Идеалистки

ИДЕАЛИСТКИ

…Нас было около сорока девочек из разных уголков России, свезенных в августе 1898 года в этот огромный петербургский дом, прозванный «песочным замком» за цвет стен – да, наверное, и не только! Ведь в нем нам предстояло не только прожить семь лет, не только учиться разным наукам, языкам и искусствам – многие хотели бы сделать нас идеальными. Где же лучше всего обитать идеальным неземным созданиям, как не в песочном замке?

Что значило быть «идеальными» в ту как никогда пеструю эпоху, от которой мы, институтки рубежа веков, не были отрезаны так же строго, как поколения наших предшественниц? Кто бы и когда не спросил нас самих об этом – он не получил бы только одного ответа. Наши семьи были непохожи не только одним достатком. По-разному взрослые жили сами и растили детей в будни, по-разному отмечали праздники - а некоторые выделялись еще национальностью и религией. И разве могли быть похожими наши собственные идеалы, мечты и стремления? Могли ли одинаковые форменные передники и пелеринки не скрывать множества ярких и неповторимых человеческих типов?

После выпуска мы должны были вновь разлететься – не только по разным городам и деревенским усадьбам, а и по разным… Нет, не сословиям - ведь все мы были и оставались дворянками… И меньше, и больше – по разным Вселенным, непостижимым образом существовавшим не только на одной планете, но и в одном государстве – в Российской Империи.

…Могли ли мы представить себе в одиннадцать лет, что многим из нас – выросшим – будет суждена не только случайная переписка друг с другом? Что не девичьи обеты вечной дружбы объединят нас на долгие годы? И что мы не только породнимся благодаря братьям и кузенам, а и сплотимся вокруг по-настоящему серьезных дел, отныне доступных и женщинам? Что наша история совсем скоро начнет выводить такие крутые виражи, что одних из нас сделает заклятыми врагами, а других – вечными должниками друг друга?

…Я не могла не рассказать хоть немного о нашем институте. Нашем классе. Нашем выпуске – выпуске 1905 года…

Но сначала я расскажу о себе. О своем детстве в родном доме – и начну историю, которая мне самой иногда кажется невероятной, со своего десятилетия… Как потом оказалось, именно тогда была решена вся моя дальнейшая жизнь. Со многими из близких мне и теперь людей я встретилась через год – в месте, куда ехать вовсе не хотела, но как же могло все так случиться?

Часть первая. «Кружевницы»

1887 – 1897 гг. Десять лет детства

«Я родилась в конце девятнадцатого века в дворянской семье и первые десять лет жизни провела в нашем имении «Кружевницы» в Вологодской губернии…» - так я начала бы «казенную» автобиографию, мало рассказавшую бы обо мне. А на самом деле – судите сами: можно ли называть хотя бы даже и все наши владения «настоящим» поместьем?

Пожалуй, только тех моих предков, кто жил в первой половине прошлого века, и можно отнести к «настоящим» помещикам». В то же время и их быт немногим был типичным для «их круга». Ни разу я не слышала от старших, чтобы водились у нас когда-либо крепостные оркестры и театры, чтобы наш дом был когда-либо «центром притяжения» для столичных приятелей, чтобы закатывались грандиозные балы…

Но и земледелием хозяева «Кружевниц» Макаровы занимались совсем не усердно, объясняя это суровыми зимами и скудными почвами Русского Севера. Большую часть наших владений некогда занимали леса, купленные когда-то по случаю как охотничьи угодья. Купленные у дальних родственников – потомков первого наместника нашего края, тех времен, когда не было еще губернии… А название Кружевницы новое имение получило по селу, жители которого славились этим ремеслом. Однако, хотя и был построен большой дом, навещали его сперва не так уж часто.

Но в наступившем новом веке все труднее становилось охотиться – да и вообще развлекаться, все нужнее стало зарабатывать деньги. Пришла естественная мысль о лесе, которым можно торговать…

Она оказалась спасительной, когда на наши «главные» поместья в центральной России обрушилось несчастье – эпидемия холеры, которая не только унесла жизнь самого моего прадедушки и еще нескольких домочадцев, но и опустошила деревни… Так эти земли моему дедушке пришлось продавать – потери казались невосполнимыми – и перебираться в вологодское имение, сделав лесопилки главным источником существования…

Конечно, не все окрестные помещики понимали и одобряли такой образ жизни дедушки, считая «неблагородным» делом торговлю. Но именно она не дала семье разориться в годы после освобождения крестьян, как разорились те, кто жил только за счет чужого дарового труда.

В семье подрастали двое сыновей и дочери… Вроде бы все налаживалось и здесь. Как и полагалось, после дедушки семейное «дело» должно было целиком перейти старшему сыну, а после – его детям, отцу же, по его мысли, следовало делать военную карьеру… И образование братья получили соответствующее. Дядя, Сергей Вячеславович, окончил Лесной институт в Петербурге, а отец, Владимир Вячеславович, там же воспитывался в кадетском корпусе.

И кто бы мог тогда предположить, что дядя, на которого родители возлагали все надежды, погибнет в турецкую войну, отправившись туда добровольцем? А отец, вернувшись уже из-под Плевны с Георгиевским крестом, почему-то должен будет сразу уйти с военной службы, не выслужив сколько-нибудь «приличного» чина? Но случилось все именно так!

Родители тоже очень скоро ушли из жизни, так и не оправившись от потери старшего сына. А лесопилки между тем отходили молодой невестке и маленькому внуку… Вместе же с ними – и большая часть земли. Вскоре эта новая хозяйка вышла замуж во второй раз и переехала на постоянное житье в город. Лесопилками стал управлять ее второй муж – он часто приезжал «по делам», но к нам никогда не заходил. С этими родственниками мы не общались – да и сестры отца вскоре вышли замуж и разъехались…

***

…Отцу оставались в наследство дом и земля, которые никогда раньше толком не возделывались. Ведь выращивать хлеб на продажу дедушка считал в наших краях бесперспективным, как и его предки. С сына он взял обещание никогда никому не продавать «Кружевницы». А между тем молодому хозяину предстояло не только создать свою собственную семью, но и воспитать двоюродную сестру – осиротевшую Аню, тоже попавшую в дом… Вот только где было взять тогда силы и средства?

Поэтому отцу пришла в голову идея разделить свои земли на небольшие участки и сдавать их дачникам – в основном, конечно, жителям Вологды… Всем в поселке отец управлял самостоятельно, никого не нанимая. На деньги, собранные летом, семья – в то время отец уже был женат – жила и осенью, и зимой, и весной. В то время мы уже перебрались из порядком обветшавшего большого дома во флигель из четырех хозяйских комнат.

За несколько лет выросли, как грибы, легкие деревянные особнячки в очень модном тогда русском стиле, хозяйственные постройки и садовые «затеи». Посреди поселка был устроен даже крытый павильон, в котором дачники устраивали «домашние» спектакли и концерты. Потом появилась и небольшая лодочная станция, и площадка для тенниса…

И в то же время я думаю, что отец занялся в свое время устройством поселка не только для того, чтобы получать доход. Он переживал, что жизнь разбросала их с родственниками и друзьями молодости по свету, что соседи по имениям не горят жаждой общения… И был убежден, что и матери, начитанной и развитой, необходим был «свой круг». С появлением дачников – были среди них и инженеры, и учителя гимназий - какой-то «круг», пусть и только на теплое время года, но появлялся.

…Первым из нас, в 1884 году, родился брат Леша. Через два года родился Миша – любимый сын отца, да и мне, пожалуй, самый близкий в семье человек… В следующем, 1887 году, аккурат в день сочельника, родилась я - Женя, и по этому поводу, мне, конечно, сразу стали предсказывать необыкновенную и особенно счастливую судьбу. Насколько она оказалась необыкновенной – судить Вам, мои читатели, но вот особенно счастливой я ее назвать все же не могу…

* * *

Мама… Мое первое и последнее воспоминание о ней – в три года. Конечно, мама не могла не быть красавицей ни для нас, ни для отца… Все у нее казалось аккуратным, маленьким и изящным – кисти рук, ноги, черты лица. И тогда, и потом все говорили, что я, хоть и «чуть крупнее», очень похожа на нее – и даже глаза мне достались материнские зеленые, а не голубые, как у отца. В моей памяти она может только очаровательно улыбаться – как может улыбаться женщина, ожидающая ребенка.

На немногих оставшихся фотографиях мама и очень стройная – но такой мне уже не пришлось толком увидеть и запомнить ее. При приближении к последнему своему, четвертому «разрешению» она, конечно, совсем отселилась от нас в спальню… и умерла на следующий день после появления на свет Маши.

Об этом горе у меня тоже остались только смутные воспоминания. Со слов старших я позже не раз слышала, что отец «перенес все очень тяжело» - и не порывалась поговорить с ним о матери, чтобы не огорчать. Но странным теперь порой кажется, что до поры до времени я не стремилась узнать больше о ней - больше, чем чьи-то общие слова «была прекрасным человеком» и «все ее любили»… Разве мне «было все равно»? Конечно, нет…Но разве могло быть случайным полное исчезновение маминых родственников с нашего горизонта? В нашем доме не было их фотографий. Мы, дети, не подозревали о том, переписывался ли отец с ними… Сами собой они оказались нежеланны – и вскоре совсем забылись…

Очень часто мужчины-вдовцы, оставаясь с маленькими детьми, болезненно привязываются к ним и балуют – как дорогими вещами и игрушками, так и, главное, своим вниманием, временем. Но не совсем так было в нашей семье. Отец не противопоставлял нас открыто, и все же больше возился с братьями, чем с нами, девочками. Нет, они не были для него важнее лишь как «наследники»… И он никогда бы не позволил себе упрекнуть ни меня, ни сестру, если мы и вызывали ненароком горестные воспоминания. Конечно, старался, как только мог, добросовестно выполнять все свои родительские обязанности; особенно беспокоился о нашем образовании… Но наука выступать хотя бы и старшим, но товарищем нам, далась вовсе не скоро. Наверное, именно необходимость играть с нами смущала нашего отца, «взрослого» не только по возрасту, но и по характеру, степенного и немного замкнутого… И при этом мальчишеские игры оказывались понятнее.

И все же в детстве я, несмотря даже на нехватку внимания, не сомневалась – «Наш папа самый лучший, и любит нас больше всего на свете!». И я была уверена в любви отца не только потому, что «так должно быть»… Мне приходилось видеть в «дачных» семействах много детей, страдавших как раз от избытка внимания взрослых – причем внимания обычно критического. Наш отец, конечно, не позволял всего, что только нам вздумается, но жил в ладу с нами - такими, какими мы были. И разве мы не должны были считать такой лад за доказательство любви?

* * *

К нам, детям, конечно, еще при жизни матери приглашали нянь. Почему-то обыкновенно они не слишком долго при нас задерживались – так что и имена их не отложились в моей памяти. У нас так и не было своей «Арины Родионовны», то есть няни, сопроводившей все детство и ставшей практически членом семьи…

Больше всего впечатляла няня, которая была у меня в четыре года. Как раз тогда меня с братом Мишей начали уже учить русской грамоте – и вместе с нами стала учиться читать наша няня. Благодаря этому нашему удивлению – взрослая женщина и учится вместе с нами! – она и запомнилась… Отец, очевидно, посчитал это не совсем «педагогичным» - и пришлось с ней расстаться, при этом сама няня получила все же рекомендацию для новых хозяев как грамотная.

Но роль сменяющих друг друга нянь вскоре оказалась в нашей жизни совершенно незаметной по сравнению с ролью Ани – той самой двоюродной сестры отца. Она много занималась нами, еще только приезжая на каникулы – собственно, в один из приездов она-то и выучила читать нас с Мишей и нашу няню.

Окончив женскую гимназию в Вологде, Аня поселилась у нас дома и стала регулярно давать уроки – да с таким успехом, что решено было и не нанимать сторонних гувернанток и учителей… Она была старше меня только на десять лет, и вот с ней-то мы как раз и стали почти подругами.

* * *

Дачники, а значит, и те их дети, что были мне ровесниками, приезжали к нам только на лето, но проблем с общением у меня не было и зимой. Я проводила все свободное время с братьями и привыкла играть в их мальчишеские игры.

Куклы занимали меня с каждым годом все меньше, и не только потому, что я считала себя слишком взрослой. Фарфоровые лица с открытыми ртами казались мне глупыми – и ни «настоящие» длинные волосы, ни открывающиеся глаза, чем гордились некоторые «дачные» девочки у своих красоток, нисколько не отвлекали…

Гораздо больше я любила кукол бумажных. Даже печатные были больше похожи на настоящих людей, а уж самой можно было придумать и постараться нарисовать такими, какими хочется! И я рисовала и вырезала наряды… Иногда я возвращалась к этому занятию даже в старших классах института – но, конечно, уже не играла.

А пока… Играя с Лешей и Мишей я сначала научилась хорошо плавать, потом ездить верхом и даже фехтовать… Тут, конечно, на самом деле было далеко до их настоящих занятий в корпусе - больше забавы. Но я тогда воспринимала эти свои навыки всерьез и даже надеялась, что когда-нибудь они мне пригодятся. Верно, не случайно меня все-таки назвали Женей – именем и для девочек, и для мальчиков!

Еще я полюбила «мальчишеские» занятия потому, что иногда в это время можно было больше общаться с отцом. Даже когда не принимал активное участие в игре, то всегда наблюдал за нами… Не стремился специально «превратить» меня в еще одного сына, не подумайте – но в такие минуты не придавал большого значения разнице между нами.

Читать я тоже предпочитала «мальчишеские» книги – Жюля Верна, Майн Рида, Купера и Дюма… К нам в дом они обыкновенно попадали в качестве приложений к журналам «Природа и люди», «Нива» и многим другим, выписывавшимися отцом. Саму «Ниву», впрочем, старшие считали все же «взрослым» журналом, но «Природа и люди», «Вокруг света» все теснее заполняли этажерки в наших комнатах.

Для сказок я давно уже себя считала слишком взрослой. А книг специально для девочек тогда было у нас дома немного, ведь даже знаменитая Лидия Чарская в то время еще вроде даже не начала печататься.

Из поэзии я больше всего любила читать стихи Лермонтова и Некрасова … Достаточно рано познакомилась и с трагедиями Шекспира. И наряду с этим было множество других, ныне забытых имен…

Конечно, тогда я уделяла очень мало времени всем «девичьим занятиям» – шитью, вышиванию, танцам, игре на фортепиано, предпочитая читать или рисовать. Рисование было как раз, пожалуй, моим главным увлечением. Для своих лет я была очень сильна в нем, хотя и не воображала себя настоящим художником… Предпочитала я изображать людей и животных, домики и другие сооружения. Больше любила сюжетные рисунки, а не «лирические» пейзажи и натюрморты с цветами. Этих жанров я тогда еще не могла оценить и считала неподходящими своей натуре. Еще до начала серьезной учебы были перепробованы и карандаши, и пастельные мелки, и особенно любимая акварель …

Шитье и вышивание я долго заменяла для себя лепкой из глины и склеиванием из бумаги разных моделей-игрушек… А иногда вместе с братьями занималась выжиганием по дереву.

* * *

Конечно, в будние дни мы много занимались «серьезными» школьными предметами... Отец, у которого между дачными сезонами было много свободного времени, взял на себя преподавать нам математику – и, надо сказать, сумел не отдалить нас от себя еще больше даже необходимой для учителя требовательностью. Но не буду скрывать, что тем единственным, что заставляло меня прилежно учиться этой «скучной науке», было его одобрение – или просто внимание…

Всеми остальными науками занималась с нами Аня. И конечно, гораздо интереснее русской или французской грамматики были для меня история и естествознание.

Даже не уроки это были, а целые чередующиеся дни недели. Какого-то определенного плана обучения не существовало – но полагалось то почитать из книг и журналов, то отправиться на прогулку и, слушая рассказы юной «тети-гувернантки», собирать интересные камушки и раковины, искать цветы и травы для гербария… Но наша наставница не была естествоиспытателем «базаровского» типа – она строго следила, чтобы мы не причиняли боли живым существам. У нас не укрывали под стекло пойманных бабочек и не выдували птичьих яиц, зато в комнате у братьев был устроен аквариум с рыбками.

Часто тут же, на прогулке, я зарисовывала наши находки и делала быстрые наброски встречных зверей, птиц и насекомых… Наука и искусство становились тесно связаны. И когда наша юная наставница все-таки хотела, чтобы я написала «природный» пейзаж, она говорила так:

- Представь, что ты рисуешь для научной книги такой… типичный уголок наших краев!

И для «научной книги» этот пейзаж оказывался уже совсем не «скучным» жанром…

История тоже была для нас не только книжной. Мало было дач, построенных в «русском вкусе» - часто мы ездили гулять по старым улочкам Вологды, осматривая соборы и прочие старинные здания… Не однажды мы бывали в Ярославле и Ростове Великом.

Так же несколько лет подряд по приглашению кого-то из дачников у нас в Кружевницах жили этнографы, изучавшие быт и народные промыслы русского Севера. Отец всегда приглашал этих ученых к нам домой, считая беседы с ними полезными и для нас.

…Надолго для меня осталась ярким впечатлением поездка на знаменитую Всероссийскую выставку в Нижнем Новгороде, куда мы приехали по приглашению давнего приятеля отца. Я ничуть не уставала целыми днями ходить по огромным павильонам, в которых мне было интересно все – не только художественные, но даже технические отделы. На той выставке 1896 года мы, дети, в первый раз увидели конструкции Шухова, автомобили и многие другие новейшие изобретения того времени, впервые побывали в «синематографе» (там демонстрировали знаменитое «прибытие поезда» братьев Люмьер), а в самом городе прокатились на трамвае…

* * *

…Словом – росли мы отнюдь не недорослями.

Я была искренне благодарна Ане за то, что она, прекрасно понимая меня, больше занималась со мной настоящими, а не светскими науками… И отец – тогда еще - ничуть против этого не возражал, считая нормальным для меня даже и посвятить какой-нибудь науке, а не одному только «удачному замужеству», всю жизнь.

Одно было непонятно – почему-то дома особенно не говорили о моей, да и о Машиной дальнейшей учебе. Мальчики были подготовлены и определены в тот же кадетский корпус в Петербурге, где в свое время воспитывался отец, а я? Мне казалось, что я должна буду поехать в ту же городскую Мариинскую гимназию, которую окончила наша юная тетя – и в то же время прекрасно было видно, что старшие почему-то этого не хотят…