Идиллия

«Идиллия, мать её», думаю я про себя, в который раз проверяя компас – стрелка все так же крутится на месте, показывая сразу во все стороны и, одновременно, в никуда. Свежий воздух, легкий ветерок качает кроны деревьев, под ногами хрустит лесной дерн. Солнце пробивается сквозь кроны деревьев, заливая ровным светом просторный Карельский лес.

По лесу я ходил уже не первый час, кляня своего начальника, Виктора Владимировича, самыми нелестными выражениями. В свойственной ему полушутливой манере он, как обычно легко и ненавязчиво, уговорил меня на недельную командировку в Карелию. «Ты, мил человек, у нас сейчас самый свободный сотрудник в отделе. Кроме тебя, вот положа руку на сердце, отправить никого не можно. Ты молодой, шутливый, тебе все легко, не то что этим пенькам да упырям старым. Сгоняешь на природу, подышишь свежим воздухом, развеешься. Это не Чикатило и даже не архивы спецслужб и НКВД. Отсюда любой вылезти мечтает. Серьезно, любой из нас будет жалеть, что не поехал. Лучше закрой тему и собирай чемоданы».

Легкий сумбур в голове оставил уходящий поезд. Стук колес затих вдали, оставив меня наедине со своими мыслями и теплым весенним утром.

Пара суток в поезде, и вот я на полузаброшенном полустанке, читаю с ослепительно белого, чистого листа офисной бумаги инструкции о том, как пройти через северный лес к легендарному Жив-озеру и не потеряться по дороге.

Так, ну инструкция вполне понятная, что тут не понять то. Заходишь в лес справа от дороги после третьей версты. Сколько там у нас верст в километре? Ага, ну, пойдем потихоньку, разомнем ноги, а то ведь действительно в архивах сидеть – удовольствие ниже среднего.

Дорога через такой лес может уже сама по себе стать незабываемым приключением. Солнце, только поднявшееся над деревьями, создает невероятные узоры света и тени на земле. Под походными непромокаемыми ботинками хрустит сухая хвоя, а воздух наполняет свежий запах смолы. Я иду не спеша, вдыхая кристально чистый, звенящий воздух полной грудью, ощущая свежесть и легкость во всем теле.

По мере продвижения вперед, дорога становится все более извилистой, словно змей, пробирающийся через дикую природу. Создается впечатление, что лесу эта дорога не нравится, и он сжимает, сдавливает ее со всех сторон, пытаясь избавиться от незваного гостя. Но дорога, как и полагается змее, проскальзывает и просачивается между древних стволов, не пропадая в зарослях мха и ягодных кустарниках ни на миг.

Вдруг дорога резко обрывается на холме, у самого края обрыва, открывая захватывающий дух вид на реку, неспешно несущую свои воды среди холмов и лесов, напоминая синюю ленту. Река широка и полноводна, течение её быстро. Она кружится водоворотами и брызгается радужными каплями, разбиваясь о торчащие то тут, то там валуны. На другом берегу виднеются очертания старинной деревянной церкви. Купола уже давно провалились внутрь, окна зияют черными провалами, и природа активно этим пользуется, отвоевывая у человека этот островок цивилизации – трава и мох покрывают старые брусья, а молодые деревца можно разглядеть через провалы окон.

Перейдя реку по старому деревянному мосту, дорога снова уходит в лес. Здесь царит тишина и покой, нарушаемые лишь пением птиц и шелестом листьев на ветру.

Три версты были пройдены легко и непринужденно. Я свернул в лес, и понял, что пришло время сверяться с абрисом.

Так, читаем далее, обходишь кривую сосну в виде руны Сила по часовой стрелке 3 раза, далее идешь на север, не сворачивая пока не отсчитаешь 100 деревьев. Опа. Это звучит… Интригующе.

Иди по лесу, считай деревья. Какие деревья? Все? А если все, то как их считать? Много вопросов, но так мало ответов. Поэтому просто доверимся абрису и тому, кто его писал. Сотворив рукой знак оберега, я принялся обходить наиболее подходящее по описанию дерево по часовой стрелке. После первого оборота, у меня заложило уши, после второго на границе слуха появился неясный шепот, но после третьего все пропало, и лес принял меня в свои объятья.

Всё, что, было написано на бумажке, и не было еще прочитано, гласило – «Иди прямо!»

Примерно так я и поступил. Невпопад отсчитав сотню деревьев, я продолжал идти прямо, и шел уже несколько часов. В какой-то момент я понял, что пора бы уже и отдохнуть, я скинул с себя рюкзак и сел прямо на мягкую подстилку из мха и сосновых иголок. Из рюкзака был извлечен термос с крепким, ароматным настоем трав, который я долго и упорно собирал под себя, настаивал, выдерживал, добиваясь идеального тонизирующего эффекта именно для моего организма. На самом то деле поводов для гордости было не много, ведь каждый сотрудник обязан был при прохождении обучения на полноценного ведьмака полностью разобраться в биологии и физиологии своего организма, испытать на себе травы и отвары и подобрать идеально сбалансированный набор ингредиентов специально для себя. Конечно потом нас проверяют экзаменаторы, и я был единственным, получившим высший балл, так что, возможно, капелька гордости небезосновательна. Прислонившись спиной к мягкому, шершавому стволу, я сделал пару глотков из термоса, и расслабленно прикрыл глаза.

Заполненный людьми перрон выглядел именно так, как я его запомнил в день отъезда. Люди сновали вокруг, спешили по своим делам, создавая огромный, сбивающий с толку макет броуновского движения. Я стоял и всматривался в толпу до рези в глазах, пытаясь найти несостыковки, но всё вроде бы выглядело нормально.

– Эй! Земля вызывает Макса! Ты чего залип?

Жора Расковалов любезно согласился подвезти меня до вокзала, и еще вчера развел бурную деятельность, составляя списки того, что мне просто необходимо будет в поездке.

– Да, я просто, как будто только проснулся.

– А? В смысле как во сне? Так конечно, отпуск же считай, воздух, природа, птички, интересные места. Давай не тушуйся, помнишь все наставления? Абрис проверь еще раз.

Я достал из внутреннего кармана куртки сложенную бумажку с инструкциями, развернул и вгляделся в буквы. Они были чуть смазаны, а бумага слегка желтовата, но прочитать можно и это было главным. Поэтому я спрятал ее обратно и посмотрел на часы.

– Ладно, давай прощаться. – Он протянул мне руку. Она была холодная и влажная. – Давай, Садко, без Ильмень озера не возвращайся!

Он махнул рукой, развернулся и пропал в потоке людей.

Я пробормотал легкий заговор от морока, но в окружающей реальности ничего не поменялось. Я пожал плечами. Уж что-что, а заговоры мне всегда давались легко, поэтому им я доверял.

Я зашел в поезд и скрылся в купе. Двое суток в пути пролетели незаметно. Я читал путеводитель, повторял заученные символы и руны, готовился к предстоящему пути. И вот, я вновь стою на полустанке, сверяюсь с абрисом, и мои ноги вновь меряют шагами дорогу к третьей версте. Дорога через такой лес может уже сама по себе стать незабываемым приключением. Солнце, давно поднявшееся высоко над деревьями, создает скупые тени деревьев на земле. Под ногами хрустит сухой гравий, а воздух наполняет пыль дороги. Новые кроссовки не жмут, не натирают, но придают некую легкость и пружинистость походке. В таких можно пройти и пять верст, да чего уж там, все десять.

В целом, все как раньше. Вот старая, покосившаяся церквушка, а вот и приметное деревце в виде руны Силы. Три оборота по часовой стрелке… или четыре? Пусть будет четыре, бумажка в этом месте была особенно затерта, и я вхожу в лес. Странный шепот в голове мешает сосредоточиться, но мне нужно отсчитать еще сто деревьев.

После сотого дерева я огляделся, и собравшись с мыслями, продолжил путь. Как и завещала бумажка в кармане, строго прямо. Через несколько часов я понял, что изрядно устал. Я сбросил рюкзак, достал из него термос с настоем и, сделав пару глотков расслабился. Откинувшись спиной на шершавый ствол, я прикрыл глаза, и…

ПРОСНУЛСЯ!

Опасность! Тыльную сторону ладони обжигало как огнем – охранная руна полыхала в полную силу. Резким движением перекатываюсь в сторону, и чувствую, как плечо взрывается болью. На том месте, где я позволил себе расслабиться медленно истаивал силуэт зверя. Мне показалось, что я разглядел разочарование в его взгляде. Прижав рукой рану, я взглянул на часы. Судя по времени, я не успел даже полноценно заснуть, видимо руна успела меня предупредить как раз вовремя. Секундой позже, и это была бы не рана на плече, а вскрытое горло. Осторожно сняв с себя черную походную куртку, я принялся обрабатывать рану. Пару заговоров на раны я помнил, но и простыми медицинскими препаратами я не побрезговал, обработав рану и забинтовав плотно. Пара таблеток обезболивающего дополнили картину. Поняв, что оставаться на месте мне не стоит, я отправился дальше, сориентировавшись по солнцу и своим следам.

Лес не радовал меня разнообразием – все те же огромные, попирающие небесный свод сосны, все тот же редкий, чахлый подлесок, грозящий обычному лесу вымиранием. Спустя пол часа неспешного шага под ногами начало неприятно хлюпать. Я не боялся промочить ноги, ведь в лес я отправился в отличных непромокаемых ботинках. Гораздо больше меня пугала перспектива ходить по болоту, которое могло бы в теории проглотить меня с головой. Тут не помогут никакие ботинки. Поэтому я начал гораздо более аккуратно выбирать дорогу, отмеряя каждый шаг, оценивая глубину, с которой я утопал в мягком, податливом мху. И выглядело это, мягко говоря, прескверно. Я явно заходил все глубже и глубже в болото, ноги начинали проваливаться все глубже, а переменчивый наст мха колыхался в такт моим шагам.

Хуже было то, что солнце внезапно начало клониться к горизонту, хотя я могу поклясться, что совсем недавно оно было достаточно высоко, чтобы осветить мне путь. В подкравшихся сумерках стало сложнее выбирать дорогу, поэтому вскоре в ботинках начало хлюпать, а шаги становились тяжелее. Когда в очередной раз промахнувшись мимо кочки, утопил ногу по колено, не сдерживаясь, грязно выругался, кляня чертовы инструкции, не позволяющие мне обойти чертово болото. Поэтому, просто продолжал идти прямо. Ботинки ощущались свинцом на ногах, штаны напитывались влагой и тянули меня вниз, но продолжал идти вперед.

Лес — это не просто красота природы и населяющих ее созданий. Лес — это игра, ставка в которой – твоя жизнь. Он всегда знает, чем ты пахнешь. Он отличает просто чужака от добычи. И если ты воняешь слабостью – лес тебя сожрет.

Я провалился в трясину по пояс, но успел упасть грудью вперед, на кочку, предотвращая неизбежное. Холод пробрался под одежду, поставив волосы на голове дыбом, как иглы на взъяренном дикобразе. Паника разгоралась в голове, пока руки безуспешно шарили по мягкому и влажному мху в поисках опоры. Опоры не было. Кочка постепенно уходила под воду, ноги тоже не ощущали дна и продолжали молотить в воде, лишь ухудшая мое положение. Мое тело медленно, сантиметр за сантиметром уходило в трясину. Будто огромный червь пытался проглотить меня заживо, мягко, но бесповоротно затягивая внутрь.

Когда над поверхностью трясины осталась только голова, я понял, что это конец. Я еще мог дышать, но воздуха уже не хватало. Грудь сдавило тисками, и легкие начинали гореть. Паника мешала принять взвешенное решение, страх застилал глаза и…

Вода сомкнулась надо мной, перекрывая все чувства, погружая во тьму.

Вновь пробуждение.

Темнота.

Сперва — только она. Плотная, вязкая, как та самая трясина, что затянула меня под воду.

Потом — боль.

Не резкая, не обжигающая, а разлитая по всему телу, будто кто-то вывернул мои мышцы наизнанку, промыл их в ледяной воде и впихнул обратно, не особо заботясь о том, чтобы всё легло как надо.

Дыхание прерывистое, сердце колотится так, что слышно в ушах. Пальцы машинально трогают горло, проверяя, нет ли тины во рту. Мне понадобилось несколько минут, чтобы понять окружающую реальность и принять ее. Отпив еще немного отвара из фляги, я смыл ощущение тины во рту, и поднялся на ноги.

В этот раз на меня никто не нападал, поэтому проверив снаряжение, вновь ступал по прелой лесной траве.

Компас всё так же бешено крутился, игнорируя все законы физики. Я плюнул, сунул его в карман и достал замусоленный листок.

«После третьей версты — вход справа. Кривая сосна в виде руны Сила. Три круга по часовой.»

Сосна торчала из земли, будто сломанный палец бога. Обходил первый круг — в ушах зазвенело. Второй — в висках застучало. Третий — и лес вдруг вздохнул, пропуская меня внутрь.

«Сто деревьев на север. Не сворачивать.»

Шаг. Ель. Два. Берёза. Три. Сосна. К тридцатому счёт сбился, но ноги сами шагали, будто мох под ними тянулся в нужную сторону. Воздух густел, пропитываясь запахом смолы и чего-то медного.

«Иди прямо.»

Я шёл.

Болото появилось внезапно — ещё шаг назад земля хрустела иголками, теперь чавкала, обволакивая сапоги. Но в абрисе ни слова про обход. Значит, прямо.

Вода лезла в голенища, холодная и липкая. На середине трясины тело начало тонуть быстрее — грудь, шея, подбородок... Последнее, что увидел перед тем, как мутная жижа хлынула в рот — вспыхнувшую на руке руну.

Проснулся.

Термос с травяным настоем по-прежнему тёплый. Сапоги сухие. А на ладони — едва заметный шрам, которого не было в прошлый раз.

Я свернул абрис в трубочку, сунул в карман и пошёл дальше.

Прямо.

Время текло медленно, будто сгущаясь, и пытаясь меня задержать, зажать в своих объятиях и уже никогда не отпускать.

«Черт возьми, опять этот проклятый лес...»

Я остановился, чувствуя, как пот стекает по спине ручьём. Бумага в руках отсырела, края букв расплылись, будто абрис тоже начал таять в этой адской влаге.

«После третьей версты — вход справа.»

— Третьей, блять, версты, — я сгрёб пальцами мокрые волосы со лба. — Как тут вообще что-то считать?

Тропинка, которая ещё вчера была отчётливой, теперь зарастала прямо на глазах. Бамбуковые побеги выстреливали из земли с тихим шелестящим хрустом, будто кто-то торопливо зашивал за мной проход. Хотя стоп. Вчера? Я тут буквально недавно! Сколько по времени я тут нахожусь в действительности? Ответ не приходил, и в голову начинали закрадываться нехорошие подозрения.

Я пнул молодой росток — и тут же сжал зубы от боли. По голени разлилось жжение, будто обжёгся крапивой. Только вот листья у этого чертового бамбука были гладкие, как стекло...

«Кривое дерево в виде руны Сила. Три круга по часовой.»

Баньян. Да, конечно. Как я мог не заметить его сразу — этот старый уродец раскинул корни, будто хотел обнять весь мир. Или задушить.

— Три круга... — я заставил себя сделать первый шаг. — Какого чёрта вообще это должно дать?

После первого круга в висках застучало. После второго — в ушах зазвенело так, будто кто-то вогнал мне в череп раскалённый гвоздь.

— Последний... — прошипел я, чувствуя, как скулы сводит от напряжения.

Третий круг.

И лес... вздохнул.

Воздух затрясся, листья зашептались на языке, которого нет ни в одном учебнике. Я схватился за ствол — кора под пальцами шевелилась, как живая.

«Сто деревьев на север.»

— Сто, блять, деревьев, — я выругался, но шагнул вперёд. — Как будто в этом безумии можно что-то сосчитать...

Пальма с чешуйчатой корой — раз. Красный ствол, облепленный муравьями — два. Лиана, которая дёрнулась, когда я прошёл мимо — три...

К пятидесятому счёту голова гудела, будто я нырнул на глубину. К восьмидесятому — понял, что некоторые «деревья» дышат.

— Девяносто девять...

Сотый ствол.

Гнилой.

Я протянул руку — и кора поддалась, как гниющая плоть.

— Твою мать...

Внутри было тепло. И влажно. И оно схватило меня за запястье.

Я дёрнулся, но пальцы (если это были пальцы) уже впивались в плоть.

«Иди прямо.»

— Да пошёл ты! — закричал я, вырывая руку.

Кожа осталась на коре. Кровь капала на землю, и мох под ногами зашевелился, потянувшись к красным каплям.

Я шагнул в чёрную воду.

Прямо.

Шаг — и по колено. Ещё — и по пояс.

— Это бред... — я чувствовал, как по ногам скользит что-то. — Полный, окончательный бред...

Вода поднялась до подбородка.

Глаза в темноте. Десятки. Сотни.

— Нет, — я попыталось развернуться, но ноги уже не слушались. — Нет, нет, нет...

Хруст.

Боль.

Тьма.

Проснулся.

Термос тёплый. Сапоги сухие.

Но на запястье — свежий шрам в виде отпечатка челюсти.

Я сжал кулаки.

— Ладно, — прошипел я. — Давай ещё раз, ублюдок.

И шагнул вперёд.

Прямо.

Я не знал, сколько раз уже утонул в этом чертовом болоте.

Десять? Двадцать? Сотый?

Каждый раз — что-то новое. Каждый раз — одно и то же.

Сначала — лес. Потом — тропики. Потом — каменный лабиринт, где стены шептали моим голосом. Но всегда, в конце, была вода. Холодная, вязкая, затягивающая.

Шрамы на руках уже поднимались к локтям, сплетаясь в руны, которых я не наносил. Они болели, когда я приближался к болоту. Горели, когда делал очередной круг вокруг проклятого дерева.

В этот раз я остановился.

— Хватит.

Бумажка в кармане шевельнулась, будто живая. Я вытащил её — буквы плыли, как чернила в воде.

Начав вглядываться в замысловатые узоры, я понял, что уже не могу оторвать взгляд. Руны засасывали мой разум, поднимались по рукам, вплетаясь в узоры шрамов, искажая восприятие. И спустя некоторое время я УВИДЕЛ.

Я сидел в кабинете своего начальника. Пухлый, лысеющий мужчина перебирал бумаги на столе, перекладывая листы из одной стопки в другую, не спеша начинать беседу. Я тоже не спешил начинать беседу, наслаждаясь объёмным мягким креслом и стаканом односолодового виски со льдом.

Понимая, что ожидать мне придется еще некоторое время, я поднялся с кресла, поправил пиджак и сделал несколько шагов в сторону мини бара. Стук дорогих итальянских туфлей по не менее дорогому итальянскому паркету разбавил унылую тишину кабинета и шорох бумаги. Налив себе еще немного прекрасного напитка, вернулся к креслу, приготовившись к очередному витку перекладывания бумаги, но его не последовало.

Виктор Уотсон бегло перечитал одну из бумаг в руках и устало опустился в свое кресло. Вытерев платком высокий лоб, покрывшийся испариной, он достал из стола торпеду сигары. В его руках как по волшебству появилась позолоченная гильотина для сигар, и привычным движением срезал колпачок сигары. Жестом заправского фокусника он поджег ножку пальцем и начал неспешно раскуривать, получая при этом явное наслаждение. Стряхнув с пальца пламя, он откинулся на спинку и выпустил в потолок целое облако дыма.

– Знаешь, Макс, ты мне нравишься. Не суетишься, всегда знаешь, когда нужно просто сесть и подождать.

Не отвечая вслух, я отсалютовал шефу стаканом.

– Поэтому мне довольно сложно далось решение отправить тебя за эликсиром жизни. – Подняв руку, он прервал мою попытку высказаться.

– Понимаешь, просто отправить больше некого. Ты наш лучший полевой агент, и, если не справишься ты, то не справится никто.

Давай сразу же поясню суть. Ты ведь прекрасно знаешь, что наш великий и единственный лидер ради благополучия и процветания народа добровольно отказался от своей человечности, избрав вечную жизнь и вечное правление. Это ты знаешь ещё по школьным курсам истории. А вот более тонкие детали ты узнал уже работая на нашу организацию. Наш правитель – бессмертный лич, заключивший свою жизнь в филактерии, обрекая себя на вечные муки и отсутствие посмертия, в обмен на бессмертие. На данный момент всё, что поддерживает в нем подобие жизни – постоянные вливания рубедо. Это всё далеко не просто, приготовление всех частей требует редких ингредиентов и не менее редких знаний, как и само Великое Делание. И на данный момент нам критически необходимо достать один из элементов рецептуры. И его для НАС добудешь ты.

Мустанг рычал, как старый зверь, не желавший сдаваться. Его 289-й V8 плевался сизым дымом, а хромовая решетка радиатора, некогда сверкавшая, теперь походила на оскал доисторического хищника. Я выжал педаль в пол, и в ответ раздался кашель карбюратора — машина помнила лучшие дни.

Мы мчались по шоссе 66, тому самому, что когда-то звался «Матерью дорог», а теперь был похож на высохшую артерию. По бокам мелькали скелеты мотелей с выбитыми окнами, ржавые вывески «Truck Stop», где уже тридцать лет не останавливались грузовики, да покосившиеся будки заправок с ценниками, застывшими в эпоху, когда бензин стоил четверть доллара.

Где-то под Талсой свернул на грунтовку. Резина взвыла по щебню, подвеска скрипела, как кости старика. Ветер свистел в трещинах лобового стекла, принося запахи прерии — пыль, полынь и что-то еще... металлическое. Будто впереди не город, а огромная открытая могила техники.

Заброшенный город вырос на горизонте внезапно — сначала просто силуэты зерновых элеваторов, похожих на языческие храмы. Потом первые дома: фасады с облупленной краской, витрины, где за паутиной мертвые манекены все еще застыли в вечном шоппинге. Мост через высохшую реку провалился посередине — пришлось объезжать по руслу, где шины взбалтывали серый ил, пахнущий ржавчиной и тлением.

На въезде встретил знак: «Приветствуем в Сентри-Сити! Население: 45 678». Последняя цифра была зачеркнута, сверху коряво намалевано «0».

Мустанг заглох на площади перед ратушей. Тишина навалилась, как ватное одеяло — ни птиц, ни даже ветра среди каменных ущелий улиц. Только где-то в подземельях ливневок что-то шевелилось...

Я достал абрис. Бумага пожелтела за минуту в руках. Надпись гласила:

«Ищи церковь. Там, где крест лежит на земле, начинается твой путь вниз.»

Ключ зажигания щелкнул. Стальной конь вздрогнул, но завелся. В зеркале заднего вида мелькнуло движение — будто все витрины одновременно отразили одну и ту же фигуру в дверях аптеки...

Но когда я обернулся, на улице было только солнце, медленно тонущее в мазутном мареве над мертвым городом.

Тысячи вариантов развития событий, сотни смертей проносились в видениях перед глазами, перегружая разум.

Дверь «Мустанга» 67-го года захлопнулась с глухим стуком, словно гробовая крышка. Ржавые петли взвыли, но держались — как и я.

Город впереди был мертв. Не просто заброшен — выпотрошен. Небоскребы, словно черные клыки, впивались в багровое небо. Асфальт трескался под ногами, обнажая что-то мягкое и влажное, будто земля здесь дышала.

Я достал абрис. Тот самый, который должен был вести меня к озеру. Какому озеру? Но теперь буквы складывались в другие слова:

«Иди прямо. Не оглядывайся. Они следят.»

Запах гари и металла висел в воздухе. Где-то вдали скрежетал лифт, двигаясь в шахте без электричества.

Я шагнул на «главную тропу» — проспект, заваленный искореженными машинами.

В лесу считал сосны.

Здесь — этажи.

Окна потемнели, будто затянутые пленкой. Но в некоторых — мелькали тени. Слишком высокие. Слишком гибкие.

«Сто шагов. Прямо.»

Я шел, а город дышал за моей спиной.

На краю мира, где трещины в асфальте проросли папоротниками, а ветер свистит сквозь ржавые скелеты небоскрёбов, лежит Proval — город, проглоченный землёй. Его имя стало пророчеством: однажды под фундаментом фабрик, где когда-то ковались миллионы, обнаружили пустоту. Бездонную каверну, наполненную водой темнее ночи. Подземное озеро, мерцающее в темноте фосфоресцирующими прожилками, будто жилы спящего чудовища.

Улицы здесь теперь — паутина трещин. Брусчатка вздыбилась, словно костяшки гигантской руки, пытающейся вырваться из-под земли. Дома накренились, будто пьяные, их окна — слепые глаза, затянутые паутиной и пылью. Рекламные щиты, некогда кричащие о процветании, теперь шепчут обрывками букв: «...мечта...», «...будущее...». На площади, где когда-то кипел рынок, из разлома поднимается солёный пар — дыхание подземного моря, растворяющего камень.

Корпорации-гиганты, словно испуганные тараканы, бежали первыми. Оставили краны, застывшие с грузами, как недоуменные вопросительные знаки. Складированные трубы, проржавевшие до кружева. Лаборатории с разбитыми колбами, где учёные когда-то вглядывались в пробы воды, от которой стекло покрывалось инеем даже в жару. Расчёты показали: демонтировать город дороже, чем стереть с карт. Экономика — жестокая жрица, её алтарь усеян костями надежд.

Ночью Провал оживает. Вода в каверне поднимается, отражая звёзды так, будто небо провалилось вниз. Стенки туннелей, пробитых людьми в спешке, облеплены грибами-светлячками, мерцающими ядовито-зелёным. Где-то в глубине, под гул капели, слышен скрежет — возможно, это оседают пласты породы, а может, чьи-то челюсти перемалывают остатки бетона.

Люди рассказывают, что в Провале до сих пор живут призраки машин-автоматов, продолжающих штамповать детали в цехах без крыш. Что ветер доносит обрывки радиопередач, прерванных в день эвакуации. И что подземное озеро растёт. Ждёт, когда последняя опора рухнет, чтобы навеки смешать руины, сталь и воспоминания в своей чёрной бездне.

Здесь время стало жидкостью — медленной, тягучей, неизбежной. Город-самоубийца. Монумент человеческой наглости, пронзённый копьём геологии. И, может, это к лучшему: иногда природа напоминает, что её терпение — не бесконечно.

Я зашёл в одно из этих зданий. Я знал, что мне нужно вниз. Что подземные глубины ждали меня, но я не смог заставить себя сделать ни шагу в темноту. Я думал передохнуть, собраться с мыслями. Я думал, что время даст мне возможность подготовиться, даст мне сил. Поэтому я зашёл. Пустынные лестничные пролёты не радовали меня разнообразием. Двери, ведущие в коридор, были закрыты. Я никак не мог разглядеть, никак не мог увидеть, что же происходило за окнами, и как высоко Я забрался. В какой-то момент мне это надоело, поэтому следующую дверь я просто выбил ударом ноги.

Коридор. Длинный, без конца и без начала. Он не помнил, как здесь оказался — просто был здесь и шёл вперёд. Стены — бледные, выцветшие от времени.

Он шёл уже… сколько? Часы? Дни? Время здесь текло иначе.

Иногда — слева, иногда — справа — возникали двери. Одни глухие, потрескавшиеся, с облупившейся краской. Другие — со стёклами, запотевшими и мутными. А за ними — миры.

В одном — пустыня, красный песок, ползущий по ветру. В другом — детская комната, качающаяся люстра, тени на стенах. В третьем — чей-то силуэт, стоящий спиной.

Он не останавливался. Не смотрел слишком долго. Но кто-то смотрел на него. Не из-за дверей. Не из-за угла. Весь коридор был как будто живым и дышал.

Шаги. Они раздавались сзади, но обернуться он не решался. Не потому, что боялся — просто знал: там ничего не будет. Только пустота и стены, которые смыкаются чуть плотнее, если приглядеться.

Очередная дверь. На этот раз — зеркальная, но отражение в ней было чужим. Не его лицо, не его руки. Человек в зеркале поднял голову и улыбнулся. Не зло. Не добро. Просто — «я тебя ждал».

Он замер. Впервые за... сколько там?.. остановился.

— Кто ты? — голос звучал хрипло, будто ржавые петли.

Зеркало запотело. На стекле проступили буквы, будто кто-то водил пальцем:

«Ты.»

За спиной шаги ускорились.

Он застыл, впиваясь взглядом в надпись на зеркале. «Ты.» Буквы расплывались, стекали, как воск. За спиной шаги уже почти настигали его — тяжёлые, влажные, будто кто-то шлёпал по мокрому полу босыми ногами.

Инстинкт кричал: беги. Но куда? Вперёд — бесконечный коридор. Назад — то, что дышало ему в затылок.

Зеркало.

Он рванул на себя ручку. Стекло оказалось мягким, как плёнка, обтянуло ладонь, засосало внутрь.

Темнота.

Хлопок. Свет.

Он снова стоял в коридоре. Тот же выцветший потолок, те же стены. Но теперь — впереди, метров за двадцать, — чья-то спина. Человек в потрёпанной одежде, медленно бредущий вперёд.

Сердце упало. Он узнал эту походку.

— Эй! — крикнул он, но фигура не обернулась.

Тогда он побежал. Ноги подкашивались, будто бежал уже тысячу раз. Чем ближе он становился, тем сильнее сжималось горло: это же его собственные плечи, его взлохмаченные волосы, его дрожащие руки.

Человек впереди остановился у двери с потрескавшейся краской — той самой, что он сам проигнорировал... сколько циклов назад? — и потянулся к ручке.

— Нет! — он схватил «себя» за плечо.

Тот обернулся.

Пустота под кожей. Ни глаз, ни рта — только бледная, размытая маска, на которую медленно наползали трещины.

— Ты проснулся? — прошептало существо.

За спиной раздался шорох. Он обернулся — и увидел ещё одного себя, уже бегущего к нему с перекошенным от ужаса лицом...

Он отпрянул от существа с размытым лицом, но его собственная рука — та, что только что схватила «себя» за плечо — уже менялась. Пальцы вытягивались, кожа бледнела, как старая штукатурка. Оно передается, — мелькнула мысль. Как болезнь.

За спиной раздался хриплый вдох. Новый «он» — третий в этой цепочке — замер в двух шагах, широко раскрыв глаза. В них читался тот же ужас, та же беспомощность.

— Не трогай меня! — крикнул он, но было уже поздно.

Третий протянул руку.

Боль.

Тьма.

Хлопок.

Он снова стоял в коридоре. Впереди — спина. Его спина.

Но в этот раз что-то было иначе. В ушах звенело, а в груди тлел крошечный уголёк ярости. Нет. Хватит.

Он не побежал. Не кричал.

Вместо этого — шаг в сторону. К той самой потрёпанной двери, которую все они раньше игнорировали. Ручка под пальцами была шершавой, как зола.

— Если я не могу выйти из цикла, я сломаю его, — прошептал он и толкнул дверь.

Он стоял посреди бескрайнего красного песка. Ветер гудел низко и протяжно, поднимая в воздух мелкую пыль, которая оседала на губах солёной горечью.

Пепел.

Это был не песок.

Он сжал горсть в кулаке — серые крупинки прилипали к потным ладоням, оставляя жирные чёрные полосы. Остатки чего-то сгоревшего.

Вдалеке, у самого горизонта, стояла фигура. Спиной. Знакомая поза.

Он хотел закричать, но горло сжалось. Вместо этого он пошёл вперёд, ногами проваливаясь по щиколотку.

С каждым шагом ветер усиливался. Теперь в нём слышался шёпот — голоса, сотни, тысячи, все одинаковые:

«Ты не должен был заходить...»

«Он уже был здесь до тебя...»

«Ты следующий...»

Пепел взметнулся вихрем, и на мгновение он увидел их — бесконечную вереницу себя, идущих по пустыне, одного за другим. Всех, кто был до него.

И тогда —

Темнота.

Хлопок.

Он снова стоял в коридоре. Все тот же бледный свет. Те же стены. Но теперь он знал.

Впереди, в двадцати шагах, шла его собственная спина.

А за его спиной слышались его же тяжёлые неровные шаги.

Он не двинулся с места. Вместо этого — прислушался.

Шаги позади замедлились, будто ожидая его реакции. Воздух в коридоре сгустился, стены слегка дрожали, как плёнка на ветру.

Он сжал кулаки. Пепел из той двери всё ещё лип к подошвам, оставляя серые следы на выцветшем полу.

— Я не буду бежать, — сказал он вслух.

Шаги замерли и тогда он медленно обернулся.

Там, в трёх метрах, стоял он сам — бледный, с тёмными кругами под глазами, с той же самой дрожью в руках. Но в его взгляде не было ужаса. Только усталость.

— Сколько раз? — спросил двойник.

— Не знаю, — ответил он. — Ты же тоже не считал.

Двойник усмехнулся — горько, беззвучно.

— Ты попробовал дверь. Я — зеркало. Он, — кивок в сторону фигуры впереди, — пытался разбить стену.

— И?

— Ничего. Мы всегда возвращаемся.

Он посмотрел на свои руки. Кончики пальцев слегка размывались, будто изображение на старом телевизоре.

— Мы становимся ими, — пробормотал двойник. — Чем дольше здесь, тем больше стираемся.

Впереди, его прошлая версия уже подходила к двери с потрескавшейся краской.

— Нет, — резко сказал он. — Не она.

Двойник нахмурился.

— Ты что-то знаешь?

Он не ответил. Вместо этого шагнул вперёд — не к следующей версии себя, а сквозь неё, к стене между дверями.

— Здесь нет выхода, — сказал двойник.

— Потому что выход — не дверь, — он упёрся ладонями в стену.

Стена дрогнула.

Шёпот коридора стих. Давление в ушах нарастало, будто перед грозой.

— Что ты делаешь? — двойник сделал шаг назад.

— То, что должен был сделать с самого начала.

Он толкнул, и стена прогнулась.

Не вперёд — внутрь. Как тогда, с зеркалом. Только теперь он не ждал, пока тьма его поглотит. Он шагнул в неё сам.

Темнота.

Сколько раз я уже погиб в этом городе? Я сбился со счета. Да и считать не имело смысла. Каменные джунгли не пускали меня к своему сердцу, которое пульсировало темными волнами на глубине.

На этот раз точно все. Теперь уже точно, либо я дойду, либо сгину навеки, это я ощущал всем своим естеством. Последняя попытка…

Я сидел в кабинете, который казался слишком большим для одного человека. Слишком чистым. Слишком... ненастоящим. Итальянский паркет под ногами отражал свет неестественно ровно, будто нарисованный. Виски в стакане был идеальной температуры – как всегда. Как в прошлый раз. Как в тот раз перед этим.

Виктор Уотсон (если это действительно был Виктор Уотсон) перебирал бумаги своими пухлыми пальцами. Я заметил, что на мизинце левой руки у него отсутствует ноготь – деталь, которой не было в прошлом цикле. Или была? Голова гудела от попыток вспомнить.

– Знаешь, Макс, ты мне нравишься, – его голос прозвучал как запись, проигранная в сотый раз. – Не суетишься...

Я перевел взгляд на свои руки. Рукава пиджака приподнялись, обнажив новые шрамы – тонкие, как паутина, сплетающиеся в узор, напоминающий алхимический символ. Они слегка пульсировали, когда Виктор говорил.

–...поэтому мне довольно сложно далось решение отправить тебя за эликсиром жизни.

В этот раз я не стал ждать, когда он поднимет руку.

– Филактерия требует обновления, – сказал я, наблюдая, как его глаза расширяются. Это не было в сценарии. – Рубедо – это кровь, да? Но не простая. Особенная.

Кабинет дрогнул. На секунду свет стал зеленоватым, и я увидел – нет, почувствовал – что стены дышат. Виктор замер с сигарой на полпути ко рту. Его лицо на мгновение стало другим – старше, с глазами, в которых плавали мерцающие руны.

– Ты... не должен этого знать, – его голос потерял привычную бархатистость, став скрипучим, как пергамент.

Я поднял руку, и шрамы вспыхнули жгучим золотом.

– Я утонул тридцать семь раз, Виктор. Или это ты? В разных телах, в разных лесах. Но всегда для одной цели.

Стакан в моей руке треснул. Виски растекся по идеальному паркету, и там, где капли коснулись пола, появились черные прожилки – как трещины в стекле.

Виктор встал. Его тень на стене была не человеческой – слишком длинные пальцы, слишком много суставов.

– Ты всего лишь ингредиент, Макс. Прекрасный, редкий, но всего лишь компонент.

Я улыбнулся. Впервые за все циклы – искренне.

– Но рецепт можно изменить.

И тогда кабинет начал рассыпаться, как плохо нарисованная декорация, обнажая за собой бесконечный лес и черную воду, которая ждала меня. Снова. Но теперь – по моим правилам.

Лес сжимался вокруг меня, будто живое нутро какого-то исполинского зверя. Деревья скрипели, смыкая ветви в непроглядную сеть, но я шёл. Просто шёл.

Шаг.

Туман расступился, и я увидел... себя.

Десятки. Сотни.

Один – в рваной кожанке из Proval – бился с волками, чьи глаза пылали руническим огнём. Другой – тот, что в походной робе – захлёбывался в болоте, цепляясь за воздух, которого уже не было. Третий горел. Молча. Лишь смотрел на меня сквозь пламя: «Иди».

Шаг.

Трясина. Опять.

Я погружался, как всегда, но тут – тени. Они шли ко мне, не глядя под ноги.

Первый – парень в растянутом свитере – вязнет по грудь, но толкает меня вперёд.

«Наступай! Я уже мёртв!»

Его засасывает, но на миг болото каменеет под моими сапогами.

Второй – с полупрозрачными кроссовками – тянет ветку.

«Не оглядывайся!»

Древесина трещит. Корни обвивают его, как змеи.

Третий – в истаивающем пиджаке – просто толкает меня в спину. Без слов.

Я не оглядываюсь.

Шаг.

Мужчина в рваном плаще падает, пронзённый шипами. Его кровь – моя кровь – впитывается в корни. Лес содрогается.

«Ты понимаешь, да?» – шелестят листья у меня над ухом. «Каждый твой шаг – это чья-то смерть. Ты идёшь по костям. По своим костям.»

Шаг.

Теней меньше.

Двадцать.

Десять.

Пять.

Лес умирает. Кора осыпается чёрным пеплом. Сквозь чащу мерцает вода – гладкая, чёрная, бездонная.

Шаг.

Он стоит у кромки. Тот самый. Из Proval.

– Ты... последний? – мой голос хрипит.

– Нет, – устало улыбается он. – Тысячный. Или первый. Время здесь – это петля, Макс.

Я оглядываюсь. Тени тают, как дым.

– Они все... знали?

– Да, – он подходит к воде. В отражении – пустота. – Каждый раз, когда ты делал шаг, один из нас решал, что ты важнее.

– Почему?! – я сжимаю кулаки. Шрамы горят. – Я не просил...

– Ты не просил, – его глаза теперь – как у того, что старше леса. – Но ты выбрал. Ещё в кабинете Уотсона. Ты согласился.

Тишина.

– Я думал, это командировка, – говорю я.

– Ага, – он смеётся беззвучно. – «Подыши воздухом». Только воздух здесь – это оно. Лес. Озеро. Всё, что ты видишь – эликсир. А ты – последний ингредиент.

– Тогда почему вы...

– Потому что кто-то должен был догадаться, – его тело становится прозрачным. – Ты думал, что борешься? Нет. Мы умирали, чтобы ты увидел.

И я увидел.

Они не жертвы. Они – я. И каждый выбрал это.

Лес агонизирует. Деревья ломаются с хрустом старых костей. Вода вскипает – не от гнева. От страха.

Я делаю последний шаг.

– Ну что, – шепчу я. – Ты звал. Я пришёл.

И протягиваю руку к воде.