Хворь

Два дня пути. Два дня, за которые ей не попалось ни брошенной телеги, ни кострища. Тишина. Только стрекот кузнечиков да беспорядочное мельтешение мошкары над каждой лужей. Сапоги вязли в грязи, оставляя следы, которые тут же заполнялись мутной водой.

«Тропа протоптана — значит, деревня уже близко».

Впереди, у кромки ельника, мелькнула сгорбленная тень. Айвиса крикнула:
— Эй! Подождите!
Тень дёрнулась и неуклюже засеменила прочь.
— Я от Берестяных сестёр! — голос сорвался на хрип. — Ищу Чёрный Яр!
Тень остановилась. Айвиса приблизилась широкими пружинными шагами и наконец разглядела, что это была старуха. Костлявая, как хищная птица, с сучковатой палкой в руке и корзиной, туго перевязанная верёвкой, за спиной.

— Берестяные… — прохрипела та, обнажая дёсны с редкими зубами. — Ты бы так громко об этом не кричала. Ваших у нас не жалуют.
Айвиса промолчала. В академии учили: «Не показывай страх сам и умей его учуять в других. Он пахнет кислым потом и медью». Сейчас в воздухе витал именно этот запах — вот только от кого он исходил, было не разобрать.

— Говорят, в Чёрном Яре хворь завелась, — нарушила молчание Айвиса.

Старуха фыркнула, повернулась к лесу:

— Ну, это да… Пошли, что ли.

Они шли молча. Только корни хрустели под ногами, да где-то в чаще каркала ворона.
— Два дня от академии… Долго же ты шла. Мой дед вчера к ночи окочурился. — вдруг бросила старуха, не оборачиваясь.
Голос её дрогнул, и она отвернулась, чтобы скрыть слёзы.
— Соболезную, — тихо сказала Айвиса.
— Ты эти учёные слова мне не говори, — буркнула старуха.
— А что с ним было-то?
— Хвороба. Тебя ж потому и послали, как никак.
— А симптомы какие?
Старуха резко остановилась, выпрямилась и ткнула пальцем в грудь Айвисе:
— Говорю же, без этой вашей болтовни учёной! Знаю я ваши штучки: нашепчешь всякое, я тебе всё выболтаю. А мне тут жить ещё.
— Мне просто про хворь эту узнать надо, чтобы понять, как лечить.
— Ой ли? — старуха скривила губы, но через десяток шагов заговорила сама: — Сперва живот драло. Думала, бормотухой отравился. Потом… стал как бочка, пузатый. Горел три дня — пот едкий такой был, вонючий … А вчера… всё.

«Болотная лихорадка? Бесов гриб? Но ведь ни то, ни другое не даёт отёков, скорее наоборот…»

— Другие болеют?
— У кузнеца сын — здоровяк в три обхвата — третий день блевантой исходит. У Сёмки дитя плачет, тоже надувается. Да уж… — Она оглядела Айвису с ног до головы. — Говорю, больно ты долго перла до нас.

«Выехала сразу, как приказ получила. Но эти чёртовы топи…»

— Как звать-то тебя? — спросила Айвиса.
— Юсьва, — ответила старуха.

Лес стал редеть, показалась деревня. Чёрные от влажности избы прижимались к земле. Дома с краю были самыми новыми — видимо, в них жили молодые семьи. Должен был раздаваться детский смех или пересуды молодух, но в Чёрном Яре первым делом в уши ударил стук молотков. Двое мужиков у сарая колотили доски. А рядом на земле лежали ярко-жёлтые, свежие гробы.
«Дело плохо…»

— Староста вон там, — сказала старуха.
Она ткнула палкой в сторону единственного двухэтажного дома и спешно скрылась за оградой лачуги у забора. Айвиса двинулась к указанному дому, по пути осматривая избы: добротные, с резными наличниками. Некоторые даже подцвечены краской из каменного порошка.
«Значит, торгуют с югом. Богатая деревня».

Айвиса подошла к дому старосты и дёрнула калитку — она оказалась не заперта. За оградой раскинулся ухоженный огород. Тропинка, выложенная камнями, вела ко входу. Дверь была низкая, такая, что пройти, не нагибаясь, мог только ребёнок. Айвиса постучала.
Со спины её окликнул мужской голос:
— С чем пожаловала, мила дочь?
Голос принадлежал мужчине в коричневой рубахе с красной вышивкой по вороту. Живот нависал над поясом с кистями — по этому поясу Айвиса и поняла, что перед ней староста.
— Я берестяная сестра, меня направила академия. У вас тут хворь… — начала она.
— А я — Игнат Николич. Проходи, чего во дворе-то стоять?

Пригибаясь, Айвиса зашла за старостой в дом. В сенях лежали инструменты и стояли кадушки с кислой капустой под прессом. В избе рядом с печью стоял длинный стол, за который староста и усадил гостью. Пахло тёплым деревом, тусклый свет из узких окон падал на стол.
— Эй, Пия, намечи-ка нам харчи на стол, гостья у нас!
К ним вышла молодая рыжая женщина на сносях, в руках у неё был глиняный кувшин и пара кружек. Она поставила их перед гостями, вытерла рукой веснушчатый нос и пошла вглубь избы. Староста окликнул её:
— Пия, ну, е-мае, хоть хлеба с луком принесла бы! И соли не забудь!
Девушка закатила глаза и, нарочито громко топая, направилась к кладовой.
— Строптивая… — сказал староста, кивая в сторону звуков. — Вся в меня. Дочка моя младшая. Хотел её к вам в академию отдать, да куда там. Вот дедом стать готовлюсь.
— К нам не только девиц принимают.
— Сестринство — не для Пийки моей, она девка ветряная. Как там настоятельница?

Пия принесла поднос с караваем, свежим зелёным луком и деревянной солонкой. Айвиса обычно не ела в домах у деревенских, особенно если были подозрения на отравление, но в этом доме не было духа хвори, а лук был таким свежим, что она не удержалась. Хрустя перьями, она ответила:
— Настоятельница в здравии и дела ведёт с усердием.
— Да брось ты, говори по-нашему, не по-учёному, а то лечиться не будут — не поймут, — хихикнул староста.
— Хорошо у неё дела, — ответила Айвиса.
— А я ведь бывал в академии. Да, на совет несколько лет назад ездил. Шикарно у вас там, конечно. Тогда я и думал Пию пристроить, да только для вас больно она простая девка.
— Может, расскажете, что за хворь у вас?

— Да, дочка, заболтался я. О делах надобно. Ты давай в соль лук мокай, не стесняйся. Соль к нам мои давние друзья привозят, чистая. Не бось они то и рассказали про хворь нашу?
— Откуда у академии новости я не знаю. Я тут на входе женщину встретила, она говорит, есть ребёнок больной…
— Юсьву, наверное. Ах, она карга старая! Ноги еле держат, а всё по лесу шляется, травы собирает.
— Травы?
— Ну, она у нас вроде тебя — лекарствует, бабам с детками помогает.
— Может, проводите меня к ребёнку?
Староста нехотя поднялся с лавки:
— Ну, пошли.

Они вышли и направились к окраине, но не той, откуда пришла Айвиса, а с другой стороны деревни. Небольшая изба из бруса, которому и трёх лет не было, тоже имела низкую дверь. В сенях пахло травами — видимо, помещение окуривали. Близ печки стояла детская кровать с резной спинкой, а рядом сидела тёмноволосая худая женщина. Запах трав не перебивал сильную вонь в избе, хотя беспорядка не было. Напротив — всё было вычищено. Женщина прищурилась:
— Здрасте, Игнат Николич. Кого привёл?
— Вот, от Берестяных сестёр. Напомни, дочка, как тебя звать?
— Айвиса.
— Вот, Айвиса, врачевательница.
— Ну, пошёл я.

Староста спешно удалился, оставив Айвису наедине с матерью и больным ребёнком.
Она сняла кожаную сумку с плеча и накидку.
— Где у вас умывальник? Мне руки вымыть надо. Да, и принесите рушник свежий и свечу зажгите.
Женщина недоверчиво показала на дверь. За ней была хозяйственная комната, служившая и кладовой. На столе стояли кувшин с водой и таз. Айвиса достала из кармана щётку и пенный камень, прополоскала его, намылила щетку и принялась скрести руки. Хозяйка спросила:
— Это чего у тебя?
— Пенный камень. Чтобы всё лишнее с рук смыть. У нас в академии сами варят.
— Угу, — кивнула женщина.

Они вернулись в комнату, и Айвиса сразу подошла к кроватке. Изможденный младенец не орал и не сучил ногами, лежал тихо. Личико, ручки, ножки и даже родничок, казалось, вздулись.
— К груди прикладываете?
— Да, а толку-то. Второй день через раз отказывается. Я ему и грудь даю, и молоком губы мажу, и маслом… — вздохнула женщина.
— А как с мочеиспусканием?
— Чего?
— Пелёнки как часто мочит?
— Почти и не мочит. Не ест ведь и не пьёт толком…
— А пелёнки покажете?
Женщина торопливо направилась в кладовую и принесла настиранные тряпки.
«Ох, уж эта бабья забота…»
— А не стиранные есть?
— Так нет, я хозяйка хорошая — как он дела наделает, сразу стираю.
— Может, как-то необычно пелёнки пачкались?
— Было. Как-то больно крепко у него стало получаться. Как у взрослого. И запах не как у дитятки — еле отстирала.
«Очень уж похоже на каменную немочь, но она обычно бывает у старых. Да и болеют таким поодиночке, таким не заразишься».
— Есть у тебя брусника — мочёная или сушёная?
— Варенье есть и лист сушёный.
— Пойдёт. Завари. Чего стоишь? Быстрее.
Женщина засуетилась, заткнула подол платья за пояс и принялась исполнять указания.

Айвиса тем временем села за стол, достала из сумки каменную ступку, узелки с травами и огниво. Перебирая содержимое, она наконец нашла то, что искала — сушёный турип. Затем, под косые взгляды хозяйки, чиркнула огнивом и подожгла траву в ступке. Комната наполнилась белесоватым дымком.
— Принеси-ка мне кружку чистую да ещё рушник, — не оборачиваясь, сказала она.
Айвиса процедила смесь воды и золы через рушник в кружку.
— Давай пить бруснику и вот эту воду. Следи, чтобы всё выпил. Вечером приду.
Женщина кивнула.
— Я тут слыхала, у вас есть те, кто преставился.
— Есть, Велькин мужик да старуха одна. Много кто хворает.
— Схоронили их?
— Старуху — да. Велькиного мужа — завтра.
— Ясно.

Айвиса надела накидку, перекинула сумку через плечо и вышла. Она быстрыми шагами направилась к дому старосты и, добравшись, уже без стука вошла в избу.
— Игнат Николич, где у вас дом с покойником?
Староста не торопясь вышел к ней из комнаты.
— Тоже на окраине, только со стороны леса. А тебе туда зачем? Или сёстры уже и мёртвых воскрешать научились? — с усмешкой спросил он.
— Пойдёмте со мной. Мне надо тело осмотреть. — помолчав она добавила: — Изнутри тоже.
— Хм… Слыхал я, конечно, что сёстры ваши в академии на трупах учатся. Только вот это тебе не учеба — его семья тебе не даст его резать.
— А вы сделайте так, чтобы они меня с телом оставили. Я его потрошёным не оставлю — зашью и одеждой закрою. Родичи и не поймут.
— А если нет?
— Если нет, то я не узнаю, что за хвороба, и ребёнок в той избе помрёт. И все остальные, возможно, тоже.
— Ох, сложные вы бабы в этой своей академии… То-то ни один мужик у вас не приживается.
— Ну так что, идёте со мной? — решительно настаивала Айвиса.

Староста, качая головой, направился к выходу из избы и махнул рукой, приглашая Айвису за собой.

В избе с покойником было так же чисто, как и в доме с больным ребёнком, только пахло уже не хворью, а готовящимися поминками. Женщины хлопотали у печи, мужики сидели за столом. Вместе с ними, уткнувшись взглядом в пол, сидел парнишка лет семи. Когда вошёл староста, все немного оживились. Его сразу усадили за стол, освободив пол-лавки. Новоиспечённая вдова, поднесла ему наливки, на Айвису все старались даже не смотреть. Видимо, пока она была в избе с ребёнком, вся деревня уже знала, что прибыла берестяная сестра. В домах с хворыми её ждали, а в домах с мёртвыми ей, как правило, рады не были.
— Эх, хороший Мирон мужик был… — сказал староста и, опрокинув залпом наливку, стукнул стаканом о стол. — Земля пухом. Ни лося, ни ворона, а медведя — да полотна ровного.
Собравшиеся тихо повторили.
— Я вот чего пришёл… Надо вот сестре… Ну, тихо-тихо! Надо ей Мирона осмотреть.
— Да Игнат, ну ты чего… — начал возмущаться самый старый из мужиков.
— Да погоди ты! Ей для дела надо. Вон у Федоры ребёнок малой пухнет, а может, она на Мирона посмотрит да и чего придумает. Или гробы новые стругать охота?!

Старик махнул рукой. Вдова убежала вглубь дома, остальные смотрели на Айвису волчьими взглядами.

— В бане он, — сказала седая женщина у печи, сжимая ухват.

Айвиса вышла и почувствовала облегчение — и дело было вовсе не в спёртом воздухе тесной горницы, в которой собралось слишком много людей.

Тело рослого мужчины лежало под домотканым полотном; верно, тут его и обмыли перед завтрашней церемонией. Айвиса сняла покрывало и отложила его. Покойный был одет в белую рубаху и штаны, ноги босы. Она старалась не смотреть на его лицо, осматривала тело. Цвет кожи выделялся на фоне белоснежной одежды серым, почти землистым оттенком. Она задрала рубаху — живот был вздут, причём одна сторона явно поднималась выше другой.

Она поставила сумку на банную скамью, порылась в ней и достала заточенный нож и мешок с мхом. Она переодела кожаную накидку как фартук. Она сама придумала такой крой. Айвиса разложила мох по низу живота и почувствовала, что трупное окоченение уже схватило тело. Она нащупала нижние ребра, отсчитала расстояние до лобковой кости — туда, где должен быть мочевой пузырь.

«Три пальца вниз от пупка... Здесь».

Нож в её руке дрогнул. Даже после сотни вскрытий в мертвецкой при академии этот момент всегда был самым тяжёлым. Лезвие вошло в кожу с противным хрустом, будто резало мокрый пергамент. Из нутра выступила бурая жидкость с резким запахом чего-то сладковато-гнилостного. Она расширила разрез, стараясь ничего не повредить. Пальцы скользили внутрь, сдвинув петли кишечника в сторону; она наконец добралась до мочевого пузыря. Орган был раздут, его поверхность была покрыта тёмными пятнами. Когда она осторожно сдавила его, нащупала что-то твёрдое. Новый надрез — и из мочевого пузыря прыснула густая бурая масса с хлопьями гноя. Среди этого месива Айвиса увидела то, что искала, — неровный тёмный камень размером с ноготь на мизинце. Его поверхность была усеяна наростами, похожими на миниатюрные шипы, а когда она поднесла его к свету, между шипами заметила тонкие прожилки — будто камень был неоднородный.

«Всё-таки немочь. Но как так вышло, что ей сразу заболели и этот мужик, и тот ребёнок?».

Она положила находку в пустой мешочек, зашила разрез, вытерла остатки жидкости мхом и выбросила его за баней, слегка притоптав. Одела тело, накрыла полотном — следов манипуляций почти не осталось.

Айвиса поспешила выйти из бани и направилась в дом старосты, возвращаться в избу ей сейчас точно не стоило. Она старалась идти уверенно, не сутулясь, чувствуя на себя взгляд еревенских. Бабы перешёптывались, мужики сплёвывали и провожали недобрым взглядом. С некоторых дворов доносился лай собак, но ни один хозяин не пытался осадить пса.

К её облегчению, калитка во двор старосты оказалась открытой, а Пия сидела на лавке у входа. Беременный живот горой возвышался под грязноватым передником, а ноги в стоптанных лаптях были широко расставлены. Она грызла корень петрушки, и сок стекал по подбородку.

«Рожать ей через месяц-другой... если сама не заболеет к тому времени».

— Отец вернулся? — спросила Айвиса.

— Какое там! Если он появится раньше завтрашнего вечера — уже чудо.

Айвиса вопросительно подняла бровь.

— Так вы же к Мирону ходили?

— Да.

— Ну вот, теперь будет поминать. Ты-то зачем пришла?

— Мне нужно где-то остановиться. Есть у вас свободная комната?

— Может, и есть. Только с чего бы мне тебя пускать?

— Берестяным сёстрам положено останавливаться в доме старосты, если их направила академия.

— Ну ладно, заходи, — пожала плечами девушка.

Пия проводила её в избу и указала на лестницу:

— Поднимайся. Я не пойду — мне тяжко, да и скатиться оттедова перед родами как-то не хочется. Там две комнаты: большая — наша с мужем, а маленькая — для дитятки. Пока она ему не нужна, так что можешь там спать.

Второй этаж сильно отличался от первого. Дверные проёмы были высокими, а косяки украшены резьбой и росписью.

«И здесь краски с юга… Видимо, как и везде на севере, это признак достатка. А этот староста хитер: на первом этаже — простота, а тут… Правы были сёстры: не доверяй первому впечатлению».

Мебель была сделана не из местной сосны, а из чернёного дуба. Даже в академии такие столы стояли только у старших настоятельниц. В детской комнате вместо люльки стоял специальный столик — новшество, которое академия пыталась внедрить в деревнях. Некоторые наставницы утверждали, что люльки коробят детскую спину.

Именно за этим столом Айвиса решила изучить камень, извлечённый из тела Мирона. Она достала ступку и бурдюк с водой — той самой, что использовала для отваров, если не была уверена в чистоте местной воды. Эту воду выдавали всем сёстрам перед выходом в деревни, строго запрещая пить. Между собой сёстры называли её «мёртвой», потому что она не утоляла жажду и не насыщала.

Экономно промыв ступку, Айвиса принялась рассматривать шипастый камень.

«Должно быть, Мирон страшно мучился, когда этот камень выходил… да так и не вышел».

Истончив камень в ступке, она рассыпала порошок на черепке, зажгла свечу и начала нагревать. Вскоре по крае порошка выступил бурый налёт, а когда пламя коснулось другого комочка, мелькнули крошечные серебряные шарики, тут же исчезнувшие в дыму.

«Водяное железо! Это не эпидемия — они отравились мёртвыми металлами! Но как?»

Она инстинктивно отшатнулась — испарения мёртвых металлов убивали ещё быстрее. Айвиса достала из сумки гримуар — свою самую ценную вещь. Каждая сестра вела такие записи, её специализацией были воды, земли и травы, а потому отравления были её коньком.

«Мёртвые металлы накапливаются в воде, почвах и растениях, но чаще всего — именно в источниках. Видимо, только некоторые местные имеют доступ к воде кроме общего колодца, иначе заболевших было бы больше…».

Прибрав инструменты, Айвиса решила поговорить с Пией. Но в избе девушки не было — ни в горнице, ни в огороде.

Пришлось снова выйти в деревню.

Снова взгляды, полные недоверия. Снова собачий вой. Дети бросили игрушки и притихли.

«Ну и ладно. Я не заморское яблоко, чтобы всем нравиться».

Айвиса направилась к первому двору, где женщина копошилась в огороде.

— Здравы будьте! — окликнула она.

Та устало разогнула спину, поправила сбившийся платок и подошла к забору:

— Ну, пожаловала наконец.

— Чего?

— «Чего-чего»... Как узнали, что врачевательница пришла, так и ждём. А ты у Сёмки была, у старосты была, даже к мёртвому сходила, а к нам — в последнюю очередь, да?

«Значит, это тот самый здоровяк, про которого говорила Юсьва. Удачно зашла… Может, и к лучшему, что староста в запой ушёл».

— К вам я уже с готовым лечением иду, матушка. Открывай.

— Ну заходи, коли не шутишь.

В избе стоял тот же запах, что и в доме с больным младенцем, только в разы сильнее. На печи лежал здоровенный мужик — ноги свисали из-за его богатырского роста. Он тихо стонал. Окна, как и в прошлой избе, были закопчены травами.

Айвиса провела пальцем по стеклу, показав хозяйке чёрную сажу:

— Лечились уже?

— Так тебя ждать невтерпёж было. Вот Юсьву и позвали.

— А она как лечила?

— Да как обычно — накидала дров в печь, затопила, трубу закрыла, всех выгнала… кроме Егора моего, родимого.

— И как?

— Да никак.

— Но всё лучше, чем ждать ничего не делать?

Айвиса пропустила упрёки мимо ушей, попросила рушник и принялась готовить то же снадобье, что и для ребёнка. Оно вряд ли сильно помогло бы Егору — разве что замедлило рост камней, если те ещё не сформировались. Но боль не сняло бы. Впрочем, говорить об этом она не собиралась.

— А Егор-то у вас в поле пашет или на охоту ходит?

— Известное дело — охотится. Он ведь вон у меня какой!

— Давно был в лесу?

— Да вот третий день как слег… А чего это ты мне зубы заговариваешь? Мы тебе ни шкурок, ни мяса давать не обязаны!

— Да я не об этом. Для лечения нужно знать.

— На сколько дней он обычно уходит?

— Ну, дня на три.

— И что с собой берёт?

— Рогатину, оберег охотничий… — начала перечислять хозяйка.

— Да я не про то! — перебила Айвиса. — Что с собой из еды берёт?

— Да ничего. Сам в лесу добывает, бывает заяц попадется или белка. Да и грибы у нас — как дожди пойдут, так и не переводятся.

— А воду?

— Ну… из ручья пьёт. Или из озера.

— Из озера?

Пока та говорила, снадобье было готово. Айвиса протянула его женщине, и та пошла поить стонущего детину.

— А озеро далеко?

— Да кто ж его знает… Я в лес уже давно не хаживала.

— Кто-нибудь из деревни может туда проводить?

— Да почти любой мужик… Может, Юсьва… Да только с тобой-то не всякий пойдёт.

— Брусника в доме есть? — сменила тему Айвиса.

— Лист сушёный есть.

— Заваривай да пои его.

Пора было проведать младенца. Там её уже ждала растрёпанная мать, стоявшая на пороге.

«Либо пошёл на поправку, либо я опоздала…».

— Чего ты так долго?

— Вечер наступил — вот и пришла. Ну что, как он?

— Лучше…

— Давай ещё твоё снадобье, родимая!

«Значит, сработало. Но почему тогда хвороба охотников, пивших воду из того озера, проявилась у младенца? Неужели с молоком матери? Хотя вряд ли эта баба в лес выбиралась…»

— Не гони. Сначала ребёнка осмотреть надо.

На этот раз женщина сама распахнула дверь и буквально втолкнула Айвису в избу. Ребёнок сучил руками и вертел головой, разглядывая Айвису. На душе у неё потеплело. Она принялась за приготовления своего снадобья и начала расспрашивать мать:

— А теперь рассказывай, откуда воду берёте?

— Из колодца.

— Правду говори, это для ребёнка.

— Так я правду говорю, её больше взять-то и негде.

— А озеро в лесу?

— А что с ним?

— Оттуда воду брала, ребёнка поила, сама пила?

— Да я толком не знаю, где оно, а муж с охоты дичь приносит, а не воду.

— И ты давала ребёнку варево из дичи?

— Да нет же!

— Сама накануне ела дичь?

— Да че ты пристала, его несколько дней нет и дичи нет!

Айвиса резко развернулась. Лекарство было готово, она держала его на вытянутой руке:

— Говори, что ела перед тем, как ребёнок заболел, или я это вылью.

— Ведьма!

— Говори!

— Ягоды!

Женщина расплакалась и продолжила:
— Мирон принёс, очень вкусные. Костяника вроде. Он раньше моего пришёл и сразу ко мне. Ну, миловались мы с ним… Дитя-то тут при чём?
— Дура ты! Ягоды эти он где взял?
— Ну, там же, где и все… За озером. Места хорошие.

Айвиса сунула матери снадобье и понеслась на окраину деревни, где был дом, в который зашла Юсьва.
Калитка была закрыта, и Айвисе пришлось сильно постучать, чтобы услышать шевеление в доме. Юсьва вышла, опираясь на всё ту же сучковатую ветку, и, прищуриваясь, стала разглядывать, кто же пришёл:
— А, это ты. А ну пошла отсюда!
— Никуда не пойду, пока озеро в лесу не покажете.
— На кой оно тебе?
— Для лечения надо.
— Зубы не заговаривай.
— Да правда надо! Я узнала, что Мирон с охоты ягоды принёс…
— Тихо ты, дура! Зачем про такое орёшь? Заходи.

Айвиса оказалась внутри старой избы, увешанной сухими вениками разных трав.
«А коллекция у неё богатая. И развешано с умом, почти как в нашей аптеке. Не из бывших ли наших она?»
— Чего уставилась?
— Смотрю, травы хорошо храните. Как у нас в сестринстве.
— Это в сестринстве как у меня. Я чай постарше некоторых настоятельниц буду. Че там с ягодами?
— Каменная хворь у всех — это из-за мёртвых металлов. Поэтому болеют все, кто воду пил или ягоды с озера ел.
Старуха притихла. Потом заковыляла к двери и, обернувшись, буркнула на Айвису:
— Ну, чего расселась-то? Пошли, раз такое дело.

Они обошли деревню и направились в чащу. Шли в основном молча. Айвиса пыталась запомнить дорогу, а Юсьва пыхтела от напряжения — дорога далась ей тяжело.
Они вышли к озеру. Его поверхность была слегка подёрнута рябью, прыгали водомерки и щебетали птицы, ивы наклонялись до самой воды. Хотелось присесть, достать припасы, развести костёр и не возвращаться уже ни в деревню, ни в академию.
— Ягоды растут за теми ивами, — сказала Юсьва.
Айвиса направилась туда, куда показала старуха. Через некоторое время она выбрела на поляну, усеянную ягодными кустами, растущими у самой земли. Она наклонилась, собрала горсть ягод, отложила их в небольшой кожаный мешок и осмотрелась. Потом сорвала ещё одну ягоду и попробовала на вкус. Сладкая. Очень сладкая. Тут Айвиса достала из сумки пузырёк.
В нём была золотая вода. Сёстры учили, что старая хворь вроде мёртвых металлов проявляет себя в золотой воде: стоит опустить туда мертвую траву — золотая вода сразу чернеет. Айвиса бросила в пузырёк раздавленную ягоду, и жидкость мигом из прозрачной стала тёмной.
«Беда».
Если в деревню пришли мертвые металлы, это значило, что больным уже не поможешь. Случаи, когда несчастные выкарабкивались, конечно, бывали, но это было неподвластно уже никому — ни сёстрам, ни местным врачевательницам.
«Надо искать».
Айвиса сняла с пояса небольшую лопатку, похожую на ложку и принялась копать в центре ягодной поляны. Углубившись сантиметров на тридцать, она наконец нашла то, что искала. Табличку. Очень старую. Древние оставляли её на таких местах — с хворью, которую не победить. Она была ярко-жёлтая, несмотря на то что долго пролежала в земле, а на ней был тёмный круг и три лепестка вокруг. Айвиса отчистила табличку и сунула в сумку.

Она вышла к Юсьве. Та сидела на берегу озера, облокотившись на палку, и уже задремывала, но заметив Айвису спросила:
— Нашла, что искала?
— Нашла.
— И что, это всё-таки мёртвые металлы?
— Да.
— Вот зараза, — плюнула Юсьва.

Они двинулись в обратный путь. Он показался Айвисе короче — отчасти потому, что она уже знала, куда идти, а отчасти потому, что старуха из последних сил прибавила ходу. К деревне вышли уже затемно.
Айвиса зашла к Юсьве и всё ей объяснила — про мёртвые металлы, про лечение, не сказала только самого главного и самого страшного.

И только потом собравшись с духом, пошла к старосте.

В окнах его дома уже горел тусклый свет от лучин и свечей. Калитка всё так же была открыта. Айвиса вошла и направилась к дому. Оказавшись в сенях, она сразу почувствовала, как отступает вечерний холод перед уютом дома. Пахло всё той же капустой и горячим ужином.

В комнате за большим столом сидели Пия, староста и молодой простоволосый парень. Видимо, муж Пии.
Староста был пьян, но за столом сидел ровно и хлебал суп из миски под строгим взглядом дочери.
Айвиса было собралась извиниться за вторжение, но вдруг увидела на столе туесок с теми самыми ягодами. Мёртвыми ягодами. Не говоря ни слова, она схватила его и бросила в тлеющие угли печи.
— Ты что творишь?! — завопила Пия.
— Ела ягоды? — спросила Айвиса.
— Не успела!
— Мёртвые они. На озере вашем древняя хворь.
Все замерли.
Староста, будто облитый ледяной водой, вскочил:
— Откуда знаешь?
Айвиса достала табличку. Ничего не понимающие Пия с мужем переглядывались, а староста только сполз на скамью и схватился за голову.
Он знал, что для деревни это значило конец. Айвисе доложит сёстрам, а те разошлют письма во все концы про то, что Чёрный Яр заражён древней хворью, и брать у них ничего на обмен не будут. Загнётся деревня. Разбредутся те, что помоложе, а старичьё тихо сгинет. И останутся только избы, которые зарастут лесом и пропадут, будто и не было здесь деревни.
— Не губи, — тихо простонал староста.
— Не расскажу — пойдёт хворь, и её уже не остановишь.
Староста вскочил, схватил ухват у печи и кинулся к Айвисе. Она увернулась, а Пия подлетела и выпихнула её за дверь.
— Беги отсюда, — бросила она ей, захлопнув дверь перед лицом.

Айвиса стояла одна в ночи посреди деревни. За спиной послышался голос Юсьвы:
— Ну, а ты что думала? Он от радости запляшет? Пошли уж, пока он не опомнился.
Айвиса пошла за Юсьвой. Они молча брели на окраину Чёрного Яра. Было так темно, что Айвисе казалось: мрак вокруг обрёл густоту, и его можно было зачерпнуть в банку. Спина у неё ныла от усталости, но куда сильнее тяготили дурные вести. В её сумке лежала не просто табличка, а приговор. Печать на могильной плите для целой деревни.
«Всех их оставят умирать. Ради остановки заразы. Это, наверное, правильно. Но очень погано».
Она остановилась на высоком пригорке, с которого открывался вид на деревню. Огни в окнах приземистых изб казались уютными. Там пили чай, где-то наверное и с мёртвыми ягодами, и надеялись, что «берестяная сестра что-то придумает». А она просто уходила.
Юсьва, заметив её остановку, обернулась.
— Что, забуксовала, сестрица? — прохрипела старуха. — Нечем их спасти. Разве что новую землю под ними разостлать да небо поменять. А рецепты мне свои для отвода глаз рассказывала.
— Если ты все поняла, то знаешь, что так надо поступить, это не моя воля и не моя вина, — тихо сказала Айвиса, не отрывая взгляда от деревни.

— Вы только ведаете, а не спасаете. Думаешь, мы, деревенские, дураки и не понимаем? Чхали вы на нас в сестринстве. — ответила Юсьва.

«Так ведь и есть».
Её рука сама потянулась к сумке, нащупала холодный, шершавый металл таблички. Доказательство. Основа для отчёта. Она сжала его так, что края впились в ладонь.
А потом сунула Юсьве.
Юсьва не удивилась. Она лишь медленно кивнула, будто ожидала этого.
— Ну вот. Не совсем, значит, ещё оскотинилась? Я припрячу. Если кто найдет, мне терять то нечего.
— Прикрывать если что не буду, — ответила Айвиса. — Но мой отчёт будет о болотной лихорадке, которую удалось локализовать. А потом… потом я вернусь. Вернусь с другими травами, я узнаю… посижу в архиве. Я буду искать способ очистить землю у озера. Нам рассказывали, что были эксперименты …
Юсьва хрипло рассмеялась:
— Глупая ты. Потому что молодая. Ну что ж, значит, и мне есть кого дожидаться. Идём. Схоронишься, а утром я тебя незаметно выведу, а то мало ли, что староста придумает. Сестры бывают и пропадают иногда.

Юсьва повернулась и тронулась в сторону дома, её тень снова стала сгорбленной и неуклюжей. Айвиса прошла ещё с десяток шагов и только тогда вспомнила, про мешочек с ягодами, сорванными у озера. Она залезла в сумку и нашла его. Достала одну и раздавила между пальцами. Алый сок на ладони напоминал кровь. Она стёрла его о накидку и зашагала быстрее. Остальные ягоды убрала в сумку обратно.