опрелое, красное. Было видно, что Уст не ухаживал за ним. Намыла в череде да в сушенице, смазала мазями, а затем и своих троих. Накормила, да спать их уложила. Евсей спросил Уста: - Что, трудное дело, малыша растить? – Не труднее тебя. Пообедал, собрался и уехал. Больше его никто не видел. А через три года пришла весть о том, что он погиб, защищая Тамару в неравном бою. Заняв трон, она тоже погибла. Их погубили троюродные брат и сестра. В родовом склепе, где хранилось ее место, она, будучи еще живой, написала, что любила только одного – своего приемного сына. Евсей ездил туда, под видом русского торговца. Почтил память о ней, возложил цветы. Увидел родную мать из далека, Которая махала платком со стен их замка. Он сделал вид, что не видит. Быстро встал с колен и уехал на вороном коне. По дороге его нагнали трое, но он отбился, благодаря джиу – джитсу. Он скосил их лошадей так, что они подъехать к нему не успели. Использовал и длинное оружие боя, которое было прикреплено к седлу его коня. Ехал быстро, не меняя его, редко останавливаясь на отдых. В основном, чтобы напоить коня. Когда примчался домой, конь уже еле шел, спотыкаясь. Доплетясь до конюшни, он свалился и уснул. Так лежа, и спал сутки, а Евсей двое. Потом он придумал ему награду, говоря со смехом: - За спасение царственного принца. Привез ему отборного овса на год, и водой поил только ключевой. Время от времени говаривал ему: - Да, да, спас. Молодец. Спаситель мой. Не предал, не упал по дороге. Не зря я тебя купил втридорога у того ханыги цыганского, что вас у богатеев ворует. Пожалел я тебя просто. Подумал, что ж с ним будет- то у этого зверька? А у меня ты на полном довольствии и в ласке, да в любви. Уважение тебе и почет. Умник ты мой. А вишь, пригодился как. Ворон, ворон, ворон гордый. Когда он уходил, слышал в ответ ржание, что понял, мол, все. Согласен с тобой. Месяцев через пять, ко всеобщему удивлению, приехала к нему мать. Все подумали, что Тамара вернулась. Не одна приехала, а с тремя джигитами, вышколенными по форме. Евсей схоронился и поставил на защиту Ивана с сотоварищами. Феодосия с детьми уехала в дом Ульяны, который пустовал. Иван спросил: - По что приехала, царица? – За сыном. – Не, не отдадим его. – А я и не спрошу, заберу и увезу. – Попробуй. – Они слезли с коней и начался бой. Тогда вышел Евсей и сказал: - Ша, кончено. Мать его увидела и в обморок упала. Встали всей гурьбой над ней. И вышла соседка Дуня, и произнесла: - Тамара, ты приехала уже? Опять с нами ты? Амелия встала на ноги, махнула своим, и они уехали. Евсей упал на колени и стал кричать: - За что же мне такая жизнь? Что же за мама у меня такая? Ей на северном полюсе в пору жить, среди белых медведей да оленей степных. На этот пронзительный крик выскочил конь, и стал лизать ему ухо. Как будто отрезвил его. Потом встал, сказал: - Пойдем, Ваня. Расходитесь хлопцы. – Не, мы постоим тут денек, другой. Не надоть они нам, дураки. Втроем, против нашей кодлы вышли. Во дурни, так дурни. А мать у тебя ничего. Я думал, жена бывшая. – Она, только на 15 лет старше меня. Да ребята, не пускайте их. Это не мать, а черти-что. – А что она за тобой все ездит, гоняется. – Хотят на трон посадить. – А ты что? – Не, я не могу. Им раньше надо было думать. Воспитать, как царя. А сейчас, что об этом говорить, когда я ботаник. – А что, трудно править? – Не, сиди да указы пиши, наслаждайся жизнью, пока не прикончат, прямо на троне, как моего отца. Кто-то горько хмыкнул, и сказал: - так и мы так живем. – Не совсем. Мы вольные птицы. Где хотим, там летаем. А у царя там, трон – это прикол, у которого уже путь, только в мир небесный. – Угу, понятственно. А что ж ты нам чарку не поднесешь? – Да пейте, сколь хотите, и выкатил бочку чачи. Как раз к ночи, пригнали баранов с пастбища. Евсей и крикнул: - А вот и закусь поступила пешком к нам. Только понемножку пейте, крепкая очень. На лекарства берег. – А откудова у тебя такая? – От Тамары осталась. Она с собой возила. – А давай такую делать. Вкусная… - Давай, только знать надо как. – А что там знать-то? Кастрюля нужна, да провода к ней. – Вот ты этим и займись. – Угу. – А из чего гнать-то? – А хоть бы из овса, хотя из пшена вкуснее будет. – Давай из пшена. – Заметано. Неделю так сидели, возле дома Евсея. Только что по нужде выходили. На седьмой день вернулась Феодосия с детьми. Грузины все это время наблюдали за происходящим. Наши видели это, спали по очереди. Амелия увидела ее и четверых детей. Сказала своим: - Не наблюдать больше. Опять власть некому оставить. Доиграются грузины. И жить-то некому будет в стране. Приедем, расскажете всем, как русские грузинского принца берегут. – А берегут ли? – Да. Я понимаю, что они говорят. Не забывайте, что у меня в роду есть русский. За то и пострадал он и я. За то и муж меня отверг и его тоже, как будто что-то к лучшему изменится в его жизни. Очень глупый был. А его мать у меня ребенка украла, когда увидела, что с ним покончили мои. Тоже глупая. Зачем вернулась на трон? Лучше бы он пустовал. Понятно же, что убьют и ее тоже, за воровство ребенка в роду. Такие двери в роду не открывают, а она открыла. – Ну, может, хотела умереть, как царица. Лет-то ей уже было много. – Да не могла она умереть. В том-то и дело. Говорят, волшебницей была сильной, да и сын ее, муж мой однодневный. Коти, его копия, только умный и сильный. И на теле его, БОГ написано, большими буквами. А я то что? Я только мать его. Да… Сберег его бог и без меня. А я себя корю, что отдельно спать его клала. Молодая была, глупая. – Скажи, спасибо, что сама жива осталась. За Тамарой, ведь не постоит. Подарков я привезла ему, да отдать некому. Не пускают они ни днем ни ночью. – А свези туда, где его жена пряталась. Я наблюдал за ней. Видно, хорошая хозяйка. Дети радостные прыгали. То есть, то пить. Она дает. Так и крутится целый день. А на груди у нее тоже знаки. Бог, золотом написано. Только с шеей что-то не то. Не поворачивает до конца. А так, красивая, ладная. Не крестьянских кровей. Увидела меня и спросила: - Зачем вам нужен мой муж? – Хотим троновать его. А она мне ответила: - У нас в роду, это называется короновать на царский престол. – Ты кто? Царица что ли? – Принцесса. Тоже сбежала. – От кого? – От родных отца и матери. С чужими жила. Тятя умер, Тамары нет и Уста тоже. – Кого? – Ну с ней жил. Длинный такой, с клеймом «смех» на челе. – А, Григорий. Да, это мой брат троюродный. Мы все там братья, только ссоримся. – А зачем? – Не знаю, так принято у нас. Ты вот дома сидишь, а твой муж все деньги пропивает. – Нет. У нас трезвая семья. Он может поддержать соратников, но ни, ни больше. Умный он, да и спорт не дает пить-то. А что других поит Тамариным пойлом, так и правильно. На улице же они. Холодно нынче ночью уже. Согреваются так они, да от болезней лечатся нервных. Судьбы у всех сложные, коверканые, аж душу щемит. – А что он обо мне говорил? – О тебе ничего. А вот о маме много сказывал. Но не держит он зла-то на нее. Только просит оставить его в покое. – Что так? – А помотайся, да поскитайся, как он, да с чужими людьми по свету, вот и поймешь сразу, какого это. Что рассказывать, пол мира объездил, прятался от вас всех. – Не от нас. – Не важно. – А что важно, по-твоему? – По-моему, он уже взрослый и сам решил свой путь. Говорит, что царем расти надо. С бухты барахты на трон не сядешь. А он ботаник, селекционер. Этим все сказано. Во если бы мама твоя видела, сколько у него дипломов и наград и разных стран мира, она бы гордилась им. Сразу бы отстала от призыва его на трон. Он ведь несколько языков знает, как родные, а вы его в залов хотите взять. Не поедет он с вами никогда. И друзья его не отдадут. Он ведь их всех от голода здесь спас. А это важнее всего в этих местах. Зимой-то люто холодно. Да скажи маме спасибо за сына. Хороший он, ласковый, красивый, и не жмот, а коллективное хозяйство поднимает. Каждый к нему за советом ходит. Он их дела тоже решает. – Вот видишь, а ты говоришь не царь. Закладка рода сразу видна. Корону надень, вот тебе и царь. – Ты умный. Я и не заметила сразу, что это и есть власть над людьми. Вот это умение, лучше всех распорядиться событиями и средствами к существованию. Ну да ладно. Не хочет он быть с вами. Прощай. С детьми кружиться пойду. – А что- то четвертый не похож на вас? – А это Уста сын. Ну, Григория вашего. Брата? Дай, хоть на руках подержу. – Нет, нет. Муж не велит. Не могу я. Гляди из далека. Он снял бурку. На вот, передай от дяди из далекой Грузии, и вот еще. И передал длинную шпагу и мешок ярко-красного цвета с золотом. Пусть хранит, хоть память о Грузии. Прощай. И уехал.

Феодосия завернула подарки в бурку, выкопала яму в подполе, в самом углу. Сделала полог из досок и сложила туда их до исполнения 16 лет Степе.

Когда Евсей увез ее домой, грузины все подарки и сложили в дом Ульяны. На столе оставили, на виду. А туда, порой пьяницы заходили, заваливались спать. Увели все добро-то. Евсей потом по крошкам собирал у них. В основном с собой носили, в кафтанах. Или в шаровары спрячут и идут, звенят ногами. Вот так и собрал свое золото. Их двое было. А бурки зимой носить стали. Бабы смеялись над ними: - Цирк, да и только. Грузины к нам, с русскими рожами, повадились бегать. Вот смех-то. Смотри Лексевна, твой-то ящуром не оделся бы. Маскерад устроили, вишь. Ха-ха-ха. Из-под бурок торчало оружие. Евсей подошел к ним и сказал: - Бурки прощаю, а оружие все собрать и ко мне принести. – Вот еще. Самим чудно носить. – Тогда сам возьму. Применил силовой прием, забрал оружие и ушел. Это было полное вооружение Царя, необычайной красоты. Украшено изразцами и бриллиантами. На одном кинжале стояла печать – «От матери». Слезы сами потекли из глаз.

На этом, преследования за Евсеем кончились. Но, по иронии судьбы, начались у Феодосии. Светозар стал задумываться, кому его власть, княжескую, передать? Поехал в Польшу, с предложением вернуться, к третьей дочери. Та встретила холодом. Она сказала: - Пусть мама теперь правит. Зачем мне к вам ехать? Я и здесь цариц. К этому времени, она вышла замуж за принца Саксонии. Жила с ним в счастье и достатке. Ядвига успешно родила семерых детей, и находилась в обстановке совершенной защиты мужа и отчима. Там уже работала системная защита королевского двора. Когда отец сказал, что мама убита, так же, как и все старшие сестры и младшие братья, она ответила, что он бездарность. И добавила: - Ты не можешь руководить страной. Ты слишком слаб. Тебе надо у моего отца и мужа поучиться. А где же младшая сестра? – Ее повесили рекруты от мамы ее. Она и сбежала с родителями, когда я ее спас. – Какой же ты гадкий, папа. Девочка не могла, в столь раннем возрасте, не могла сбежать сама. Она не взрослая и не могла решить проблемы сама. – Да, но ее родители так решили. – Какие родители? – Приемные. А ты, я вижу, ненавидишь меня? Я не могу все повернуть вспять и исправить. Жаль, что я вообще женился на ней. Все ее притворство и поведение, бьет по мне сейчас. Но, тогда бы, ты не родилась. – Думаю, родилась бы. Только у других родителей. У нас, у фей, всегда был выбор. Там, наверху, я пошла к вам с мамой, только из-за того, что моя сестра младшая и братья, должны были родиться богами. А вы с мамой их не сберегли. – Одна жива осталась Феодосия. – Феодосия! Какое красивое имя. Муж-то есть у нее? – Да. Козел какой-то. Прыгает, да ей угождает. Убил бы. Ядвига взглянула на отца, и он стал задыхаться. Еле дыша, сказал: - Сам не видел его, а Ульяна соседка приезжала ко мне, да сказывала регулярно. Я ее там соглядатаем поставил. Но она, с кем-то не с тем связалась, и ее убили. – С какой целью она смотрела на них? Я приказал ей создавать невыносимую ситуацию для Феодосии и ее мужа. – Зачем? – Это моя месть, как отца, за то, что она сбежала. Казалось, Ядвига абсолютный холод. Но, вдруг, неожиданно она разбежалась и врезалась в князя. Она закричала так резко и сильно, что со всех сторон пустой тронный зал заполнила публика. Среди них, ее охранный корпус, который схватил его. Она кричала: - Будьте вы прокляты, с мамашей. Провалитесь вы оба пропадом. Жутче персон я не видела. И княжество твое уже выеденного яйца не стоит, так как выиграл Василий и Соня его. А вы с мамой дураки. Это они правят страной. И запомни, теперь я наблюдаю за ней и ее семьей, как старшая сестра. Если тронешь ее с мужем, хоть пальцем, я объявляю тебе, лично войну. А Василия я предупрежу, тем паче, что мы с Соней подружки закадычные. Встречались с ней у греси (у греков) Болела астмой в детстве, от моих новых родителей. – Почему это от новых родителей? – А потому, что через два года, у них сын родился. Я была уже не нужна. Поиграли, да выбросили. Я и уехала к троюродной сестре Соне. А она простая и хорошая. Честь ей и хвала. Вызвали, после семилетнего изгнания, потому что сына кто-то убил из чужих. – Ну знаю всю эту историю. Я сам и послал убийцу. Это он прошептал на ухо. Она стала падать, он ее и подхватил. – Ну ладно, дочка, что ты? Ну не хочешь здесь, поехали домой. – Прибежал лекарь. Дал лекарство. Она встала и дала ему пощечину. Затем позвала мать. Вошла Эхта. Она отрешенно бродила по залу и пела глупую песенку.

Мы были дружные и мы не ссорились.

За тем мы бухнулись, и ноги в стороны.

А было времечко, что мы и ссорились.

И били стоя друг друга в похороны.

Я ему родила двоих детей и трех щенков,

А он пошел к другой, не зная тех оков.

Ну да, наш брак не очень удачный, но ох.

Любили мы друг друга, и бегали в пастель без всяких слов.

Вбежал ее муж. Стал кричать: - Кто публику допустил? При чем здесь стража? Все вышли вон. Толпа послушно удалилась. Он взял жену под руку, и аккуратно повел ее из зала. Успокаивая, говорил: - Не надо, дорогая. Я здесь. Все хорошо. - А где Демант? Он в школе еще. А Ядвига уже здесь или у Сони? – У Сони, у Сони. – Боюсь убьет она нашего сына, убьет. Мать-то у нее убийца. А отец-то еще хуже. Что-же мы такую девочку родили плохую?

- Ну что ты? Она очень хорошая, только ногти грызет часто, почему-то. Наверное, ты ее плохо учила. – Нет. Я ее обучала в специальных классах. А она ходит и поет какую-то чепуху, но почему-то при этом я слышу свой глас. Как ты думаешь, почему так получается? – Я думаю, что ее глас, слился с твоим в ее детстве. – Да, может быть. И ушли.

Князь хохотал, над этой сценой. Ядвига сказала: - Ну я не знаю, что тебе показать, чтобы разжалобить. – А меня не надо жалобить. Ты думаешь, это натурально все? – Конечно. Так доктор определил. – Возможно, но слишком прищур хитрый, и взгляд острый у матери. Не может быть, чтобы она больной была. Я знаю больных. У нас блаженных много. Свихнешься от такого люда жестокого. Ну ладно, я в путь. Хлопнул по коленям, вставая. И вдруг, вбежала Эхта. Она встала с голой грудью перед ним и начала хохотать сильно. Король вбежал, и начал ловить ее, а она убегала хохоча. – Где мой сын? Его пора кормить. Я так счастлива! Я умру без тебя, мой король. Подошла к князю и села ему на колени. Он грубо сказал – Ну ладно тебе, прекращай камедь. Я такого в жизни нагляделся, хоть святых выноси. Даже мертвых в живых видел. – А сына моего не видел в живых? – Нет. Только его тень иногда ходит за мной и плачет: - Мама, мама, она что, чокнутая или блаженная какая? – Она завыла и ушла. – Вишь, все соображает. Ядвига тихо произнесла: - Вы чудовище, папа. – Да я знаю. Только, дочка ты на меня зла не держи, и на маму тоже. Мы тебя в любви зачали, в лето. – А что-то холодом все время веяло. – Ну, ладно тебе. Ядвига, движением руки вызвала провожатых. Они, все же обнялись, три раза прикоснувшись друг к другу, по-русски. И вдруг, в зал влетел король Люшви. С криком, убийца, воткнул в него меч. А Ядвиге сказал: - Ты мне не дочь больше. А я тебе не отец. Убирайся вон со своей челядью. Затем вошла в здравом рассудке Эхта, которая притворялась ненормальной, чтобы узнать, кто убийца. Люшви сказал: - Напрасно я тебя не убил маленькую. – А зачем тебе? – А затем, чтобы русские медведи не появлялись здесь никогда. – Для этого не надо было меня брать. Вошел муж Ядвиги, который приехал с охоты и ничего не знал. Князь валялся на полу с глубокой раной в предплечье. Он заявил, что не хочет общаться с дочерью убийцы. Развернулся к двери и ушел. Эхта торжествовала, и он это заметил. Охранник спросил: - Куда это дерьмо девать? – Это не дерьмо. Это мой отец. Отдать его своим. Там есть лекарь. Эхта произнесла злобно: - А теперь, дитя мое, можешь сползти с трона моего. Ну надо же? Двоих одним ударом. И никаких хлопот. Муж услышал и вернулся. – Прости, любимая. Я всегда с тобой. – Нет. Это ты оказался убийцей. Тебе-то что плохого сделал мой отец? По сути, он тебе и расчистил трон. Был бы брат, хотя он тоже приемный, ты бы рядом с ним и не стоял, да и я тоже. Самое интересное, что я его люблю, а не их. Свое же. Князь тихо прохрипел: - Вона, как. Своя-то кровь тянет. Доча… Не теряй власть. Гони эту шелупонь польскую, с играми их да притворством в ад. Садись на трон, да празднуй. А мальца я не убивал. Я пошутил. Сами они его и грохнули. Мешал он им уже. Чужой же. А малый, видать хороший был. Все его любили. Они и есть убийцы. Вон, запри эту сисястую, да и демона этого, что под каблуком у нее, в подпол. И держи их там, до морковкина заговенья, чтоб неповадно было чужих детей тратить. Стал задыхаться. В этот момент вошла его дружинники, и унесли в чертоги, которые стояли подле замка. Один спросил: - Война? – Против дочки не пойду. – Ладно, пойдем, Светик лечится. Ядвига встала гордо, всем улыбнулась и холодным тоном произнесла: - Вы все свободны, кроме этой пары. Все вышли. А мужу добавила вслед: - А вы, навсегда. Он сел у ее ног, и стал просить прощения, но она была незыблема. - Вы можете попрощаться с троном. Так мне приказал мой отец сейчас, который дурак и медведь из России. – А мы? – Я, кажется, ясно сказала всем. Прощевайте, судари, как говорят у нас в России. И знайте, что погубили вы себя сами. – Но ведь цари мы. – Да, но правлю-то я, а вы, как сумасброды, носитесь, со странными результатами по замку. Села на трон, позвала детей. – Попрощайтесь с ними. – А что, папа уезжает? – Да. – На всегда? – Нет. Он может встречаться с вами изредка. И он издал вой. Дети к нему побежали. Он стал их обнимать и плакать. – Я провинен, дети. Я маму предал и вас. – Как? – Мама расскажет. Простите, если сможете. Я уйду навсегда. – Куда? – Домой. Если буду нужен, готов помочь. Ядвига сделала знак, чтобы всех увели. Стража поинтересовалась: - А этих куда? – Заприте в лечебнице, поскольку они тронутые умом. Они уже опасны. Вероятно, убили своего сына. Люшви спросил: - А меня-то зачем? Я же не болен. – Ты уверен? – Да. - Я так не думаю. Ты убил моего отца, на глазах моих. Не уверена, что ты так же не поступишь со мной и моими детьми. – Да. Ты стала королевой. Прости, если сможешь. Надеюсь, уход за нами будет достойный? – Надеюсь.

Князь с дружиной отправился домой. Лекарь выходил его. Через два года, он стал потихоньку двигать правой рукой. И даже женился, но на бездетной. Об этом он не знал, конечно. Но удивлялся, что у нее живот слегка обвисший. А так, красавица была. Но в ней какая-то хмурость была, как будто она всем недовольна вокруг и никого не любит. Фыркала ходила на всех, как на надоевших. И медовухи пила, немерено. Надоела ты мне, Ефра, как редька горькая. Хоть бы ты подохла, что ли? – Сама тебя отравлю, козел старый. Спи со мной и радуйся, идиот ненормальный. – Кто тебя к кухни-то допустит? – Проберусь и отравлю все твое вино. – А сама пить что будешь, коша драная? Вы мне с твоей матерью, дурнаво, вот где сидите. – А что она тебе сделала-то? Ходит тихо, да пьет, как сволочь. Не видно и не слышно. – То-то и оно. И подруга мне надоела ейная. Чудовища какая-то. Ходит, с пальцем во рту, и свистит целый день, как соловей – разбойник. Тоже, что ль ку-ку? Гостей даже иностранных напугала. Такая же чеканашка, как и твоя мамаша чумная. Ты уж прости, но забирай их и уходи. – Да куда ж я уйду, дорогой? – Вот, моя дочь приедет из Вороножа, да и убьет тебя. – Я ее раньше изведу, а сама на трон сяду. – Да какая из тебя княгиня? Ты же хрюкаешь каждый день медовуху. Тут трезвость нужна. А ты, свинота страшная. Аж жуть берет. К тебе уже прикоснуться противно. Вот распоряжусь, чтобы вылили всю медовуху на штоты. (пустые луга, для слива не нужного, отсюда слова-штатив, штаты). – Я те зубы все выбью, урод старый. Я сильней тебя теперь. А ты, с рукой своей, урод теперь, гнусный для меня. Ни обнять, ни приласкать. Тут он уже не выдержал, так как она не понимала увещеваний. Ответила противным. Он с ней развелся. Изгнал и зажил, казалось бы, счастливо. Но, вызвал его к себе Василий, что княжий хоровод ведет (центральный князь). А София к себе, его жену. Первую жену Василия третьего так звали по православному. А в миру, так Соломония Сабурова она была. Василий был прост по натуре, и не любил длинных имен. Сказал ей: - Будешь, в честь матери моей Софьи Палеолог, Софией прозвана, как церковь велит. Что делать? Светозар вернул эту дурочку Ефру, одел красивейше, и поехали. Думал, обругать зовет Вася его, а он распределение новое ввел. За столом обсказывать стал, что к чему. А жены вели свой говор, обычно-то. И София спросила: - Что ж ты голубушка, хмурая такая? Али обидел тебя кто? – Не. Я пить хочу. Да пей, вон сколько всего. – Не. Мне нельзя. – Почему? – Я пухну сразу, особенно после сна. София все поняла. Она поднесла ей чарку, с пол литра, греческого крепленого вина. Ефра опрокинула ее в себя, крупными глотками и рыгнула. Посидела молча минут пять, и свалилась под стол. Василий спросил: - Это что за чудище? – Да разведен я с ней. Уж прости, думал ругать будешь, что расстался с женой. – Раскрепостил поп-то? – Да. Только, мать ее прокляла, за то, что она ее в доме сумятиц (сумасшедший дом) держала пять лет и ту, что с ней. – Какую ту? Ты сам-то не поехал разумом с ими? – Нет, я в поряде. Подруга у нее есть, тоже дура. – Да гони их куда ни будь. – Да уж выгнал. Тут показалась Ефра из-под стола, и пьяным голосом произнесла: - Приедем, удавлю. - Ладно, только ты доехать еще должна. Она поднялась и села, как кукла за стол. Заснула сидя. А Василий сказал: - Да возьми унучку мою Дуняшку. – Ну пусть выйдет, поглядеть-то. – Дуня, Дуня, иди к нам. Из-за двери раздалось: - Не пью я, отстаньте от меня. Не пойду, не пойду. – К нам жених приехал. Она замолчала, и тут же выскочила в трапезную. Увидела Святослава и завыла. – Зачем? Я ж его теперь никогда не забуду. Не возьмет он меня. Я ж страшилище, а он хоть в возрасте, но красавец. Вот дурак ты дед. И замахнулась палкой на него. Василий пригнулся. – А что с палкой-то пришла? – Думала, пить заставите, как вон ту дуру, что под столом опять лежить, да попердываеть. А мне страшно стало, что я такая же буду. – Ну ты на меня не обижайся Дуня. – Никакая я не Дуня, а Евдокия, значить. Вот вам. – А хто тебя в бане купал, хто нянчил? Что ж ты так с дедом-то говоришь без образно? Ну, прости, деда, коли что не так. - А ведь люблю я тебя, дурочку. Тут из-под стола появилась Ефра. – Не иди с ним. Сама ты дурочка. Это он только с виду хорош. Ты царицей будешь, а он так, дурак и ерник. Давай, слезь, слезь с него и уходи. И помахала пьяной рукой. Затем повернулась к Софии. – Слушай, подружка, дай мне с собой такого добра, литров пять. – Ну пять нет у меня. А три дам. Осталось из старых запасов. Новых еще не привозили. – А, жидисся, породья (порода) страшная? – Чем же я страшная-то? – Да не ты, а вот она. – Вы чего такую дуру зачали? – Да это не моя. Одна из внучек Васиных. Ефра повернулась к Васе. – Те чо, долбать было некого? И упала. Василий сказал: - Да брось ты ее, под конец уже. Вон, унучку мою бери. Красивый ты, по нраву ей. – Ладноть, подумаю, да токмо, домой надо спешить, а то собаки родимые не узнают. Долго мы уж здесь. – Да как долго? День всего. – Так берешь внучку-то? – Вась, ох добрый ты человек, да и жена у тебя святейшество, да и красавица, конечно, писаная. Ефра: – Страшилище. Дура дурой. И что они такие уродливые? Хоть бы нарисовали чо нить у ся на роже. Василий: - Чем же? – Угольком брови, губы морковью или свеклой. Может к вам рисовальщицей пойти? Дуня: – Да, да, рисовальщицей. Василий: – Да я ее казню сейчас. Ефра: – За что? – А за то, что ты моих детей пачкаешь. Глумишься над ними. – Как глумлюсь? – Ну как морковкою рисовать? – Морвою нет, а соком-то да. И София моргнула глазами, в знак согласия. Ефра: – Ну, главно, даешь совет знатный, хотя твоя жена меня споила, а они еще морды воротят, даже казнью угрозят. – Ну, покаж, как? – Давай сюда щетку и моркву, и уголь. Ей принесли. Она натерла на щетке морковь. Отжала ее в чарку, из которой пила. Вино смешалось с соком. Пальцами обвела овал лица Евдокии. Потом кружками замазала щеки, и нарисовала ей, не твердой рукой, треугольные брови углем. Василий в шоке застыл, от увиденного. Перед ним стояло просто чудище, каких он никогда не видывал. Он тихо провыл: - Евдокиюшка, поди умойся, дитя мое. София, вместо Ефры лежала на полу. Она тихо сползла туда от смеха. Потом не могла успокоится месяца три. Как вспомнит, так хохочет. А Дуня, выбежав к дворне с криком: - Меня изразцами покрыли, теперь я красивая, перепугала всех на смерть. Маленькая, худая, с маской уродца на лице, прыгала и пела песенку от счастья. Голос у нее был противный. Пронзительный, похожий на визг.

Во саду ли, в огороде

Я любимою была.

Я жила страшилой в горе,

А теперь я расцвела.

Я укропами месю,

Дивной головой трясу,

А подснежники мои,

Скачут на мою росу.

На росу столичную,

Сколь к лицу приличную.

Я красавицей пошла,

И аж в дивность я ушла.

Кухарки запричитали: - Свят, свят, свят, свят. И густо крестились, что не помогало вовсе. Молоденькие завизжали от страха, и стали прятаться кто куда. Ефра заметила: - Во. Царица к народу вышла. София в себя кружку кваса залила, чтобы не ржать во весь глас. Светозар ржал, как конь. Сослался, на поварих, что над ними он зубы скалит. Ефра впервые сказала: - Га, га. И упала снова, отхлебнув из чаши Софии. А София уже смеялась во весь голос и тихо шепнула Светозару: - Хоть пятак привяжи. Все ей в пору. – Ага, и рожки. Василий услышал грохот. И увидел, что за столом он сидит один. Ефра очнулась, открыла один глаз и приказным тоном сказала: - Не занимать мои места под столом. Дайте поспать-то. Тоже мне прием, даже покоев не дали. А может, нам с мужем долбаться захочется. Что, на улицу идти? – Иди. – Не. Никуда я не пойду отсюда. Здесь, конечно, плохо кормят, пожрать-то нечего, но пойла отменного наливают. Пир горой. А ты чего, Вась сидишь, грустишь. Не надо. Все ржут, и ты ржи, как конь. Га, га, га. – Не хочу я. Я унучку люблю. Не виновен я, что она такая. – Какая? – Да сама видишь какая. – Да п на месте, и нормально. Василий третий, рот открыл: – Как же можно говорить такое? А какое? – Ну, срамное. – Ага, как под юбку лазать, так вы все мастаки. А как говорить об этом, так срамное? А как бабе оргазму делать, это тоже срамное? – Я делаю. Я хороший муж. Нет, не срамное. – То-то же, а то получишь у меня. – Что? – Подзатыльник, как мой получал. – Как? – А вот так. И взвесила царю хорошего леща. – Как ты ее терпишь, друг? – Сам не знаю. Ну ладно, Василий, давай прощаться. В дорогу пора. Приезжай ко мне с Сонею и Дунечкой тоже, да семью всю прихвати. Поотдыхаем там честно, да в бане попаримся, да в лото сыграем на денежные куши, и другое, конечно тоже, как в детстве, помнишь? – Приеду, только кикимору убери, ради господа, подальше на это время. А то забоится Дуняшу-то народ-то. Раскрасить там ейную рожу, и все. Нет царицы в будушэм. – А то она есть что ль? Ты ж похоронил ее в Вознесенском соборе? – Не. Это я играми увлекся. Понапрасну захоронивал-то. Шутковал я. – А наспех (зачем) тебе этого надобно? – А вот ендого сказывать не можу я. – Ну, дядь Вась, ты гляну, огромаднейший шутник-то. Почище меня будешь. – Не, так, маненько. Вышли мы однажды, с ее матерью из кухни-то, а Дуняшка-то меня и облей кипятком. - Я ж неряшливо (нечаянно). Разве я бы смогла бы зараньше (нарочно)? – Не знаю, но убить мне хотелось одного, до боли в животе. Светозар: - А ты не отвлекайся, сказывай. – А я и сказываю, точь в точь табе, что ты мне брат, хоть и троюродный. Но люблю я тебя более всех и доверие к табе имею. Созвал я всех на похороны-то. – Да помню я. Потом, кады на пасху-то живехонькой да здоровехонькой увидел, чуть не помер. Аж сердце замерло от твоих весельев-то. А ты что там молча прибывала, в гробу-то, да на отпевании не пикнула? – Они меня сонным порошком упоили. А потом забыли за меня (про меня). Хорошо, щель оставили. Я дыхать могла. А мама дура у меня. Что б я не пужалась (не пугалась), записку мне оставила о том гробе. Приду к табе ночию. – А что ж здеся дурного? А вот то и дурное, что я чтива не знала ешо. Да береста порвалась ешо, в ушико меня колола. – Да как же ты вышла-то оттуда? От такого сказа Ефра очнулась: - Не. Мало сонного дали. Я едино (однажды) травила сына у другого, так он ни вякнул дажа. Ни зги не издал. Рецепцит (репцет) вышлю с нарочным, прада Вась? Токмо он дорожайший. Сама покупку делала за стольградом (за стольным градом). Такая же ханыра, как я, потому нам с ней весело. Василия затрясло от злобы. Светозар, увидев это, дал ей оплеуху: - Да бредит она, пьяная очень. Сонья, умоляю, не дай ей больше пить. Ефра с грохотом свалилась, потянув за собой скатерть и все, что на ней находилось. – Ну, Дуняша, как же тебя достали, дорогая моя? – А я вышла, из щели-то, а там мужик стоит, и сказывает: - Ну что, Евдокия Васильевна, дед сплавил тебя, коль рожей не удалась? А не надо было яму, меня от жаны выкидывать. Я ж ее и такую любил. Стряпиха-то она знатная была. Я подошла к нему, за руку взять, со сказом: - Открывай, дядя, да пойдем отсюда. А он не трогается, не берется в руки-то. Тогда я подумала, что ему жуть, как тоскно (тоскливо) здесь, и начала песенки петь.

Была я девкой молодой

А он ходил с своей ялдой.

А я купаться с им пошла

И с поля вынесла орла

И я родила, и родила,

Ну, а потом, от их завыла.

А он сожрали меня,

Не оставляя даже пня.

Зачем вы, девки молодые,

Идете в реки к мужукам?

А я скажу, что вы хочите

Вы п хочите, стыд и срам.

Ефра ожила. Стала ржать, катаясь по полу. Потом заорала истошно: - Ах ты, сучий сын, поганец Васька. Не смей отравливать унучку свою, как и других дятей. Они, как скоморохи крутятся. Веселье тут. Нормальный он. А ты говорил дурень, дурень. Василий, хохоча до боли в животе, сказал: - Чудно, унучка. Актеркой станеть. Как будто и не заметил ее замечания. Дуняша покланялась, для этикету, как она отрекомендовала, и продолжила свой сказ: - А далее, конюх прослыхал (услышал) и пришел ко мне. Сказывал: - Вот олухи, дитя забыли. Да чья ты будешь-то? Потом посмотрел мне в лик, ахнул и упал навзничь. Василий: - Да, узнал, пришлось казнить его. Ефва: - Как? – Глаза его выкалел (выколол). Неча в лицах усматривать было. Вопил, вопил. Его опричник и добил, как надоевшего. – Вась, а ты не шибко строгачь? – Не. Оставь его, и делу б конец. Разболтал бы все. Светозар: - какому делу? – Дай ей еще чашу-то с пол литру. – На, пей. Светозар налил ей огромный кубок. – Чтоб закрылась уже. Что Вась, неймется поведать? – Да, слухай, брат, да бери в ум. Был я пьяным одиножды, и ходил за матерью Дуньки, а он гад нам мешал. Вон тот, что тенью-то к ней вышел. – А зачем ты их вместе-то свел? Ефра: - Да, зачем? Василий в раздражении: - Да убей ты ее на хер. И живи покойно. – Не, не могу. Ты ж меня знашь брат. Я со своими ни-ни. Какие б ни были. - Добрый ты, дурачина. Ну да ладно, дело твое. Во, кажись храпит во весь апорт. – Ну к. что дальше-то? – А дальше-то стали мне мстить за него. – За кого? – За сторожа? – Какого сторожа? Я про ухажера ейного сказ веду, что мать Дунина, и не выпрашивай, кто. А то моя ее сгрызет. София: - Какое мне дело до вас? Странно даже. Правда Ефра? – Угу. – А, ну ладно, пусть куражится над ней. Видать игрушка по нраву пришлась. Никогда она так не веселилась. Прийдется Дуньке приказать, чтоб кипяточком полила обеих. – Не надо, Вась. Нехлюй (пускай) болтают одни, сами, без нас. Стол-то длинный. Им нас и не слышно. Так вот напали на меня, из-за него Собакины. Грызут и грызут. Вот, вот прыгнут. Братья его родные. Из-за кухарки твоей, Машки? – А ты откудова знашь? – Да по морде лица видать. Вы что, страшилку не поделили? – Вот те и страшилка. А варить, ажно смаки во роте остаютися. Всем така надобна. И Дуняшу вон готовит. И сама хлеба не просит. Показал на трон: - За тубаретом (табуретом) за тем не гоняется, да и Дуня тоже. Дуня, кажи, нужен табе вон тот тубарет? – Не деда, он табе больше идеть. – Это зачем же? – А за тем деда, что я маленькая в родах. У нас бояре токмо малородные, не токмо Собакины, да Суржиковы. Вот как табе сказываю, дед поганый. – Аж щас догоню табе. – Не. Я убегну сильно. И убежала, будто ветром ее снесло. – Неужто догнал бы? – Да шуткую я. Матери своей слова повторят. Глупа до блеска. – А мне она нравится. – Так женись на ей. – Ну ты, Вась обалдел. Куда, невинного детенка-то суешь? – Нешто Нимфа твоя не детенком была, когда ты ее, за ненадь, брату швырнул? – Ну, прям швырнул. Долго мы жили с ей, и с братом. И заржали оба. – А ты ж за Дуняшу и голову снесешь. Да ну тебя совсем, дурень стоеросовый. Ну что Собакины-то? – А ни че. – Как ни че? Ты ж сам сказывал, повествование грядет. Выглянула Дуня из-за угла: - А он их искупал в яде. Ефра: - Искупал? Когой-то? Светозар: - Да иди ты. Спи уже. – Сам пошел вон отсель. Мне тут вольготно. Дурень мой, ненаглядный. Василий: - Во, любова что делаеть с людями-то. И не осознать, где смех, а где грех. Светозар: - Ну дальше-то сказывай. – Во даешь ты, дроздов поить. А жто табе не сказ все? Да я думал, и правда сказ будет. Ну отравил, ну и что? – Ну ландо, подсяду и далее на уши табе, коль не шутишь. Скажу табе, со всеми девками так делаю, что у мене родятся. – Зачем? – За тем же, беда голова. Живы все они у меня. Вон, все подворье в девках. – Зачем же их тревожить так? – А за тем, дружок, что токмо на ендот крюк, вражья стая и изловится. На поминки-то все приблудятся. Никто не побрезгует, да горю посострадают. И еще хочу табе таинство мое скрытое поведать, братик. Скажусь я мертвым в скорости, годам эдак к 50-56. – Это что еще за хворь? – А вот и хворь хворная. – Ты же здравен, что ты несешь? Послушай, братко мой драгой, это уж не смешно. – Да погоди ты стонать по мне. Это я притворщиком буду. Лягу, как Дуня, а потом двойника заколем. Светозар аж вскочил с криком: - Да зачем же? – А ты сядь покойно и выслушай меня. Горяч ты особливо. Девок разбудишь. Ефра: - Что отчаливаем? – Нет, спи. Василий продолжал: - Ну дак слушай. Уйдешь так, все распри и междоусобицы и запрутся на смерть твою. Нет, мол, меня и ландо (ладно). А ты живи покойно у себя. Броди по кремлевским уделам, да песни пой, как Дунья, твоя любимица. - Так, все одно, тебя видно. – Ан нет. Во гробе-то, для всех, я буду, На Земле тады хто? – А, двойник для нас, опять же. Мы все так проживаем, наш род. И табе научим. Бери, без денежного куша. – Да ну. – Дуня, ну ка собяри покойных, да показывай нам всех их. Когда все собрались, Светозар замер от изумления. Он попал в шоковое состояние. Зрелище это было уже в тронном зале, куда они вышли из трапезной. Постепенно стали выходить родственники, которых считали усопшими так давно, что он еле вспоминал их, судорожно капаясь в памяти. Василий комментировал все: - А вот мама моя, а вот папа. А вот ушедшая за ними сестра. И так, вплоть до младенцев. Они шли чередой, здоровались и уходили. И было их не менее 500. Ефра выползла за ними и спросила: - Кто они? И почему их так много? Светозар онемел, и не мог ничего говорить. Она домогалась: - Вась, послы, что ль прибыли с детями? Война, Вась? – Нет. Гости на празднетство прибывают. Слышь, Вась, может их тоже покрасить с легкостью, но за деньги. Празднетство ж, а они бледнехонькие. И Дуню опять. Умыл ее ктой-то, дурни. – Что ты? Ни-ни. И ша, ерничить здеся, и безобразить.

Уж больно шибко рада она, что ее раскрасили, по малолетству-то. Не понимает, что шуткуют над ней, а потом плакать будет. - Да не шуткует Ефра, пьяная токмо. А так, правда, красиво девок рисует. Ефра поднялась, плюнула на ладонь, и потерла бровь. – Вот, смотри, рожа твоя противнейшая, нет у меня краски углем. Все свое, вот токмо резаная я. – Как резаная? – А так, и стала поднимать сарафан к лицу, натягивая на голову. – Вот, есть шов? -Да, небольшой рубец. Это я себе сама резала, перед зеркалом, и снимала лишний жир. Правда потом, чуть не подохла. Меня в лесу нашли двое, муж и жена. Она красавица, а он чучмек какой-то. Но красивый, жутчайше. Я в него и влюбилась, и колдовством у него все забрала. Он от меня пустой ушел, и она тоже. А они, ведь выходили меня. Я травы собирала, чтоб не помереть, вот и упала там без сил в лесу. Заражение у меня пошло. Не знаю, чем лечили, но все прошло у меня. И я живая. На всю округу славятся они этим. А он всего лишь ботаник, сортировщик что ли? Князь покачнулся, а потом сказал: - А она дочь моя Феодосия. – Во, во, точно. Помню, что-то вроде, Фея. Василий с надеждой – Может они и унучке моей помогут. Нет. Они после, когда лечить надо, а порежу ее я сама. Немного с носа срежу и со скул, и с переносицы немного. Но это дорого тебе обойдется с твоей Соней. Я бесплатно не лечу. Василий в ней увидел черта. Чур меня, чур. Забирай свое сокровище, целителку черную твою, а дочь с мужем сюда подать, ко престолу моему, да поскорее. Лекарь мне теперь нужен, да и ботаник тоже, а то сад не расцветет никак. Ефра: - Так это ж весной. - Да уйди ты отсель поскорее. Там черт в тебе сидит. – И что? Дружим мы с ним, разговариваем. Вместе шьем, вместе пьем. – Ради бога, княже, избавь от черта в сарафане. – Ну давайте ее пойло. Так не уедет. Ефра: - пять, как договаривались. Соня – Так ведь три же дала. – А где еще два? – Да нет у меня боле. – Ну ладно, медовуху давай. Василий: - Как ты живешь-то с ней. Наверное, все подвалы выглохтала у тебя? – Нет, не успела. Я ж разошелся с ней, сказал же тебе. – А, вот и ландо. Ну что, унучка-то не понравилась совсем табе? – Понимаешь Вася, молодая она уж слишком, несмышленая, да и телом мы не сходимся. Большой я для нее. Хотя подумать можно. Подумаю. – Ну не урод же она у меня? – Нет, конечно, нет друг. Ефра: - Га,га,га. - Ну ладно, дел у меня в Вороноже уйма. Поеду, пока, потихоньку. – Да по дороге, енду черта не потеряй. – Угу. Прощевайте, братцы и сестры. Не поминайте лихом. И пошли по рекри. Здесь Светозар пожалел, что не взял бригаду. Напали двое сразу, что стояли за дверьми. Отбил. Затем еще трое. Тоже отбил. Затем четверо. Как двери, так нападение. Кинул пару ножей Ефре. Она поймала их, лезвиями в ладони. Князь выругался: - Едрена ть, тьфу. Она ножи выронила, но не растерялась. Одного удалила ногой в пах, а другому перегрызла горло зубами. Остальные двое, были повержены Светозаром. Выскочили во двор, и увидели пятерых. Они стояли у стены скопом. На стенах еще четверо, уже прицелились. Ефра в ужасе сказала: - Там стрельцы. Колчаны за спинами. Нам конец. – Да знаю я. Сейчас пойдем, и екнут в спину. Ну-ка стой. Вон Васька из оконца смотрит ве село. Он крикнул ему: - Вась, а ты шо, решил и родню вырубать? – Я не. А шо, случай какой случилси? – А что ж твои налет учредили? – А шо такого? – Ты что, дурень, не соображашь? – А шо? – А то, что самому другорядь родиться буде негде. – У меня есть род свой. – А как он вымрет, вдруг? И нет веток Рюриковичей. – Да какие вы Рюрики? Так, отребье потихоньку. – Ну не скажи. Дед-то мой, да Никодима, племянником был, от родного брата был Рюрика, а может он Рюрика, сын-то был. Кто ж ведает, коли жена одна на двоих. Третий в этом не замечен был. Да и схожестью они обладали точечной, как вдвоем из одной утробы вылезли в тот миг. И красотой едины, что солнце оба. Что, Васенька, зависть гложет, что я и брат мой, на них красою удались? Убить готов сволочь, за стать мою, да дородность. А то, что я не щадя сил-то ставни (границы) нашей единой Руссии берегу, и в ранах ползаю частенько, это ты забыл. – А, должность дурак, стало быть, у пращура-то была? – Вот плохо, что ты чтива не ведаешь с толком. Да и читывать не учен. – А то что? – А то созерцал бы, что он, дед-то мой, столпынским (генералиссимус) был у него. Управа вся в его руках была. И сотни-то он в полки собирал умеючи. Не токмо ты умеешь ендо. – А ты шо, умешь? – А то? – Ну, прям. – Прям, не прям, а с бабой вдвоем проскачил мимо твоих бульдогов. – А иде они. Да в прихожке у тебя, свой х сосут, правда с кровью. – Вот казню их всех на днях. – Да уж все сделано за тебя. Твоим же оружием. Василий засуетился, метнул ножом в Светозара, со словами: - На табе от Рюрика. и убежал проверять, так ли это? Светозар поднял его, и понял, что все оружие было отравлено. Как-то в право повело и закачало от мелких ран. Ефру тоже слегка повело. Он набрал побольше воздуха в легкие, и крикнул: - Где городничий. Ну-ка открывай ворота. Видишь, знака нет от Васьки. Князь ждет. Ворота открыли, да с испугу очень быстро. Ефра сказала: - Я падаю, милый. – Ну ка, подыми голову выше, а глаз опусти. Не подведи меня. Иди гордо. Взял ее под руку, и по-царски вышел из стен кремля. Там их подхватили его дружинники. Гужевой положил Ефру на телегу, сказав: - Ну эта, не жилец более. Через юбку выступило красное пятно. Она упала и заснула, тихо прошептав: - Иди на хрен. Он ответил: - Ну неизвестно, кто пойдет, я или вы? Князь с трудом залез на своего коня, с приказом: - Скакнем шмеликом. Проехав две версты, они увидели погоню, и свернули в лес. Опричники (наемные на службу князья) Василия пронеслись мимо. А на его дружину, вышла группа шивинистов. Интересовал их обоз, который они и отбивали. Бой был страшный. Светозар бился из последних сил. От смерти, из-за отравы, спасал только квас, который он хлебал сам, и приказал, чтобы поили Ефру. К тому же, оказалось, что рана у нее пустяковая на руке. А кровавое пятно на юбе (юбка, которую одевали поверх сарафана) это разлитое вино, что ей в кувшине дала София. Она защитилась им от удара меча. Домой пришлось добираться лесными чащобами, потеряв двоих опричников и весь обоз. Светозар приказал привязать его к коню, так как ехал на нем без сознания. Очнулся он на своей территории. Она начиналась на левом берегу Москваречки (Москва-река). Сил у него не было, но он пришел в сознание. И спрсил: - Сколько потерь и как там Ефра? Когда узнал, что она оказалась у шиви, развернул дружину назад, на ее поиски, но опять опять лишился сознания, и уже упал на коня, лицом на гриву. Гужевой дружинник прохрипел: - Вечно ввяжется, как дурень, в драку какую. А я расхлебывай. Завтра ведь меня загонит на поиски этой б. От пьянства не могла и речь связать. Князь злобно простонал низким голосом. Их встретили страни (пограничники, отсюда возникло слово страна, сторона родная и др.) Тут-же определили в лекарню, и выходили. Через месяц они могли ехать. Остался только один. Ему в битве отсекли ногу. Светозар приказал искать Ефру. Все отправились в лес. Нашли их шивдом (бандитский дом). Предложили договориться. Парламентер сказал: - Мы вам выкуп, вы нам девку. Они взяли выкуп, а девку другую выдали. Светозар сказал: - Какой же ты дурище. Какую девку? Надоть сказывать, жену князя. – Так ведь, она не жена тебе. – А кто? Раз сплю с ней, знамо жена. – Ты шутишь? Енда сволочь? – Сволочь не сволочь, а битву со мной внутреннюю выдержала. – А где это ты с ней дрался? – Да не с ней, а с князем Московским. – За что? – За жизнь. Напали на нас там, убивали. Я к вам уже в ранах пришел, отравлен и она тоже. – Ах ты, господи. Надо было до конца ее отбивать. Гужевой гаркнул: - Да хрен с ней, с дурой. Бежим сами, иначе и нас захватят всех. Из-за этой б все помрем здеся, как вот енди двое. Их пол ста будет, а нас уже 28 с половинкою осталося. У них ориентир по лесу, а у нас токмо, как домой протить, к своим. Мы затаскали (затащили) Гаврилу, сотника твоего на коня, без ноги, и сами едва залезли. Потом глянем, ты за кустом валяешься. И мы ползком за тобой полезли. – С кем? – С Гаврилой. У меня-то живот был распорот топором ихнем. Прости Гаврило, не мог я один. – Да видел я усе. Молча снес его бегствие. А что ж Бодрый делал? – А гужевой с коня не слез. – Что так? Он вперед поехал. Не видел, верно, табе. – А, понято. Ему не быть более. Князь подъехал к гужевому, который и должен вести весь гуж за собой, и срезал ему ноги. Затем сказал: - Ну а теперь беги. Он умер сразу от шока и потрясения. Светозар отметил: - Правильно сотворил. Что ж это за гужевой, у которого менее му (мужества), чем у стрельца первой категории. Положили труп на телегу. Светозар пошел в шивидом сам, вооружившись до зубов. За ним последовали Гаврило и Прохор. Встретил их главарь: - По што это к нам, сам княже завалился? – А по то, что не моя это девка. Моя у тебя где-то. Да ты что? Что ж ты ее не взял ранее? Тут выскочила Ефра: - Да, что ж не выехал-то за мной? Князь схватил ее за руку, и потащил за собой. – Потом объясню. - А что, долбать стало некого? – Дура ты, меня еще там жестко отравили вином. Без сознания я был совсем. Только 3 дня, как в себя пришел. – А что ж главный-то твой? – Казнен за это. Вон труп в телеге лежит. Ефра бросилась к Светозару с криком: - Любимый мой, прости. Стала вырываться из рук Фоки. У нее расстегнулась блузка слегка сверху, и князь увидел неумело сшитую огромную рану. Он ей приказал: - Иди ко мне, тебя лечить надобно срочно. – Теперь не могу. Кто ж меня пустит? Наводчица теперь я у них. Опустилась, даже до детей. Их граблю, наивных и малых. Не поеду с тобой, не хочу. Зарыдала и прижалась к Лювину. Таперича, я его жена. Он главный шиви. Лювин выхватил короткий топорик, и поднял эту руку на нее: - Ты что меня падала, выдаешь? – Тебя и так, за версту видно. Не надо было на князя нападать, да евоную бабу хитить. А ты, князь уехай, я уже падшая. Не исправить меня. Только выходи аккуратно. Светозар резко развернулся и вышел. На крыльце увидел убитого Гаврилу и Прохора, который бился, как лев. Весь в крови, израненный, но не пускал противника в дом. Они подходили один за одним, на спор, кто этого дурня одолеет, который падает, но упрямо снова встает. Князь издал клик кукушки. На этот знак, прискакала вся дружина. Порубили 40 шиви. Оставшиеся убежали. Князь сказал: - Добьем по дороге, Гаврилу и Прохора положили на телегу, и вдруг Прохор сказал: - Гаврило стонет. Их срочно отвезли в лекарню. Там они пробыли полгода. Там работал лекарь, по имени Афанасий, который стал знаменитым на Руси. Он знал рецепт из гриба, который действовал, лучше антибиотика. Без осложнений на организм. Как Прохор сказал: - Люд из гроба подымает. А вот Лювина убили в этой схватке. Ефра, по праву наследования от мужа, стала главарем шиви – пласта (группировка), в этом лесу. Вернулась она в Воронож через несколько лет, разбогатевшая. По причине болезни приехала. На чудных санях – самокатах, которые ездили без коней по снегу. Мальчишки бегали за ней и кричали: - Ты что, коней сожгла, ведьма? От того, что из саней торчала печная труба. Под санями, уложена была тремя тонкими слоями, дровница. Остановилась она в доме лесника, в том же лесу, где когда-то упала. Нашли ее Евсей и Феодосия, да от смерти лютой, как она сама говорила, спасли.

А целительство их, которое превратилось в профессию, началось с малого. Сидел Евсей на завалинке, отдыхая от наполненного трудом дня. Вокруг бегали его дети, уже десятеро, да Семен одиннадцатый. Играли в лапту. И вдруг, Сеня заплакал. Оказалось, что ногой наступил на гвоздь. Евсей схватил его на руки, крикнул: - Дети, за мной. Одних не оставляли. И убежал в дом, его лечить. Резким движение выдернул из пятки, перочинный нож. А что делать дальше, не знал. Прибежала на крик Феодосия, белье стирала. А у нее уже была спиртовая настойка прополиса. Она и вылила в дыру, добрую долю. Замотала льняной повязкой. Сеня стал кричать: - Мама плохая. Мне больно. И еще больше заплакал. Евсей сказал: - Смотри, и показал шрам, внизу живота. Видишь, все зажило, тоже мама лечила. Он стал разглядывать и успокоился. – Кто тебя так, пап? - Я сам себя так, сам. Не нарочно, конечно. Случайно. После этого, перестал с оружием тренироваться. – А зачем с оружием-то? – Так надобно по правилам Джиу- джитсу. – А ты научишь меня, пап? – Да. Я, конечно, научу. Вот станешь здоровым, и пойдем тренироваться. Мальчик опять заплакал. – А ты что ж плачешь? До сих пор больно? – Не. Я сейчас хочу, а нельзя. – Ну, время у тебя еще полно. Все будем учиться. Я так решил, как только Семен встанет. И все дети радостно закричали: - Юра. Юра (Высотка, юр. Далее возникло Ура). Мы с папой на тренинг пойдем, а не к тетке Зойке за семенами. – А чем вам семена не нравятся? Ответил старший Алексий, которому минул уже пятнадцатый годок: - Нам не нравится, что крики мы слышим из избы Зоиной. Сначала ее, а потом твой. Ну точно такой, как у вас с мамкой ночью. Дель зарыдала и ушла. Потом сказала: - Дети, пойдите ко мне. Алексий, руководивший ими, взял на руки Сеню и сказал: - Пошли, роби. – Куда? Из дома? – В сено пойдем, в сад. Из дома рано еще. Может, мама-то добьется от него чего. Как ошалел совсем, дурак старый. Понятно ведь, чего хочет. – А чего хочет? – Ограбить нас. И ножик она подложила. Решила извести семью. Я сам слышал, как она к этой курице ходила Павлине. Имя-то какое, есть же куриная башка. И десять ножичков у нее заказала в кузнице. А одиннадцатый у меня есть, говорит. А та курица, возьми, да и спроси: - На кой так много ножей тебе, как на охоту? А она и ответила, да со злобой такой: - Я детей его изведу. Заражение ног устрою. Не вылечатся они. Видишь, я еле хожу уже, и показал ноги. Ерема сказал: - И у меня тоже. Делина бросилась к Феодосии, а Алексий сказал: - Не ходи, ба. Вишь, окна завесили. Может, ночь у них. Она вырвалась и побежала дальше: - Не понимашь ты ничего, не понимашь. Колдунья она. Здесь уже всем несдобровать, если Зойка взялась за дело. Все загнемся, как Ульяна и Устин, с которым она перед ей встречалась. – Кто перед кем? – Да отстань ты внук, коли мамка дорога.Так когда она ножи заказывала? – Вчерась. Увидела, что я и брат стоим в дверях, и кинула их в нас. Мы скокнули далеко. Немножко попало в нас. Ничего, заживет. А ножи- то я прибрал, чтобы в братьев-то не полетели. Трус оказывается, мой отец, а я думал, он воин, будет стоять за нас. Да, роби, знать борьбу японскую нам всем придется. Изучим, делать нече. Дель влетела в горницу. Она увидела ошарашенного Ивана. Он стоял разинув рот и слушал, как Евсей попрекает всем хозяйством Феодосию. Мол, кто это все наработал? И добавил: - И хватит меня попрекать Зоинькой. А та стоит тихо и плачет. Ваня тихо произнес: - А я думал, правда благородство у тя найдется. А оно только в общак уходит, да к Зоиньке, тьфу, Зойке, сраной дырке-пронырке. – Ты зачем на нее несешь? Она нормальная. Иван захохотал: - Да, я вижу. Твои-то хоромы стоят на месте, одинаковые. Как пришел в семью, так и живете здесь. А у черной колдуньи Зойки, хоромы разрослись. Это уж терем теперь, княжеский. Прислугу княгиней сделал. И наоборот. Пашет, пашет, твоя жена, не покладая рук, цельный день, а Делина ей помогат, поманеньку. Как хорошо. Таперь и слуг не надоть. Все бесплатно здеся. И уже подарков не надо дарить, зачем? И так справно трудится, как гном какой. Даже за детьми от тебя пригляду не стало. Но, видать ножичков мало пока у ней. Делина жестко сказала: - Как мало? Достаточно. И вывалила семь ножей из передника. – Вот Евсеюшка, сын твой верткий, и второй тоже, а то бы из кузницы и не вышли. Брошены были твоей падшей в них там. Со словами, что она уничтожит детей-то твоих. А состояние твое ей уйдет совсем. Раны лечить срочно надо. Ну, а потом, конечно, все мы пойдем под нож, как и папа твой с женой. Царствие им небесное. Колдунья, ведь она чернушная. С этим надо думать. Она сперва загубы ставит, а потом дружится. Ивана-то уже зарезала в пах. – А его-то за что? – Да был я с ней, как и вся братва наша, но люб остался только я один. Вот и мстит, за то, что к Нимфе моей ушел. Евсей побледнел, и застыл на месте. Феодосия его, как разбудила: - Ну-ка, марш в огород оба. Дети могут погибнуть. Все побежали туда, но нашли только Сеню. Он сказал, что приходила тетя, с которой папа спит, и всех убила-бы, но они спрятались в перелеске, увидя ее. Иван спросил: - А тебя что не взяли? – Я ж уже тронутый ее ножом. Сказала, он уже зараженный, не жилец, мол. Не трогай его боле, сам дойдет. Лови родных. – Евсей аж заорал: - Да кто сказал-то, кому? – Как кто? У тебя же есть спальница. (Любовница) – Ты что, дурень, издеваешься? Издевка твоя надоела. И поднял на него руку. Иван перехватил ее, и прошептал ему на ухо: - Не тронь сироту. Не по божьи это. Евсей сказал: - Да скажи хоть, что к чему? – А что говорить-то? Тетка Зойка пришла нас убивать. Сказала, последним будешь ты, пап. А они с этим чужим мне дядькой, будут жить с припевом каким-то. И ушли. – Куда, в лес? Не. Туда. И показал в сторону дома Ульяны. Евсей взял саблю и побежал в лес. Он соединялся с тропами к ее дому. Это тот лес, в котором ее и убили. Шел быстро и тихо, как рысь. Наткнулся на Алексия. Он лежал и плакал с разбитой головой. –Кто тебя? – И так ясно. Бей ее и его тоже. Вон они. Показал глазами назад. Там за кустами прятались Зоя и Федор. Зная, что свои его убьют теперь, коль его увидел и признал Евсей, размахнулся и убил Зою, ножом в грудь. Та зашипела: - Суки. Оба подлые твари. Один к другим, а ты, самый страшный, к своим. Евсей сказал: - Я не хотел тебя убивать. – А я не о себе. Я о них. И показала на детей, что стояли на мысках за кустиками. – Дети, идите ко мне. – Мы не можем. У нас в пяточках ножики. Зоя захохотала, издала последний крик: - Хоть бы ты подох, гад Федор. И он ее задушил. – Алексий спросил: - Ты поговорить пришел, пап? И упал. Евсей отсек голову Федору и сказал: - Отыгрыш. Схватил сына, перебросил на закорки и унес домой. Из далека крикнул детям: - Всем лечь. – Не, пап, мы постоим. Там болото. Потонем. – Тогда слезьте с ножей, быстро, одним рывком. Зоя и Федор поставили ножи, торчащими из земли. Туда и попали дети, как в ловушку. Они вцепились в деревья. Алексий крикнул: - Роби, прыгайте с ножей и за мной. Ерема ответил: - А Петруша как? Он же маленький. Ему было четыре года. - Держите пока. Сейчас отца приведу и бригаду. Ерема и Ерило одной рукой держались за дерево, а другой, с двух сторон, держали за ворот братика. Он сильно плакал. Остальные, стиснув зубы, мужественно молчали. Ерема еще и уговаривал Петрушу: - Сейчас, братик, папа прийдет, и нас освободит своей саблей. И вдруг он увидел, как Федор, сзади осадил Алексия огромной дубиной, и расколол ему череп. Алексий упал. В этот момент к нему подошла тень Акулины. Посмотрела на всех. Хихикнула и сказала: - Ну, потерпите ножечки, да и ты тоже. Рано вам еще. Но дураком может стать вот этот. Как бишь тебя? – Алексий. Внук твой. – Откуда знаешь меня? – У мамы портрет твой есть и деда тоже. Но молится она только тебе, если что случается. Просит, чтоб ты помогла. – Вот я и пришла на ее моления. Но не только я, конечно. Вон отец бежит за вами. Если, что надо, обращайся Алекс и другие тоже. А отцу вашему я мозги прочищу, как надо детей беречь. – Да ладно, не тронь его. Добрый он в сути. На любовницу дурную налетел, да и живем среди бандитов. – Он бандит? – Нет, он ботаник. Селекцией занят мощно. – Так вы нищие? Что в избе-то такой живете? – Ты же выгнала нас. Вот и живем, где придется. – Ладно. Нового мужа ей найду. – Ни. Деньги-то есть у него. – Откуда у нищего деньги? – У него наследства много. Он принц. Она удивленно покачала головой. – Откуда в этой дыре принц? – Из Грузии. Красивый он, щедрый, богатый. Вот за него теперь борьба-то и идет, мама. Она еще раз удивилась. – Как мама? – Неужто не помнишь? Пятый век нашей эры. Ты стоишь и ругаешь меня, мол, плохой сын, хотел отца убить, а сама палку эту держишь за спиной, которой папу убила. Он состояние отдал мне и трон, а ты из зависти убила меня той палкою. Думала, я умер. А я встал и пошел к целителю. Он спросил: - Враг напал? – Нет. – Кто тебя? – Мама. Мне еще пришлось его держать. – За что. – Ни за что. Папа не ей власть оставил. Дал ему нюхательное, чтобы ожил, а он его выпил. Рухнул, как сосна на лесосеке. Я побрел к другому. Нашел у друга, пьяненьким. Начались те же вопросы. Я сказал: - Лечи, а то убью. Он подпрыгнул, узнав меня по голосу. Лица-то не видно из-за крови. Этот вылечил. За два дня на ноги поставил. Сейчас я понимаю, что прополисом. Запах знаю. Тоже есть у мамы. – А мать-то она хорошая? – Лучше всех. Когда выживу, на руках носить буду и ее и Дель. - Кто такая? – Бабка моя. Тоже царственная, только без трона была. – Почему же без трона была? Как раз-то она и была на моем троне. Только выгнал ее с трона князь, а меня взял. Ну, чтоб ты знал точно, кто есть кто, расскажу твою родословную. – Да вон папа идет. – Да я быстро. Делина отлучалась от мужа, которому ее отдал князь два раза, на зачатие и рождение детей. Так что две последние девочки и есть ее. Думала, деду твоему угодить. Пусть сына родит ему, наследника. – Так бездетная она. – Кто? – Бабушка моя Аделина. – Ну и имя, никак не привыкну. Кто там орет у тебя? – Не орет, а плачет. Терпеть не может пока. Мал еще. Акулина повернулась к малышу, и выдернула его с ножей. Он упал на траву и пыжился к плачу, но не мог. Она мхом ему рот закрыла. – А остальных? – Они не орут. Не буду. Алексий скомандовал: - Кричите. – Не. Папа идет. Зацепился штанами за ветвь. Вот уже освободится сейчас. – Ну что, слушать будешь или отец так и зависнет в ветках? – Ладно, давай, сказывай. – Не бездетная она. Был у нее сын с твоим дедом, да на прогулке их убили. – Да с каким дедом-то? – Со Светиком, конечно. До сих пор люблю его, не знаю почему. Уж больно красив, как сокол ясный. - Кого их? – И его и нянек, в четыре годика. Ужас. – Да ведь и ты ужас. Зачем маму-то повесила семилетнюю? – Я не приказывала. Только Нимфу вашу голубоглазую какую-то. – У не глаза зеленые, как вода озерная, лесная. – Ну и ладно, мне теперь все равно. Почему ты о ней-то говоришь, как о живой? – Снял ее князь с петли твоей позорной. Вот уже дважды ты мне должна. – А буду трижды. – Как это? – Когда мать твою ограблю, если выйдет, конечно. – А кто мы будем. – Ну гляди сам. Во - первых она из дома не будет выходить по болезни. Затем, казалось бы, станет здоровой, но ее ударит ее же молнией какая-то ученица. Затем сосед прикинется влюбленным. – А это тут причем. – А при том, что он однажды, не выполнил ее приказ, а сказал, что сделал. Преступники, которых он не уничтожил в тонких мирах, взорвали планету. Но он вину переместил на нее. С тех пот на нее и валится вся вина. Мы все грешники, но чистые, а он гад, как твой отец, с другой вьется. – Ну это я уже исправил. – Когда? – Сейчас. Как? – Не важно. – Ну, ладно. А я ее обману. И она останется нищей и одинокой. Будет бегать за моим сыном нянькой. А потом, я увезу на свою родину ее сына, которого заманю в мужья и его сына. – А. да. Я вижу. Только ты не угадала. Тебе придется ползать перед ней, уговаривая уехать с места жительства. У тебя недостаточно информации об этом благе. – Ну, выдыбую у нее. – Нет, не выйдет. Так, что лучше ластись к ней, а то не даст ничего, как моей жене там в будущем. Ненавидит она ее. А вот меня позовет, конечно, с дочкой. Может, здесь все отдаст. Одинокой будет долго, после смерти моего отца, но не насовсем. Он и вывезет ее, куда надо. Думают, что он ерунда, а он что надо. – Прощай, до встречи в будущем. – А кто я ей там? – Сын тоже, младший. И исчезла. – Слава богу, хоть мать хорошая опять. А отец не важен. Она обуздает тихо, без скандала и склок, любого. Евсея отпустила ветка. Спасение и началось. Вынес детей по одному ко двору, а там Феодосия с Дель на носилки из одеяла подхватывали. В дом переносили. Первым был Степа. Ему дали жбан с ключевой водой и сказали: - Много пей и много писай. Ножи отравлены были. Надо избавиться от отравы этой. Иван не мог помочь. Был, накануне ранен в пах и умер странной смертью, как будто отказался от помощи, сидя на любимом пеньке во дворе. Сказал: - Вон с той блондинкой пойду. Вроде ничего, глядя на воздух. Только потом все увидели образ Акулины. – Зовет меня. Хохочет и говорит: - Тут лучше. Я тоже ушла молодой и здоровой. Меня Феодосия напугала. Нахлобучила на меня вид Ивана, дружка моего мужа покойного и задушила косой русской. Ой, постой. Это что? Выходит, она меня повесила, вместо себя. На, мол, мама, получи взамен. А, может, и он ее надел, но видела я, двоих в одном. Но, почему-то у нее позвонки вывихнуты. Я не приказывала ее вешать. Иван сказал: - А я -то здесь причем. Я ж другой Иван. – Да кто там будет разбирать ты это или Алекс? Оба в свете. Оба божественные. Я ему должна, а не тебе. Ну собирайся быстро. Мне надоело с тобой рассюсенивать здесь. Ты тоже его должник. Послали и забираю. И ударила его палкой по голове. – Все, ты мой, пошли. Ваня вышел из тела, и они улетели вверх. А Евсей побежал искать в доме Зои противоядие, так как все ножи были отравлены. И нашел три трехлитровых жбана на полке. Она хранила все травы на чердаке. Там же он нашел и последний нож, с пометкой – для Е. Он был уже пропитан ядом, белесым порошком. Он взял его за рукоятку, и обтер о ромашку, что была почти еще свежей. Она засохла. Евсей завернул его и взял с собой. Принеся противоядие, дал его коту, который проходил мимо дома. Он весело стал играть. Тогда, понемножку стал давать детям. Алексий сказал: - Дай им по стакану. – А вдруг хуже будет? – Да видел я, как она лечила этими жбанами. Сначала отравит мужика, а потом лечит. Так они этого пойла за день по этой дыне и выпивали. Помрут, ведь дети. Дай мне, покажу. Вон кот играет. К дому прибился. Феодосия налила каждому по стакану, и они выпили. Первый воскрес Степа: - Папа, мне лучше. Давай еще нам пойла. Его уже час отпаивали женщины ключевой водой. Наконец приехал хирург: - Ну, здесь уже делать нечего. Продолжайте. Кто делал? Феодосия сказала: - Я. – Вы что, хирург? – Нет. Я его мама. – Как же вы смогли себя преодолеть. Рана-то глубокая была. – Да. Жаль, что мозг был виден. – Я удивлен, что он выдержал. Он бы мог умереть от болевого шока. – Я сразу обезболила ему. – Чем? – Хворью. – А что это? – Лекарство такое травное. – И что, не больно было? Посмотрел вопросительно на Алексия. – Нет, дяденька. Мама тихонечко все делала. Даже волос не пошевелила. - Понятно. Рецепт дайте. – В следующий раз. Я сегодня очень устала. – Нет, дайте сейчас. Нимфида позвала его в угол. Сказала строго: - Будете приставать к ней, зарежу. – А в чем дело-то? – А в том, что дети эти все в ранах и отравлены, а ты гад, рецептик просишь. – Ну давайте я осмотрю раны. Я же не знал. Феодосия запротестовала: - Не надо. Они уже идут на поправку. Евсей сказал: - Ну пусть лекарь посмотрит. И он развернул лен на ноге Алексия, и стал падать в обморок. Евсей его поднял и повел к двери. – Это не хирург. Это подделка. Я знаю хирургов, не раз с ними работал. У тех нервы покрепче, да и знаний побольше. Спасибо вам ни за что. Выходя, лекарь крикнул: - омой парню ноги противоядием. А то долго будет выть-то все. Ну хоть что-то помог.

На следующий день Феодосию и Евсея вызвали в совет бояр. Они поехали в Воронож. Думали, за лекаря ругать будут. А их призвали к назначению «Быть им лекарям». Дали диплом с такой надписью каждому, и много лекарств с надписями от какой хвори. Сказали, что раз в месяц надобно приехать и забрать новую порцию. Феодосия поняла, что они все есть у нее дома. Сама собирала и травы, и знания, у кого только могла. Но ничего не сказала об этом. Поблагодарили, да уехали домой. Приехав, увидели, что дети ожили, только раны не дают двигаться. И кот играет с ними тот, уличный. Так и приняли его, вторым котом. Назвали его Эксперимент, а коротко Экспе. Феодосия пошла к Павлине и спросила: - Как бы ты себя чувствовала, когда б устроили охоту на твоих детей? – А нече мужа по деревни запускать. Держи его дома. Да и сама по реже выходи, а то что-то Федор ко мне давно не заходил. Феодосия подошла к Павлине, достала нож, с пометкой Е. – Твой нож? Ты делала? – Да. А что такого? – И метку ты высекала? – Да, кто ж еще? Я ж профи. – Ну возвращаю тебе потерю. И неожиданно положила его Павлине на ладони отравленной стороной. Она, по инерции закрыла ладони, потом уж сообразила, что это. Феодосия сказала: – Ну все, отыграла. Знала, что у Павлины останутся раны, так как Евсей всю ночь точил его, приговаривая: - Будет острей скапеля (скальпеля) хирурга. И вот еще что, побольше насыплю хины, чтоб покислей раствор был. А яд собрал со всех ножей. Сказал: - Чтобы и меня с тобой боялись. А мастерская мне и самому нужна. Добрых людей лечить хорошим инструментом. Не одному на убийство нож не продам. Павлина побежала в дом Зойки, но противоядие не нашла. Утром, поп увидел ее тело в церкви, готовое к отпеванию, и промолвил громко работникам: - Похоронить так, поскольку эта крыса, замахнулась на жизни детей. Могло бы произойти массовое убийство. До сих пор детки лечатся. Не слышно их голосов приятных. Прибегут бывало: - Давай поможем, давай поможем. Не дети, а ангелы сущие, а может и вправду боги. А бесы сами разберутся между собой. Пусть хоть поубивают друг друга. Отпивать не буду. Они гадят, а я отвечай? Нет, не пойдет. Правда, Иосиф? – Ага, батя. Чернее ночи лежат. Пусть уж земля их растлеет. Ну пойдем домой. Матка обедать заждалась. – Ты что, бать? Мы ж только трапезу совершили утреннюю? – Да? А для меня, с этим решением, целая вечность прошла. А потом я подумал, а что, если подмена идет, таким макаром, черного на белое и наоборот? Как вот быть. Мы, вроде добродетели, а вмиг превращаемся в пособников черным силам нечистым, моляся за них. И упокой ведем не верно. Ну, какой покой может быть у таких, как Павлина и Зоя? Их же в ад теперя с трудом примут. Ешо нижее пойдут за детей безвинных. Правда ведь, Иосиф? – Да батя, да. Ты, конечно, прав, а они не правы. – Пойди к Хуриным сегодня, да снеси вот эти конфеты, что мать игуменья передала нам намедни. Да сам не жри. Им нужнее сейчас. Здесь же нет таких. Хоть какая-то радость для детей безногих. – Тятя, а ноги на месте у них, и голова у Алексия тоже на месте. Был я у них вчера. – А как же они исцелились? Там же живого места не было на ногах и голове. Лекаря вынесли от этого зрелища. Провались пропадом эти шалашовки и все, кто такие козни да пытки устраивает доброму люду, а особливо таким, как эти. Чудные, чудные, чудные. И Нимфа их тоже чудная. Что ж теперь за красоту убивать, да за божественность? Что за дрянные подарки принесли? Все в грязи. Выбрось их. Вон, ко входу положи. Сторож пойдет и выкинет. Барана, что ли подкинули дохлого? Что за приход у меня здесь? Одни вопросники. – Батя. – Что сынок. – А знаешь, у нас таперь свой лекарь есть и лекарша. Не надо до округа ехать. – Кто такие? – Да Хурины же. Они и есть. Детей-то они подняли. Вот, тот лекарь и сказывал боярам, что мол, операцию сделали сложнейшую так, как и он бы не смог. Вона как, батенька. – Кто стал лекарем-то из них Феодосия или Евсей. Оба. Но у Феодосии больше дипломов. А мать-то ее рада, мать-то рада. А то плакала сидела, думая накажут за лекаря того, что из дома вывели не с чем. Поп улыбнулся и сказал: - Как же я ее люблю! – Ты что, батя. А я, а мама? – Ты что, дурень мелишь? По-христиански. – А, прости, ради бога, батя. – Ну ладно, пойдем.

Через полчаса пошла в церковь Феодосия, подаяние поднести, с корзинами овощей. А в церкви нет никого. И только труп Павлины лежит не отпетый. Прошла мимо, выложила овощи в таз, закрыла двери и вышла на крыльцо. И вдруг услышала голос Паулины, как будто она пере ней стоит: - Давай теперь твое тело. Ты у меня мое забрала. Я войду в тебя. И Феодосия увидела тень ее, перед собой. Сказала: - отойди. Мне надо домой. Детей лечить. – А что, они не померли? – Нет. С чего им помирать-то. Жизнь только началась. Эта тень затряслась от гнева. – Тут поп над нами речь пронес, аж дурно стало. Мы, мол, и в ад не годимся с Зойкой. И отпевать не стал. Так я напряглась, и сама из тела вышла. Надоело оно мне. Теперь в тебе жить буду. На крыльце стояли грабли. Феодосия схватила их, и цевьем проколола грудь тени Павлины. Она завизжала, и черная тень исчезла. То есть она была уничтожена, как колдунья. Выйдя за ворота, Феодосия увидела тот сверток в черной бурке, что грузин оставил для Степы. Поняла, что Павлина его откапала, и всегда таскала с собой на привязи. Так и умерла с ним. Понятно стало, почему она приняла участие в уничтожении семьи. Принесла домой сверток, развернула. И тут подбежал Степа: - Что это, мама? – Это твое наследство. Вырастишь большой, у тебя уже богатство имеется. – А другим тоже положено. – Да, соберу. – А мне по что первому? Первый же Алексий. – Это тебе дядя оставил. – Какой? – Из Грузии. И Феодосия услышала: - А мне, а мне. И она резко сказала: - Все уже распределено, скворцы. Не чирикать. Украли это. Вот нашла. Степа пошел к детям и сказал: - Роби, там столько золота! Килограмм, наверное. А может, и более. Мы богатые, роби. Очень. Мальчики заулыбались, успокоились, и притихли засыпая. Алексий: - Мама, расскажи сказку. Какую хочешь? – Про ледник свой расскажи. Как люди жили первые, и как боги ими руководили. И почему мы сейчас не летаем, а раньше могли. Многое не ясно. Раньше могли жить под водой, а теперь нет. Это не справедливо. Мы должны отличаться от всех, хотя бы для защиты от зла. – Не переживай. У нас еще все впереди. – Да, если выживу. – А куда ты денешься-то? Вчера проверяла, через три дня, можно будет уже лицо править. Там корочка своя появилась с кожицей. Значит и внутри так же. Ну слушай мой рассказ… Через три месяца дети стали потихоньку расхаживаться. Добрые люди навещали, среди них и поп с сыном. А через полгода мальчики стали ходить на тренинги с Евсеем: - Начнем с лечебной гимнастики. И начал. Хорошо он их поддержал, зная упражнения на соединение тканей и развитие суставов. К восемнадцати годам, каждый владел системой борьбы Джиу- джитсу в совершенстве. Каждого довел до высоток, и наградил черным поясом. Сам выписал диплом на японском языке и поставил печать, так как в Японии имел звание учителя. Там была у него практика. А главным занятием в семье, стало целительство. Открыли свою лекарню, куда свозили больных и рожениц. Там же и дети проходили практику. В последствии все пригодилось. Двое сыновей стали лекарями в Царском селе. Один – хирург, другой – зубник (стоматолог). Имели личную неприкосновенность. Фенион – тренером по боям, так как освоил много видов. Спониян, Леждей и Сониян занялись животноводством и ветеринарией. Ерило уехал в Польшу к Ядвиге. Там женился на дочери Ядвиги, Фении. Она ему выделила очень большую вотчину, так как он стал отменным управленцем. Был первым советником у Василия третьего. Долго не мог вырваться от него. Наконец сказал, что невеста у него в Польше сидит. Ежели не тронется он туда, так война может быть. Тогда с печалью, он его отпустил. Иосип стал лекарем душ (психолог, психотерапевт, психиатр). Ерема и Ерило обучались в Аравии, нюхательному делу, да как украшать себя. (Парфюмерия) И другим наукам включая военный эпохонд (военное искусство, по историческим факторатам). Ерема жену привез оттуда, принцессу. Здесь руководил отраслью алхимия в стране. Создал первую химико-технологическую базу химической промышленности. Михалик уехал в путешествие, в Индию, и там остался, женившись на прекрасной принцессе. Иван стал мастером кислых дел. Учился в Чехии, сотворению кислых напитков, коими считались эль, пиво, сунго (светлое пиво с зеленым окрасом, станго (светлое пиво с красным окрасом). Изучил устройство пивоварен, и на Руси, построил промышленную сеть оных. У Алексия было много предприятий, разного толка. У него были огромные цехи (заводы, фабрики), по выпуску тканей, стекловолокна, хлеба, мебели, обуви и других. Открыл множество целительских центров, которые назвал больни. Возвел много учебных заведений. Для этого на пять лет ездил учиться в Голландию, откуда вернулся с красным дипломом и с совершенным знанием голландского языка. По этим стопам, потом пошел Петр первый – гениальнейший царь, который был когда- либо на Руси.

Когда Алексию исполнилось шестнадцать лет, приехал Светозар. Сказал, что на именины. И за столом, начал разговор о власти. О том, что ее не надо терять, и о том, чтобы родовые процессы проходили, как положено: - Положено вам быть князьями, будьте. Кем родился, тем и пригодился. Потом прокашлял трижды, прикрывшись носовым платком. Потом еще раз десять. Алексий спросил: - Что это с ним? Может, вычихивает нас из жизни, нам нужной? Феодосия сообразила, и поставила оборот в него, его воздействий. Кашель его просто бил, что выглядело неестественно. Князь выбежал на крыльцо. Затем вбежал, взял свой плащ, и не попрощавшись убежал. Шатаясь, взгромоздился на коня. Его дружинники бросили костер и еду, не притронувшись к ней, вскочили на коней и поскакали за ним. Доехали до охраны селения, с вопросом, где лекарь тут у вас. Охранник не мало удивился: - Прости князь, но ты от них и приехал. – От кого, от них? – От лекарей наших. – Ты что, сбрендил совсем? Я у дочери был своей. – Ну так они и есть целители и лекари здесь у нас. Боярская дума их вызывала. Дипломы с печатями привезли. – Я убью тебя сейчас. Я умираю, а ты шутишь. Еретик проклятый. – Да какой еретик? Что ты, князь? Спроси хоть напарника моего. Вон спит на печке. Вань, Вань, вставай. - Что уже заступать? Едри еху корень, Вовсе не выспался, как чурбан. – Да ты скажи только князю, кто лекарь-то у нас. – Хурин, кто еще. И его жена. А, может, наоборот. Его жена и Хурин. Князь начал ерзать на коне, глядя на них в оконце. – Ты что, дурак, несешь? Имена-то их как? – Вона как, фамилию дитя не знает. – Я свою знаю, а его не обязан. – Во дурак-то тупой. - Ты чего там плетешь, что бурчишь там. Сейчас плеткой отхлещу, будешь знать, как князю свою жопу сонную показывать. Иван вскочил, подбежал к оконцу, нагнул коню голову, приблизив свое лицо к лицу князя, и гаркнул во все горло: - Хурины Феодосия и Евсей. Причем, по слогам, за что получил оплеуху от Светозара. Ваня отошел, потирая щеку: - Чо дересся-то? Я чо сказал ты, то и делаю. – Ну ладно, прости. На вот тебе пятак на водку, и бросил его в оконце. Монета загремела на полу. – Не надоть мне твоего пятака. У меня оклад хороший есть. – От кого? – От Евсея, конечно. Это он на вид нищий. Тут Тамара, бабка его целое состояние оставила. Потом, мать еще приезжала. Тоже много дала, и оружие красивое. А чем он еще занимается, что ты им помогаешь. Я не помогаю, я ему служу. В разговор вступил Евлампий, поняв, что это надолго: - Иди Ваня, поспи. Я, как главный по смене, им сам расскажу. Князь взбудоражился опять: - Кому им? – Ну, тебе, князь светлейший, конечно, в опережении всего, да дружине твоей честной. Ох, уж больно хороши вы все, нарядные да чистые, аж дух замреть, отомреть, замреть, отомреть. – То-то же. Я думал, забыли князя-то, со своим Евсеем. Что в нем хорошего? Чурбан и есть чурбан. У Ядвиги, хоть саксонец проклятый был. И вдруг резко остановился. Даже оторопел от себя самого. – Чтой-то я несу? Я совсем сбрендил, други? Дружинники молчали. Он подумал и хихикнул, как-то по-детски: - Обосрал я своих дочерей, как будто они падчерицы, и с мужьями развел. Вот они и погибли все без защиты. Одна только она у меня и осталась, Феодосия. Значит, муж-то нужен. Вишь, охрану организовал. Спят по очереди, как положено. Ваня: - Ну, он же принц, центрального царя, сын в ихней Грузии. Не то, что ты, второстепенный. А мы его дружина. - А сколько вас? - Спросил Светозар, понурив голову. А тебя я убью, конечно. - Нас 83 дружинника. Как бы тебя здесь не пришили. Он наш общак ведет гордо. Все делает для народа, ну и для себя, конечно. Мы и рады. И поля ведет и жинка его, и лечат нас. Зоопарк устроил, из животных, брошенных скоморохами проезжими. В лес их везут, а они там не могут жить. Ведь ручные же. Жаль их ему стало. Вот и создали общаком безделицу для детишек. А он сказал умную вещь: - Если нет познаний у детей, да любви к вашим братьям меньшим, жестокость растет одна и безграмотность. Вот он какой, наш царь. Князь со злобой плюнул. Ваня захохотал: - Ты тут плюй, не плюй, а поосторожней все же. – А то что? – Сам знаешь. Я предупредил, хоть оплеуха еще ноет. Светозар махнул рукой, и они поехали назад.

У Хуриных уже царило веселье. Вся компания пела песни за длинным, наполненным яствами столом. Туда опять и ввалился князь, со своим горем. Феодосия спросила: - Что ж вернулся с дороги-то? – Я не с дороги, а от лекаря. – От какого? – Да сказали мне, что зря ездил, искал, да что вы и есть лекари. А еще сказывали, что вы богатые и оружие есть у вас богатейшее, да красивейшее, ну как и ты сам. Евсей: - Да ладно, придумывают. Ваня, точно, балаболит. Показал, однажды саблю родовую мою, что от отца досталась по наследству, - А что еще у тебя есть? Показывай, отдавай. – С какой-то перепалкой, я должен что-то тебе? Ведь ты своей дочери даже наследства не дал. На что жить-то княгине? – Ну, дочь-то она не моя. – А чья? Что ж ты гоняешься за ней, на трон посадить? – Брата моего родного Никифора. То же царствующий князь, так что она княгиня. И любил он ее так, что сума сходил по ней. А у меня так, холодок один. – А у нас по-другому. Вот, Степыч не наш. Видишь, в документах написано, отец Устин. Так его троюродный дядя отвалил ему наследства. Вынес и показал три килограмма золотых монет и оружие. – Ну давай все теперь мне. А то я думал, что ты нищий, а у тебя и охрана есть и зверинец какой-то. Алексий сказал с громким смехом: - Наш князь Святослав, или как там тебя, нищий. Дель сразу подхватила. До чего же смешным он ей показался. Захохотала во весь голос, и проговорила быстро: - Дань приехал собирать али с племянницы, али с дочери, ныне и не помню уж. И поставила его этим в тупик. – Дак кто? Племянница или дочь? – А кто его знает. Не я же придумывала, вертеть детьми, да постелями нашими. Жена твоя Акулистая, третьей в постель к вам заставляла ложиться. Все замерли, особенно поп: - Дак, как же? Я думал ты чистейшество? Ведь Нимфа же. Я к Саваофу заходил, прямо в его иеговальню. (обитель для бога, в его царских чертогах). Он мне подтвердил, что Хурины – семья богов, а мать ее нимфа, тоже божечка. Евсей: - Правильно он сказал. Знает нас хорошо. Брат он мой, слегка поверженный. Пониже нас всех будет. – Однако он на небе, а вы здесь, в наземном просторе. – Мы везде. Что-то ты Феодор, о вездесущести забыл. А вот ему, запрет пошел сразу, плотным быть. Вот и болтается в околоземном, как ты говоришь, просторе. И тут Алексий вспомнил ту историю, и сказал: - Акула-то ко мне прилетала, когда я с головой пробитой помирал в лесу. Князь всполошился: - Что сказала? – А то и сказала, деда, что Саваоф ее прислал, вместо меня Ивана забрать, бабушки моей нового мужа. Отец Феодор вскочил со словами: - А ну вас здесь всех. Не разберешь кто из вас, кто. Пойду я, подальше от греха. – Да что ты, дядя Федор. Нормальный, вроде мужик-то. И жена справная у тебя. Неужто не интересно послушать? спокойно. Жена ему шепнула: - Ну ка, сядь. Как девочка прыгаешь. Будь доволен, что за столом вместе с богами сидишь. Князь поднял руку законодательно: - Сядь поп, и сиди, пока княже не скажет выйти. Феодор сел. Алексий рассказал всю историю. Поп завыл: - Вы что, ее не отпевали? Что это она шастает туда – сюда, без надзору? Князь ответил: - Ну сам-то шастает к как там его, бишь, к Саваофу. И кто имя ему такое дал идиотское? Был бы Симеоном али Феофаном, тады понятственно, а ендо имя нам царям, здеся не по нраву, и стукнул кулаком по столу. Ну давай свои богатства-то. Семилетний Семен твердо сказал: - Это мое, княже. Мне мама отдала, когда откапала, где прятала. – А ты вообще молчи, ты не наш. Евсей вытянулся в струнку, как делал обычно, перед боем. Феодосия встала так же, так как часто тренировалась вместе с детьми хоть и в меньшей степени. Позвоночник не давал покоя. Они оба, по-японски, поклонились Светозару и произнесли: - Сукато. Кагото. Князь вскочил и отпрянул к двери, так как от Ульяны знал все, что видела она. Следом встала Делина и произнесла тоже самое. Затем встали все дети, и тоже произнесли эти слова вместе. Князь завопил, доставая кинжал: - Вы что, грех на душу возьмете? Евсей ответил железным тоном: - Этот отрок Симеон, тоже принц нашего рода, великого рода Багратиони. Рода великой и святой царицы Тамары. Мать его Ульяна умерла зловещей смертью, от таких же бандитов, как ты, которому я насыпал его долю наследства. Отец его Устин, погиб гордо, как верный паж, защищая свою царицу, мою бабушку, сидящую на троне. Сейчас он под моей защитой, и уже навсегда. И я буду биться за него до конца. Так же, как за всех своих детей. Где он, там и я. Князь выскочил на крыльцо с криком: - Дружина. Уперся в гужевого дружинника, который стоял за дверью, и слушал каждое слово. Но не только в него, но и в его нож: - Надоел ты, княже, слегка уже. Ни дня покоя с тобой. Где не побыл, там отраву оставил. Ты по что внуку именины испортил, мразь бесконечная? – Гад он. Он меня обманул с рассказками своими. Быть такого не могло. – А вот и могло. Я сам так мать свою видел, когда кровью истекал в бою, а ты мне руку не подал. Хорошо, кухарка спасла. Так, в благодарность, я на ней и женился. А у тебя благодарности, видать, ни к кому нет, и доверия. Ну так, лучше, иди к Акулине. Успокоится она и тебе будет покойно. И вдруг, за спиной Феофана, он увидел ее образ, в голубом платье, с той русой косой на шее. Она поманила его, сказав – пора, и поплыла от него. Светозар прошептал: - Я с тобой, я с тобой. Дольше-то я с тобой прожил, хотя и не лю. Она захохотала: - А я лю. Тело его обвисло. Из него вышла тень. Он подхватил ее на- руки и они улетели. Были слышны слова: - Куда мы, дорогая? Мы летим. Ты знаешь? – Да. А летим в царскую обитель. Там уже готово место для тебя. – Склеп? – Нет. – А что-же? – Царская обитель. Для начала, нас помучают воспоминаниями. – А потом? – А потом, немного в аду придется побыть. – А за что? Ведь это ты шалила, а не я. А за то, дорогой, что ты плохо воспитал меня. Там в святцах написано, что взял жену, неси за нее ответственность. Не воспитал ты меня, мон шер. – Да не пойду за тобой я тогда. – Пойдешь, как миленький. Он попытался вырваться. – И не думай, не отклеишься от меня. Мы оба приговорены к одинаковым грехам. Вместе и наказание понесем. И он завыл. Затем вышел поп, с подвернутыми рукавами у рясы, подумав, что дружина готовит бой: - Ну, я готов и вся команда готова к бою. – Что это они батюшку на бой выперли? Что, у остальных кишка тонка? – В том-то и дело, что не тонка. Евсей погнался за князем, а я дорогу перекрыл. Сказал, что бой должен быть честным. С открытым забралом. Лицом к лицу. – Какое забрало, отец? Какой бой? И отошел от стены. Отец Феодор увидел приколотого кинжалом к стене дома, князя. – Ух, я думал, вы все такие, а ты хоть нормальный. Пойдем, откушаете. Застолье ведь у нас. Я зайду, но для другого дела. О власти. – Ах, да, проходи. Первым ввалился широкоплечий, молодой красавец поп. За ним гужевой дружинник. Евсей сказал: - Рад знакомству. Сиото. И поклонился, как японец. А Феофан отвесил русский поклон до пола: - Здравь будь, княже. Евсей движением руки пригласил за стол. – Благо дарь. Спешу сообщить тебе, краса наша ненаглядная, царица мира всего Феодосия, свободен трон. Править поди скорей, матушка наша, с мужем твоим ненаглядным, и пасынком, и детками родными, красавчиками. Родина-то и расцветет. И добавил: - Иди на прием к Василию, во Московию, что центральным князем стал не так давно. Слышал я разговор их прощальный, годика два назад. Приказал он вам, явиться к нему, с подношениями ботаникой какой-то. Да еще просил Дуню какую-то, родственницу свою, вылечить от туманных смотрений на эту жисть. – А кто эта Дуня? – Внучка яво. – Да нет у него такой. – Ах да. Чавой-то я? Забыл, проше (просто). Евдокия ее звати. Ну и назвали. Ну кака, Евдокия-то, с такою харею? Ты бы видел ее, упал. – Ну, привыкнуть, наверное, можно. – Да шо ты? Какой там. Испуг сразу, и смерть. Все захохотали, даже поп. Приезжал князь туды с дурою его пьяною, дак написала пьяная-то на ней морковью да углем рожу. Сказала, вишь, дружно ей ендо, красивейше. И развел руки в стороны. Феодор, чуть с лавки не свалился от смеха, так как видел ее однажды на службе в церкви Спаса на крови, на Московии. Жена спросила: - Что ржешь-то так, как конь? – Да у меня тоже такое мнение о ней, прости господи. Как черт малолетний. Ни фигуры, ни лица. Жена ему: - Не лезь в чужой рассказ. – Ни чужой он мне. Видел я ее. Так они меня заставляли на ней женится. Еле открутился. Бежал, как от не чести. Поэтому, душа моя, мы здесь живем, а не на Московии. – Так ты что, из-за меня местом пожертвовал? – Ну, можно и так сказать. – Любовь ты моя ненаглядная, а я строга с тобой. Все строгости с тебя снимаю, душка ты мой миленький. Гляди Иосиф, какой у нас тятя. И смел, и верен, и покоен, и не пьющий, заглядение какой. И заплакала. Евсей спросил: - А где же князь-то. – Да приколол я его, как и положено, к воротам вашим. Пускай повесит, посушится. А то обсалси он, увидя меня, супротив него стоящим, с клинком булатным моим. Намучилися мы с ним, с дружиною моей. Как няньки ходили за ним. Ведь самим ни в кусты отлучиться, ни поесть, ни попить. Все сорвет. Вот уж думали, у вас-то посидит покойно, у семьи-то. Расположились, еду вынули, костровище завели, да нет же. На именинах внука устроил пожар. Вот дурень проклятый. А ты, княже молодой еще, неопытный. Мой тебе совет, добрейшество, не побрезгуй оным. Повидал я многого. Убил бы он, конечно, тебя и так, как и всех мужей, дочерей своих. Док Люк сказал, знать, фобия у него. Думает, что все гоняются убить его. – А может, это и так? – Да кому он нужен? Все братья от него разъехались. А, кого-то, его жена убила, та, что мальчик ваш перед смертию видел, а Иван ету смерть на себя взвалил и понес ее. Сейчас она тоже приходила за ним. Я видал ее, и вся бригада моя видела. Хитро заиграла его и увела. Сказала, в царские чертоги его поведет. В платье голубом своем приходила, не как у всех баб сарахван, а спышной юбкою такой. И показал руками. Алексий обрадовался совпадению и сказал: - Во, во. И коса, у ей на шее, как жгут легла, токмо чужая, не ее. У самой волос-то не было совсем. Лысая была. – Прав малец твой. Так и было. Правда все, а то наврал, наврал. Вот дурень, сучий пес, твой дед. – А он, може, и не мой дед. – А кто ты тогда? – Может это Никифор. Дедушка мой родной. Я так понимаю. Вот к нему тянет, а к ендому дураку, нет. Я сказал ему – деда, а он даже не крякнул. Спала-то бабушка с обоими. Нимфида: - Да обе они были от Никифора, брата его родного. Я ж, как поведут со Святозаром спать, прокладку ставила, как лекарь научил, из лямона. Говорил мне, с кислым не будет ничего. – А зачем ей это, бабушка? Тут баба спорят за мужика, а енда сама давала его тебе. – Любил он меня сначала. Потом, как платье ее увидел дивное, за ней поперся. А она представилась принцессой беглой. Сбежала, мол, от опасности с мамой и сыном ее, лет шестнадцати. Вот и выпер меня брату. А когда повенчали их, оказалось, это только платье, а там ничего особенного. Вот и стал на двоих жить. Спасу не было. И оба пыжатся на дружку, меня поделить не могут. – А ты бы, баба, стукнула кулачком по столу, мол, хочу токмо с Никифором. – Это, внучок, невозможно было. Приводили меня к нему связанной. Сказал, бошку отсечет, если не буду ходить. Так, каждый раз, прощалась с Никифором, когда уходила, под охраной его. Феофан сказал: - Да, так и было. Алексий спросил: - И ты ходил? – Не. Я по делам ратным был. Мне чистый бой дороже этой гадости. А он, конечно, сволочь. Ничего боле не скажу, и не проси, малец, а то заплачу сейчас. Все, баста. Дай, хоть выпить немного. Евсей сказал: - Да веди всю братию. Хоть огреетесь, да поедите. – Нет. Ты не прав, король. Там стоят исполнители. Это твои слуги, и жены твоей, теперь. Они имеют о тебе представление, как о высшем. Пред ними должен быть горд, за одним столом, да во хмелю, не смея. – Я не пью. – Наконец-то. Но стенку между ими ставь всегда. Ну, здравь будь, государь, да с государынью. Выпил чарку, и взглянул на Евсея, в крайнем удивлении. -Что это? Аж залом по телу пошел. – Это жена моя испекла для лекарствия. – Что за лекарствия? – Да вот, и достал бутыль. – Раны сращивает, кожу наращивает, ну и другое. Феодосия встала, убрала золото и бутыль. И шепнула Евсею: По миру нас с детьми пустить хочешь? – Да, что ты. Ну подумаешь, показал? – Больше ни слова. Феофан засмеялся: - Твоя жена умнее. Вот царица, так царица. Эх, Евсей, знай, что твоя простота и любовь к истине, здесь, в наземном, хуже воровства. Ладно, сохраню в секрете ваш рецепт. – А я рецепт не сказывал. – Да я по цвету догадался, да по запаху, что это. Ну уж не серчай, что я о нем знаю, сам сказывал и на показ поставил. Феодосия заплакала. – А что ты плачешь-то жена? Феофан ответил, вместо нее: - Ну, ей же детей кормить, не тебе. – Как не мне? – Хоронит она тебя, жалея. – За что? – Да я уж сказал все тебе. Да, и служивым лишних бырышей не давай. Разбогатеют, слуг не найдешь. Разбегутся все. Уж прости, коль что не так. И старушке вашей скажите, чтобы не плакала боле. Хватит слез. Дель вскипела: - Какая же я старушка? Я ж молодая еще. Ты что, не видишь? – Я-то вижу, а вот остальные нет. Ты оделась, как простынь людская. Одежда вся выцвела, да пожухла. Как вот к Васе-то поедете? – У меня денег нет уже. Феофан замолчал. Посмотрел на Евсея с вопросом: - Что ж за девками-то не следишь? Стыдно ж самому таких иметь. Ну на тебе денег. Хоть платьев купите, и кокошник смените, жуть смотреть-то уже. – Евсей всполошился: - Да есть у меня деньги. – У тебя-то есть, а у нее-то, поди, только горе худое. Как же ты княгиня, так докатилась так? Да и не лечишься сама-то. Что-то ходишь боком, как будто боли терпишь сильные. Ну поедем, я тебя к нашему лекарю отвезу. Сильный хирург. Если сама лечишь, так и здоровой должна быть. Дети закричали: - Мама, возьми наши деньги. Феодосия сказала: - Хорошо, мои милые, возьму, позже. К доку надо ехать, да и владения осмотреть свои. Влезла в свою фуфайку, собрала Алексия и Делину, которым необходимо тоже лечиться, сказала: - Скоро приеду и ушла с Феофаном. Феофан раздел ее на ходу, обернул в свой кафтан, и сказал: - Не позорься там Евсей вспомнил, как он привозил одежду в общак из города, и кафтаны, и сапоги, и шапки, и сарафаны, и кокошники, и туфли красные, а про жену с тещей забыл. На пороге спросил: - Что же вы из общака не брали? Дель обернулась и спросила: - Евсеюшка, а тебе жена общак? Он остался думать над этим вопросом, почему он не обращал внимания на своих. Вспомнил, что дети сами бегали и выбирали, что им нужно в общаке. Все суетились, что-то брали, а жены там не было. А он этого не замечал. Ждал Зою, которая и без того была одета отменно. Однажды она пришла и спросила: - Ты что, такое отребье и жене привозишь? – Нет. Я ей не привожу. – Почему? – А у нее все есть, кажется. Еще от родителей осталось. Она фыркнула презрительно и ушла. Потом вспомнил, как соседка ему намекнула: - Вон, мол, твоя лебедь белая поплыла, и громко захохотала. А Феодосия хромала уже. Он стал сетовать на себя: - Ничего не видел. Я что, оглох и ослеп? Почему я ничего не видел, не замечал, что Зоя старая уже, и не красивая она, вовсе. Я что, жену на подделку променял? Два года, как коту под хвост. А эта, все молчит и терпит, ради детей уже, наверное. И вторая молчит. Уж как стыдно мне, дети. Хоть под землю провались. – Ну ладно, пап, ты теперь понял свои ошибки. Вовремя, а то маму уже замарашкой звать стали. Ребята обзывали уже: - Твоя матка жадина, не купит себе одежонки, хотя дешевенькой. Я говорил, она все время на огороде. Ей некогда. – А что слуг-то не наймет? – А на что? – Не притворяйся. Знаем, что денег полно у вас гдей-то. В казне грузинской лежат. – Мы не видали ничего. – А на что же он в общак покупки делает? – На что заработает, на то и делает. – Ну значит, он дурак у вас совсем. У меня вон какие штаны, а у тебя дырявые. – Не правда, мамка три раза зашивала. – И ты нищим будешь ходить, в презрении. – Почему? – Ходишь, последние сладости раздаешь, вот дурень, так дурень. Жаль мне тебя, поэтому и говорю, а так бы молчал, как все. Ну уж все говорят, что твой отец – грузин дурак, жену замучил. Ей 32 года, а ходит в старушечьей фуфайке, кривая от повешения, как он говорит. А бабка Агафья сказала, чем больше об этом сказывает, тем больше рану открывает. Не надо было никому об этом знать. Надо было матку в город вести, к лекарю отменному по костям, но тихо. И прижал пальчик к губам. Ты ведь виноват, что нас убивали. У Алексия, до сих пор глаза впалые. А ведь нас беречь надо было. А ты нас к тете Зое водил, что нас убивала, да во дворе оставлял. А сами там кучерявилися (развлекались) вдвоем. Нешто мы глупые? Какие там травы. Не до трав вам было. Ну нам-то что? Маму жаль. Только роды, да труд. Что за жизнь? – Это кто тебе сказал? – Сам вижу. Нешто мы слепые? Ты и учиться нас не послал никуда. – Вы ж ходите к Феодору заниматься. – А зачем нам его песнопения? – Какие песнопения? Я же за математику платил. – Не, какая математика? Он и слов таких не знает. Думает, что в попов нас готовишь. Евсей сел и заплакал. Рыдал долго. Дети к нему не подходили, не мешали размышлять.

Евсей сделал вывод, что не знал нормальной семьи, поэтому так себя ведет странно. И с обществом не общался, как должно. Решил, что сделает выводы, и станет другим.

На следующее утро, он натаскал воды для коней, накормил детей, оделся получше, сел на коня, взяв оружие, и помчался к Феодосии. Как вихрь промчался, эти 15 километров. Вошел в кремль свободно. Дружина его признала: - Муж он ейный, пропусти. Знаю я его, были там. – Отвечать сам будешь. – Отвечу, сейчас, по ялде ныне. – Ну, ландо, не обижайси, брат. Я ж не спроста, Я ж против игры, ихних, чужаков наших. Видел, как конем владеет? – Ага, словно фокусник, и конь его слушает, как родного. Ужас, как хорош! – Кто, конь? – Да иди ты к маминым лешим. Оба. И захохотали. Вошел он в кремлевскую залу, а там жена его в золоте сидит, да в короне, и что-то пером чиркает, да так быстро, в глазах зарябило. Рядом Феофан сидит и красавец невероятный, внушительных размеров, который произрек: - Невероятная конкуренция тут у вас. И к престолу не подойдешь. Кто таков будешь-то, красавчик молодой? – Не тебе отчет давать. К жене приехал. – А стало быть, ей? – Нет, Феофану. Разговор есть у нас с тобой, Феоф. - Ну говори. Что стоишь? – Пойдем выйдем. – Ну, занят я, как видишь. – Как с царем говоришь? – Ну прости, государь наш красный. Иду с покорностью и любовью. Давид вопросительно поднял глаза на Феодосию: - Что ж это? Я тут лапти гну перед тобой, а ты замужем. – А ты ж мне не сказывал, что лапти гнешь. – Люба ты мне, красотуля неописуемая. Румяная, бровь дугой. Стройна, как кипарис, да умница несметная. Выходи за меня, милая. Детей рожать будем, да жить вдоволь. У меня поместье есть княжеское, да денег не - мерено. На основной трон я не мечу, а мой небольшой имею у себя в Армении, в Ере (Ныне Ереван). Я буду любить тебя всегда, как у нас полагается в народе. Я ведь и приехал к дяде за дочкой его. А он, видишь, в отсутствие попал. Я молодой, красивый, что тебе еще надо? Мне ведь только 28. – Ну я тоже не старая, да и муж мой тоже. Ну можно, хоть стопы поцеловать? Феодосия понимала, о чем он. От разговоров-то его уже в дрожь бросало. Такая в нем притягательная сила была, как магнит. Воля неволя, ноги раздвинешь. 193 см ростом, косая сажень в плечах, а лик – картина. И голос бархатный, как будто сама любовь в дом зашла. Ответить отказом она не успела. Вошел Евсей: - Я подумал, пора сюда перебраться. Дети соскучились за неделю, в Сеня-то плачет целый день. – Где моя мама? Где моя мама? А я-то с ног сбился. Все встречать ездил тебя. Как ты по здоровью-то? Как спина? – Уже лучше, но дальше продлили лечение. А ты там, не умаялся с ребятами? Не, нормально все. Вместе на рыбалку, вместе на охоту. Всем гуртом в баню. Девок-то нет. Одни, сами себе хозяева. – Ну иди, с дороги, откушай что-нибудь там, на кухне. – А где? Я ж не ведаю пока здесь ничего. – Ах да. А где Феофан-то? Пусть проводит. – А ты не пойдешь, разве, со мной? Ну, вообще-то, надо бы уже. Давид обрадовался: - Да и я бы не отказался от завтраку-то. – Решено, перерыв. Тогда уж, в трапезную пошли. Феодосия потихоньку встала, и Давид увидел, как она ходит, и у него сжалось сердце от жалости: - Что это с ней? – Да повесили ее маленькую, еще в детстве, да за ноги сильно дернули, что б уж наверняка, а она вот выжила. Видишь, все они померли, а она у власти, жива и. дай бог, будет здорова. – Говори адреса. Считайте, что их больше нет. Давид в ярости стал доставать меч из ножен. Евсей тронул его за руку и сказал: - Нет их никого. Расплата уже состоялась. Давид спросил, как это было? Феодосия тихо сказала Евсею ша, и он не ответил на этот вопрос, а сказал: - Это трудно, переживать много раз. Давай о чем-нибудь приятном поговорим. – Давай. О чем, например. – А что же ты жену не взял? – Я свободен пока. – А что забыл в наших краях? – Жену ищу, как раз. Вошли в трапезную, и уселись за стол. Стали выносить блюда, один за одним, которых Евсей никогда не видел. Он удивленно смотрел на это представление: - Здесь и зажиреть не трудно. Работница пролепетала: - Что ы, сударь батюшка, и царица, милашество наше. Все из собственных запасов, да по особым рецептам старинным сотворено. Как лекарь иноземный предписывает вам, царям да князьям. – Ну садитесь с нами, откушайте. У Давида ложка во рту застряла от такого панибратства. Феодосия поперхнулась, тоже. – Да, как же я сяду-то? Я ж работница бедная. Ну, хоть выпей с нами, вот этой вот безделицы. – Ну, коль царь прикажет, сделаю. – Ну, давай, пей. Она взяла другую чашу, не ту, что принесла. – Э нет, поставь на место. Возьми ту, что принесла. Давид сказал: - Так ведь она мне ее принесла. Или ты не рад, что за столом сижу с вами. – Нет Я рад. Просто однажды, я приехал к брату на застолье в Тбилисо. – И что? – А то, что его так же отравили. И я не хочу, чтобы это был ты, а Ядвига одна осталась. Муж ты, по-моему, достойный. И свой родственник в Польше опять же. Давид: - А меня-то за что? Я же только приехал. А они меня с тобой спутали. Мы же кавказцы с тобой, почти. Отличие имеем от русского населения по всем канонам, как я недавно выяснил, не только по внешним. Давид: - Да и, до странности похожи с тобой, как будто в тебе, себя вижу. Может, отец, где нашутковал, а может мать. Кто его знает? И засмеялись оба. Затем Евсей встал, и подал эту чашу Никифоровне. Она отшатнулась: - Не пью я государь. Колени у нее дрожали, аж юбка ходуном ходила. Он перекрыл ей выход. Она стала бегать по трапезной и кричать: - Караул, травят меня, травят, спасите. Визг стоял такой, что сбежалась вся челядь. Давид встал на помощь. Одним рывком поймал ее за платье. Она поняла, что ей не отвертеться. Стала плакать и рассказывать: - Я ж не знала ничего. Никитий подсыпал в ваш стакан порошка. – Кто это? – Сын мой маленький. Евсей увидел, что один намерен сбежать. Приказал караульной страже, схватить его. – Это он? – Да, это мой сын. Ему, всего-то двадцатый годок пошел. Мал еще, умом скуден. На днях вот, жену привел, а она его рылом назвала, так он и сказал, что к царице пойдет свататься, больно красива она. – А это тут при чем? Ты что плетешь? Так вас сначала убить было надо. Все затихли. Никитий провопил: - А что это, чужеземец, нам здесь будет мешать? Лучше я буду править. Давид с Евсеем захохотали. Давид спросил: - И с чего начнешь? – С тебя, чужеземец. Я тебя убью, как ты убил моего хозяина старшего? – И на много ль он тебя старше был? – Не. На пять или шесть лет. – О ком это он? Никифоровна завыла: - Дурень, что ты мелешь? Ты ж маленький еще, а князю уж 58 было. Дурень стоеросовый. Хоть бы ты сдох, со своими придумками ранее. Лодырь проклятый. Править он будет. Не знает он счета еще, царь батюшка. И она бросилась в ноги Евсею, с криками о пощаде. Он отпрыгнул, и приказал всем: - Отойдите от этой гидры. Она вся ядовитая. Иглы у нее в руках. Давид и Евсей выхватили мечи, и уничтожили эту пару. Евсей сказал: - Забирайте ваши вещи, и все выметайтесь отсюда, особенно вы, глядя на стражу. Они затрясли головами в недоумении: - Как, как? Давид расставил все точки над и, сказав: - Смена караула. Это означало, что начался выгон для всех, в связи со сменой власти. Все покорно вышли. - И приберите

за собой. Караульные фыркнули: - Вот еще. Евсей среагировал мгновенно. Ударом ноги в грудную клетку, отключил их. Давид серьезно посмотрел на него и спросил: - Что это было? – Это японская борьба. – Какая? Я тоже владею несколькими способами борения, но такого фокуса никогда не видел. Как это? Удар один, а мертвяков двое? И не тронул ты тела их. – Ну, этому учиться необходимо много. – Я готов. – А как же Ядвига? – Ну ты покажи, как ты это делаешь, я и буду делать. – Не. Не выйдет. Вот этому приему, я учился два года. Дело и в технике, конечно, тоже, но в основном, в энергиях. – Я что-то не очень понял. Скажи, что учить не хочешь. – Почему не хочу? Дело привычное. Я в Японии два года преподавал, а здесь уж лет десять. У меня все дети знают эту борьбу, особенно Симеон. Он, с разбегу, так и трех уложить может. – А ты сколько? – Я не пробовал. – Так он что, сильней тебя? – Может быть. Не знаю. – Мой тебе совет, не делай никого сильней себя, и даже в ровне тому не вставай. Они могут врагами обернуться, даже если это дети. А там, как знаешь, конечно, княже, твоя воля. – Ну я понял, ты тоже не лошок, а бывалый принц. Видно, что в боях участвовал. За отчизну, наверное? – Нет, за престол. Маму туда посадил, а то лезут, кто не попадя, аж мерещится уже, что попой из дворца летишь. А они стоят, да надсмехаются. А как ты все же догадался, что хотят отравить? – Я не догадался, а увидел на ее лице ядовитый смех. Затем подметил, что у нее руки трясутся, а ноги семенят, как горох топочут в лаптях замшелых. Да и старая она. Таким уже не доверяют выносить еду – Я удивлен тобою, друг. Приеду от Ядвиги, буду у тебя учиться. – Думаю, что она не отпустит тебя более никуда. - Это почему? – Вкусы у них сходятся на внешность мужчин. И оба захохотали. Феодосия сказала: - Вы уж простите, что завтрак не удался. Хоть в трактир иди. Давид вытащил вещевой мешок огромных размеров, темно- малинового цвета. Достал оттуда пирогов с пряными травами и сыром, а также вина светлого: -Вот, не побрезгуйте. Здесь чисто все. Мама моя пекла, да складывала. – А, вдруг, в дороге подсыпали чего? – Нет. Я его с собою ношу. Коли спросит кто, говорю, что кадки (кирпичи), слоновой пряжи (цвета), везу показать. – Мудро. – Феодосия, вам с мужем в трапезной нужны пробники. Они здесь были раньше. Феодосия догадалась: - Неужто они их потравой сделали? Они встали вместе и пошли на кухонный двор. Увидели, что трое лежат недвижимы. – А вот и они, сказал Давид. Один с перерезанным горлом, второй, с ножом в груди, а третий задыхался в петле на шее. Евсей бросился к нему. Разжал петлю, и разрезал веревку, связывающую руки. Тот вздохнул и прошептал: - Ну вот, хоть помереть, по-человечески, а не привязанным к челке (кухонная жаровня). Приоткрыл глаза, и из последних сил просипел: - Основной нападатель (нападающий) – это Феофан. Он к власти рвет свои когти. Евсей произнес: - Он друг. – Уж тебе точно, нет. Влюбился он в твою жинку. Сказывал, ежели не она, так смерть мне на веретене. Убьет он вас всех, кроме, конечно…, да кто его знает. Батроны (патроны) какие-то у него есть, сами стреляют. И умер. Давид сказал: - Что же мне делать с вами? И бросить жаль, и ехать надо. Да ладно, показывайте, где мои покои. – Да выбирай любые. – Никогда не давай любые. Гости должны подальше жить. – Ну это гости, а защитники рядом. И Давид остался навсегда со словами: - Во имя любви к самой прекрасной женщине в мире и во имя дружбы с ее мужем. Евсей сразу назначил его управляющим кремлевскими владениями. Погиб он через 48 лет, в глупой схватке со своим кузеном, который подумал, что Давид явился разделить власть у него на Родине. Он же приехал, повидаться с родней, планируя пожить там неделю. Феодосия умоляла его не ездить со словами: - Я чувствую, что тебя там не ждут. Не будут рады. Большая опасность тебе грозит там. И плакала. – Душа моя, краса ненаглядная, я мигом. Вот увидишь. Последними словами его были: - прости Феочка, душа моя искренняя, люблю тебя и всегда любить буду. Тело его привезли назад, по его завещанию в записке – «Если я погибну где, или сгину по дороге, тело мое отдайте святой Феодосии, во всех планах ее реалий. Пусть упокоит в склепе. Твой Давид».