И с мухами дружил...

28 мая, жара, шесть часов вечера.

В траве — сборище уважаемых насекомых в зелёных фуражках.

Кузнечик Кузьмич, сам весь зелёный, как погранвойска, сидит на пустой банке из-под абрикосовой газировки. Вокруг — шесть мухов: зелёные, пузатые, с золотыми крыльями, у одного даже серёжка в усике.

На столе — шкурка от дыни, внутри которой бродит цветочный нектар. Рядом — консервная банка с мутным осадком:

"Медовуха. ГОСТ 1963" — давно просрочена, зато душу козявки греет.

Помянули ушедших, поздравили пришедших, вспомнили отсутствующих, прокляли правительство..

— За кого теперь, братцы?

— За муших, — кричит первый мух.

— За тех, кто нам вертушки крутил, — поддакивает второй.

— За мою, не чокаясь — качает усом Кузьмич. — Она… кузнечиха. Но с характером. Ушла с вонючим стрекозлом.

— Вот стерва, — бурчит старый, ни разу не бритый мух, из прапоров, заливаясь газировкой. — У меня вот одна была, дама. Всё пыльцу в гнездо тянула, аки пчела, а потом с бабочкой свинтила... С мотыльком. Вы не подумайте...

И тут пошло. Разговоры потекли:

— А помнишь ту с клеверного поля?

— Да она с каждым шмелём крутила.

— А кузнечихи нынче не те. Всё саранчу уважают. С пузом и хрустом.

— Я бы и кузнечихе на лужайке тёплый лист постелил, не то что… там яйцеклады, я вам жужжу!

Все ржут, кто-то падает в крапиву. Кто-то поёт:

"Жжживём, как можжжем

И как не можжжем,

Жужжжим о прошлом,

И о хорошем..."

И дружно, во все хитиновые глотки:

"За друзей, за друзей

Поднимаем бокал.

Эй, кузнечик, налей,

А ещё подыграй!.."

А тут и она…

Жаба. Большая, как трёхлитровая банка анализов.

Идёт медленно, колышет салом, с осуждением. Глаза, как прожекторы. Шея — как сапог, в гармошку.

На лапе — блестит кольцо с пивной банки, как от лимонки.

— Ну чё, весельчаки… — говорит, с пришуром. — А не закусить ли мне свеженьким кузнечиком?

Кузьмич вздрогнул. Но грудь выкатил, и стоять начал, как солдат, хоть и пошатываясь.

— Я, говорит, не прячусь. Только знай — я не один.

И тут встают мухи.

Пьяные. Шатаются. Но с блеском в глазах. Адреналином аж засмердело. Крылья набирают обороты.

— Наш он, мы верблюжью границу топтали.

— Мы с ним ослиную мочу с бензином пили.

— Песни слушали, мошек тра... уважжжали!

— Мы с ним, сука, дружжжим!

И начинается.

Первый мух — в золотистый глаз жабе!

Второй — в ухо со всей дури жужжать, хотя сколько там того жабьего уха, дури больше оказалось!

Третий — в ноздрю залез и там завёлся, как болгарский пылесос - прахосмукачка называется.

Остальные так навалились, кучей.

Жаба орёт, путается пузырями в ластах, спотыкается о банку, падает на пупырчатую задницу… и ускользает в канализационный слив, что под ближайшим лютиком замаскирован, типа это просто ямка.

Последнее, что слышно:

— Да вы… Да я… Кваааааа! Бульк!

Все сидят. Молчат. Потеют. Выдыхают.

Кузьмич смотрит на мухов, криво улыбается: — Вы… вы настоящие. Не бабы, не песни — а вы.

Мух с серёжкой хлопает его по плечу:

— Иди ты в жужжу. Наливай. И в траву по кузнечихам! Братаны!

29 мая, утро красит нежным цветом.

Солнце сверкает, как сварка. Трава в конденсате от утреннего перегара. Кузьмич просыпается с лицом в ромашке.

Рядом — лежит один мух, ногой дёргает. Другой поёт что-то невнятное:

«Где ты, пыльца моя… Где ты, крылышко…»

А над всем этим натюрмортом — они.

Пчёлы.

В жёлто-чёрной форме. С медовыми бочками на петлицах и тяжёлым гудением, как движок от мотопёда без глушителя.

Во главе — майор Бергамот, усы прямые, взгляд — как у дрона-штурмовика, фасеточный. На рукаве — герб, жало в лапке и лозунг:

«Не жужжи — служи».

— Кто тут буйствует на нейтральной клумбе?

Кузьмич кашляет, вытирает губы крыльями:

— Мы не буйствуем. Мы, э-э… отмечали выживание на границах... в границах... в пределах, короче, разумного. Ик!...

— А кто жабу в канализацию? — спрашивает сержант Пыльцевой.

— Она первая. Мы оборонялись.

— Да я не про то, — бурчит майор. — Мы как раз… за этой и пришли. Мы её ищем с весны. Жаба — террорист пятнистый. Не лягушка, видишь ли, квакать не хочет, больше "кумкает" по-прикарпатски... Объявлена в розыск по болотному району.

Мухи переглядываются. Один уже собрался жужжать гимн. Другой нюхает пчелиную фуражку, утирается.

— Так что теперь?

Майор Бергамот смотрит на Кузьмича:

— Вы, говорят, тут дружите, песни поёте, муших поминаете… Это хорошо. Это родное.

— Мы — свои, — говорит Кузьмич. — Мы за нектар и за правду.

— Вот и славно, — хлопает по плечу майор. — Тогда у нас до вас дело есть. Секретное - операция "Квака". Задача: дожать жабу до болота, шоб не шастала по лужайкам, не ела своих и чужих, не трындела ненужного.

Друзья соглашаются, при условии, что потом их тоже пригласят на праздник.

— Какой? — спрашивает пчёл.

— День ПДВ — Пчёло-Десантных Войск. Ты чё, своих забыл?

— А где мы пересекались?

— Клевер-98. Дикая рота. Под Старой Тополихой.

— Брат!

Все обнялись. Даже прослезились.

Жабу нашли на самой окраине. Она уже и траву под себя мочит. Дёрнулась на запад, но поздно.

С одной стороны — пчёлы с дымом, строем, с другой — пьяные, но яростные мухи, а по центру — Кузьмич, как памятник храбрости с сачком.

— Ты не пройдёшь, — говорит он.

— Ква, — говорит жаба.

— ЖЖЖА! — говорят все.

И понеслась. Пыль, жала, медовые крики, нектарная слеза. Непечатные выражжжения.

Жаба бежит, мелко пятясь к болоту, где ей и место. Решетку тут же склепали и в родной среде лягушку закрепили. Квакать по-нашему снова учиться.

2 августа.

Фонтан.

Кузьмич в тельняшке. Мухи с орденами. Пчёлы пляшут гопака. Все в голубых лепестках. Мухи в зелёных.

"Ничто, кроме ЖЖЖ!"

"За друзей, за друзей —

Поднимаем бокал!

Эй, Кузьмич, наливай —

За весёлый накал!"