И золото застынет в глубине разбитого зеркала

Когда камень плавится, и сталь горит, и чума подбирается все ближе, что ты будешь делать, смертное создание, убоишься ли зла или выйдешь против него в одиночку?

Давно опустевший, оставленный храм молчал, будто бы лишился и голоса, и души, звездные камни померкли, выцвели, иссушенные белой чумой, подползавшей к сверкающему Иллуимиру с севера и с юга, с запада и с востока, чумой, от которой не было спасения, чумой, которая добиралась до любой искры, горящей внутри человека ли, зверя ли, птицы ли, камня ли. О, далекая бледноглазая колдунья Маэлезиг ун-Тюдваль, что трусливо укрылась за горной грядой, соткала полотно болезни так, что ни у кого не было сил его разорвать, и набросила его на живой мерцающий мир, и оно накрывало, поглощало, выпивало, и ползло дальше, вечно голодное, ненасытное. И потому Иллуимиру, его островерхим башням, слюдяным блестящим витражам с отважными рыцарями и нежными девами, его прозрачным звонким мостам и чистым серебристым рекам, разноцветным огням, всему Иллуимиру оставалось недолго, искристые песчинки в воображаемых часах падали и падали, вспыхивая и угасая, но Ленаис ун-Элериг, наследная Хранительница сердца, восемьсот восемьдесят восьмая от первого звездного камня королева Риуаллена, первого среди пятерых, не собиралась отступать, склоняться и покорно нырять под белый полог чумного покрывала. На ее открытой груди полыхало золотое, отчаянно и зло проступало из-под тонкой кожи, вокруг него набухал воспаленный контур, словно хрупкое смертное тело не выдерживало ярости звездного дара, но Ленаис не замечала этого — чистое пламя растекалось по ее венам, горело на кончиках пальцев, струилось из распахнутых глаз, застывая густыми сверкающими потеками на щеках.

Золотое текло, как свечной воск, капало на яростно-алое платье, сшитое заплаканными, усталыми от тяжелого мутного страха девами Риуаленна, о, нежные эти девы с исколотыми пальцами, что еле удерживали иглу, о, зачарованные светильники, под сиянием которых стежки ложились легко и ловко. Ленаис не помнила о них, позабыла их имена, чтоб не брать с собой чужие судьбы в покинутый храм, не привязать их к своей — страшной или великой – судьбе. Для простых смертных в том не было бы счастья. Если знаки сплетутся верно, если она воззовет к давно потерянной силе, и та откликнется, девам над шитьем никогда не придется плакать, их звездные камни никогда не потеряют цвет, никогда не иссохнут, не рассыплются пылью под касанием белой чумы, и ясный Риуаллен, первый среди пятерых, расцветет как прежде, и четыре прочие королевства сомкнутся и обнимут его, как оправа обнимает драгоценный камень,

Но если же зов останется без ответа… о нет, о том Ленаис ун-Элериг старалась даже не думать, чтоб не призвать беду. Она ступала по мраморным плитам, побелевшим, навсегда иссушенным чумой, что проползла и по храму, и по городу у его подножия, и ушла искать новых жертв, оставив некогда живое – пустым и хрупким, как раковина глупой садовой улитки.

Ей говорили – не ходи, не тревожь старое, не беспокой уснувших, кто может знать, что таится в глубинах, если они и уцелели после чумы, кто знает, как одичали, озлобились, даже Стражам Камня это мнится опасным, хоть они и не боятся ничего во всем мире под сверкающим небосводом, даже Орден Знаков не касается тех тайн, хотя они и стараются дознаться до всего, что хоть когда-то было и когда-то будет, оставь, Ленаис, не дотрагивайся никогда, отвернись, забудь, ищи средство где угодно, только не там, не там, где чума Маэлезиг опустошила все, нечего там искать, кроме своей же погибели.

Ее пугали — ты погибнешь, Ленаис, и никто не явится тебя спасти, потому что все боятся приближаться к покинутой столице, ты застынешь там, как мотылек тысячу лет назад застыл в камне, что носит на шее придворная красавица, ты будешь таким мотыльком, но никто не увидит твоей хрупкой прелести в городе, где лишь белый пепел и сухие тени, твой золотой камень погаснет, твое золотое впустую растечется по древнему камню, мостовые впитают его, хрупкий храмовый мрамор будет насыщаться им, но никогда не насытится, ты станешь прахом, и впустую.

Ее убеждали — это чары бледноглазой Маэлезиг тянут тебя туда, Ленаис, это все она, проклятая, бессердечная, обезкаменная, ее чума не только пожирает все, чего коснется, но и оставляет тонкий, едва слышный зов, притягивая тех, кто подходит слишком близко, кто касается ее жертв слишком часто, ты стала чересчур близка к ней, Ленаис, и она взялась тянуть тебя, зацепив за ниточку, обрежь ее, пока не стало слишком поздно, пока ты не попалась в ее паутину, пока она не увлекла тебя в пустоту, не выпила твое золотое, не оставила нам лишь скорлупу, помни о свое долге, дева ун-Элериг, Хранительница сердца, восемьсот восемьдесят восьмая от первого звездного камня королева Риуаллена, первого среди пятерых.

Ленаис ун-Элериг не стала слушать никого.

Она поднималась по ступеням храма, вслушиваясь в тишину, подметала ступени подолом платья, по которому вилась тонкая золотая вышивка, ветви королевского остролиста, и белая пыль оседала на поблескивающих нитях, въедалась в них намертво, как делало все, порожденное бледноглазой колдуньей Маэлезиг, но припорошить золотое, яростно горящее в белесом полумраке, ему было – пока — не под силу.

Ленаис повторяла про себя слова, одно за другим, и ей казалось, что они обретают плоть, обретают свои камни, и одно из них сверкает зеленым, а другое голубым, а третье – алым, а потом они отчего-то меняют цвета, но не гаснут, а лишь разгораются ярче, и будто бы кто-то в глубинах под храмом начинает вздрагивать, пробуждаясь, и будто бы его не изъела чума, не истерло время. Она сжала кулаки, стараясь сдерживаться, не позволять себе радоваться раньше времени, не надеяться ни на что, а лишь идти вперед, к самому сердцу, к храмовому камню, изображенному на страницах манускрипта зеленым и фиолетовым, и знакам над ним, вечно танцующим под одним им слышную музыку, и там, только там произнести все то, что она сейчас перекатывала на языке, только там, и ждать, когда древняя сила отзовется ей, и вырвется, расплещется, уничтожая все творения Маэлезиг, навсегда стирая белесые чумные пятна с лика Иллуимира. Ее золотое текло и горело, и заставляло ее ускорять шаг — она знала, что может выйти из оставленных ракушек домов, что выглянет из слепого окна, что притянется на жар живого тела и живого камня. И можно было б посмеяться над страхом перед оставленными, обезкаменными, но глуп был бы тот, кто забыл, что и Маэлезиг была лишена камня, и кто бы решился сойтись с ней в открытом бою.

Сердце храма встретило ее все той же тишиной. Камень был иссушен, с его белых — теперь уже навечно белых — граней осыпалась пыль, и знаки были почти не видны в удушающей дымке, только их контуры проступали истонченными линиями, сплетаясь и расплетаясь, едва заметно, но двигаясь по пути, намеченному далекими предками Ленаис, первыми королями Риуаллена, и это был хороший знак. Сердце Ленаис застучало еще отчаяннее, и ему отозвался камень, и золотое закапало на плиты, растекаясь лужицами, словно воск, и между стуком мерцающих капель чуткому слуху удалось различить, что за стенами храма зашуршало и застучало, сперва робко, но все увереннее и увереннее, и это значило ровно одно — нужно спешить.

Ленаис встала перед мертвым храмовым камнем, проследила взглядом тягуче-медленный путь знаков и начала говорить, начала звать, отчаянно желая, чтобы то, пробуждающееся под пустым городом, отозвалось, потянулось к ней и наконец-то ожило, стряхивая пыль и прах, и чтоб Маэлезиг дрогнула в своем горном убежище, чуя, что ее белому порождению, взращенному ей вместо настоящих детей, пришел конец, чтобы весь сияющий Иллуимир услышал, как возвращается к нему старая сила. Слова звучали и падали на мрамор, раскатывались гладкими камнями, и сливались с золотым Ленаис, которым она истекала, не жалея и не задумываясь. Она почти что пела, позволяя голосу взлететь под высокие своды, она звала, заклиная и умоляя, и ждала, что сейчас, вот сейчас знаки засияют, закружатся, и ей наконец-то отзовутся.

Ленаис не видела, но чувствовала, как собираются вокруг сердца храма потерянные голодные тени, как тонки их руки, как бледны пустые глаза, как легко и бесконечно сыплется белый прах из дыр, оставшихся на месте камней, выпитых чумой, слышала, как они скользят все ближе и ближе, выступая из-за щербатых колонн, как подбираются, тянутся и тянутся к каплям золотого, как желают хотя бы коснуться чужой жизни. Но она не сдвигалась с места, хотя где-то в глубине ее разума звенело отчаянное, тихое – беги, беги, Ленаис, тебе никто не отзовется, здесь некому отзываться, все иссушено от небесных высей до подземных глубин, чума выпила все, и остались лишь тени, которые так близко к тебе, так близко, беги, Ленаис ун-Элериг, никто не посмеет упрекнуть тебя, никто.

Она выпрямилась и почти выкрикнула последнее слово, и замерла, вцепившись взглядом в иссушенный камень, оскалилась, ладонями стерла со щек капли золотого. Плиты под ее ногами дрогнули. Тени отшатнулись — но нахлынули снова, теперь они тянулись еще отчаяннее, будто пытались схватить живое, разорвать на клочки, разнести по своим обиталищам, и там перебирать, прижимая к груди, где раньше горел камень, затыкая рваную дыру. Белый камень качнулся и развалился на куски, рассыпался еще в воздухе, пыль застыла, не осыпаясь, знаки вспыхнули и погасли — навсегда. Ленаис закричала, голодные тени взвыли за ее спиной, и из останков храмового камня начало собираться чумное полотно, будто бы его ткала ловкая невидимая ткачиха, и оно — вопреки всем законам, всем наблюдениям, всем исследованиям Ордена знаков! чума никогда не возвращается по своим следам, никогда! — поползло к живому, шурша, шелестя нежно и ядовито, словно наслаждаясь отчаянием, страхом, безнадежностью. Оно не спешило —- было уверено, что жертве не сбежать, разве что петлять по улицам пустого города, изматывать себя попусту, а оно будет настигать, приближаться, и наконец схватит, обнимет и выпьет досуха.

Ленаис не отступала. Древняя сила, если она и вправду скрывалась под городом, замолчала, невозможная, немыслимая чума подползала к ней, ласково обнимая ее ноги, слизывая капли золотого, поднималась все выше и выше, и ей было тихо и отстраненно любопытно узнать, что же чувствует человек, когда его камень иссушают, и вместе с тем — жаль, что она не сможет сообщить об этом Ордену, чтобы они внесли ценные сведения в книги о белой чуме, и немного обидно, что никто ей так и не отозвался, и что слова, выученные и сотню раз повторенные, не имели никакой силы. Она закрыла глаза, чувствуя, как по щекам текут последние капли золотого.

Удар сотряс храм до основания, чума, как живой опасливый зверь, метнулась в сторону, бросив жертву, тени затрепетали и разлетелись, по мраморным плитам поползли глубокие трещины. Ленаис ун-Элериг, Хранительница сердца, восемьсот восемьдесят восьмая от первого звездного камня королева Риуаллена, первого среди пятерых, вдохнула в последний раз и исчезла в вспышке яростного золотого света. Оставленный город рушился и рассыпался, погребая под камнями и чуму, и тени, под ним бесновалось что-то неведомое, живое и грозное, но никто этого уже не видел.