И мой зверёк со мною

Я долго был в своём уме. Пожалуй, с Первой Мировой, когда стал понимать и помнить. Но этим летом всё пошло на сдвиг.

Если бы кто сказал, что я рехнусь с трезва, средь бела дня – я б рассмеялся. А ведь так и вышло. Вот прям сразу. В пыльной глухомани, на самом краю Штатов.

Останься я в Эль-Пасо – глядишь, и пронесло бы. Там звали агитировать за старину Айка [1], ходить человеком-сэндвичем с плакатами. Обещали два доллара в час и кормёжку с ночлежкой. «Только почистись и бороду сбрей, а то напишут – голодранцы за республиканцев».

Ещё чего, бороду. Какой я без бороды работяга-скиталец? Любая мэм на ферме скажет – «Слишком ты чистый для голодного бродяги». И вместо ужина – ночуй, луной укрывшись.

Поэтому я отбыл из Техаса в Калифорнию, на плантации. Едва ночку проехал, линейный бычара ссадил меня с товарняка и сдал шерифу.

Что за городишко?.. где я? Убогая дыра, скажу я вам. Вообще городов не люблю, там народ бессердечный.

Тридцать суток общественных работ. Благодарю, ваша честь. Буквально спал и видел, как здесь улицы мету и собираю мусор. Да, и чищу выгребные ямы. Кунаться в мёд [2] – моя любимая работа.

С судьёй общаться не впервой, оно терпимо и знакомо. Совсем иной замес, когда в соседней клетке новенькая арестантка…

Что она околесицу несла – это шелуха. Смолоду бывает, развезёт чушь молоть. Когда по потолку пошла, стало серьёзнее. А ночью у ней, спящей, из уст огонь изошёл и поплыл по воздуху. Страшно так.

С нами ещё чёрный сидел, он на колени и молиться.

Я, понятно, заорал, стал звать на помощь. Во-первых, так недолго и ума лишиться, а во-вторых, можно в клетке сгореть. Матрас подпалит, и конец, отпереть не успеют.

– Да ты сдурел, дятел! где, какой огонь?

– Вот, только что был, на ней сидел!

И негр меня поддерживает:

– Сэр, из неё лампа взлетела, китайский фонарик.

Днём девчонка как девчонка, просто деревенская болтушка, а ночью держись!

Договорились с чёрным спать по очереди. Пока он пел псалмы, я дрых, потом менялись. И то – вроде, задремлешь, а сквозь сон поглядывай – вот-вот громовой шарик взовьётся. Чисто страх Господень. Чего ждать? Вроде, без звука реет, но как жахнет, полыхнёт, тут и каюк.

Извелись вконец мы с негром. Днём работа, в ночь она. Ни спаньё, ни явь – сплошная мука.

Мы уж и напрямую спрашивали: «Ты чего тут вытворяешь, лунатичка?» Есть же люди – ложки притягивают, а она молнии.

В ответ щетинилась как дикобраз: «Отвяньте, полоумные!»

На счастье, вызвался какой-то янки-бакалавр вернуть этот кошмар полуночный туда, откуда она появилась – вроде, в исправительный дом. Копы нам якобы не верили, но были рады-радёшеньки сбыть её хоть кому. Даже с приданым – дали янки харчей, газолина, только б увёз.

И я, едва срок отпахал – на товарняк и к западу. Горите вы тут без меня! Там сливы заждались, чтоб я их собирал.

* * *

Назад подался в октябре, по холодку, с кой-какими деньжонками. Ехал в Техас уютно – проводники, редкой доброты люди, взяли меня в кабуз [3], где чугунная печка с плитой, топчаны. Кофе, бобы со свининой – ну премиум-класс! Сидишь, сигаретой дымишь, размышляешь – нешто махнуть напрямки, через Нью-Орлеан во Флориду? Сбор грейпфрутов уже начался, а там и апельсины с мандаринами, можно монету зашибить.

Но вдруг среди полного счастья внизу заскрипело, поезд пошёл на останов. Смазчик выглянул в оконце эркера и посмотрел вдоль состава:

– Быки с проверкой! Ник, тикай!

Поздняк метаться – верзила Лось уже махнул с насыпи на заднюю тормозную площадку и вломился к нам в дверь:

– Добрый день, джентльмены.

Для нашего брата нет хуже внезапных досмотров. Бычья команда на автомотрисе выдвигается в намеченный район и ждёт. Им всё годится в рапорт – контрабанда, травка, безбилетники и груз без декларации.

Уверен – кто-то на линии нас застучал. Есть твари – за тридцать сребреников сдают компании своих, путейцев, а потом иудины гроши в ладони греют.

Я за себя не горевал – хобо [4] не привыкать в тюряге ночевать. За поездную бригаду обидно было – из-за меня славные парни попали на штраф или на вылет с работы.

Одна была надежда – на Лося. Мы с ним знакомы с тридцатых годов – ещё молодчики, носились по всей трассе Юнион Пасифик, я от него, он за мной. Здоровенный, шести футов росту, Лось учился флипать [5] у нас, у хобо Великой Депрессии, а теперь седина пробивается – в его усах и моей бороде.

Едва мы вышли на площадку, я прикрыл дверь и сказал ему, протянув скатку баксов, перетянутых резинкой:

– Слушай, у тебя семья большая и жена больная. Возьми, только оставь ребят в покое.

– Ник, за кого ты меня принимаешь? – Лось аж стемнел. – Когда-нибудь я заработок отнимал?

– Дарю.

– Сойдём; досмотр короткий, состав скоро тронется.

С насыпи справа и слева виднелась унылая равнина – пепельная, жёлто-пыльная, – и мрачные тучи над сглаженными, низкими, далёкими горами. В стороне городок, плоский как блин. Здесь всё такое. За то и не люблю Нью-Мексико. Не земледельческий штат – коровий и овечий. Мне милей трудиться с овощами или фруктами.

Однако Лось выглядел задумчиво. Хмурился, потирал подбородок. Когда уже дали сигнал к отправке, он заговорил:

– Давай заключим соглашение, Ник. Окажи мне услугу, и я забуду, где тебя нашёл. Даже – что видел тебя.

– Если это не против законов и совести.

– Мог бы и не говорить. Тебя-то я знаю, ты старой закалки бродяга и джентльмен.

– В чём услуга-то?

– Надо пройти двести миль. За деньги.

– Да не вопрос, как кусок пирога съесть. Бить копыта – дело обычное.

– Есть человек, он ищет ходока. Здешний шериф, мистер Белли.

– Кто, Пузо?..

Поезд тронулся, а я дико пожалел, что не могу назад в кабуз запрыгнуть.

Подо мной насыпь накренилась, в ушах загудело – буквально дай щелбан, и рухну навзничь. Перед глазами замелькали огненные яблоки, и кто-то по стене на потолок полез, словно паук.

Мама, забери меня к себе! Опять Пузо! Я-то думал, всё зарыто и притоптано, а оно вот оно. В моей колокольне все нетопыри запищали, заметались, хлопая крыльями прям по мозгам.

– Это Лордсберг? – спросил я, похолодев.

– Он самый. Округ Идальго. Бывал?

– Летом. Что-то мне у Белли не понравилось.

Чем к Пузу в каталажку, лучше двести миль по октябрю пешком. Тем более за деньги.

С этой решимостью я зашагал с Лосем к шерифу, хотя мне следовало сбить бычару с ног и что есть сил бежать в пустыню. Но тогда поездную бригаду обидят. Они были вроде заложников.

* * *

Итальянская фамилия его, Belli, значила «красивый», но все понимали по-английски belly – брюхо, пузо. Благо, оно имелось. Пиво, пицца – там всё помещалось и шло в тело. Этакий светловолосый макаронник; должно быть, родом от древних римлян. А его помощники – все как один мексиканцы, смуглые и темноглазые. Они как-то сочувственно улыбались Нику и хлопали по плечам.

– Дело пустячное. – Улыбка на расплывшемся лице шерифа излучала ложь с подвохом. – Девушка скучает по домашнему любимцу, очень просит ей доставить. Нужен провожатый.

– Почему пешком? Любимец, что – бизон? олень? И те в скотный вагон влезут. Или автофургоном междугородной доставки. Езды-то всего ничего…

– Тебе надо увидеть. Она в гараже.

Ник знал всяких зверей. Но таких не должно быть. Кабанья туша на сухих, пальчатых, вроде страусиных, ногах, с гребнем щетины по хребту, а голый хвост и морда – будто от великана-опоссума. Глазища твари отблёскивали хищным жёлтым светом. На зов шерифа она медленно вышла из угла, где пряталась за старыми покрышками, свив гнездо из ветоши и драных чехлов с автомобильных сидений. Подходила опасливо, прижимаясь к земле.

Пахло животиной, подтухшим мясом и помётом. Похоже, тварь кормилась из тазика, где темнели объедки. Кислый запашок намекал, что часть корма пошла не впрок и отрыгнулась на пол.

– Понимаешь, что её в живой багаж не примут? – спросил Лось из-за спины. – Нужен документ с названием породы.

– И вообще, на носу президентские выборы, – добавил Белли. – Мы тут за республиканцев, Айк наш кандидат, и вдруг отправим почтой чупакабру. Скандал нам обеспечен, демократы спуску не дадут. Позор на весь штат.

– Чупа…

На голос Ника тварь выпрямилась, вопросительно вытянув морду.

– Да, так мы её и зовём. Чупа или Чупка.

– Одно утешение, – пробормотал бородач-хобо, – не один я рехнулся. Приятно, джентльмены, быть в своей компании. Она точно настоящая?.. А если её перекрестить? или святой водой обрызгать?..

– Можно потрогать, погладить.

– Потом. Я пока не готов. Но… чупакабра – это ж сказки мексов. Козий вампир, да просто бред… Их что, начали на фермах разводить в Идальго? На мясо или для бродячих цирков? Потому что в дом такую образину взять…

Тварь глухо заурчала и попятилась.

– Поосторожней со словами. Она понимает и может обидеться.

– Тьфу ты. Эй, я ничего плохого не хотел сказать!.. Часом, у вас тут какой-нибудь вулкан не извергается? Так, втихаря, прозрачным газом. Я вот смотрю и думаю – чем мы надышались, раз одно и то же видим…

– Насчёт разводить… – Шериф замялся. – Не уверен. По соседству, в Коттон-сити, живёт парень, мастер-чучельник. Сошьёт что угодно. Каждый проезжий цирк у него что-нибудь да купит – мумию русалки, василиска или джиперс-криперса. Монстры не в моде уже, но спрос пока есть.

– Так ведь она живая.

– Вполне! Жрёт за двух волкодавов, знай подкладывай. Однако взаперти тоскует. Ей воля нужна и компания. Ну как, возьмёшься проводить зверушку?

– Куда и за сколько? – спросил Ник убитым голосом.

– На север, в округ Мак-Кинли. За резервацией зуни-пуэбло, не доходя Галлапа, есть ранчо Эрмита, покажу на карте. Сто долларов аванс, и столько же получишь там.

– Меня дорогой пришибут. В первом же посёлке, где я с чупакаброй на поводке появлюсь. Здесь же краснокожие и мексы сплошь, народ ужасно суеверный. Сперва её, поскольку сатанинское отродье, а следом меня, потому что привёл.

Внимательно слушавшая их беседу животина – или чудесно оживлённая работа таксидермиста, – печально легла на брюхо, закрыла морду когтистыми лапами и тихо, едва слышно заскулила.

– Какой поводок?.. Твоё дело – показывать дорогу. Ты человек, а она нет. Спросить не может, местности не знает. А чтобы вам не потерять друг друга… – нагнувшись вбок, Белли запустил мясистую пятерню в карман брюк, – вот камень. Держи при себе. Она чует его на расстоянии мили-полутора, скрытно пойдёт за тобой. Корм сама добудет и тебя накормит. На ночлег, если не в доме, подзывай к себе, чтобы одна не горевала. Говори с ней.

– О чём?..

– Ну, о чём хобо у костров болтают. О жизни, об опасностях. Если не о чем, тогда молись. Десять заповедей вслух читай.

– Зверю – заповеди?

– Да, – властно взглянул шериф. – Особенно шестую, ей она нужна. Или, там, Киплинга. Стишки детские знаешь? –

Убивай для себя и семьи своей:

если голоден, то – убей!

Но не смей убивать, чтобы злобу унять, и –

НЕ СМЕЙ УБИВАТЬ ЛЮДЕЙ! [6]

* * *

– Ник, ты спёкся. Готов! Доработался до трещины в башке. Пора старику в богадельню, пора!.. Там корм и порядок такие, что не заживёшься. Быстро спровадят в тот сад, где золотые яблочки и птички райские – чик-чирик, чик-чирик!.. Может, Петру-ключарю тоже садовник нужен – за плодовыми деревьями ухаживать… Всё, зовите мне карету «скорой помощи» и санитаров. Спокойно, парни, никакой смирительной рубашки. Я сам сяду и закатаю рукав. Вот сюда. Правда, хорошие вены? Это зовётся – трудовые руки, чтоб вы знали. Эх, ребята, я на хлопке впахивал, когда вас и в проекте не было. Наравне с чёрными, куда деваться. Меня как только не звали – дятел, белая рвань, белый мусор, отребье, крекша, текс и глиноед. Когда мамочка давила вам на соковыжималке персиковый сок – эти персики собирал я. И ситцевая белая рубашка, в которой вы шли на конфирмацию – хлопок для неё прошёл через мои клешни. Но что теперь, молодые джентльмены? Ник Уорд совсем ку-ку. Вы здешние, верно? Значит, сызмала слышали байки индейцев. И мексиканские тоже. Эль Виверон – Бродила, – он шатается по лесу, ищет, кого бы сожрать. За ним Ла Йорона, Плакуша в белом, с ней тоже шутки плохи… Сами же на ветровые стёкла наклейки лепите – «Посигналь, если увидел Ла Йорону». А за ней Скинуокер, Ходок-в-чужой-коже, оборотень из краснокожих навахо. Рискните, позовите – «Йи Наалдлушии, приходи!» – тотчас и он в окно, привет! Ваша кожа ему подойдёт. Да любая!.. Ну, а моя спутница – козий вампир. Я, можно сказать, её пастух. Редкому ковбою столько платят за пастьбу одной-единственной скотины. Веду, как в старину по коровьей тропе, к далёкой железной дороге… Пасу призрака во плоти, каково, а?.. Споём, ребята, пока едем в дурку! Йиппи йа эй! Йиппи йа о!

И тут из призраков один подъехал прям к нему:

«Теперь ты тоже с нами, брат, у времени в плену.

Отныне будем вместе гнать на грозовых ветрах

На выгул стадо дьявола в бездонных небесах…» [7]

– Иииуа! Ийаоо! – подвывала Чупа, семеня птичьими ногами чуть позади.

– Ты точно понимаешь, да?

– Ууу.

– Матерь Божия, за что? Где ж я так нагрешил, что это на меня свалилось? Живая чупакабра… А швы-то, швы откуда? Не слепой, видно же. Ты что, набивная? Но ведь ешь, гадишь…

– Бжжж.

– Ладно. Сами тут разбирайтесь, кто у вас чернокнижник. Но это не по правилам. Не по закону! Я в балагане был на ярмарке, там гомункула показывали. Шевелился, нечисть! Ножками сучил, рот разевал – чистый упырь. Ясно, у детей родимчик, а одна молодка прежде срока родила. Народ суровый, верующий – и гомункула лопатой с маху. Оказалось, внутри шестерёнки и пружинки, вроде часового механизма. Подделка!.. Теперь ты, чучела ходячая – поди, тоже заводная?

Ответа не было. Пройдя шагов двадцать, Ник оглянулся – та остановилась посреди пустой дороги, грустно свесив голову и хвост.

«За чучелу обиделась. Зря я так».

– Извини, – вырвалось у него. – Я вгорячах. Говорю, чтоб с ума не сойти. Как-то жутко мне, когда ты за спиной топочешь. Да и пора бы тебе в заросли. Неровен час увидят нас вдвоём, и объясняйся с местными – кто я, кто ты, чья ты домашняя зверушка. Держись поодаль, хорошо?.. Добудь чего-нибудь поесть. Кролика, что ли. Если в селении не подадут, то разведём костёр и заночуем. Котелок со сковородкой есть, рагу или жаркое вмиг сварганим.

Привычным шагом, делая три мили в час, к сумеркам он рассчитывал дойти до реки Гила. По карте там должна быть деревушка, где можно найти еды, кофе и ночлег. Ник надеялся поспать под крышей – хоть какой, – и без Чупы. Но и бросать её не хотелось. Раз взялся доставить, то сделай. В таком разе надёжнее, чтобы скотина была под присмотром. Мало ли, что она учудит без хозяйского глаза. В курятник заберётся или поросёнка украдёт. Выручай её потом.

– Восьмая заповедь – не укради! Ничего, что за оградой, возле дома – не хватай. Мы не в крайней нужде, сами можем прокормиться. Это кодекс хобо, поняла? Не Библия, но тоже вещь мудрая и справедливая.

Чем ближе угрюмые бурые горы, тем гуще синел небосвод, тем длинней вытягивались тени волосатых юкк, редко торчавших там-сям вдоль дороги. Ветерок с севера нёс странные, тревожившие Чупу запахи, от чего ноздри её раздувались, гребень на спине топорщился. Хотелось остановиться и тихонько зарычать, дать человеку-бороде понять – «Я туда не пойду! Мне страшно!»

Но прохладный, влажный дух также и манил. Потому что в пасти пересохло, а запах сулил утоление жажды.

Долгий переход истомил её. Иной раз Чупа отбегала в сторону, надеясь найти ручеёк или родник, но безводные ложбины и низины словно насмехались над ней. А отстать от человека-бороды она боялась – ну как его потеряешь? что тогда?

На берегу Гилы она замерла в изумлении.

Вода. Водища! Сколько текучей воды!

И зелень кругом, прямо стена зелёная!

Такой пышной, роскошной и щедрой природы ей видеть никогда не доводилось.

В Идальго, где Чупа открыла глаза и где жила доселе, вода была весной, в пересыхающих к лету ручьях – мутная, грязная. Вода пряталась в глубине колодцев, в трубах артезианских скважин, в цистернах у фермеров и водохранилищах, где набиралась после дождей. Из коровьих корыт и не думай напиться! Блю-лейси, ковбойские псы, вмиг почуют и поднимут лай. Тут же прибегут и хозяева с ружьями, с лампами – «Что это? Дикая свинья! Чудовище! Вон она, через ограду сиганула! Чего рот раззявил, стреляй!»

Поскуливая от счастья, Чупа подошла к воде и принялась жадно пить.

– Да, с деревенькой я ошибся, – озираясь, подытожил Ник. – Надо было взять правее. Даже огней не видать. Ну, не в потёмках же её искать. На ночь глядя в воду лезть тоже не гоже. Переночуем здесь, а утром перейдём речку. Под солнцем на ходу сподручней сохнуть. Пока дни стоят ещё тёплые… А ночью-то уже дубак! Спасибо Пузу за одеяло. Одарил, как краснокожего – держи, брат Борода-Веником, от щедрот бледнолицых, одеялко тюремное, колкое и волосатое, табаку пачка, а в придачу две банки тушёнки… Их бы, консервы, поберечь. Помнится, Пузо толковал, ты корм добывать мастерица?..

Подняв морду, тварь отчётливо кивнула, от чего Нику вновь стало жутковато.

А Чупа, напившись свежей и вкусной водички, деловито ловила лесной ветер с гор. Хм, да тут много ходячего мяса. Пумой пахнет и ещё какой-то крупной кошкой, жирной птицей, лисой, свинкой-пекари и другой копытной живностью. Запахи исчезающие, слабые – надо сбегать на разведку.

– Сходи, прогуляйся, а я пока место найду, костерок разведу. Только будь осторожна – лес стерегут рейнджеры Гила, следопыты важные. И особо не задерживайся. Далеко не уходи. Места-то незнакомые. Запоминай приметы по пути, чтобы потом вернуться. Ну, беги!

* * *

Поохотилась Чупа отлично – едва взбежала по горному склону повыше, через можжевельник в ельник, как напала на овечий след. Загнала самку толсторога, с летнего откорма жирную да сочную, сбила и жадно высосала. Не коза, но тоже славно.

Человеку-бороде принесла к столу индейку.

– Ты прямо молодчина. А у меня и таганок, и котелок, и костерок – всё наготове. Главное – учись, чучелко, у старого бродяги, – когда добычу варишь, огонь должен быть скрыт, насколько можно. Потому что Гила – охраняемый национальный лес. Рейнджеры – конные и на машинах, от них и твоим скоком не уйдёшь. Одно нам оправдание, что добывали птицу не силком и не ружьём. Хотя вряд ли поверят, что у меня ручная чупакабра, хе.

Пожалуй, и воротилам в Нью-Йорке не подают диких индеек из Гилы! Вот уж вкуснятина. Сытый Ник поковырял щепкой в зубах, свернул из шерифского табачка сигарету и растянулся на одеяле поверх лапника. Рядом Чупа в ленивом блаженстве грызла косточки.

– Что касается Галлапа, куда нам путь – я там бывал пару раз. И зуни-пуэбло видел. Мирный народ, трудящийся. Браслеты делают красивые – из серебра с бирюзой. А вот навахо, те крутые. Прикинь, у них своя племенная полиция. Вот бы на кого я не хотел нарваться. А ведь идти придётся в аккурат по границе между резерваций, чтобы пробраться к Галлапу.

«Навахо, полиция, опасно» – запоминала она.

– А зачем я там был?.. В кино снимался! Да, да, не смотри так. Крест на моё сердце – Николас Уорд, киноактёр. Фильм «Туз в рукаве». Правда, в титрах не значусь… чести много для массовки, чтоб нас по именам звали. Там номер первый был Кирк Дуглас, играл журналюгу-алкаша. Истинный янки и WASP [8], красавец и русский еврей Изя Данилович. Так уж принято в Штатах – кто сюда въехал, тот шкуру меняет. Был Изя, стал Кирк. А чья шкура на тебе?..

Чупа скромно потупилась. Кто ж знает, откуда брал материал мастер из Коттон-сити?.. Кабаны недёшевы, их в Янкиленде заказывать надо, хотя они прочнее против пули – на плечах и шее у них армированный крепкий слой, калкан. Говорили, пришлось сшить из шести шкур пекари, с утолщением. Вот и торчат швы, происхождение выдают.

«Разве люди тоже чужую кожу носят, как оборотни-скинуокеры?..»

Для ясности она легонько по-свиному хрюкнула.

– Я так и думал… Хрюшки не ходки, но тебе ноги в помощь, голенастые. Нравится в походе, а?

– Нннн…

– Во вкус не вошла ещё. С непривычки новеньких всегда ломает. Топать далеко, с едой-питьём проблемы и кругом безлюдье… Домой, назад охота?

Вдумавшись, Чупа помотала головой. Там жить – будто корова в корале. Отпускают, словно на выпас, с приговором – того берегись, сего бойся. Мирок – степной круг, сухие горы, – весь изведан и обнюхан. А что дальше, за окоёмом?..

– Правильно мыслишь. Если пустилась бить копыта – иди без оглядки. Все идут, все в дороге – каждый из нас скиталец. Даже сидящий на месте – в пути! Прикинь – Земля, наш шар, несётся в пустоте, шестьдесят тысяч миль в час; так в газете написали. И никогда не возвращается туда, где была раньше. Она тоже хобо, и мы с ней. Всегда вперёд, всегда идти. Мы странники, вот в чём премудрость… Когда поймёшь, то никакая даль тебя не испугает. Котомку на спину, затянул песню – и шагай.

От его слов ей стало чуточку свободнее. Дорога страшила меньше, а неизведанное за горами представлялось чем-то загадочным, смутным. Это надо осмотреть, исследовать на запах и слегка попробовать зубами. Всё так интересно!..

– …Но в ваши чёртовы дела я лезть не стану. Похоже, у вас там гнездо какое-то – то ли масоны, то ли брухи [9]. Масонами, чтоб ты знала, Юг кишит больше чем целиком, ещё со времён рудников и стрелков. Без фартука никуда – ни в мэры, ни тем более в губернаторы. А рядом Мексика, там настоящая геенна. В скелеты рядятся, дерево мёртвых ставят. Их брухи – сила. Я тебе точно говорю – встречался с ними. Предлагали амулет, тысяча песо – мол, верняком работой обеспечивает, плюс любовь с хозяйкой, и текилы будет – хоть залейся. Ну, уж нет, идите мимо, обойдусь без колдовства. Эти затеи пеклом пахнут. Слышала о Хлопкоглазом Джо?.. «Он девичьи сердца разгрызал как орешки и сплёвывал в ад скорлупу». Да, как-то холодает. Надо чуток для согрева хлебнуть. Ты как, употребляешь?..

Она с отвращением отфыркалась. Фу, алкоголь!.. Его понюхаешь – и вся лесная трапеза наружу вылетит. Считай, не кушала, и спи с голодным пузом.

– Правильно. Девушкам нельзя. Вообще, ты… кто?

Помедлив, Чупа разгребла и разгладила лапой место на земле и когтем нацарапала кривое la niña. Затем и по-английски – GIRL, вдруг так ему понятнее.

– Почему-то я так и думал, – сипло после глотка спиртного выдавил Ник. – И грамоте знаешь?.. Господи Иисусе, как же тебя так повернуло… Ты… раньше человек была?

НЕ.

НЕ ЗНАТЬ.

– И мне лучше не знать. Кончай там когтями скрести. Давай на боковую и баиньки. Дай бог мне утром всё забыть.

Рдеющие угли прогоревшего костра отражались в её глазищах, и Нику чудилось, что они – стеклянные. Если бы не моргали – ну точь-в-точь, как в балагане у того гомункула. Боязно, аж волосы под шляпой ожили.

Джиперс Криперс, где ты взял гляделки?

Джиперс Криперс, где ты взял глаза? [10]

Засыпалось ему муторно и тяжко. Старался ни о чём не думать.

* * *

За полночь, когда холодина стала пробирать, и пришла пора закутаться плотнее, Ник приподнялся. Синеватый туман над рекой едва тёк по слабому ветру, мёртвая тишь царила в лесу и горах. В небе светила ущербная луна, а место у кострища было неярко озарено каким-то особым сиянием.

Чуть выше головы спящего чудища, на фут над её ушами гиганта-опоссума, в воздухе висел огненный шар. Слабо колеблющийся, будто в такт редкому дыханию Чупы. Как бы горящий прозрачным спиртовым пламенем.

Эту шаровую молнию Ник уже видел. Летом, в каталажке, в клетке, где спала девка-растрёпа с исправительного дома.

Тотчас сна ни в одном глазу. Дрожью охватил озноб. Опять оно!.. Ну как лопнет?.. Бывалые рассказывали – громовое яблоко палит всё вокруг. Сарай в дым, дом в пепел, вместо людей головешки. Сушь стоит, лес как порох – так и останешься углем среди горелых деревьев. И река не спасенье. Молния воду любит, шибанёт – и кранты.

«С меня хватит. Не могу. Иначе точно рехнусь, в ум не вернусь, – обрывочно думал он, собираясь быстро и бесшумно, как умеют одни рейнджеры в засаде или хобо. – Всё оставлю. Чужого не надо. Деньги. Консервы. Одеяло. Себе – только табак и фляжку. Дело мне не по силам. Да! и камень, – поискав за пазухой, достал он путеводный амулет, данный шерифом. – Иначе за мной пустится. Уйду по воде, след сбить. Ну, чучело, прости-прощай».

Башмаки, связав шнурками, повесил на шею. Принял чуток на дорожку и, стараясь не плескать ногами, пошёл краем реки, держась у берега. Вода леденила ступни. Ник сцепил зубы, готовые застучать – бррр!

«Выберусь – разотру ноги джином. Пропади оно, пойло – лишь бы больным не свалиться. Тут народу всего – человек на квадратную милю, и того не докричишься, чтоб помог. А и дозовёшься, кто придёт? Бродила и Плакуша с Йи Наалдлушии. Что, бледнолицый, кличешь рейнджеров? Мы тебе глаза закроем и землёй присыплем… Мало ли вас тут, в лесу Гила, без вести сгинуло?»

Пройдя ярдов триста, Ник вышел на сухое место, крепко натёрся, обулся, допил из фляжки. Собрался и пустился широким, развалистым шагом хобо, которым отмахал по Штатам не одну тысячу миль.

Сперва шлось споро и скоро, с каждым вдохом прояснялось в голове. Оторопь отпустила. Мысли нет-нет да обращались вспять.

«Что ж это я?.. Кто я после этого?.. Оставил путника в дороге, а, Ник? Вместе же шли, как люди. Ну, громовой шар. Так не взорвался же. А ты от одной трусости, с испуга – наутёк и всё перезабыл?.. Зря старые учили дурня – «Поддержи другого хобо, после он тебя поддержит». На кого ещё надеяться бродягам?.. И вот, вы теперь врозь».

С полмили он прошёл так, когда позади, издалека, раздался вой – надрывный и тоскливый, а потом прерывистый, взахлёб, будто сквозь слёзы.

Помимо воли Ник остановился и замер, прислушиваясь.

Ясно, как в кино, представилось, что там происходило.

У девчонки шар опускался в темя, выше лба, и пропадал. Потом просыпалась, не раньше. Как пить дать, у этой тоже.

Вскочила, башкой завертела – где он? Нету! Ни следов пахучих на земле, ни в воздухе запаха. Путеводный камень – вон лежит, им придавлены купюра с Бенджамином Франклином и карта, где карандашом прочерчен маршрут до Галлапа.

Понимай так – «Умная, грамотная, быстрая – дойдёшь сама».

Ей оставалось только плакать.

Он стоял, опустив голову. Хмель не пьянил, только сильней давил душу.

«Ты скотина. Бросил девчонку – да хоть уродину четвероногую с хвостом! – в дикой глуши одну. Де, пусть выкарабкивается, как может. Ник, это подлость. Чти кодекс – «Помоги беглым детям, верни их домой». Ты потом сможешь другим хобо в глаза глядеть?.. Повернись и иди обратно. Ну?.. Сейчас!»

Что удивительно, силы нашлись, но шаг был медленный. Тяжко идти с повинной головой. К стоянке шёл чуть не четверть часа.

Она заметила его издалека и поскакала навстречу, лишь ярдах в пяти села, выжидая. Всё-таки с трудом верила в счастье и на грудь бросаться не решилась.

– Порядок, детка. Мы поладим. Просто помрачение нашло, бывает. Пошёл проветриться, думы развеять. Мне ещё много чего нужно тебе преподать. Азбуку хобо, к примеру. Знаки, которые мы оставляем друг для друга – где можно получить еду, работу, где живёт хороший человек, а где злыдень. Будешь их понимать – выживешь.

Она тихонько подошла, потёрлась о ногу – здоровущая зверина! – и тогда он впервые рискнул её погладить по хребту.

М-да, шёрстка ей досталась – хуже шерифского одеяла.

И холодная она. Ясно, не настоящая. Вот они, швы – грубые, вощёной дратвой сделаны. Пожалел кто-то волосяной лески, испортил девушке красу.

«Тому чучельнику эту шкуру на уши одеть. Пусть бы койотом по пустыне бегал, а другие все койоты на него плевали – Эй, ты, ломом шитый!»

Похоже, ей досталось чучело, которым цирк побрезговал – из-за уродства и нескладности. Топорная работа. Наверно, мастер задёшево отдал.

– Прости меня, – сдавленно вымолвил Ник. – Плохо я, не по-людски сделал.

Чупа лизнула его ладонь. Вот с языком таксидермист постарался – нежный, шероховатый и влажный. Такой правильный язык.

– Имя тебе нужно. Нельзя быть просто «чупакабра» или «зверь». Молодых девушек-бродяжек мы зовём Мэйви, а которые совсем ещё девчушки – Ангелина. Смотри сама, что понравится.

Подняв морду, она то ли вслушивалась в имена, пробуя их на вкус, то ли задумалась.

– Мэ… Мэ… Ан…

– Лучше не пытайся. Рот не тот. Не для разговора его сделали…

«Пусть я заговорю, – страстно пожелала она. – Я хочу, я жажду, как воды в зной. Если найдётся тело вместо чучела… какое?»

Слишком тонкий вопрос, чтобы решать его в безлюдье горного леса. Сидя в гараже у офиса шерифа, она подсматривала в щёлку за людьми. Разные, белые, смуглые и чёрные, старые и молодые. Пыталась увидеть себя, ту, которая будет не чудищем, таящимся от человеков и псов, а милой и ходящей на двух ногах.

«Вдруг я стану по-прежнему пить коз и овец?.. Ой, нет. Тогда опять – «Вон она, через ограду сиганула!» Надо от зверства отучаться…»

Полная планов и надежд, она вздохнула и прильнула к Нику.

«Спасибо, что ты вернулся. А то бы я… не знаю!»

* * *

– Плюнь в глаза тому, кто скажет, что Нью-Мексико – одна пустыня. Ты жила там, где пыль да ковыль, а на деле четверть штата – горный лес. Видишь, какой?.. Землица тощая, не пахотная и не огородная – щебень, камень. Поэтому овечек и рогатого скота тут больше, чем людей. Да и те порой на скотный лад. Иной раз набредёшь на жильё – в толк не возьмёшь, люди ли. Хозяин – вылитый бугай, хозяйка – буйволица, дочки – тёлки, а сынки – бодливые бычки.

Чупа слушала, глазела по сторонам и впитывала знания. Любовалась красотой чащ, уходящих вверх по склонам. Мягкие, светло-лиственные понизу, они с высотой становились темнее и строже – деревья там словно гордились своим положением, держались стройно и носили колкую хвою.

Мир открывался ей с каждой новой долиной; он расширялся и обретал краски по мере того, как она шла вперёд – странница и первопроходец. До того удивительно было, как будто всё появлялось и обретало жизнь только потому, что она это увидела, понюхала и лапами потрогала.

Она приучилась к шагу Ника, к его умению соизмерять силу с дневным переходом, с подъёмами и спусками. Ровно, неспешно, без устали, то чуть замедляясь, то немного ускоряясь, он вымерял ногами столько, сколько надо пройти, не утомляясь, чтобы сохранить к ночлегу бодрость.

Бок о бок они шли редко, только тропами, спрямляющими путь. Зато на ночёвках, с умом разбив лагерь, располагались у костра, ближе к огню, и тут уж Ник давал волю языку.

– Если случится в одиночку здесь бродить, то с голоду не пропадёшь. С виду ты зверь – значит, охотишься законно. Медведя и лося не трогай, они тебе не по зубам, здоровы очень. Берегись призрачных селений, это места гиблые.

– Нннн? – Смысл слов «ghost town» ей не дался.

– Ciudad muerta, мёртвый город, ясно?

– Ааггг!

– Много их в здешних горах. Золото, серебро, свинец – всё рыли. Грабили друг друга, резали, стреляли… Сильвер-сити – мы его раньше прошли, – там Билли Кид в убийцу вырос, человечью кровь почуял. Земля такая, что людей выбешивает… Иногда и след тех городков не сыщешь, где шальное золото на грех вело. Всё потому, – понизив голос, Ник склонился к Чупе, и она потянулась навстречу ему, подняв уши, – что их руины ползают с места на место, будто живой капкан. Ищут, чью бы душу заглотить, чью кожу натянуть на свой костяк трухлявый. Недалеко к востоку есть Чёрный хребет – его испанцы звали Сьерра-Дьябло, горы Дьявола. Вот где насмерть лихорадило!.. Конечно, лось силён рогами и ногами, а медведь – клыками, но нет зверя страшней, чем золотой телец…

От россказней Ника окрестности Гилы казались ей мрачными. Незнакомые шорохи, далёкий вой, чей-то истошный мяв – всё настораживало.

Лишь с восходом солнца страхи таяли, скрывались под камнями и корягами. Внизу играли осенними красками платаны, дубы и осины, а выше можжевеловых куртин, восходя к вершинам, пушились сосны и пихты. Занятно было пробираться к ручью сквозь ивняк, любоваться бликами воды, а потом со вкусом пить.

Так бы и ходить с Ником. Ходить, ходить… В его компании здорово!

– Скоро рекам и горам конец, милаха. Завтра выйдем на равнину, Плешь святого Августина, за ней поле лавы, потом резервации. Впереди по пути – посёлок Сожжённый, рядом озеро Мясницкий стол. Что ни имя, то намёк – мол, обойди, поберегись. Но идти придётся. Тут другая загвоздка начинается – золото выбрали, теперь роют ураниум, вишь, для ядрёных бомб. Приспичило им воевать с Советами… А я соображаю так, что их нечистый дух мутит. Или на мёртвый город наступили, и он ими овладел. Точно тебе говорю – я в газетах читал, прежде чем на ночь завернуться. По-нашему, у хобо – калифорнийское одеяло. Но одеяло токайское лучше. То есть – согреться внутрь. Фляжка давно пуста, а ночами холодок прохватывает…

* * *

На Плеши их стало видно издалека, приходилось разбредаться далеко в стороны. Лес отступил к горам, лишил прикрытия – тощие юкки, чахлые мескиты, кактусы и окотилло, торчащие из жёсткой земли, будто сухие мётлы, еле давали тень.

Теперь воду пришлось экономить и пить по глоткам.

Ник томился двойной жаждой – по воде и выпивке. Чупа зорко оглядывалась – гдеураниум? где солдаты с ружьями, что стерегут его?..

Война – это опасно. Злой умысел, вражда и всё такое. Красные с усатым Сталиным хотят победить Америку.

Красные – краснокожие?.. Они представлялись Чупе апачами, которых вёл из Мексики усатый Панчо Вилья, вождь революционных пистолерос. Стрельба, пожар – и много мёртвых тел. Усатые в сомбреро, гривастые в свирепой боевой раскраске, а вперемежку с ними, вповалку – синие солдаты северян из Вашингтона. Пока они тёплые, можно в них…

«Фу. Мужчины, фу. Шерсть на лице и тело волосатое. Пахнут собачиной. Курят смрад, пьют яд, говорят брань. Им положено, а я так не хочу».

Из мужчин Чупе нравился падре, приезжавший, чтоб духовно окормлять и в вере наставлять. Даже ей перепадало, хоть она не могла ни помолиться, ни перекреститься. Он был молод, чисто выбрит, хорошо одет, ни слова ругани, и гладил ласковой рукой.

«Или девушка, или священник. Вот кем я стану».

Ну, и последние дни нравился Ник. Сначала боялся её, даже уйти хотел, но передумал, прощенья попросил. Потом как-то сладилось. Слушать его было приятно, даже когда он говорил о страшном. Недаром же сказано «Стерпится – слюбится».

«…или уйду бродить по Штатам на предмет работы. С ним».

Правда, тяжело было, когда он дышал перегаром.

«Когда я стану, то напрямик заявлю – «Ник, завязывай. Выбирай – или я, или джин. Разбей фляжку при мне, слышишь?»

* * *

Кто их надоумил селиться на лавовом поле? Кругом тёмная ржаво-серая пустошь с редкими деревцами и кустиками, полуживыми от сухости. Земля – словно изгарь или спёкшийся пепел. Не иначе как индейское проклятие. Эти приложат – не отмолишь. За грехи предков жители из рода в род изнывали, растили на лужайках перед домами волчцы и терние, а утешались в баре. Убогое селенье освежали лишь цветастые плакаты с лицами кандидатов в президенты, напоминая о близких выборах.

Путей отсюда вело два – на кладбище и на урановый рудник. Первый короче, но предпочитали второй. Близость адовой мощи урана кружила им головы, будто угар, превращая хмельных деревенщин в маккартистов и милитаристов.

– Меня было взяли в рудокопы, – делился неизбывной злой тоской парнюга густо смешанных кровей. – Я и добавил для верности – мол, всех, кто против нас, в лагеря надо, как в войну япошек. А русских разбомбить к хренам. Они переглянулись: «Не годен». Чуешь? Везде засели комми и жиды, простым людям продыха нет…

– Глянь, – тихо перебил смуглый щуплый собутыльник, скосившись на дверь. – Что за бродяга к нам?.. Мотора не слыхать, он пёхом. На ботинках пыли с палец.

– Хобо, их фасончик. Матросские брючки, бушлат… – враз определил подвыпивший метис. – Сейчас найма не ищут, тем более тут. Скорее, с заработков топает…

Потягивая своё пойло, молча следили. Путник подал бармену плоскую фляжку – наполнить. Другую, на полгаллона – для воды. Махнул дринк виски, сунул в мешок сухарей, пару банок тушёнки. Расплачивался он потёртыми купюрами по баксу, заранее отложенными так, чтоб не показывать кошель.

Дав ему удалиться от бара, смуглый вышел на улицу и вскоре вернулся:

– На север двинул.

Север. Банка – день пути. Как раз до рудника пешком добраться. Почему-то метиса заело, что этого – примут. Пролетарий-голытьба и бородатый, как Карл Маркс, прямо в обойму комми.

– Ещё по дринку, угощаю. Посидим… после посмотрим, куда он подался.

* * *

Гудение машины Ник уловил издали и, не оглядываясь, сошёл на обочину. Автостопом он не злоупотреблял, для бывалых хобо это несолидно. А здесь и опасно – закон Нью-Мексико запрещает автостоп.

В другом штате и в другое время можно махнуть водиле – «Подвези до резервации». Но стороной, как далёкая тень, шаг в шаг с ним невидимо шла Чупа, а он был её компасом. Даже её Северным полюсом или Полярной звездой.

Звук приближался – и заглох, когда рядом в облаке пыли остановился довоенный «форд»-пикап, битый и поцарапанный. В фермерской глубинке эти драндулеты ещё бегают за милую душу.

И реднеки, колесящие на них, не отличаются радушием.

Мелкий смугляк за баранкой ещё ничего, не куражлив, а вот парнище с винчестером сразу повёл себя нахраписто:

– Здорово, рвань. Поди, богат? Отстегни на бедность. А то горло нечем промочить. Шляются всякие, работу отбивают… Давай, ты на карьере ещё заработаешь.

– И сосновое пальто в придачу, – мрачно добавил водитель.

Для понта верзила взвёл курок, но патронник благоразумно оставил пустым. Одно дело брать на пушку, и совсем другое – отвечать за труп. Тяжкое убийство второй степени – присудят так, что мама не горюй.

На такой случай хобо держит в кармане «дорожную долю» [11]. Мелкими купюрами поплоше и монетами, неровной суммой, как будто отдаёшь последнее. В расчёте на совесть грабителей.

Наивный расчёт.

– И это всё?.. Выкладывай остальное – или тебя ошкурить?

Сделал ли Ник лишнее движение, лицо ли его не понравилось, но верзила завёлся. Врезал Нику прикладом в плечо, а упавшему приставил к горлу ствол:

– Лучше не рыпайся! Не зли меня! Лежи как дохлый!.. Глянем, что ты притаил… О, камень за пазухой носишь? А вот и денежки…

Невольно вывернув шею, Ник увидел, как зовущий камень отлетел и брякнулся в пожухшую траву. Думал он не о боли и не о деньгах, а чтоб от камня Чупе ничего не передалось.

«Не ходи сюда. Не ходи! У них винтовка!»

– Выпивка – нам, – рылся здоровяк в мешке. – Остальное тоже. Жрать будешь – ящериц!

– Погоди, Стив, – как-то растерянно заговорил водитель, державшийся от грабежа в сторонке. – Сюда что-то скачет…

– Кто?

– Да повернись ты!.. Вроде… Стив, оно… Гляди! Господи Иисусе!.. Стреляй!

Тварь, несущаяся с лавового поля, выглядела ужасающе. Будто кабан на оленьих ногах. Голова – словно коровий череп, в костре обожжённый, а вместо рогов – уши.

Неизвестно, кому было страшнее. Чупа видела, как рослый человек вскинул ствол – она вильнула, – впустую щёлкнул курком, матерно выругался и передёрнул скобу внизу.

Ружей она боялась до тошноты. В неё попадали уже. Удар сшибает с ног, потом боль. Впору выскочить из тела и голой душой взвиться вверх. Но нельзя. Мучься и терпи, пока начинка срастётся. А морфий на чучела не действует! И очень стыдно, когда ты скулишь, воешь и роешь землю, отрыгивая клочья из нутра, а кругом сочувствуют и ничего не могут сделать, кроме перевязок.

Но сейчас бег всё вымел из ума, только билось внутри – «Ник! Ник! Ник! Я иду!»

Выстрел попал в надплечье и сбил её вбок, она едва устояла. Пули «тридцать-тридцать» – средние, с ними на лося не ходят. Но дистанция была мала, и Чупу ушибло серьёзно. Боль приходит не сразу; на счёт «раз-два-три» ещё можно собраться и достать врага.

«Сволочь, я тебя высосу!»

Пока Стив переводил скобу, тварь в три скачка приблизилась и прыгнула, втянув по-черепашьи голову. Как летящее ядро, она ударом повалила его наземь, придавила лапами. Разинутая пасть её с клыками оказалась над его лицом.

– Заповедь! – через силу захрипел хобо, привстав. – Чу, заповедь!

Пасть застыла, капая на обмершего Стива вязкой кровавой слюной. Холодной, как предсмертный пот.

– Лучше б вам не шевелиться, парни… – Кряхтя и охая, хобо кое-как поднялся. – Чу, стереги их.

– Рррр.

Мало ли, какие желания были у Ника, когда он взял винчестер. Важнее то, что он сделал – обыскал кабину «форда», запасные свечи посовал в карманы, прихватил ключ. После этого открыл капот и вывинтил из мотора все восемь рабочих свечей.

– Покатайтесь с ветерком, ребята. Заодно и протрезвитесь. Ружьишко забираю в возмещение ущерба. А вздумаете рот разинуть, рассказать чего – она придёт за вами ночью. И меня рядом не будет.

Чудище облизнулось и угрожающе оскалилось, от чего смуглый малодушно напустил в джинсы.

И так-то с перепоя снится чёрт-те что, а вдруг и наяву?..

– Пойдём, Чу. Мальчикам надо сменить штанишки.

Отойдя, чтобы их не могли слышать, он негромко спросил:

– Ты как? У тебя кровь течёт.

«Это не кровь», – ответила она в уме, ощущая, что ноги ослабли и еле движутся.

Велев ей лечь наземь, Ник поплотнее заткнул рану платком.

– Есть дратва и игла. Милю продержишься, там я зашью и покормлю тебя. Воды хватит, а дальше лавовым полям конец, ручей найдём. Ещё бы деревце попалось под мой нож…

– Уу?

– Волокушу смастерить.

* * *

Конструкция проста – пара жердин углом, третья распоркой, между ними тяги сеткой, вроде гамака. На таком нехитром приспособлении Ник тащил Чупу, развлекая её ободряющими разговорами и временами требуя, чтоб подавала голос. А то, неровен час, в забытье впадёт.

«И как её лечить тогда? Искать ветеринара?.. Ох, и влетел же я в историю».

Пробираясь вдоль кустов долиной ручейка, за густой купой он вдруг увидел потрёпанный армейский джип, двоих мужчин в форме, с кольтами на поясах, и старикана-индейца. Краснокожий хрыч – морщинистый, как сухофрукт, и до того седой, что пожелтел, – с видом деревянной статуи курил трубку. Голова в обмотке, на плечах цветастое одеяло, на шее ожерелье.

На дверце джипа красовался трафарет «Навахо Рейнджерс».

«Не копы, так рейнджеры. Похоже, поджидали нас. Будь я только с винтовкой – сказал бы, что несу сдавать властям. А выйдет так, что я охотился и ранил чупакабру. Видит Бог, никого не хотел убивать. Но если её тронут…»

Между тем навахо тихо переговаривались между собой на языке, раньше ставившем в тупик японских радистов:

– То, что лежит на волокуше – это искусство белых?..

– Нет. – Старик выдохнул дым. – Оно старше их и нас.

Сержант и офицер внешне были невозмутимы, как подобает воинам, но по их спинам ползали мурашки. Шаман всю ночь гадал, жёг перья, а потом велел ехать сюда. И взять пеммикана, как в поход. Зачем? Ему виднее.

А тут вон чего!.. Вылитый Йи Наалдлушии. Только больной и бессильный, слаб вновь обернуться человеком. Не иначе как заклятой пулей ранен, обвалянной в костном пепле.

– У белого ружьё, – вспомнил о службе сержант. – Задержать?

– С ним нет ружья. И он один, – встав, шаман приветственно поднял руку и заговорил c хобо, переходя на английский: – Йа’ат’ээх! [12] Здравствуй, прохожий человек. Если хочешь, я займусь раной твоей спутницы. Я сумею излечить её.

– Моё почтение… Откуда знаешь, что это – она?

– Так ты согласен?

Удивительно, но Чу сразу ему доверилась и позволила трогать себя. Старик мудрил над ней, шепча по-своему – «Стежок – твой мир с навахо. Стежок – мир навахо с тобой. Не тронем друг друга, не обидим». Рейнджеры в это время угостили Ника сигаретами и предложили подвезти.

– Тебе куда?

– На ранчо Эрмита.

– Ооо… Странные знакомства водишь. Но это за землёй пуэбло. Нам там не рады. Старые счёты… Тем более, если поедем с такой… с этой… Мало ли, что они вообразят.

– Ясно, что, – хмыкнул сержант. – Скажут – апачи [13] задумали нам подпустить скинуокера. До стрельбы дойдёт, тогда беда.

– Она пойдёт на поправку, – подходя, пообещал старик. – Дай ей поесть и много-много воды. К вечеру встанет на ноги. Счастливого пути.

* * *

Да, Ник видывал бедные, жалкие ранчо, где ютились несчастные фермеры. Но Эрмита затмевала их. Поржавевшая, местами поваленная проволочная ограда, рассохшиеся строения, неживой ветряк с погнутыми лопастями… Сад? – одно название, что сад – заморённые, кривые яблоньки. Ягодник зарос, заброшен, сплошь будылья.

Однако навстречу им с Чупой вышли молодые люди, радостные, загорелые и свежие как булки. Такие знакомые, что Ник по первоначалу онемел и встал столбом.

Тот самый янки-бакалавр, который увёз лунатичку из участка. А рядом с ним – она, та самая девчонка.

Чупа бросилась к ней, вскинулась на задние лапы, передние забросила на плечи – и ну лизать в лицо! Хвостом била, как собака в счастье.

«Да они ж одной природы. А я их свёл в одно гнездо. Во ввязался!..»

– Добро пожаловать, мистер Уорд. – Янки крепко пожал ему руку. – Я Тим Дункан.

– Помню. Шериф называл вас. Не надо «мистер»; просто Ник, я так привык.

– Большое спасибо, что привели нам Чупку. Надеюсь, добрались благополучно?

– М-м, почти.

– Вот ваши деньги, как договорились.

Из дома вышла немолодая, но ещё красивая дама в тёмном платье. Она со страхом издалека взглянула на Чупу, потом недоверчиво и настороженно – на Ника.

– Это мадам Фе́шина, русская из Таоса. Мы её пригласили на должность дуэньи, – улыбнулся янки. – Пока мы с Лив только помолвлены, без этого не обойтись… Наша свадьба – в будущем году.

– Да, весной! – подошла девушка. – Сначала Тим должен пройти обряд – пойти в горы и замуроваться в пещеру…

– Лив, можно без подробностей?

– …да, без воды и еды, чтоб получить силу чар…

– Лив, пожалуйста!.. Она большая фантазёрка, извините, сочиняет на ходу.

– Ну, мне говорили, что у вас чудно. Я просто не понял, насколько. В таких делах я не спец, вряд ли буду вам полезен… Пожалуй, пойду своей дорогой.

«Компания что надо. Два чуда с молниями в головах, одна невеста, а другая зверь, русская мадам и бакалавр-колдун. Им лишь хобо с бородой не доставало. Ник, похоже, ты здесь лишний».

– Только вот… – Он опустился на корточки, чтобы головой быть вровень с Чупой. Та сидела – минуту назад развесёлая, а теперь унылая, понурая.

– Прощай, Чу. Так и не дал я тебе имя. Может, здесь дадут.

Глаза у него нестерпимо зачесались, сразу оба, впору их протирать кулаками. А Чупа когтем начертила на земле знак хобо «Здесь хороший человек».

– Умница. Вспоминай всё, чему я тебя учил. Пригодится. И… – Ник мокро потянул носом, – когда запрыгну на последний поезд, ты… проводи меня. Если придёшь, я буду знать, что еду в рай.

Заскулив, Чупа нежно взяла его зубами за рукав. Тут заговорил янки:

– Ник, вы можете гостить, сколько захотите. Без срока. На наших харчах.

– Сэр, не привык я бездельничать, – с гордостью поднялся хобо, бережно отцепив от себя чупакабру. – Если примете работником – останусь. Может, и приживусь, как морской жёлудь [14]. Тут делов невпроворот… – Он оглядел запущенное ранчо. – Я б занялся.

Мысль о безумии покинула его – похоже, навсегда.

Выходя в путь, он думал с ужасом о богадельне. Оказалось, впереди ждала работа, да притом желанная, в охотку. Руки приложить – это ж не просто заработок, это счастье! Зачем хобо ходит? ищет, где он нужен. Получается – здесь.

«Есть ветряк и скважина с насосом – вода будет. Лет бы пяток постараться – и всё разрастётся соседям на зависть. Станет не ранчо, а Эдемский садик. Ежевика, дереза, черника, вишни, крыжовник и клубника – такого насажу, что обомлеете. Ну а потом, если силы останутся, в путь…»

– По рукам, – кивнул бакалавр. – О плате договоримся позже, а сейчас – к столу.

Чупа запрыгала, повизгивая. Лив поймала её и расцеловала. Приблизившись не без опаски, дуэнья спросила Тима:

– Мистер Дункан, если я верно поняла, это животное и этот человек останутся в Эрмите?

– Именно так, миссис Сандра. Вам придётся разместить Чупу, а я займусь Ником.

– У нас второй сарай свободен.

– Вряд ли Чупа согласится на сарай.

– Нннн!

– О Господи. Слишком умна. Но не в людской же спальне…

– На веранде. Если её хорошенько вымыть… Ник, справитесь с мытьём?

– Как с куском пирога. Мы – душа в душу…

«Да! Да! – ластилась Чупа. – А если заболеешь, если на последний поезд соберёшься, тогда я – в тебя, и стану. Душа в душу, как сказал. Хочу, чтобы ты был всегда!»

Хорошо, Ник её не слышал, а то бы мешок за спину, через ограду и дёру. Но слышала Лив и дёрнула за ухо.

«Ну, больно же!.. Я ещё не решила. И девушкой хочется, чтобы счастливая и замуж, вся в белом. И падре тоже – он чистый, добрый, хоть и в чёрном. И Ником тоже. Все чурались меня, а он полюбил и по свету водил. Идти, чтобы мир становился всё шире, искать хороших людей… Я подожду, подумаю. Я ведь ещё такая молодая, да?»

* * *

1 Айк – прозвище генерала Дуайта Эйзенхауэра, президента США в 1953-1961 г.г.

2 honey dipping (амер. жарг.) – «медовое погружение», работа с лопатой в канализации

3 вагон для поездной бригады на железных дорогах Северной Америки, располагался в конце грузового состава

4 странствующий рабочий

5 flip (амер. жарг.) – садиться на движущийся поезд

6 Редьярд Киплинг «Закон джунглей»

7 Стэн Джонс «Ghost Riders in the Sky», перевод К.Пушкарёва

8 (англ. White Anglo-Saxon Protestant), белый англосаксонский протестант, термин, обозначающий привилегированное происхождение

9 брухо (исп. brujo – маг, колдун)

10 Джонни Мерсер, песня «Jeepers Creepers» (1938)

11 road stake (жарг.) небольшая сумма денег для чрезвычайной ситуации

12 на языке навахо «хорошо!» в значении «привет!»

13 apachu – на языке зуни-пуэбло «враги»

14 barnacle (англ.) «морской жёлудь», усоногий рачок; перен. у хобо – человек, остающийся работать на одном месте год и больше